Доспехи для героя

Глава XXIII СРАЖЕНИЕ

Каким же отвратительным миром должен был быть Удгард, чтобы породить такое чудовище? Насколько он должен быть огромным, неприветливым и мрачным, чтобы Безе-Злезе могла там существовать? И каким этот мир должен быть ничтожным, если позволяет такому ужасному божеству править? Все эти вопросы пронеслись в голове Генриха, и он ни на один из них не имел ответа. Но он видел, что Безе-Злезе — гостья или, скорее, агрессор из чужого мира — чувствует себя в его мире, в Большом Мидгарде, хозяйкой.

Вот на заснеженную равнину ступили все четыре лапы чудовища. Но лапы — это еще не вся Безе-Злезе: с тучи медленно сползал ее длинный, голый, змееподобный хвост. Наверное, прошло минут десять, прежде чем конец хвоста грохнулся наземь. Генрих едва не упал, так сильно закачалась земля. От грохота птицы на голове Безе-Злезе подняли невообразимый гомон.

Когда Безе-Злезе оказалась на земле вся, Генрих еще раз подивился ее размеру. Если бы эта хвостатая жаба улеглась, то легко бы накрыла своим телом весь Регенсдорф!

Но Безе-Злезе не собиралась ложиться. Она, как пес, уселась на задние лапы, уставившись на мальчика пылающим глазом. От этого жуткого взгляда Генрих едва не потерял сознание.

«Бежать… Скорей бежать от этого чудовища, — мысли крутились в голове Генриха, будто десяток белок в одном колесе, мешая друг другу, путаясь, сбиваясь. — Я умер? Нет? Как странно. Значит, скорей бежать… О господи, я знал, что будет плохо, но ведь не до такой степени! Все — сейчас она на меня дыхнет… и я умер»…

Словно умирающий перед смертью, Генрих жадно и глубоко дышал, он отвел глаза от Безе-Злезе и смотрел то на поле, то на небо, то на едва видимую полоску леса за ее спиной. Ему хотелось все это покрепче запечатлеть в памяти. Это было его, родное. Он хотел унести память об этом в могилу, хотя и понимал, что это полнейшая чушь. Но, странное дело, чем больше Генрих думал о смерти и чем сильнее в его памяти запечатлевались едва различимые в темноте картинки родного мира, тем увереннее он себя чувствовал. Он больше не думал о бегстве — разве можно отдать чудовищу это мерзлое поле, покрытое тонким слоем снега, серое, унылое — но родное? Разве можно бежать как последний трус от твари, быть может, впервые повстречавшейся с человеком? Нет, нет — она должна увидеть, что люди не такие уж трусы, она должна знать, что они могут умирать, защищая то, что им дорого. Да, даже умирать. И потом, как смеет она вторгаться в чужой мир и изгонять из него кого бы то ни было?

И вдруг глупая отчаянная храбрость проснулась в сердце Генриха. Нападать на чудовище он, конечно же, не решался, но, сам не зная почему, может, где то прочитав об этом, может, увидев в кино — не это сейчас имело значение, — Генрих вдруг выдернул из земли меч и очертил им по снегу черту. Глубокую, четкую Потом он на шаг отступил и выставил меч перед собой. Это было наивно, смешно, глупо. Но это сделал всего лишь мальчик, сделал искренне, зная, что обречен, по нее равно готовый умереть, защищая землю за этой чертой. Это была граница, а когда знаешь, что так или иначе умрешь, то какая разница, где это произойдет? В другом месте или у самой черты?

По-прежнему стараясь не смотреть на Безе-Злезе, Генрих думал о том, что его волшебный меч (хотя в его волшебные свойства мальчик не особенно верил) для чудовища все равно, что иголка против человека. «Но ведь были случаи, когда обломок иголки плыл, плыл по венам, пока не протыкал сердце и не убивал человека. Такие случаи были, я знаю, я уверен. Ах, если бы чудовище наступило на меня и я успел обломать в его ноге меч, — мечтал Генрих. — Возможно, тогда и мой клинок поплыл бы иголкой по его венам прямиком к сердцу?»

Однако Безе-Злезе не спешила топтать мальчика. Она перекинула длинный хвост через плечо и, время от времени похлопывая им себя по животу, выбивала из меха сотни невероятных, уродливых тварей. Многие из этих мерзких созданий имели человеческое тело и песьи, жабьи или крокодильи головы; многие были похожи на жирных жуков, но имели головы животных; а некоторые имели крылья, и когда они взлетели, стало видно, что это громадные летучие мыши. Десяток тварей представляли собой странную смесь черепах и слонов: их тела — клетчатые панцири — выглядели, точно перевернутые днищем вверх тарелки, посередине которых возвышаются головы с длинными хоботами и толстыми острыми бивнями. Слонячьи головы и черепашьи тела смотрелись как части двух разных, чужеродных организмов. «Тарелки» неуклюже семенили на коротеньких лапах с множеством когтистых пальцев, и Генриху подумалось, что для них более привычно ползать по деревьям, чем вышагивать по земле.

Злобная, визжащая толпа помчалась к Генриху, однако не напала — остановилась на расстоянии трех десятков шагов от мальчика и проведенной им черты и стала дожидаться приказа Безе-Злезе. А пока Безе-Злезе раздумывала, твари выдирали из промерзшей земли комья и бросали их в Генриха. Большинство комьев не достигали цели, но два или три броска оказались точны: груды промерзшей земли ударили в доспехи и с глухим стуком отскочили. Пятитысячелетние доспехи были великолепны. И они оказались действительно волшебными — без них одного попадания куском похожей на льдину земли хватило б, чтобы свалить Генриха с ног. А так, мальчик только пошатнулся.

Летучие мыши с писком носились над Генрихом, едва не задевали его крыльями. Сквозь забрало шлема Генрих видел оскаленные пасти тварей, их сверкающие, жаждущие чужой смерти глаза. Безусловно, стоит только Безе-Злезе приказать, как адские создания в миг разорвут человека на куски. Никакие доспехи не помогут. Страх снова вернулся к Генриху, и в этот раз был он так велик, что мальчик не мог ни пошевелиться, ни махнуть мечом. В эти мгновения единственной мыслью в голове Генриха была мысль о том, что он вовремя отправил маленького глюма в укрытие.

Безе-Злезе хрюкнула. Она оторвала от земли свой зад, сделала шаг, намерившись подойти к Генриху ближе, но вдруг отдернула лапу, словно наступила на что-то горячее, и уселась на прежнее место. Ее красный глаз вяло моргнул и снова вытаращился на Генриха. Мальчику стало душно, его прошиб пот. Ему показалось, что от этого, полного злобы, взгляда доспехи вот-вот расплавятся. Генрих больше не думал о том, чтоб проткнуть чудовищу лапу, он боялся, что вот-вот потеряет сознание. А большего позора, чем грохнуться без чувств еще до того, как начнется битва, и быть не могло.

И вдруг Генрих увидел высокое тощее существо, закутанное в плащ. Оно появилось за спинами сгрудившихся тварей так внезапно и быстро, что мальчик не сразу понял, что произошло, секунду назад на том месте было пусто, а теперь — оно уже стоит, покачиваясь на своих длинных ходулеподобных ногах. Все звуки разом смолкли, толпа напротив Генриха расступилась, освобождая проход. Существо издало короткий стрекочущий звук, похожей на «тррргач», и распахнуло полы плаща. Теперь Генрих смог рассмотреть эту тварь во всей «красе». Это был паук. Черное с красными точками тело «тгррргача» было вооружено мощными, сильно выдвинутыми вперед клешнями: ими легко можно было перекусить человека. Длинное брюхо паука держал на лапах вертикально; внизу на нем были видны крупные бородавки, а вверху, над клешнями, поблескивали два черных глаза, обведенные светлыми кругами. Чуть пониже клешней «тррргач» имел плашки — два острых, похожих на усы, отростка. Плащ держался на этих отростках при помощи большой блестящей броши. Паук еще раз что-то протрещал, а затем, ковыляя, двинулся к Генриху. При каждом шаге его палкообразные ноги издавали громкий, противный хруст.

Остановившись в нескольких метрах от Генриха, двухметровый «тррргач» в упор посмотрел на него, и мальчик почувствовал, как чужая воля, липкая как паутина, вторгается в его сознание, казалось, взгляд паука проник в самый его мозг и заворочался там, ощупывая мысли, воспоминания, всю прошлую жизнь Генриха. Но на самом деле паук хотел вовсе не этого, воля «тррргача» оплетала сознание мальчика холодной, гнетущей паутиной страха. Через несколько секунд Генрих вдруг почувствовал себя невероятно маленьким и ничтожным, в нем зародилось раскаяние в том, что он посмел бросить вызов богам. Да, это был ужасный проступок, за который, конечно же, полагалась смерть. Генриху вдруг захотелось бросить меч, упасть на колени и молить Безе-Злезео том, чтоб она скорее убила его самым ужасным, самым жестоким образом. Потому что другого наказания за столь тяжелое преступление быть не могло. Генрих заслужил смерть делами всей своей жизни, даже одним тем, что живет. «Альбина не зря прогнала меня, — подумал мальчик. — Ах, почему она еще тогда не убила такое ничтожное существо, как я?» — И тут Генриха будто окатили ведром ледяной воды.

— Но это же чушь! — пробормотал вдруг он, и удивленно посмотрел на паука. — Полнейшая чушь. С чего это я решил, что я подлец? Вот уж глупость! И совсем даже напрасно про меня так подумала Альбина…

Только случайная мысль об Альбине помогла Генриху выдержать натиск психической атаки «тррргача». Генриху стало так смешно от мысли упасть перед Безе-Злезе на колени, что он не выдержал и рассмеялся. Громко, от всей души. Паук вздрогнул, запахнул свой темный плащ и отступил. Армия тварей позади него разочарованно завыла.

Безе-Злезе вдруг открыла пасть и квакнула, совсем как жаба. Только громче. Намного громче. При этом звуке, а Генрих не знал, была это удгардская речь или просто кваканье, дыхание из гигантской груди обдало мальчика таким ужасным смрадом, что его едва не вытошнило.

«Тррргач» вдруг исчез, так же внезапно, как появился. Остальные твари испуганно завизжали и сломя голову бросились к ногам своей повелительницы. Многие из них, чтоб добраться до богини скорее, заскакивали на плечи более крупных существ, и «жуки» несли их быстро-быстро перебирая лапами, размахивая хвостами и прижимая свои морды к самой земле. Черепахо-слоны, к удивлению мальчика, оказались и в самом деле двумя совершенно разными существами: так как многолапым «тарелкам» не хватало проворности, «слоновьи головы» соскочили с них и заскакали, как кенгуру, на своих коротких, но мощных лапах к богине Удгарда. Летучие мыши судорожно замахали крыльями.

«Что с ними?!» — подумал Генрих. Воздух вдруг загудел, застонал, точно живое существо, а в следующий миг ураганный ветер ударил мальчика в грудь. Генрих пошатнулся, но на ногах устоял. Он увидел, как ветер схватил десяток уродцев, не успевших спрятаться в шерсти Безе-Злезе, и поднял их над землей, будто перышки.