Дорога Отчаяния

54

Его звали Жан–Мишель Гастино, «известный также как Удивительная Язва, Мастер–Мутант Искрящегося Сарказма, Мгновенная Отповедь, некогда Самый Саркастичный Человек в Мире», и он любил поболтать. Трое беглецов, сидящих в его хижине меж корней, не возражали против этого, поскольку за болтовней он не забывал жарить яичницу с грибами.

— Многие годы назад был своего рода знаменитостью — когда мир был помоложе, ездил со странствующими театрами, ну да вы знаете — «Чудеса Небес и Земли», «Величайшее Шоу в Мире» и все такое; там был я (Удивительная Язва), Леопольд Ленц, карлик–шпагоглотатель, ростом метр десять, а шпаги глотал по полтора метра; Танкверей Боб, оборотень, еще пара ребят, имена которых я не могу припомнить, словом, обычный состав. Обычно я показывал, как могу одним голым сарказмом убивать тараканов и сдирать краску со стен — довольно тривиальные задачи — пока как‑то раз один поэт, здоровенный парень, большой, как пивная бочка, рыжебородый, так вот он пришел и говорит, что он де Величайший Сатирик, Которого Только Знал Мир, а я говорю: нет пути, сынок, я при рождении был одарен сарказмом; вы, конечно, слышали о людях, которые родились с таким властным голосом, что никто не мог их ослушаться? Ну вот, а я был одарен силой сарказма и насмешки; знаете ли вы, что в двухлетнем возрасте, когда дети говорят всякое, чтоб заставить друг друга реветь, я говорил такое, что на других детях появлялись небольшие порезы? Уж наверное не знаете. Так или иначе, назначили дуэль на сарказме, а местом проведения выбрали богатый, роскошный отель… половина округа собралась туда… чтобы сделать рассказ покороче (а это всегда было для меня проблемой, потому что меня всегда немного заносит), перейдем сразу к делу. Как только я начал обрабатывать этого парня, поэта, все его тело пошло широкими глубокими ранами, кровь хлынула, мне бы тут остановиться, да где там — я не мог, сарказм овладел мной, я продолжал, и кровь пошла уже у публики, все давай кричать, рвать на себе волосы — а что до здоровяка, то он весь превратился в одну сплошную рану и рухнул мертвым, где стоял. Тем дело и кончилось, но чего я не знал, так это того, что парень этот был кем‑то вроде местного героя, и черт побери, все тамошние жители кинулись искать меня — с ружьями, собаками, соколами и охотничьими пумами, и я, конечно, совершенно перепуганный, кинулся бежать, и бежал, бежал, пока не оказался здесь.

Я сказал себе: Жан–Мишель Гастино, ты слишком опасен для людей, чтобы жить среди них; если этот твой язык снова выйдет из‑под контроля, может погибнуть множество людей; так что я принес обет, что Удивительная Язва, Мастер–Мутант Искрящегося Сарказма и Мгновенная Отповедь должны исчезнуть; я проведу остаток дней, как одинокий отшельник, никому не причиняя вреда и сторонясь компании своих сородичей. Как вы догадываетесь, деревья к сарказму глухи. Их чувства слишком глубоки, чтобы их могли ранить простые слова. В общем, как вы можете убедиться, я оказался здесь, в сердце леса, под Древом Мирового Начала. В те времена Чаща Госпожи была дружелюбным местом, здесь водились птицы, валлаби, бабочки и прочие твари, не то что сейчас, когда пришли солдаты; кто только мог додуматься воевать в Лесу Хрисии? Уж точно не Жан–Мишель Гастино: я вам так скажу, с тех пор как они явились, это место погрузилось во тьму. Вы понимаете, о чем я, вы видели вблизи; лес обладает своего рода… умом, корни и ветви переплетаются, все дела, связи и связность, так я говорю, каждое дерево вроде элемента в сети; в прошлом месяце, во время большой драки у Беллвезера снесли множество высших когнитивных уровней, и лес опять скатился в глубокую дремоту. Как бы то ни было, я соскочил с темы.

Маленький человечек подал омлет с грибами и матэ.

— Чай я сам составляю из трав и кореньев. С него прыгаешь, как козел. Так вот… вы ешьте, а я буду рассказывать… Меня занесло сюда, к Древу Мирового Начала, и ко мне снизошла Благословенная Госпожа… слово чести, святая Катерина собственной персоной, прекрасная, сияюще–белая, а ее лицо… и не знаю, с чем его сравнить. Прекраснее ангела. Как бы то ни было, она мне говорит: Жан–Мишель Гастино, у меня для тебя есть работа. Присматривай за моим лесом и я прощу тебе все, что случилось в том городе. Лесу нужно, чтобы за ним кто‑нибудь приглядывал, ухаживал, заботился, даже любил его. Я дам тебе способность узнавать обо всем, что творится в Хрисии (вот так я и узнал, что вы приближаетесь, ребята; до чего жаль лихтера), а также власть над всеми зонами Генезиса, нерестилищами — там рождаются ангелы, под корнями деревьев; получишь ты и машины… их все еще тут полно, сохранились со времен очеловечивания; до тех пор, пока ты не будешь призван к высшей миссии — а когда‑нибудь это непременно случится — ты останешься здесь. Так Жан–Мишель Гастино оказался здесь и так Жан–Мишель Гастино здесь и остался. Неплохая жизнь, если вам нравится свежий воздух и все такое; за пять лет я не выдохнул ни единого саркастического слова. Только вообразите. Но сейчас, сейчас тут становится темнее. Я объясню поподробнее.

Он пошевелил шишки, горящие в очаге. Искры полетели через дымоход в густеющие сумерки.

— Это вот дерево, — он постучал по корню, на котором сидел, — называется Секвойя Семпервиренс, значит «Вечноживое» на старом–старом языке, и оно такое и есть… его посадила тут в самый первый день очеловечивания сама святая Катерина, и вокруг него вырос лес. Но великое Отчедрево — оно самое старое и самое мудрое. О да, мудрое и память у него долгая. Деревья живые и у них есть сознание, они знают, знаете ли, они чувствуют, они думают. Случались у вас здесь не–сны? Да уж конечно случались; лес познавал вас, собирал ваши воспоминания, чтобы добавить их к великим воспоминаниям вот этого самого Отчедрева. Но точно так же он всасывает страх, ненависть, дерьмо и гнев, и становится мрачным, напуганным и довольно опасным. Что меня тревожит — это ведь совсем не то же самое, что рассыпать гербицид у корней — сама душа этого места теперь отравлена. Я и мои машины — мы можем немного, и целые области леса умирают, а новая поросль с рождения кривая и чахлая. Это плохо. Это пугает меня, потому что если так будет продолжаться, душа мира умрет.

Простите, я разболтался. Редко выпадает возможность поговорить. Что, закружилась голова от трепа старого Жана–Мишеля Гастино? Расфилософствовался старик? Вы, конечно, хотите поспать; обычно я и сам в это время ложусь. Между прочим, сегодня у вас могут быть странные сны, не волнуйтесь; это Большое Дерево чувствует вас и попробует с вами пообщаться.

Этой ночью они спали у жаровни. Красное свечение отгоняло тьму, а глаза изгнанников дергались и вращались в глазницах, совершая быстрые движения, указывающие на фазу быстрого сна. Раэлу Манделле–младшему снилось, что он проснулся, и в этом пробуждающем сне его повело из деревянной хибарки наружу, между могучих корней прямо в ночь. Чувство святости охватило его, и он долго стоял, задрав лицо к небу и поворачиваясь, поворачиваясь, поворачиваясь вокруг своей оси. Когда у него уже помутилось в голове от этого вращениявращениявращения, так что и звезды вертелись в небе, а стволы секвой заваливались на него, как жерди забора, Раэл Манделла–младший упал на землю и прижался щекой к холодной влажной почве. Долго он так лежал, а потом ему приснилось, что он слышит голос, тихо напевающий какую‑то мелодию. Он поднял голову и увидел Санта Екатрину, стоящую в столбе небесного света.

— Ты призрак? — спросил он, и во сне его мать ответила: — Призрак, но не мертвеца. У живых тоже бывают призраки, точно так же, как у мертвых.

Затем из тьмы шагнул отец.

— И что же ты тут делаешь? — с раздражением спросил Лимаал Манделла.

Раэл Манделла–младший открыл рот, чтобы заговорить, но слова тут же растащили ночные птицы.

— Отвечай отцу, — сказала Санта Екатрина.

— Ты сбежал, разве нет? — обвиняюще заявил Лимаал Манделла. — Не пытайся надуть меня, сынок. Я знаю, как это вышло. Ты не мог встреть поражение лицом к лицу и сбежал.

Раэл–младший уже готов был закричать в ответ, что разве он, Лимаал Манделла, Величайший Игрок в Снукер в Известной Части Вселенной, не поступил точно так же, сбежав в Дорогу Отчания, но тут из теней, отбрасываемых лунокольцом, одна за другой появились знакомые фигуры и присоединились к родителям. Это были лица из прежней жизни: товарищи по смене В на заводе, девушки, с которыми он танцевал в клубе по субботам, школьные друзья, люди из Белладонны: шулеры, карманники, шлюхи, агенты, Гленн Миллер с тромбоном под мышкой; они смотрели на него, стоящего на коленях на мягкой бурой хвое, с бесконечной жалостью.

— Что ты собираешься делать, — говорили они. — Что ты собираешься делать?

— Ты сам все на себя взвалил, — сказал его собственный брат, весь в кровоподтеках. — Достаточно ли в тебе Манделлы, чтобы удержать?

— Ты в ответе за все, — сказала мать.

— Ты по–прежнему в ответе, — сказал отец, неудачник, беглец, трус.

— Если бы только у меня не кончились фокусы! — сказал Эд Галлацелли, воскресший из пепла, его язык светился, как уголек.

— Хватит хватит хватит хватит! — закричал Раэл Манделла–младший. — Остановите сон! Я хочу проснуться!

Тут он действительно проснулся и обнаружил, что находится на святом месте среди деревьев, один. В высоте мерцало лунокольцо, ветер шептал в ветвях, воздух был неподвижен и божественно сладок. Свет звезд, проникавший сквозь листву, зарябил, свернулся, обрел плотность и форму человеческого тела. Высокий усатый мужчина в длиннополом сером пальто уселся на могучий корень неподалеку от Раэла–младшего.

— Прекрасная ночь, — сказал он, обшаривая многочисленные карманы в поисках трубки. — Прекрасная ночь. — Он нашел трубку, набил ее, раскурил и сделал несколько медитативных затяжек.

— Тебе нужно вернуться, сам знаешь.

— Хватит снов, — прошептал Раэл–младший. — Хватит призраков.

— Снов? Ксантийские мистагоги верят, что реальность просуществовала три дня, а наш мир лишь сон второй ночи, — сказал незнакомец в сером. — Призраки? Пфуй! Мы самые материальные существа во вселенной, основа настоящего. Мы — воспоминания. — Его трубка поставила маленькую огненно–красную точку во тьме ночи. — Мнемологии. Мы — те, кто творит жизнь; только здесь, в этом самом месте, мы обретаем телесность и полноту. Мы — сны деревьев. Ты знаешь, что это за дерево? Ну конечно, ты знаешь, ведь это Древо Мирового Начала. Но, кроме того, это Древо Мирового Конца, ибо каждое начало должно чем‑то кончится. У тебя остались незавершенные дела в моем городе, Раэл, и пока ты не закончишь все тобой начатое, воспоминания не оставят тебя в покое.

— Кто ты такой?

— Ты знаешь меня, хоть никогда и не встречал. Твой отец знал меня в детстве, и твой дед тоже знал меня, а ты в последние несколько дней нес меня в своем рюкзаке. Я самое старое воспоминание Дороги Отчаяния. Я доктор Алимантандо.

— Но я слышал, что ты путешествуешь по времени, преследуя некое легендарное существо.

— Так и есть, но воспоминания не исчезают. Послушай: хотя мне, человеку науки, и больно такое говорить, но в тебе заключена магия. Если земля здесь достаточно сильна, чтобы воплотить твои воспоминания и страхи, то не хватит ли ее мощи и на то, чтобы твои надежды и желания обрели плоть? И коли уж на то пошло, может быть, эта сила заключена в тебе самом, как был заключен и я, а не привязана к какому‑то определенному месту, неважно, насколько оно особенное. Подумай об этом.

Доктор Алимантандо поднялся и сжал трубку зубами. Долгим взглядом он окинул небо, звезды, деревья.

— Прекрасная ночь, — сказал он. — Прекрасная, прекрасная ночь. Ну что ж, всего доброго, Раэл. Приятно было повидаться. Ты, вне всякого сомнения, истинный Манделла. Ты справишься. — Он сложил руки на груди и шагнул в неверные тени.

Раэл Манделла–младший проснулся от звуков радио Жана–Мишеля Гастино. Как и его хозяин, приемник был скверно настроен — где‑то между программой о крае вселенной и популярным утренним музыкальным шоу. Свет пробивался сквозь щелястые стены. Слышалось швкорчание яиц, поджариваемых на жаровне.

— Доброе утро, доброе утро, доброе утро, — сказал Жан–Мишель Гастино. — Поднимайся и перекуси — сегодня нам предстоит долгий путь, а без доброго завтра вообще никуда отправляться не стоит.

Раэл–младший протер глаза, не вполне его понимая.

— Уходим. Сегодня. Мне нанесли визит. Этой ночью. Пока ты был занят со своей мнемологией, я встречался со своей — Благословенной Госпожой; ладно, с воспоминаниями о ней; как бы то ни было, она сказала мне, что время пришло и я должен отправиться с вами. Несомненно, тебе пригодятся мои особые таланты. Может быть, как раз за ними вы и явились сюда. Подобные вещи имеют скрытые связи.

— А не…

— А не жалко ли мне оставлять это место? Ну… разве что чуть–чуть. Это же временно — как только я исполню Священную Волю, я получу назад свою старую должность. Как бы то ни было, она сказала мне, что если я не пойду, мне не за чем будет присматривать — никакого леса не останется. Это как раз то, что называют точкой перегиба повествования; существует много разных будущих, зависящих от нескольких человек, и в том числе будущее Леса Хрисии.

— Но…

— Но кто будет приглядывать за Чащей Госпожи в мое отсутствие? Мне не следовало бы тебе говорить, но прямо сейчас собирают целый новый ангельский орден, прямо у тебя под ногами, в нерестилищах: Модель 6, Амчастрии, специально предназначенные для экологической поддержки. Старина–лес будет в полном порядке без меня. Отчедрево за ним присмотрит. Ну что ж, давай уже. Вставай, умывайся, завтракай. До лесной стены идти долго, а мне надо упаковаться и попрощаться с курами. И нечего так удивляться! Откуда, по–твоему, взялись эти яйца? Из воздуха?