Дорога к дому (СИ)

Глава 3 Разговор за ужином

Шустро выбравшись из-за стойки, Гаргарон приветливо махнул Безымянному и направился к двери, расположенной с правой стороны от входа и ведущей на небольшую площадку перед лестницей на второй этаж

Поднявшись по скрипучей лестнице с широкими, стертыми ступеньками наверх, они очутились в коридоре, освещенном единственным шаром-светлячком, укрепленным под самым потолком в плетеной — наподобие корзины — люльке. Восемь одинаковых, массивных дверей, лишенных каких бы то ни было украшений и ведущих в гостевые комнаты, располагались с каждой стороны. Остановившись возле четвертой комнаты по левому краю, хоттолен распахнул дверь и, посторонившись, пропустил Безымянного внутрь.

Комната оказалась небольшой, но весьма уютной. Стены были обшиты узкими, ладно подогнанными друг к другу панелями из старого мореного дуба, на полу лежала выцветшая шкура бурого медведя, упиравшаяся задними лапами в выложенное речной галькой основание широкого камина, большей частью упрятанного вглубь стены. Из мебели в комнате присутствовали: кровать, платяной шкаф, тумбочка с лежащим на подставке в форме руки с раскрытой ладонью бледно-голубым шаром-светлячком и небольшой стол с парой неказистых стульев, придвинутых вплотную.

— Как? Устраивает? — обведя своё хозяйство не лишенным некоей толики гордости взглядом, обратился к постояльцу хоттолен.

— Вполне, — удовлетворенно кивнул Безымянный.

В любом городе, подконтрольном Конфедерации, подобная комнатушка могла подойти разве что караванному стражу, даже успешные мастеровые вряд ли соизволили бы остановить на ней свой выбор, но в приграничье она казалась, чуть ли не пределом мечтаний.

— Ну, тогда устраивайся, гость дорогой, обвыкайся, примеряйся, а я пока за ужином твоим схожу. Да, совсем забыл, ты с дороги, верно, помыться хочешь? С этим у нас не шибко справно — звиняй! Баня есть, правда: спустишься вниз и сразу от лестницы направо, там и вода, и мыло и всё прочее, но одна она на весь хоттол, да и время позднее — поостыла уж, наверное. Ты ополоснуться — сходи, конечно, но с остальным лучше до завтра повремени.

— Спасибо, — поблагодарил заботливого хоттолена Безымянный.

Проводив глазами удаляющегося гиганта, он опустил возле кровати свой мешок, плащ набросил на спинку кровати и следом — верхнюю куртку. Поразмыслив немного, он решил последовать совету и помыться. Спустившись вниз и без особого труда обнаружив банную комнату, Безымянный с удовольствием скинул остававшуюся на нем одежду в небольшом закутке, служившем то ли гардеробной, то ли предбанником, и приступил к приятнейшему — особенно после нескольких недель, проведенных под открытым небом в дороге, занятию — омовению! Температура в парильне, как и предсказывал хоттолен, была так себе, да и вода порядком поостыла, и всё же, окатывая себя раз за разом еле теплой водой и размазывая клочья желтоватой мыльной пены по усталому телу, Безымянный чувствовал себя почти счастливым. Помывшись и как следует растеревшись грубым полотенцем, он вышел в предбанник и, окинув недовольным взглядом свою затасканную и пропыленную одежду, принялся с видимым отвращением одеваться. Запасных вещей у него не было. Всё то немногое, что успел нажить за время пребывания по ту сторону гор, он, по давней традиции возвращающихся из изгнания, оставил земле, пощадившей его. А новыми, хоть сколько-нибудь сносными вещами можно было разжиться только в городе. Вот и приходилось терпеть.

Поднявшись наверх и войдя в свою комнату, он застал там Гаргарона, выставлявшего с подноса на стол разномастные тарелки и горшочки, источающие ни с чем несравнимый аромат сытости. Среди принесенных хозяином блюд были кусочки шпигованной чесноком утки, золотистой горкой покоившиеся на тарелке; сильно прожаренная крупными кусками свинина с острым перцем; моченые яблоки и огурцы; небольшая тыква, фаршированная морковкой и пряной зеленью; отварной картофель и несколько видов салатов и холодных закусок в небольших мисочках. Довершал все огромный каравай ржаного хлеба, разрезанный напополам. Так же на столе высился здоровенный кувшин, до краёв наполненный пивом, и другой, поменьше, со свежим молоком.

— Ну вот, — заметив возвратившегося постояльца, пророкотал Гаргарон, довольно улыбаясь. — Чего ещё надо после долгой дороги? Помылся, наелся, продрых с добрый денек — вот оно и счастье. Разве не так?

— Верно, — кивнул Безымянный, подходя к столу и усаживаясь на услужливо пододвинутый к нему табурет. — Верно говоришь.

— Ты ешь, ешь, — довольно потирая руки, хоттолен уселся на заправленную войлочным одеялом кровать, — все прямо с пылу с жару, налегай. Да и приятеля своего не забудь кликнуть, а то эти бесы такие обидчивые.

— Это уж точно, — согласился Безымянный и позвал бесёнка: — Ноби!

— Я всё ещё злюсь! — пробухтела возникшая за его левым плечом голова беса с надутыми щечками, выражающими крайнюю степень недовольства. — И это целиком и полностью твоя вина!

Хитро поблескивавшие глаза бесенка тем временем проворно осмотрели комнату и, остановившись на могучей фигуре хоттолена, примостившего своё многокилограммовое тулово на краешке кровати, победно сверкнули: наступал час долгожданной мести!

— Вы не представляете себе, — плаксивым голосом обратился к нему бесенок, — как я счастлив наконец-то оказаться в приличном обществе! Это ужасный, ужасный человек! Изувер! — материализовавшаяся вслед за головой лапка принялась ожесточённо тыкать в Безымянного, норовя попасть в глаз. — Недавно он хотел заставить меня съесть трёх несчастных крестьян, вся вина которых заключалась в том, что они оказались у него на пути! А когда я решительно отказался принимать участие в таком зверстве, он задумал сдать меня в бестиарий храма для опытов! А ещё…

— Ноби, молоко, — Безымянный обреченно пожал плечами и вздохнул. Жаловаться и ныть по самому мелкому поводу — в этом весь Ноби! Правда, когда дело доходило до серьезных передряг, бесенок становился совсем другим: хитрый, по мере необходимости — отважный, сообразительный, изворотливый, он не раз оказывал «своему человеку» неоценимую помощь. Зато всё остальное время… Но Безымянный уже давно свыкся с привычками приятеля и научился им противостоять. — И свежий хлеб! Считаю до трех, если не успеешь их взять…

Договаривать не пришлось. Оскорбленно пискнув, Ноби материализовался полностью и, сграбастав со стола кувшин молока и полкраюхи ржаного хлеба, перелетел на высокий шкаф, располагавшийся у самых дверей. По пути он от натуги забавно подгребал задними лапками и, дрожа от возбуждения, расплескивал вожделенное молоко — любимейший свой напиток! Устроившись на шкафу, будто на насесте, бесенок жадно отхватил здоровенный кусок хлеба, с трудом запихал себе в рот. Торопливо жуя, он, брызжа во все стороны слюной, молочными каплями и хлебными крошками, заявил хоттолену:

— Вот видите! Этот жуткий человек только что на ваших глазах грозился уморить меня голодом, и…

Остальной его монолог потонул в чавкающих звуках, странном шипении и других, малоприятных шумах, так что для слушателей осталось неизвестным, чем именно из своих многочисленных выводов и рассуждений о несовершенстве человеческой природы их собирался порадовать бесенок. Что, без сомнения, было к лучшему.

Понаблюдав немного за прожорливым бесом, Безымянный и сам принялся усердно поглощать весьма вкусную, хоть и простоватую снедь, принесенную хоттоленом. Утолив первый голод, он решил возобновить беседу и задал очень значимый для себя вопрос, который никогда не решился бы выговорить в общей зале:

— Меня интересует работа, — Безымянный предупреждающе поднял руку, не давая Гаргарону раскрыть рта, и добавил. — Но не всякая. Я знаю, что вам иногда передают… особые, скажем так, поручения для заинтересованной стороны. Очень опасные, очень незаконные и весьма высокооплачиваемые.

— И чего ты с этими особыми поручениями делать собираешься? — настороженно поинтересовался хоттолен, сощурив глаза. — Мы, хоттолены, неприкасаемые — сам знаешь. Мы стучать не станем! Так что, если ты порешил сдать моих доверителей своим — забудь.

— Оно мне надо? — миролюбиво возразил Безымянный, попутно хлебнув пива в тщетной попытке затушить пожар в животе, вызванный изрядно переперченной свининой. — Мне самому нужна работа. С мелочевкой связываться охоты нет, беготни много, а денег — чуть. Нужен хороший контракт.

— Мы обычно с чужаками о таких делах не болтаем, особенно с вашим братом, — по-прежнему настороженно проговорил хоттолен.

— Знаю, — кивнул Безымянный. — Знаю.

Так повелось издревле. Хоттолы всегда были особым местом, заповедным, местом, куда стекались слухи и домыслы, где собирались самые странные, отверженные повсюду существа, местом, где возможно было практически всё. Даже Конфедерация, железной рукой правившая на всей Терре, не решалась оспаривать древней свободы хоттолов. И не раз случалось, что в благословенных стенах этих последних оплотов воли находили себе убежища смертники и приговоренные всех мастей и рас и жили себе припеваючи, ничего и никого не боясь… до тех пор, пока хватало денег расплачиваться с хозяином. А ещё хоттолы были местом, куда обращались за помощью те, кто не смел делать этого в открытую. Как правило, они просили о совершенно незаконных вещах, но изредка случалось, что люди просто не хотели связываться с Конфедерацией и искали правды у хоттоловых наёмников.

— С другой стороны, — неожиданно улыбнувшись и расправив плечи, проговорил Гаргарон, — я перевидал немало народу и научился понимать в них. Ты не подсыл, — выдал он свой приговор после недолгого размышления. — Скорее всего, ты действительно ищешь работу, и я могу тебе предложить пару контрактов из тех, что посерьезней. Но послушай мой совет: не лезь ты, парень, в это болото. Я же вижу: твоя душа ещё не очерствела, не извелась. Иди лучше в какой-нибудь клан. Не гневи Предвечного, не связывайся ты с той поганью, что у нас обретается.

— Благодарю за совет, — искренне ответил Безымянный, — и думаю, что так и поступлю. Но для начала мне всё же нужны деньги. И я надеюсь их раздобыть с твоей помощью, но если ты не хочешь…

— Да ладно тебе, — махнул рукой Гаргарон, — не кипятись! Чего-нибудь мы тебе подберём, из того, что почище. Например, есть у меня одно дельце на примете, не особо пыльное…

— Нет, — возразил Безымянный. — Мне нужен «куш».

— Ты серьезно? — удивленно проговорил хоттолен.

Безымянный молча кивнул.

— Нда, парень, — ошеломленно протянул Гаргарон после весьма продолжительного молчания. — Не зря говорят, что вы, коны, все на голову больные. Вы только подумайте: без году неделя как из-за Барьера выбрался, а опять туда же лезет. Чего, так не терпится живой шкурой на сковородку улечься? Ну да ладно. Удивил ты меня, парень, право слово, удивил! Ну так и я тебя удивлю, слушай: есть один такой заказ. Особый! — заговорщицки понизив голос, прошептал Гаргарон. — Да вот не знаю, в силе ли он ещё? Уж с полгода прошло, как его доставили. С другой стороны, — хоттолен развёл руками, — отказа тоже не было. Так что, может, и срастется у тебя что-нибудь. Только…

Гигант, потупился и принялся выстукивать пальцами нервную, лишенную всякого ритма дробь по столу, будто обдумывая — а стоит ли продолжать? Наконец он решился:

— Знаешь, приятель, я тебе врать не стану, мне — если найду подходящего человека — обещан неплохой навар! Вот только, видит Предвечный, не советовал бы я тебе браться за это дело. Мутное оно, гнильцой за версту отдаёт, почище, чем на болотах у Камня, так-то! Нюхом чую — гибельное оно, это дельце, а мой нюх меня ещё ни разу не подводил, верю ему — оттого и брожу ещё по свету!

— И в чем оно заключается? — подчеркнуто ровным голосом спросил Безымянный.

— Не знаю, — нахмурившись и потерев впадину меж бровей своим больше похожим на сардельку пальцем, пробасил хотоллен. — То-то и оно — не знаю! И от кого заказ пришел — тоже. А это уж вообще ни в какие ворота! Значит, так, давай я тебе выложу все как есть, а уж ты сам решай — что к чему. Было это, как я и сказал, с полгода назад, как раз перед первым снегопадом, пришел ко мне паренёк один — Филином кличут, а как его на самом деле зовут — не знаю, да и не надо оно мне! Филин обычно на всяких странных — тех, что не особо любят на глазах мельтешить, на Чёрных, хымыков, иногда на Серых Подземщиков, — в общем, на тех, кто вне закона на большой земле, работает. Заказы их по хоттолам разносит, выполняет мелкие поручения — прихлёба, одним словом. Но сам он не из них, просто надо ж как-то парню на хлеб зарабатывать! Ну вот, пришел он и говорит: «Есть дело». А сам трясётся весь и по сторонам зыркает, будто боится чего… Знаешь, он мне иногда такие заказы передавал — кровь стынет! — но ни разу я его таким не видал, он только что зубами не щелкал от страха и не подвывал… Во-от, сказал он, что есть дело, и раз — руку в карман. Достаёт какую-то тряпочку и протягивает мне. Я ему: «На кой она мне сдалась, мол»? А он: «Внутрь глянь!» Разворачиваю, а там… Погоди!

Гигант резво вскочил на ноги и направился к двери.

— Я сейчас, — бросил он уж откуда-то из коридора. — Погоди!

И впрямь, не успел ещё Безымянный как следует приступить к трапезе, а Гаргарон уже возник на пороге комнаты. Быстро приблизившись к столу и опустившись на стул, встретивший его седалище протяжным скрипом, он, через столешницу, протянул сжатую в кулак руку к путнику и раскрыл ладонь.

— Какая прелесть! — воскликнул Ноби со своего насеста.

Отставив кувшин в сторону, бесенок спрыгнул со шкафа и подлетел к собеседникам. Не спрашивая разрешения, он схватил небольшой, отливающий зеленью камень с ладони хотолена и принялся придирчиво его изучать, то поднося вплотную к глазам, то отводя на вытянутой лапке!

— Шаденские копи, — спустя короткое время безапелляционным тоном заявил он. — Скорее всего, северные выработки. А вот огранка, без сомнения, мастеров из Чина, думаю, юго-западные провинции, Кой-ли или может Маше-хен! Видите, становая грань в шестнадцать углов — это их цеховой знак.

Прекрасный изумруд, преломляя и отражая свет каждой из бесчисленных граней, против воли приковывал взгляды, манил, пробуждая в сердце желание обладать. Ярко-оранжевые глаза бесенка на миг вспыхнули тем же зеленоватым сиянием, что и у камня, а губы сложились в весьма хитрую улыбку, не предвещавшую ничего хорошего.

— Верни, — холодно произнес Безымянный, подметивший поведение бесенка и догадавшийся о его замысле чуть не раньше, чем тот сам сообразил, что же он намеривается предпринять.

— Что? — Ноби с трудом оторвался от прекрасного камня и, мгновенно придав своей рожице удивленно-невинное выражение, обиженно заявил: — Я ничего не сделал и даже не думал…

— Ноби, — голос путника приобрел угрожающие нотки.

— Вот видите! — вспыхнул бесенок, обратившись к хоттолену. — Именно это я и имею в виду! Он страшный человек, страшный! Я же ничегошеньки, ну совершенно ничегошеньки ещё не сделал, а он уже готов сжить меня со свету! Он…

— Ноби! — прорычал человек.

— Да пожалуйста! — гневно выкрикнул бесёнок.

Камень, яростно сверкнув, взмыл в воздух, подброшенный лапкой беса, а сам Ноби, одарив хозяина напоследок испепеляющим взором, растворился в воздухе. Вскоре с верхушки шкафа, где остался ополовиненный кувшин молока и добрые кусок хлеба, раздались негромкие чавкающие звуки. Безымянный, ловко перехватив изумруд, пристально его оглядел. Устало вздохнув, он бросил камень на стол.

— Ноби, хватит играться! Верни камень!

— Да я уже… — набитый рот мешал бесенку говорить, но он, собственно, и не испытывал особого желания.

— Хватит! — окончательно разозлившись, заявил человек. — Думаешь, я не могу разглядеть подделку?

— Погоди, — вмешался в беседу хотоллен. — Если ты решишься встретиться с заказчиком, камень оставь себе!

— Предоплата? — поинтересовался Безымянный.

— Нет!

Гаргарон яростно тряхнул головой и треснул кулаком по столу, чуть не перевернув при этом миски с едой.

— Я же сказал тебе приятель: всё это дело — гниль! Филин передал мне с десяток этих безделушек, наказав вручать их тем, кто пожелает принять заказ. Ты представляешь: выдавать камни, которым цена в несколько сот монет, всем подряд только лишь за согласие? Что это, по-твоему?

— Не знаю, — задумчиво отозвался Безымянный. — Ноби, — уже значительно спокойней окликнул он бесенка, — проверь изумруд. Есть на нем «сеть»? Или, может, «зеркало»?

Бесенок, чуть не подавившись при последних словах, торопливо извлек камень наружу и принялся изучать с удвоенным вниманием. Спустя короткое время он облегченно вздохнул и ответил:

— Ничего там нет! Обычный изумруд, очень качественный само собой, и всё! Никаких ловушек.

— Странно.

Безымянный взял кусочек жареной утки и отправил в рот. Рассеянно жуя, он мысленно перебирал всевозможные варианты, способные объяснить поведение неведомого заказчика или хотя бы дать зацепку. Но в голову не приходило ничего утешительного.

— И я о том же, — дождавшись, когда взгляд задумавшегося гостя вновь обретет осмысленное выражение, поспешил согласиться хоттолен. — Я бы про него, про заказ этот, и не заикнулся б, не будь ты коном.

— Бывшим, — сурово поправил его Безымянный.

— Ааа, — отмахнулся, будто от надоедливой мухи, Гаргарон, — ваша братия бывшей не бывает. Кон есть кон, хоть бывший — хоть мертвый. Так у нас говорят.

Безымянный презрительно хмыкнул и скривился, но вступать в спор с хоттоленом не стал, прекрасно зная: переубедить того не получится. У людей давным-давно сложилось представление о конах, и отнюдь для последних не лестное. Единственное, что оставалось, — смириться.

— Ну, так и что там с камнем? — вернулся он к расспросам после непродолжительного молчания. — Для чего он?

Гаргарон задумчиво пожевал губами, взвешивая про себя и решая, что говорить. Наконец он спросил:

— Так ты того, серьезно намериваешься на эту погань подрядиться? Или как?

— Серьезно, — спокойно отозвался Безымянный. — Куш за эту сделку — если судить по условиям встречи — может оказаться изрядным. Во всяком случае, моё любопытство твой рассказ пробудил. Так что выкладывай, что к чему с этим камушком.

— Ладно, — гигант недовольно сморщился и, поведя могучими плечами, тряхнул головой — будто бык, увидавший соперника. — Твоя шкура — ты и решай, как её поджаривать! В общем, так: ты знаешь Штормскальм? Бывал там раньше?

— Да.

Голос путника внезапно утратил всякие эмоции, а глаза, опасно сощурившись, устремили потяжелевший взгляд куда-то сквозь хоттолена. Гаргарон, удивившийся перемене, произошедшей с его гостем хотел поинтересоваться: а что такого, собственно, он сказал? Но внезапная догадка, промелькнувшая на самых задворках памяти, подсказала ему возможную причину столь странного поведения. А заодно и прочно заткнула рот.

Стылый предрассветный сумрак колебался под резкими порывами пронизывающего северного ветра. Редкие, тяжелые капли падали с пасмурного неба и, ударяясь о мостовую древнего города, с приглушенным всплеском разлетались всполохами серебристо-стеклянных осколков. Немногочисленные окна, светлившиеся неровным светом, казались нереальными, иллюзорными порождениями дремлющей твердыни — её полусознательным сном. В отдалении слышался одинокий собачий лай, все остальные звуки тонули в тихом шорохе холодной дождевой песни. Все, кроме размеренной печатной поступи пятерых человек, направляющихся к северным вратам города. Четверо облачены в форменную боевую броню филиала Валентиниана с неразличимыми из-за темноты знаками отличия, в руках — тяжелые плазменные излучатели. Несмотря на массивные доспехи, их движения легки и свободны. Пятый в группе — узник, и его поступь, несмотря на отсутствие доспехов, скованна и медлительна, будто у тяжелобольного, лишь недавно вставшего с постели.

— Шевелись, тварь, — раздается грубый, срывающийся от ярости голос одного из охранников, идущего сзади.

Удар прикладом между лопаток. Сильный, внезапный. Высокий юноша, в мешковатой одежде, от неожиданности теряет равновесие и падает на мокрую, грязную мостовую. Неловко выставленные руки больно ударяются об камни, слышится скрежет металла — грубые стальные браслеты, охватывающие запястья, врезаются в плоть.

— Вставай! — сильные руки подхватывают его с обеих сторон и резко, рывком заставляют выпрямиться. — Шевелись, кому говорят!

Юноша отводит ладонью, покрытой многочисленными ссадинами, мокрую прядь, упавшую на глаза, и оглядывается по сторонам. Древняя кладка высоких домов с остроконечными крышами, темные провалы узких, стрельчатых окон. Плющ и дикий виноград, взбирающийся под самую кровлю. Запах мокрого камня. Он старается запомнить всё, — все, что связано с человеком, с его жизнью, его миром. Он знает — не предполагает, а именно знает! — скоро его жизнь оборвется. Скоро, уже очень скоро смерть встретит его в одном из своих многочисленных обличий, обитающих за гранью. Никогда больше он не увидит домов, окон, мостовых. Никогда не услышит человеческого голоса, пусть даже такого, как у его провожатых. И он снова медлит, не нарочно, неосознанно дожидается нового удара прикладом, и лишь тогда его ноги начинают двигаться.

— Нууу, эмм, вот, — с явным трудом переваривая охватившее его смущение, выдавил хотолен некоторое время спустя, — в Штормскальме есть старый парк. Не в городе, само собой. У южного входа. Здоровенный такой, его ни с чем не спутаешь. И вот, где-то в нем — где точно, я не знаю, сам там никогда не был — есть древняя каменная арка. Говорят, она вся исписана странными знаками и ещё чем-то…

— Портальные врата, — Безымянный пожал плечами, — нефункционирующие, конечно.

— Тебе видней, чего они там есть да как называются, — отмахнулся Гаргарон. — Я те про другое, слушай: тот, кто хочет связаться с заказчиком, должен вставить этот камень в щель или там выемку на той арке и идти подальше. А потом — слушай, это самое важное — каждый день, после того как камень вставлен, ты должен будешь наведываться туда, к арке, и смотреть, не исчез ли он. И если он пропал, знай — это знак. В тот же самый день, на закате, ты должен будешь прийти в парк и прогуливаться неподалёку от арки, там-то к тебе заказчик и подойдет! Ну а уж как у вас дальше пойдет-сложится — ваше дело, меня не касается.

— Идет, — после непродолжительного молчания проговорил Безымянный. — Я согласен.

— Как знаешь, — Гаргарон сокрушенно покачал головой.

Поболтав со своим постояльцем на всевозможные темы, никак не касающиеся странной работы, бывшей предметом их предыдущего разговора, ещё некоторое время, он, в конце концов, засобирался прочь, не забыв попутно собрать со стола опустевшие за время разговора тарелки. У самых дверей гигант нерешительно остановился и, помотав головой, будто раздумывая о чем-то сокровенном, проговорил:

— Ты, парень, все ж подумай, время не торопит — и ты не спеши. Крепко подумай!

Оставшись, наконец, в одиночестве — довольно мурлыкающий Ноби не в счет, — Безымянный облокотился о стол и принялся мысленно восстанавливать весь предшествующий разговор с хоттоленом, пытаясь понять: во что же он ввязывается?

Он принял решение о своих первых шагах на Большой земле ещё там, в Тартре. Осмотреться, узнать последние новости реального мира, подзаработать наличных, выполнив несколько незаконных контрактов или, если повезет — один, из тех самых, что именуются «кушем», а уже потом делать выбор своей дальнейшей судьбы. Хотя выбор у него, собственно, был небольшой. Можно было присоединиться к одному из малых кланов, но при его характере это не самый лучший путь. Ещё можно было стать наёмником и до конца жизни бегать по поручениям людей, не желавших самолично марать руки. Были и другие варианты, но и для их реализации требовалось время. Например, подвязаться на служение Храму и стать рыцарем — с его навыками и умениями это будет несложно, но это, почти наверняка, означало возращение в Тартр. Храмовники не упустят возможности за его счет расширить свои знания о Запретной Земле. В крайней ситуации можно было заключить договор с банкирами или одним из Альянсов. Но в любом случае начинать надо с контракта. И вот он его получил — или почти получил. Только особой радости от этого Безымянный не испытывал, слишком уж необычны и туманны оказались условия. Слишком отличались от того, с чем обычно связываются хоттоловые наёмники. Он нуждался в совете, но единственный человек, с кем он мог бы поговорить начистоту и попросить совета, по-прежнему оставался в Запретной Земле. А следовательно…

— Что скажешь о работе? — поинтересовался человек у Ноби.

Бесенок легкомысленно пожал плечами и, свесив лапки с каминной полки, на которую он перебрался некоторое время назад со шкафа, изрядно заляпанного молочными брызгами и хлебными остатками, принялся от нечего делать болтать ими.

— Сам решай, ты же умный, а я разве что для бестиария гожусь! — в прозвучавшем ответе чувствовалось: мстительный бесенок не забыл недавней ссоры на дороге и теперь с удовольствием примется тыкать «своего хозяина» носом в его же собственные слова.

— Ну, раз так, то, наверное, не стоит и говорить об этом, — Безымянный, достаточно хорошо изучивший характер Ноби, знал, какие струнки стоит затронуть, дабы растрясти мыслительные способности приятеля и заставить того поработать на их общее благо. Главным в характере беса были жадность и любопытство — качества редко пересекающиеся, но, если всё же встречающиеся вместе, то дающие впечатляющий результат. — Значит, на том и порешим. Отказываемся от работы, возвращаем камень, и…

— Эй-эй-эй, — встрепенулся Ноби, — я ничего такого не говорил!

Человек мысленно усмехнулся:

— Ты сказал, что я сам должен принять решение.

— Я сказал: ты умный! — парировал Ноби. — Ни о каком отказе речи не шло!

— Значит, ты советуешь взяться за дело?

— Я советую, — глубокомысленно пропыхтел бесенок раздув от важности щеки до немыслимых размеров, — последовать совету этого забавного толстяка и как следует подумать. В конце концов, мы всегда можем сказать, что согласны, и, оставив камень у себя, не ввязываться ни в какие передряги.

— Предлагаешь надуть всех, — недобро сощурившись, уточнил Безымянный.

— Конечно! — ни на миг не смутившись, отозвался бесенок. — Если ты в чем-то не уверен, всегда так и поступай! Главное в жизни — знать, когда следует делать ноги!

— Ладно, — человек обреченно махнул рукой и принялся снимать одежду. — В одном ты, проныра, прав: надо всё как следует обдумать. А делать это лучше всего с утра и на свежую голову.

Устроившись на кровати, Безымянный с удовольствием вытянулся, хрустнув суставами, и, закинув руки за голову, уставился в потолок. Тяжелевшие веки предсказывали скорое наступление сна, первого сна в настоящей постели с настоящей подушкой и одеялом за многие месяцы. Он ещё успел подумать о том, что неплохо бы задержаться под этим приветливым кровом на пару дней и как следует отдохнуть перед грядущим походом, но вскоре его веки смежились, и он провалился в благословенную пустоту, лишенную сновидений.

А на каминной полке, нагретой ласковыми язычками крохотного огонька, еле-еле теплившегося в очаге, свернувшись калачиком, дремал посапывавший Ноби, нежно баюкая изумруд, зажатый, для надежности, обеими лапками.