Дорога к дому (СИ)

Глава 12 Всего лишь пешка

Младший сержант — пока ещё младший сержант — лёгкой штурмовой ладони Дани Павилос, застыл, точно статуя, пред дверьми, ведущими в рабочий кабинет гроссмейстера Сениса, отвечающего за надзор над личным составом семьдесят седьмой цитадели и замещающего во всех прочих повседневных делах старшего гроссмейстера Вейнара в случае отсутствия оного. Нынче, как нередко случалось в последнее время, был именно такой случай. «Старик» Вейнар, как звали за глаза подчиненные главу гарнизона, за этот год сильно сдал, и его всё реже и реже можно было застать на своем посту. Тут сказывался и немалый возраст — все ж таки сто восемьдесят шесть лет, не мальчик уж, — и беспрестанные заботы о вверенной его попечению цитадели, и, что куда важнее прочего, потеря единственного сына — погибшего чуть больше года назад в мелкой стычке с катекианцами. Все эти обстоятельства не лучшим образом сказывались как на здоровье «Старика», так и на исполнении им непосредственных обязанностей. Многие коны уже начали даже привыкать, что по гулким коридорам семьдесят седьмой вместо привычного рассерженно-властного рыка Старика всё чаще раздавался не менее властный, но куда более громогласный рёв Аакима. Эта тихая и негласная смена руководства никого особенно не смущала и не волновала, хотя Вейнара уважали и любили так, как только возможно любить и уважать командира, никогда не прятавшегося за спинами подчиненных, никогда не посылавшего на смерть «за просто так», никогда не лгавшего и не изворачивавшегося и готового в любую минуту грудью стать на защиту «своего»; все ж таки большинство понимало и принимало тот факт, что Старик «отслужился» и пришло его время уходить на покой. Тем паче, что и с последним своим долгом перед Конфедерацией Вейнар справился прекрасно: воспитал и обучил достойного славных традиций семьдесят седьмой цитадели преемника…

Аакима Сениса лейн Орджи. Отважный, решительный, в меру образованный — качества, ценимые как начальством, так и подчиненными. А то, что Ааким редко мог связать пару слов, не прибегая к крепким выражениям, распускал руки и любил приложиться к чарке — так кто ж без недостатков? Да ведь и не со зла же! Зато он был «своим», своим до мозга костей, до самой последней черточки! А что ещё надо в крошечном замкнутом поселении, каждодневно готовящемся к осаде и смерти?

Дани вернулся с задания поздно вечером ровно четыре дня назад, вместе с ним, поддерживая друг дружку под руки, приплелись и двое его людей — все, кто остался из пятидесяти пяти конов, вышедших восемнадцать суток назад из врат семьдесят седьмой цитадели и отправившихся в обычный рейдовый поход к поляне Мууша. Третий разведчик — чудом уцелевший во время бойни в Запределье Витек Нокиас — погиб через два дня после сражения, от лап хохлатых. Он до последнего прикрывал отход своих товарищей, сумевших, благодаря самоотверженности чтеца, оторваться от чудовищ и, перебравшись через каньон Близнецов к вечеру того же дня, оказаться во внутренних землях. Несмотря на усталость и полученные раны, конфедераты безостановочно двигались, стремясь как можно скорее оказаться под защитой крепостных стен, и уже к середине следующего дня они прошли сквозь дозорный туннель и очутились во внутреннем пространстве цитадели, где их уже поджидали высшие чины, оповещенные о возвращении разведчиков часовыми.

Никаких расспросов не последовало. Одного вида истерзанной троицы было достаточно, чтоб понять: дело дрянь! Да и привычные приграничники отлично знали, что может означать подобное возвращение, — к чему вопросы? Двух чтецов немедленно забрали исцеляющие — ребят здорово потрепали хохлатые, а Дани, под молчаливыми, сочувствующими взглядами обитателей цитадели, отправился в занимаемую им на протяжении трех десятков лет комнатку в глубине надземной части крепости. Как это ни странно, но он оказался фактически единственным коном, не получившим за всё это ужасное время ни единой царапины: отоспаться как следует — и он снова в строю! Зато другие раны — раны, избороздившие его душу новыми шрамами, болели как никогда прежде! Да и не приключалось с ним прежде ничего подобного! Конечно, он, как и все приграничники, терял боевых товарищей, друзей — но никогда столько за раз. Никогда не доводилось ему, закрывая глаза, раз за разом видеть лица людей, его людей, смотревших на него с немым укором и осуждением, — они словно неумолчно кричали: «Твоя вина»! И он ничего не мог с этим поделать. Ни забыть, ни простить.

Наверное, он бы даже был рад, если б вместо молчаливого позволения вернуться в свою комнатушку и предаться в одиночестве горю, его немедленно затребовали к себе «алые». Но этого не произошло. Взыскующие, вероятно повинуясь недвусмысленному приказу Аакима, так и не появились в тот день, что было немалым нарушением с их стороны. Чем же это грозило самому Сенису, если он действительно отдал такой приказ, — не хотелось и думать.

На следующее после возвращения утро Дани — против всякого ожидания — разбудили не конвойные, пришедшие, дабы отвести его в подземные казематы цитадели на допрос с пристрастием, не уставшие от ожидания и явившиеся по его душу лично — «вопрошающие», а всего лишь обычный слуга, принесший на подносе весьма сытный завтрак. Недоумение от оказанного приема усилилось, когда ближе к полудню к нему в комнату припожаловал сам Ааким Сенис в компании огромной бутылки крепчайшего виски и кое-какой, наспех собранной закуски — Ааким никогда не отличался взыскательным вкусом, хотя и происходил из правящей верхушки своего клана. Нет, в глубине души Дани надеялся, что Ааким найдет в себе силы и навестит давнего приятеля. Надеялся, но не верил. Ни на мгновение не допускал он мысли, что гроссмейстер — которому все, кому не лень, прочат в ближайшее же время повышение до полноправного гроссмейстера гарнизона взамен Старика — рискнет и, наплевав на возможные последствия, припрется к впавшему в немилость по причине собственной некомпетентности, подчиненному. Да ещё и не с целью обругать его по полной, а с намерением поддержать!

Но Сенис в который раз в полной мере проявил себя и вместо заслуженного разноса, молча обнял старого товарища и потрепал по плечу, безмолвно говоря: «Не нужно слов». Весь остаток дня и большую часть вечера они провели за бутылкой, менявшейся, впрочем, время от времени вместе с исчезнувшим содержимым — слуги весьма справно исполняли свои обязанности. Разговаривали соратники мало, лишь время от времени, подняв затуманенный взор, то один, то другой произносил вслух имена павших — второй же непременно добавлял традиционное: «Да минуют их души Бездну», и вновь спиртное наполняло бокалы, лилось в глотки и ещё больше затуманивало разум. Именно то, что надо, — чтоб хоть на время забыться!

Утром Дани встал поздно, с раскалывающейся головой и ломотой во всем теле — тут сказывалось как утомление, так и вчерашняя пирушка. Он не запомнил, когда именно закончились их посиделки. Смутным образом всплывало из памяти, что будто бы кто-то пришел и увел захмелевшего Аакима — но вот кто именно, или когда — хоть пытай! Весь тот день он провел в безуспешных попытках преодолеть охватившую его слабость, попутно гадая: с чего бы это «алые» до сих пор не припожаловали к нему «в гости». Он уже было совсем уверился, что всё обошлось, но вечером двери распахнулись и в его комнату, из которой Дани было строжайшим образом запрещено отлучаться — единственное ограничение, наложенное на опального сержанта — ввалился Камир Шадхар, глава дознавателей семьдесят седьмой цитадели. Вместе с «алым» припожаловали и его подручные — мнемоники, обвешенные, точно поросая хрюшка — сосунками, своими мерзкими инструментами.

Но и в этот раз всё обошлось вполне благополучно, настолько, насколько это вообще возможно с «алыми». Хотя, конечно, когда сотни крошечных иголок вонзаются в твою голову, а энергоинформационную матрицу тела точно катком прокатывает считывающая волна мнемосканеров — ощущение складывается не из приятных! Но ведь могло бы быть и хуже, гораздо хуже!

Процедура «слепка» воспоминаний отняла у мнемоников не больше получаса — почти рекорд! Всё это время Камир — высокий, сутулый и порядком обрюзгший здоровяк, с пегими, рыже-седыми волосами и веснушчатым лицом, — провел в непрестанном брожении по крошечной комнатушке. Он не задал своему «подопечному» ни одного вопроса, не прошелся насчет его провала и гибели людей, за которых тот отвечал. Даже глаза его, против обыкновения, не метали в провинившегося собрата грозовых молний, так — искорки гнева не столько от проступка Дани, сколь от необходимости его личного присутствия на «допросе». И это, больше чем что-либо иное, поразило Дани и привело в недоумение. Странное поведение Аакима, дружелюбие других конов — многие уже успели побывать у опального, как он сам считал, сержанта, и выразить ему своё сочувствие, а теперь вот и почти что равнодушие вечно озлобленного «взыскующего» — всё это было весьма странно. Если не сказать больше…

На этом всё и закончилось. Павилос, готовивший себя чуть ли не к «Каре», не знал, что и подумать о происходящем, вернее — о том, что ничего не происходит! Как будто и не было ничего — ни провала, ни погибших… Только сегодняшним утром он получил приказ явиться на официальный разбор операции. Это через четыре-то дня после возвращения!

По обе стороны двери, замерев по стойке смирно, стояла пара стражей, в тяжелой броне, с опущенными забралами шлемов, — что было весьма необычным зрелищем во внутренних покоях цитадели. В руках коны сжимали шоковые разрядники — весьма специфическое оружие, испускавшее направленный электрический разряд, по мощности вполне сопоставимый с молнией. Присутствие оружия в руках стражников было делом не вполне обычным — в цитаделях не разрешалось открытое ношение любого оружия, даже старшие гроссмейстеры избегали этого. Как, собственно, необычным являлось и наличие шлемов. Ещё большее удивление вызывал тот факт, что раскраска доспехов была выполнена в белых и алых цветах. Нет, в действительности доспех был покрыт традиционным фиолетовым лаком, ослепительно блестевшим в лучах «светлячков», но церемониальные полосы на руках и бедрах — отличительный знак, говорящий о принадлежности воина определенной клановой или боевой группе внутри филиала, — оказались совершенно не теми, что носили остальные коны семьдесят седьмой, использующие исключительно раскраски боевых сообществ. Стражи же, застывшие у дверей, носили явно клановые метки — вот только чьи именно, Дани не смог вспомнить, он вообще плохо разбирался в структурах родов. Приграничники не жаловали бойцов, щеголявших своей родовой принадлежностью, введя в обиход негласное правило: «Гордиться ты можешь чем угодно, но здесь мы все как один и нет меж нами отличий». Да на границе и нельзя было по-иному, тут надо крепко держаться друг за друга вне зависимости от того, в каких отношениях находятся семьи, и нередко случалось, что в одной руке оказывались представители враждующих кланов — и за примером не надо далеко ходить: сам Дани, происходивший из рода Соломонов, и его закадычный приятель Толик Китен — из рода Тимоф. Их семьи находились в состоянии холодной войны без малого тысячелетие, что отнюдь не мешало Дани относиться к Толику как к лучшему своему другу, и плевать, что там, на Большой Земле, думают об этом патриархи родов.

Цепочку рассуждений Дани прервал глухой голос одного из стражей:

— Младший сержант Павилос, вы можете войти.

Вот так! Дани встряхнулся и решительно направился к двери. Сколько раз за прошедшие годы он бывал в этом кабинете? Не сосчитать! Сколько раз нудные совещания и анализ текущей обстановки оборачивались здесь дружескими попойками и беззлобным выяснением отношений, где ранг и родовые связи не играли никакой роли. Весело, шумно, уютно! Пожалуй, нынче был первый случай, когда Дани переступал порог этого кабинета со столь тяжелым камнем на сердце, столь явственным страхом и нервозностью. Даже в самые первые свои дни в семьдесят седьмой, когда эту комнату занимал предшественник Аакима — грозный и безжалостный Вард Грегори, — не испытывал Павилос, являясь пред очи сурового гроссмейстера, столь тягостного комка чувства, как сейчас. Будь его воля — Дани предпочел бы избежать грядущего разговора, а кто бы не предпочел?! Но этот разговор был необходим, как бы там ни пошло и какие бы кары верховное командование ни порешило своим долгом возложить на нерадивого младшего сержанта! — необходим для самого Дани, для его ребят — павших и выживших!.. «Кара»… неужели его ждет «Кара»?..

Рабочий кабинет гроссмейстера Сениса не производил своим внешним видом особо изысканного впечатления на посетителей. Отчасти это объяснялось привычками самого хозяина: Ааким слыл человеком в личном отношении неряшливым и безалаберным. Оттого ставший уже притчей во языцех беспорядок, где самым немыслимым образом перемешивались как вещи вполне привычные — вроде проекторов, документов и оружия, так и совершенно излишние — винные бутылки всевозможных типов, покоившиеся на специально сконструированном стеллаже в дальней части комнаты, или же полторы дюжины залитых стеклом рам, в которых навечно застыли в бесконечном полете сотни бабочек чуть ли не со всей Терры, — производил весьма неоднозначное впечатление на человека, впервые оказавшегося здесь. Но Дани уже давным-давно приноровился к привычкам своего начальника, знал, чего следует ожидать, и потому сразу же, как только переступил порог кабинета, насторожился: в комнате царил удивительно неуместный и даже несколько показной, образцовый порядок! Бабочки исчезли, упорхнули вместе с витринами, и лишь крюки, вбитые в стену, уверяли, что совсем недавно на них что-то висело; от пыли и мусора не осталось и следа; немногочисленные бронзовые и серебряные безделушки блестели так, что делалось больно глазам. Книги стояли на полках, а не валялись, где придется, бумаги и донесения лежали в аккуратных стопках, информационные кристаллы покоились в ящиках-накопителях. И что самое поразительное — на окнах появились занавески!

За столом с двумя массивными тумбами, заваленным множеством бумаг, удобно расположившись в мягком кресле, сидел невысокий моложавый мужчина с седеющей, короткой шевелюрой, узкими черными глазами с набрякшими веками, холеными тонкими руками. И это был совсем не Ааким Сенис. Последний — здоровенный мужик с простоватым, открытым лицом и львиной, растрепанной шевелюрой — стоял возле винного стеллажа в дальнем углу комнаты и, судя по выражению лица, явно чувствовал себя не в своей тарелке, желая оказаться хоть на передовой, только б не здесь, что было совсем не удивительно, учитывая личность того, кто сейчас занимал его место. Кроме них в комнате находился ещё один человек. Высокорослый, статный, горделивый мужчина средних лет, с длинными белыми волосами, доходившими до середины спины, и коротенькой, окладистой бородкой. Он стоял у высокого, но узкого оконного проема, больше походившего на бойницу, устремив взор на открывавшийся с высоты восьмого этажа цитадели окрестный вид, и лишь при появлении Дани на миг прервал свое созерцание, одарив младшего сержанта коротким равнодушным взглядом. На нем были свободные одежды насыщенных черных тонов, с золотым узором по отворотам широких рукавов и эмблемой в виде широко открытого глаза на груди. На безымянном пальце левой руки у него поблескивало платиновое кольцо с восемью загнутыми посолонь шипами — отличительный знак Высокого ваятеля. На правой — словно зеркальное отражение — сверкало точно такое же кольцо, но с гравировкой в виде шестиугольника — символ шанарет`жи, «Внутреннего Круга», маленькой группы доверенных лиц самого Верховного Патриарха. Точно такое же кольцо с шестиугольником было и на руке сидевшего за столом коротышки — самого Горгида са`а Тэрина, правой руки Верховного Патриарха, главы разведывательного управления филиала.

Все эти мелкие детали Дани подметил за то невероятно короткое время, что потребовалось ему на проход от двери до рабочего стола, возле которого он и застыл, вытянувшись по стойке «смирно», со сведенными на груди крест-накрест руками. Ровно одиннадцать шагов.

Светло-карие глаза младшего сержанта встретились с черными, по-змеиному бесстрастными и холодными очами шпиона. В комнате как будто повеяло холодом самой Бездны, даже занавеси на окнах — старые, давно не стиранные и порядком выцветшие на солнце, — словно затрепетали под действием этого несуществующего холода. Внешняя невозмутимость очень нелегко давалась Дани, не привыкшему к столь пристальному вниманию со стороны высокопоставленных конфедератов к своей скромной персоне. Внутри у него все как будто заледенело и сжалось в тугой комок оголенных нервов. Ощущение было такое, словно огромный, способный заглотить всего тебя целиком единым махом, удав разглядывает тебя, решая: то ли отведать на вкус твою плоть прямо сейчас, то ли повременить немного, дав время насладиться последним глотком жизни обреченного. Весьма неприятное чувство!

— Благодарю вас, гроссмейстер Сенис, — внезапно заговорил шанарет`жи. Он обращался к Аакиму, хотя взгляд его всё так же пристально, изучающее пробегался по лицу Дани. — Благодарю, что вы любезно предоставили свой кабинет в полное наше распоряжение. Отдельно благодарю за весьма радушный и теплый прием, оказанный, несмотря на отсутствие предварительного уведомления. Но теперь вы свободны и можете без промедления вернуться к многочисленным вашим обязанностям.

— Но ваша милость, — Ааким встрепенулся, и недоуменно уставился на Горгида, — я полагал, что моё присутствие при рассмотрении дела младшего сержанта Павилоса…

— Совершенно излишне, — глаза змеи обратились на Сениса, и тот невольно вздрогнул от той внутренней мощи, что светилась в них. И всё же Ааким не был бы собой, не попытайся он даже в такой невыгодной ситуации проявить свой норов.

— Прошу прошение, достопочтенный советник, но моей непосредственной обязанностью…

— Достаточно, — словно гигантский топор просвистел в воздухе и замер на волоске от шеи Аакима. — Вы свободны.

Горгид не утруждал себя объяснениями. Он приказывал! И не было в филиале кона столь глупого и самоуверенного, кто счел бы возможным дальнейшее препирательство.

Ааким молча поклонился и направился прочь из своего собственного кабинета. По пути он одарил Дани взглядом — большего он не мог себе позволить, — в котором отчетливо читалась немая поддержка. Он словно бы говорил: «Держись!»

— Итак, — когда дверь за ушедшим захлопнулась, как ни в чем ни бывало продолжил шанарет`жи, — давайте для начала, ознакомимся вот с этим, младший сержант. — Он извлек на свет крошечный ярко-алый кристалл-накопитель и небрежным жестом поместил его в приемник проектора — небольшой, продолговатый пенал со съемной крышкой, имевший в своем нутре набор разнообразных ниш для различных типов кристаллов. Повозившись с голографической панелью управления и задав нужные параметры, Горгид включил трехмерное моделирование изображения и проявил его чуть в стороне от стола, ближе к окну, у которого стоял ваятель.

Запись мнемохрона оказалась выполнена весьма качественно, с использованием объемного расширения и повышенной четкостью детализации объектов — что было весьма странно: обычно мнемохроны взыскующих отнюдь не поражали зрителя своим качеством и чистотой. Неужели Камир знал, что выполняет работу для кого-то весьма важного? Вряд ли, хотя с «алыми» никогда ни в чем нельзя быть уверенным до конца. «Алая гвардия Конфедерации» — чтоб её!..

Дани с удивлением взирал на разворачивающуюся перед ним трехмерную картину произошедшего на поляне Мууша, проигрывавшуюся с некоторым убыстрением. Мелькали фигурки конов — парней, оставшихся живыми и здоровыми лишь в памяти Дани и в этой вот мнемонической голограмме, списанной с его же мозга. События развивались. Вот он беседует с Серафимом Эдуардом — звука нет, лишь немо шевелятся губы погибшего ваятеля, но Павилос буквально слышит его голос:

«Я знаю не больше вашего, младший сержант. Сомневаюсь, что при имеющейся информации я смогу сделать сколько-нибудь достоверный вывод. Но, учитывая все факты, считаю вариант, при котором предположение о…»

А ведь он так и не успел как следует познакомиться с Серафимом. Не успел… Больно! На заднем плане видятся силуэты разбредшихся по поляне людей — они двигаются сумбурно, неестественно быстро, все плывет… Или что-то не то с его зрением?

Дани сморгнул влагу, набежавшую на глаза. Это не слезы, нет, всего лишь пот — и с удвоенным вниманием впился взглядом в запись. Изумленное — хотя не впервые ему доводилось лицезреть мнемонические голограммы, в том числе списанные и с его собственного зрительного восприятия — осознание того, сколь многое подмечалось глазами и не оставалось в рассудке как воспоминание, уразумение свершенного, в который раз поразили его своей широтой. Он сумел даже подметить момент гибели Серафима Эдуарда — запечатленный краешком периферического зрения, но всё же вполне отчетливый — момент специально, видимо, не только для него, но и для самого себя увеличенный и сфокусированный Горгидом как отдельная проекция. Вот плетельщик наносит хлещущий кинетический удар наотмашь по подобравшемуся слишком близко мертвецу с тлеющей одеждой; вот, не замеченный коном противник приближается к нему сзади и пытается ухватить за горло — в последний момент Серафим каким-то чудом изворачивается и, отступая в самую гущу оживших мертвецов, плетеньем, вероятнее всего воздуха и огня, сбивает напавшего с ног и разрывает тому грудную клетку… Дальнейшее видится неразборчиво, множество размытых мелькающих фигур — видимо, пот попал в глаза Дани, и он потерял концентрацию на происходящем, отвлекся. В следующий момент — взрыв! Ударная волна добирается до Павилоса, он падает, картинка смещается, последнее, что удается рассмотреть, — обрывки обожженной, искалеченной плоти, разлетающиеся в разные стороны.

— Достаточно, — Горгид са`а Тэрин, плавно провел рукой над проектором, и голограмма исчезла. — Полагаю, мы увидели достаточно. Дальнейшее развитее событий и без просмотра вполне очевидно.

Шпион откинулся на обшарпанную, как и вся прочая мебель в кабинете, спинку кресла и устало потер виски, словно пытаясь избавиться от терзавшей его мигрени. Некоторое время он напряженно хмурился; торопливая, ожесточенная работа мысли отражалась на его лице в виде то появляющихся, то исчезающих морщин, и ещё в лихорадочно-бессознательном подергивании пальцев.

— Каковы, младший сержант, на ваш взгляд, причины постигшей вас неудачи? — ровным, словно бы речь шла о разбитом стакане, голосом внезапно поинтересовался Горгид.

Дани от неожиданности вытянулся ещё сильнее — хотя это и казалось невозможным. Шанарет`жи интересуется его мнением?! Что это? Попытка определить его пригодность или, возможно, степень ответственности, готовности взять на себя всю полноту вины? Как бы то ни было, Дани и не собирался оправдываться:

— Вина за произошедшее с вверенной моим заботам ладонью полностью лежит на мне, саади ква. Ошибки, допущенные во время тактического анализа…

— Мы собрались здесь не для официального осуждения ваших действий, младший сержант, — весьма доброжелательно прервал говорившего Горгид. Он ободряюще улыбнулся и покивал головой, словно бы говоря: «Уж мы-то знаем, что тебя не в чем винить». — Наша основная задача состоит во всестороннем рассмотрении произошедшего события и, на основе полученных выводов, принятия решения, какими способами не допустить повторения подобного. Оттого ваше мнение, мнение человека, побывавшего в «гуще» событий, крайне важно для нас.

«Разумеется, — с изрядной долей горькой иронии, подумал Дани, — двое шанарет`жи приперлись в нашу глухомань для выяснения обстоятельств заурядной резни в Запределье! Даже удобоваримым враньем себя не озаботили, гады».

Вслух он, разумеется, не стал говорить того, что терзало его в душе. Как бы там ни было — его собственная голова ему ещё не настолько мешала.

— Я затрудняюсь выделить одну, более значимую в сравнении с остальными причину случившегося. Скорее, причина провала, — ах, как же больно, нелепо было вкладывать в это слово «провал» все те страдания, те потери, что он пережил! — в совокупности факторов. Это и непод… — крамольное слово чуть было не сорвалось с его уст. Как же, так и стоит говорить в лоб одним из самых могущественных людей филиала, что это их дурацкие приказы привели, пусть и лишь отчасти, к трагедии! Дани мысленно одернул себя и на лету перестроил предложение, — …недостаточная подготовленность бойцов к условиям Тартра, неверный подбор оружия — вследствие той же неподготовленности, — ему самому было противно, и он догадывался, что откровенная ложь также очевидна и для собравшихся. Он говорил правильные слова, вот только все вместе они, отчего-то, лишь сильнее смердели враньем и кровью, кровью его парней! — Также следует отметить полное отсутствие у нас информации о предполагаемом противнике, его численности и методах боя. В дополнение можно отметить тот факт, что…

— Почему вы не обратили внимания на трупы, — голос, прервавший его, исходил не от Горгида. Дани круто повернул голову и уставился на ваятеля, впервые удостоившего его своим вниманием.

— Ах да, — Горгид поморщился и, кивнув в строну ваятеля, произнес: — Я забыл представить вам моего собрата. Серапис кон Александер де Гамраат, Верховный куратор «сат`чиго`дар», — Горгид использовал термин, которым сами ваятели называли свой узкий внутренний мирок. Сат`чиго`дар — «Потрясители основ», если примерно перевести на современный общий, именно так звучало самоназвание ваятелей.

— Для меня честь… — начал было Дани, но ваятель равнодушно перебил его.

— Вы не ответили на вопрос, младший сержант. Почему вы не проанализировали состояние тел? Ведь даже их внешний вид, отсутствие следов разложения и тот факт, что ни одно из тел не подверглось разрушению от естественных причин, таких, как зубы падальщиков, к примеру, не мог не насторожить опытного приграничника?

Дани мысленно вздохнул и выругался. Ну как объяснить человеку далекому, что в Тартре возможно всё? Абсолютно всё! И причин отсутствия признаков разложения может быть масса: от элементарных сбоев Поля до мутировавших вирусов, которыми, возможно, были заражены погибшие. А уж про падальщиков и говорить бессмысленно! Подумав немного, он так и не нашелся, что ответить, и потому решился говорить откровенно:

— Это Тартр, глубокочтимый шанарет`жи. Там всё возможно… Случаи, когда тела оставались неповрежденными длительное время, — не редкость, Вот к примеру…

— Понятно, — прервал его ваятель.

И вновь замолчал. А Дани охватили дурные предчувствия, что своим ответом он только что подписал себе приговор. Знать бы ещё и что это за приговор!

— Хорошо, — вновь заговорил Горгид, как будто и не было предыдущего напряженного момента. — Вы можете продолжать свой анализ случившегося, младший сержант.

— Я не знаю, что добавить, саади ква, — Дани обреченно пожал плечами. — Я и сам-то выжил, потому что мои парни — разведчики, отправившиеся на обследование местности, — успели вовремя вернуться и пристрелить оставшихся тварей, иначе мне было бы несдобровать! И самое главное — Серафим Эдуард! Если б не он — ни я, ни Толик с Каримом, здесь бы не были, это точно. Он один положил тех тварей больше, чем все остальные, да и в самом конце…

— Да, Серафим Эдуард, — Горгид са`а Тэрин неторопливо поднялся и склонил голову в неглубоком, церемониальном поклоне. Сержант Павилос немедленно в точности скопировал позу высокого гостя, вытянувшись по струнке, и даже ваятель на миг оторвался от своего бесцельного созерцания и слегка нагнул гордую голову, отдавая дань почтения павшему плетельщику. — Ваш плетельщик… Что ж: достойная жизнь — у которой нечего отнять, славная смерть — к которой нечего прибавить.

Ещё один ритуальный жест. Слова, венчавшие кодекс Кэльвина, — высочайшая награда для любого последователя Кэльвина ди Кадар-Шархата. Самого известного и почитаемого плетельщика былой Конфедерации, плетельщика, ставшего первым коном, воплотившим в жизнь положения кодекса, получившего впоследствии его имя. «Отступление — лишь во имя победы; Победа — лишь во имя справедливости; Справедливость — лишь во имя жизни. Жизнь превыше всего, но свою да отдашь ты во имя жизни други своя, ибо нет радости превыше, чем истина, венчающая осмысленную смерть!»

— Имя Серафима Эдуарда навечно займет своё место в списке памяти Кэльвина. И это будет достойное место! — вновь, совершенно внезапно произнес ваятель, стоявший у окна. Голос его был чуть грубоват и отрывист, как у человека, привыкшего отдавать команды, но сейчас в нем, помимо властности, звучало своего рода почтение, что было поистине удивительным. Ваятели — высшая каста неприкасаемых, элита Конфедерации, отвергавшая понятия «семьи», «филиала», «патриархата» и всю свою верность переносившая на фигуру и личность Верховного Патриарха — редко к кому, кроме самих себя, относились с почтением, тем паче — выраженным.

— Хорошо сказано, — Горгид нахмурился и опустился обратно в кресло. — Собственно, на этом всё, сержант Павилос. Вы можете быть свободны. Возвращайтесь к своим обязанностям. Официальное следствие по вашему делу закрыто. Вам не в чем себя упрекнуть. Исходя из реальной обстановки ваши действия были расценены следственной комиссией как верные и не подлежащие порицанию. Вы полностью оправданы…

Шанарет`жи продолжал что-то говорить, но Дани, у которого — к собственному его стыду — от испытанного облегчения перехватило дыхание, уже не слышал его. Оправдан! Он оправдан! Павилос закрыл глаза и… Перед внутренним взором возникло лицо весельчака Чедра, смеющееся, такое, каким оно запомнилось, не та оскаленная в ярости пасть смертника, с которой он и группка его бойцов пробивались к Дани на выручку. Да, Чеддр смеялся, только в глазах его застыло, закаменело осуждение и боль… Та же боль, что насквозь пронзила сердце уцелевшего младшего сержанта, стоило ему только закрыть глаза.

— …Ступайте, — последнее слово из длинного монолога Горгида са`а Тэрина развеяло морок, застилавший взор Дани, вывело его из ступора.

Молча поклонившись шанарет`жи, он развернулся и направился прочь, точно так же недоумевая: а что, собственно, происходит — как и Ааким до него. Для него всё вроде бы закончилось благополучно. Только один вопрос терзал и мучил Дани, вопрос, который он так и не решился задать, теперь уже было поздно, теперь уже… А, в Бездну!

— Если мне будет позволено… — Дани нерешительно остановился возле дверей и, обернувшись, посмотрел в глаза шпиону. — Саади ква, что это были за твари? Они выглядели как ожившие мертвецы, трупы, поднятые к жизни… Я не… Я не знаю, что сказать моим ребятам. Я не…

Он совсем запутался, сбился с мысли, что не давала ему покоя всё это время, все дни напролет, что беспокоила его сны и терзала душу.

— Канно и`сачтаво — призраки разума. Порождения самых темных, самых тайных способностей наших эфирных собратьев, — Серапис Александер отвернулся от окна и неторопливо приблизился к Дани.

Младший сержант, не ожидавший ответа на свой сумбурный вопрос, тем более не ожидавший его от гордого ваятеля, торопливо поклонился, отдавая дань уважения высокому мастеру. Но тот, казалось, не обратил внимания на этот почтительный жест, полностью сосредоточившись на своем рассказе:

— Зачастую мы забываем, насколько эфирцы не похожи на нас, насколько чужды нам по самой своей природе, — сухим тоном продолжал Серапис. — Их связь с Полем Созидания, способы взаимодействия с ним, осознания его и воплощения в реальность — разительно отличаются от тех, что доступны нам, приобщенным к таинствам Святой Конфедерации. Самая суть их сознания не может быть понята нами. Они могут произвольно дробить свой разум и вселять частичку собственного я — в недавно умерших, кои становятся как бы одухотворенным продолжением их самих, частью целого, сохраняющего себя в себе самом. Наиболее схожие по характеру черты можно наблюдать в коллективном разуме серых подземщиков, хотя и в данном случае отличий всё же больше. Видите ли, дир Павилос, мертвые объекты подселения духа эфирцев — если можно так выразиться — остаются всего лишь неким механизмом, вроде симба или, пожалуй, хельма. Да, вероятнее всего чендары, со своим мысленным слиянием, больше чем кто-либо иной, ближе к эффам, когда они переходят в «сван чи и`сачтаво» — особый транс «обладание разума». Немногие эффы ныне владеют этим древним искусством, по крайней мере, мы надеемся, что немногие, — ваятель криво усмехнулся, и Дани, живо представивший бессчетные толпы неуязвимых мертвецов вышагивающих по воле своих хозяев-кукловодов, поспешно кивнул, признавая правоту Александера. — Те же, кто владеет — далеко не столь могущественны, как их далекие предки. В летописях упоминались сотни пробужденных кано и`сачтаво, пробужденных одним единственным эффом. Только сплоченность и единство молодой Конфедерации позволили ей выстоять на заре своего существования…

— О чем нам всем стоило бы помнить в нынешние неспокойные времена, — вмешался в беседу Горгид са`а Тэрин. — Помнить, что самый верный союзник может повернуться и вонзить нож в спину, стоит лишь чуть ослабеть. Лишь в Святом Братстве можем мы найти верных!

— Благодарю, высокочтимые, — Дани поклонился советникам, поняв, что дальнейшего разговора не будет, и, дождавшись прощального кивка Горгида, вышел прочь.

Дверь тихо захлопнулась за покинувшим кабинет младшим сержантом. Горгид са`а Тэрин проводил ушедшего мужчину бесстрастным взглядом, хотя внутри у шпиона всё буквально кипело в предвкушении предстоящей беседы. Он прекрасно осознавал, что Серапис — Высший ваятель, входивший в так называемый «шанарет`жи» ближний круг патриарха Тэрина, круг ближайших и самых доверенных советников, — с самого начала выразивший протест и назвавший затею с предварительной разведкой «ошибкой», не упустит шанса и ткнет Горгида носом в этот провал. Так и вышло:

— Я предупреждал, — едва дождавшись ухода Дани, растягивая гласные, тихонько проговорил ваятель. — Вот что случается, когда пытаешься обхитрить змею! Твой замечательный план, как и следовало ожидать, провалился и обошелся нам в целую ладонь! Великолепно, Гори, просто великолепно!

Ваятель неслышно пересек кабинет и плавно опустился в мягкое полукресло, стоявшее напротив стола. Он немного помолчал в ожидании ответной реакции, когда же её не последовало, Александер, мысленно усмехнувшись, добавил:

— Я говорил тебе, Гори: не отправляй детей вместо мужчин! Вся эта затея — твоя затея с разведкой — с самого начала была обречена на провал, и ты это отлично знал!

— Да-да, конечно, ты предупреждал, — зло и устало огрызнулся Горгид, не выдержав этого наставительного тона. — Бездна тебя побери, Серапис! Ты говорил… А что мне следовало, по-твоему сделать? Бросить наобум руку элитных стражей через врата? Брось, это авантюра! Нам нужна была информация…

— Ты её получил… — Александер откинулся на спинку кресла. — А что, собственно, ты получил? Что мы узнали? Что Марк куда как опасен? Что на него работает эфф? Что справиться с ним будет весьма не просто? А разве мы не знали всё это и до разведки? Разве ты не знал, что Марк один из кодит`жи? Пусть павший, но от этого он не становится менее опасным, скорее наоборот! Затеянная игра ведется по таким ставкам, что мы просто не можем себе позволить недооценивать противника!

Горгид сморщился, точно от оскомины и раздраженно повел плечами. Спорить было бессмысленно! Ведь и вправду именно он настоял на проведении предварительной разведки, хотя и знал, что, скорее всего, это ни к чему не приведет. Но она была необходима! Даже после всего случившегося Горгид был твёрдо убежден в своей правоте. Ведь с Марка вполне сталось бы использовать Портальные Врата Мууша как отвлекающий маневр или промежуточный пункт… Ах, до чего жаль, что украденные вещи нельзя отследить «естественным» способом, используя стандартные поисковые системы! Нет! «Цацки» слишком могущественны, их «фон» неуловим даже для самых тренированных чтецов и ваятелей, да и Тартр не облегчал задачи. Запретная, будь она проклята, Земля, способная «выпить» тебя как аперитив даже при использовании самых элементарных плетений — стоит чуть зазеваться. Губка для Силы — как метко характеризовал эту местность Серапис.

— Что планируешь делать с этим сержантиком? — внезапно переменил тему беседы Александер, небрежно кивнув в сторону двери.

— Что-что, — пробурчал Горгид, — как обычно: несчастный случай при исполнении.

Шпион раздраженно тряхнул головой ясно показывая что этот вопрос не стоит внимания.

— Замечательная награда за пол века беспорочной службы, — удивительно обыденным тоном проговорил ваятель.

— Не мели чушь, — внезапно взорвался Горгид, выведенный из себя не столько словами своего извечного оппонента, сколько тем, что тот так и не сказал. — Как будто у нас есть выбор! Ты что же хочешь? Что бы я его отпустил на все четыре стороны и он мог вволю трепаться обо всём что видел?

— Есть и другие варианты, — после минутного молчания, сухо обронил ваятель.

— Та-ак! — протянул Горгид, пристально глядя на собеседника. — Я тебя правильно понимаю: ты хочешь взять Павилоса в свою группу, о которой всё время нудишь? — поинтересовался он после непродолжительных размышлений. Александер промолчал и лишь слегка изогнул бровь, но для Тэрина — научившегося за долгие годы совместной работы понимать скупые жесты и мимику Сераписа ничуть не хуже, чем его сухую речь, — этого было вполне достаточно. — А не боишься навлечь на себя неприятности, повесив на шею этого неудачника?

— Неудачника? — Серапис едва заметно улыбнулся. — Он выжил после встречи с четырьмя десятками «призраков», Гори. На моей памяти только у молодого Чекета получилось уцелеть в подобной ситуации, да и то после этого несчастный парнишка крепко тронулся умом. Да ты и сам помнишь!

Секретарь Верховного Патриарха, насупившись, кивнул. Та история, наделавшая немало шума, о которой упомянул Серапис, приключилась лет тридцать назад, вскоре после битвы у Змеиных Рассветов, и её детали практически полностью совпадали с недавними событиями. Легкая штурмовая ладонь, патрулировавшая небольшой участок в Тартре, находящийся на пересечении границ филиалов Валентиниана и Чина, столкнулась с группой только-только пробужденных «призраков» под руководством неведомого эффа-ренегата. Из всей ладони в результате сражения удалось уцелеть только одному кону — Вареку Чекету, молоденькому, только что закончившему академию стражу. Да и выжил-то он не благодаря своей храбрости или сноровке, а лишь потому, что сумел сбежать, когда сражение подходило к концу и большинство его товарищей уже были мертвы. Парню крепко досталось в ставшем для него первым и последним сражении. И в куда большей степени — морально, нежели физически. Не помогли ни исцеляющие, ни продолжительный реабилитационный курс. Варек умер чрез пять лет, не выдержало сердце — и это в обществе где практически отсутствовали болезни как таковые! Никто так до конца и не понял, что с ним произошло, и потому, следуя золотому правилу Конфедерации «не знаешь — забудь», попросту выкинули этот эпизод из памяти. Лишь немногие продолжали безрезультатные копания, повинуясь скорее собственным устремлениям, нежели приказам. И вот теперь произошло событие, практически полностью повторявшее собой то давнее происшествие. Только на этот раз и участники, и кукловоды были известны.

— Нет, Гори, можешь думать, что хочешь, но этот Дани Павилос слеплен из крутого теста, и у него все, что надо, на месте — и мозги, и храбрость. Уцелеть в такой бойне и не рехнуться — на подобное не каждый способен. А он вдобавок ещё и двух своих парней вытащить живыми из Запределья умудрился! Именно такие ребята мне и нужны! Если ты согласишься на мой проект. Конечно, он пешка, но ты никогда не мог правильно расставлять фигуры в «игре», — ваятель позволил себе скупую улыбку. Нелюбовь Горгида к «Великой Игре» была общеизвестна, как и его совершеннейшее неумение играть — что, при его профессии, было поистине удивительным обстоятельством! — Весь вопрос в том, какая, этот Дани, пешка: проходная, безумствующая или та, что может обернуться фигурой?

— Ладно, — Горгид пробарабанил пальцами по столу нестройный марш, кольца и перстни на его холеных пальцах немелодично позвякивали в такт ударов. Взгляд шпиона скользил по ободранной, в частых щербинах столешнице, — бесцельный, отрешенный, пустой взгляд лучше, чем что-либо иное, говоривший о полном сосредоточении человека на собственных мыслях. Серапис, напротив, был абсолютно сконцентрирован и собран, его голубые, как и у всех Александеорв, холодные глаза, не мигая, не отрываясь, смотрели в лицо собеседника. Казалось, вся жизнь ваятеля, всё его существо сосредоточены в этом взгляде.

Во многом — так и было. Сейчас, этим маленьким, невзрачным человечком темного происхождения, решалась его судьба. Если всё сложится так, как он запланировал, если ему будет позволено начать действовать по собственной воле, без оглядки, без отчетов, без стоящих за спиной соглядатаев… О да! Целых сорок лет он ждал этого шанса. Сорок лет играл роль покорного слуги, выжидая удобного случая, подгадывая момент. Но даже в самых своих смелых фантазиях не осмеливался он и помыслить о чем-то подобном! Когда Аорон вызвал его к себе и сообщил о «возвращении» Марка — хотя до того момента Серапис, как и все остальные, искренне верил, что негодяй мертв, — и о том, что выкинул в прошлом «любимый кодит`жи» патриарха, ваятель даже не сразу осознал, какую драгоценность он только что получил. Какое разрушительное оружие попало в его руки.

С древних времен в Конфедерации существовал особый порядок наследования верховной власти. Верховным Патриархом мог стать только ученик предыдущего — кодит`жи. Закон требовал, чтобы каждый Верховный Патриарх имел от трех до восьми учеников, выбираемых из самых способных ваятелей, наследников самых знатных родов.

Одним из шестерых «кодит`жи» — ближайших учеников, оказался некогда и совсем юный в те времена Серапис кон Адександер. Ему едва-едва минуло тридцать, и он не успел ещё даже в полной мере одолеть основной курс в Академии, но, благодаря его выдающимся врожденным способностям, свой благосклонный взор на него обратил тогдашний Верховный Патриарх — Кадим Андреа Валериус! Юноша, преисполненный гордыни и осознания собственной избранности, пробыл учеником многомудрого Кадима Валериуса неполный год, когда началась война, вошедшая впоследствии в анналы под названием «Вторая Филидская». Обескровившая филиал бойня продолжалась в течение полугода соседи, как всегда, обещали помощь — вот-вот, стоит только немного подождать, но, разумеется, так её и не оказали. Сражения той войны одного за другим забирали кодит`жи, пока в живых не осталось двое — Аорон Тэрин и юный, неопытный Александер. Когда же в самом конце войны, уже после финального сражения, в одной из простых разведывательных вылазок пал сам Верховный Патриарх, у членов Патриархата просто не осталось иного выбора, кроме как избрать Тэрина в восприемники, передать в его руки бразды правления филиалом.

Недостойные руки! Ибо они не знали того — что знал Александер, они не видели того — что видел он! Они не прятались за деревьями на крошечной полянке в сердце Тартра; они не дрожали от ужаса и гнева, глядя на нож, торчащий меж лопаток Верховного Патриарха, нож, вонзенный любимым учеником в спину ничего не подозревающего наставника; они не сотрясались от страха, гадая, как лучше спрятаться, чтоб убийца не заметил невольного свидетеля; они не видели, как Аорон сотворил Врата Бездны и, кряхтя от натуги, скинул в них ещё живого Кадима Валериуса, обрекая того на вечные муки в пустоте и забвении. Патриархи ничего этого не знали! Он же в те времена был слишком неопытен, слишком слаб, он не мог выйти и в открытую бросить обвинительные слова в лицо человека, который, в глазах других, уже был Верховным Патриархом. Серапис боялся, очень боялся, оттого и смолчал тогда. А потом это уже не имело значения. Но он не забыл! Никогда не забывал, что после предательства Тэрина только он один мог и должен был быть Верховным Патриархам. Только он!

И теперь всё может измениться. Что с того что у Тэрина есть свои собственные кодит`жи? Избавиться от этих сопляков для Сераписа не станет проблемой. Их даже не обязательно убивать — достаточно так повести дело, чтобы наружу всплыли «достоверные» факты их сотрудничества с Марком. А сделать это для Сераписа не так сложно. Главное в другом — в почти неограниченной силе, что он сможет обрести, заполучив артефакты. С ними он сможет потихоньку сместить Тэрина, обставив всё так, что никто и не догадается о его участии. Будучи сам недолго кодит`жи, Серапис имел, пусть и весьма коротко время, доступ к тайным архивам Верховных Патриархов. В том числе и к наиболее древним документам, относящимся ко временам зарождения Конфедерации, временам, предшествующим «Огненной Зиме» — чудовищному катаклизму, чуть было не стершему жизнь с лика Терры. Тем потаённым записям, что касались Владык-Изменяющих, Перворожденных — как их ещё именовали. Величайшие в истории Терры ваятели — именно так характеризовал этих существ для себя Серапис — обладали поистине безграничными возможностями и знаниями, утерянными вмести с самими Владыками после их внезапного исчезновения. Всё, что осталось от этих созданий, наделенных способностями, многократно превосходившими самые безумные фантазии простых смертных, — редкие и бесценные предметы, свойства большинства из которых так и остались до конца не выясненными. На протяжении всех несчетных веков своего существования, Конфедерация выискивала эти предметы, собирала их, тщательно изучала и прятала — слишком велико было их могущество, слишком неявны цели их создания, слишком разрушительны последствия использования. Так было во времена расцвета, когда Золотой Город парил в поднебесье, а науки и искусства — процветали, и на Терре царил мир. Так происходит и сейчас, когда мир и благоденствие остались лишь в несбыточных мечтах, и целые поколения конов рождались, старели и умирали в череде бесконечных сражений, приносящих лишь призрачные результаты.

— Хорошо, Серапис, — после весьма продолжительного размышления недовольно проворчал Горгид, прервав тщеславные и тайные мечтанья своего собеседника. — Ты можешь начинать. Готовь свой отряд. Бери этого Дани, бери Гермагена, бери Рандована — я сегодня же отправлю приказ в Крайнскальм, чтоб его доставили в Ульфдам — только держи этого психа на коротком поводке. Дьяволы и бесы, Серапис, бери кого хочешь! Только достань этого ублюдка Марка! Достань хоть из-под земли, хоть с Селен, хоть из Бездны его вытащи и вытряси из него те, будь они трижды прокляты, артефакты! Сделай это, Серапис, сделай, пока он не додумался, как их можно использовать или, что ещё хуже, не начал претворять в жизнь тот план, для которого они ему потребовались!