Дом Живых. Арка первая: Порт Даль

Глава 4 Сорванная премьера

— Мастер, Мастер!

— Я занят, Пан.

— Но, Мастер, у нас…

— Потом, всё потом.

Козёл с досадой посмотрел вслед Полчеку, ведущему под локоток юную девушку в весьма потрёпанной и грязной мантии птахи.

— Опять Мастер кого-то притащил, — пожаловался он Спичке. — А нам мучайся.

— Он постоянно так делает, — невозмутимо сказала дварфиха, протирая стаканы, — пора бы привыкнуть.

— Налей мне виски, — попросил Пан.

— Ты демон в форме козла, — напомнила она. — Ты не ешь и не пьёшь.

— Тебе что, жалко? Выльешь потом обратно.

— Да на здоровье.

Дварфиха поставила на стойку стакан, плеснула туда из большой зелёной бутыли. Козёл протянул морду и с шумом втянул воздух широкими чёрными ноздрями.

— Отличный букет. Сивуха, торф, помёт каменного червя, древесина скального дуба, что-то ещё…

— Чешуя квиппера, я думаю. Это виски из Чёрных гор, воду для него набирают в подземных озёрах, там эти твари просто кишат. Говорят, пока вытягиваешь ведро, они успевают перегрызть ручку. Потому он такой дорогой.

— Пойду обрадую труппу, что у нас не только не хватает на премьере ключевого актёра, но и Мастер приволок очередного кота в мешке.

— Ты так переживаешь, как будто это в первый раз, — дварфиха вставила в горлышко бутылки воронку, примерилась к ней стаканом, подумала, вздохнула ― и вылила стакан себе в рот.

Козёл проводил бурую маслянистую жидкость завистливым взглядом.

— Он же дорогой!

— Вот именно, — севшим голосом ответила Спичка. — Ух, забористо… Такой дорогой, что его ни разу никто за все годы не заказал. Всё, проваливай, мне надо притащить из подвала пяток бочонков эля покрепче. На премьерах зрителей одолевает страшная жажда.

— Волшебная сила искусства, — обиженно отвечает Пан. — Рад, что наши скромные сценические потуги хотя бы повышают твои продажи.

— Если бы не мой бар, — фыркает дварфиха, — вы бы давно умерли с голоду. Как ты думаешь, за счёт чего живёт наш театр?

— За счёт талантливых пьес нашего Мастера, моей гениальной режиссуры и моих великолепных иллюзий, прикрывающих унылую игру наших слишком много о себе возомнивших актёров?

— За счёт выручки с виски и эля, которые поглощаются здесь в процессе споров о том, как сильно вы облажались на очередной премьере: так же, как в прошлый раз, или превзошли себя в бездарности!

— Варгулью тебе в штаны, Спичка! — лишённый телесных жидкостей демон делает вид, что сплюнул, и возмущённо удаляется.

Дварфиха ехидно ухмыляется и возвращается к протиранию стаканов.

— Этот наряд тебе очень идёт, — поощрительно сообщает Полчек Завирушке.

— Спасибо вам, господин, — благодарит его девушка, — моя собственная одежда в ужасном виде, и я боялась испачкать стул в зале.

Драматург и Завирушка вернулись из внутренних помещений театра, и на девушке теперь золотистая длинная тога.

— Полчек, где ты это взял? — спрашивает Спичка.

— В старой гримёрке.

— По-моему, это как раз тот сценический костюм, которого обыскался Пан.

— Девушка чувствовала себя некомфортно, — отрезал Полчек, — её мантия провоняла тухлой рыбой. А у меня нет женской одежды. У тебя, кстати, тоже.

— Мы, дварфы, лишены гендерных предрассудков. У нас все ходят в штанах и кольчугах. Правда, — вздохнула Спичка с видимой досадой, — в последние двести-триста лет молодёжь всё чаще позволяет себе нарушать традиции. Дварфовские девушки иной раз бессовестно подкрашивают бороды и оплетают рукояти топоров возмутительно яркими шнурами. Не поверишь, Полчек, некоторые из них даже подстригают усы!

— Да-да, — отмахнулся тот, — разделяю твоё возмущение. Куда катится Альвирах? Но мне надо проследить за подготовкой к премьере. Пригляди за моей гостьей до начала спектакля, а потом направь в центральную ложу.

За кулисами мечется и истошно орёт Пан:

— Где эти мраковы тифлинги? Они только что были здесь!

— Надираются в баре, надо полагать, — отвечает Фаль.

— Я запретил Спичке наливать этим лабухам!

— Значит, надираются в каком-нибудь тёмном углу. Это же тифлинги.

— Я верю в гений Мастера, — мрачно сказал Пан. — И если он решил, что спектакль должен сопровождаться музыкой, так тому и быть. Но неужели нельзя было найти каких-нибудь других менестрелей?

— Каких? — разводит руками Кифри. — Бродячих табакси? Они бы подрали декорации и пометили занавес. Нормальные музыканты обязаны соблюдать условия Дома Теней и не станут играть в нашем театре. Потому что у нас, как тебе прекрасно известно, нет лицензии.

— Наш Мастер выше замшелой бюрократии! Он свободный творец! И найдите уже хотя бы тифлингов. Для провала вполне достаточно того, что у нас некому играть Мью Алепу!

— Полны тревоги речи режиссёра,

что мечется в кулисах как кентавр,

укушенный под хвост осою адской, — отметил Шензи.

— Однако же смешны его терзанья

служителям весёлой Мельпомены,

что смотрят на него с недоуменьем, — продолжил Банзай.

— Ведь этот истерический козлина

Встречает так любое исключенье

Из колеи унылого порядка, — закончил мысль Шензи.

— Мои сиблинги хотели сказать, — пояснил Эд, — что ни одна премьера у нас не прошла по плану. Но «Дом Живых» — театр импровизации, что не только позволяет нам не платить за лицензию Дому Теней, но и буквально обязывает выкручиваться на ходу, чтобы все решили, что так и было задумано.

— Да, Пан, — согласилась Фаль, — прекрати уже верещать и займись иллюзиями сцены.

— «Козлина!» «Верещать!» — обиженно трясёт бородой козёл. — Таково ваше уважение к моей гениальности? Да, я займусь иллюзиями! Но только потому, что без них ваша бездарность слишком очевидна.

— Вы готовы? — Полчек ворвался за кулисы. — Надеюсь, что да. Эта премьера перевернёт представление о театре! О ней будут спорить театральные критики от Всеношны до Корпоры. Так что только попробуйте мне залажать! И да, в центральной ложе у нас особая гостья. Вы знаете, что с ней делать.

— Но, Мастер, — ноет Пан. — Может быть, не на премьере? Всё и так идёт под хвост к табакси.

— Даже слышать ничего не хочу. Это важнее премьеры. Но это не значит, что вам позволено её испортить.

— Но у нас некому играть Мью! Вы сами изволили выгнать того болвана на утренней репетиции! У нас куда-то делись музыканты-тифлинги! У нас…

— Я нашёл их! — жизнерадостно докладывает Кифри.

Широкоплечий монах без усилия волочёт двух багровокожих тифлингов. Одного за левую ногу, другого — за правую. Их короткие витые рожки царапают пол. Остальные четверо бредут сами, поддерживая друг друга и стукаясь лютнями.

— О, демоны Края! — восклицает в отчаянии Пан. — Они же в стельку пьяные!

— Всё нормуль, друг! — расплывается в улыбке один из тифлингов. — Мы в форме!

— Осталось понять, в форме чего… — уточняет его коллега и громко икает, испустив волну перегара.

— А я не в форме, — уныло отвечает третий. — Меня глючит говорящим козлом. Что было подмешано в виски?

— В него был подмешан тот эль, который ты пил после, — поясняет первый. — Меня тоже глючит говорящим козлом, но когда это нам мешало, коллега? Мы профессионалы!

— Мастер, — взмолился Пан, — может быть, ну её, эту музыку? Ведь мы же ставим не оперу! Зрители не поймут смешения жанров…

— Из смешения старого рождается новое, — твёрдо заявил Полчек. — Сценическое искусство нуждается в свежей форме! Я назову её «музыкал». Лёгкое, динамичное, народное по форме и возвышенное по содержанию действие однажды потеснит на сцене тяжеловесную пафосную оперу.

— А заодно вставит очередной фитиль в задницу Дому Теней, — буркнул тихо Пан. — Они нас и так еле терпят. Но, Мастер, эти тифлинги…

Полчек потянул с косички красную мелкую бусину. Она никак не хочет слезать и он, морщась, давит её пальцами прямо в причёске, посыпая воротник сюртука серой пылью.

— Э… Коллеги, — садится на полу только что лежавший в отключке тифлинг, — а как давно мы в последний раз пили?

— Чувствую себя невыносимо трезвым, — присоединяется к нему второй. — У нас что, ввели сухой закон?

— В глотке пересохло, как будто я неделю в завязке!

— Откуда тебе знать, каково быть в завязке неделю? Я тебя двух дней подряд трезвым не видел!

— Но, Мастер, у нас нет актёра на роль… — продолжает растерянный Пан.

— Придумайте что-нибудь. И не забудьте про мою гостью. И только попробуйте залажать мне первый в истории Альвираха «музыкал»!

Дрямс! — раздался в коридоре пронзительный жестяной дребезг, как будто столкнулись два огра с кастрюлями на головах.

— Первый звонок! — сообщила Завирушке дварфиха. — Тебе пора в ложу, девочка. Эй, куда прёшь, зелёный! — заорала она на пытающегося просочиться мимо полуорка. — Два напитка минимум!

— Кружку эля и стакан дварфовской косорыловки, — соглашается тот. — Эль без косорыловки — деньги на ветер.

— Кто-то же должен содержать эту богадельню? — жалуется Завирушке барменша. — Мы же не продаём билеты. Так что… Эй, ты, борода! Два напитка минимум!

— У такой прекрасной дамы хоть четыре! — галантно кланяется солидный седой дварф. — Ведь я не ошибся, передо мной дама?

— И ещё какая дамистая! — кивает Спичка. — Чего изволит почтенный?

— На ваш выбор, прелестница!

— Думаю, виски с Чёрных гор поразит вас своим изысканным букетом! Тонкие нотки аромата чешуи квиппера… — Спичка, ехидно улыбаясь в бороду, лезет под стойку за зелёной бутылью.

— Счёт его поразит ещё больше, — шепнул Завирушке на ухо тихо подошедший Полчек, — Спичка впаривает это дорогущее пойло всем своим поклонникам. А вам, юная леди, пора в ложу. Позвольте вас проводить.

— Два напитка минимум! — крикнула им вслед дварфиха.

— Но у меня нет денег… — расстроилась Завирушка.

— Моим гостям — за счёт заведения! — успокаивает её драматург.

— Тогда, если можно, два морковных смузи.

— Два чего? — Спичка еле поймала выпавший из рук стакан.

— Сделай ей, чего просит, — небрежно велел Полчек, увлекая за собой девушку, — и пусть кто-нибудь подаст в ложу.

— Что за хрень этот «морковный смузий»? — спрашивает дварфиха.

— Наверное, что-то с морковкой… — неуверенно отвечает отирающийся у стойки молодой маховик.

— Ясный хвост, — соглашается с ним зеленовато-бурый драконид. — Он же морковный!

— Какой идиот будет класть в напитки морковку? — вздыхает дварфиха. — Так, Ланхарет, — обращается она к маховику, — у тебя, конечно, опять нет денег на выпивку?

— Уважаемая дварфиха знает, что наш народ, в силу своей связи с Вечной…

— Связи с игрой в кости, ты хочешь сказать? — обрывает его Спичка. — Так вот, если хочешь получить свои два стакана бесплатно, метнись феечкой и притащи мне морковку. Успеешь до третьего звонка — победил. Время пошло!

— Эта ложа в вашем распоряжении, юная леди, — галантно отодвигает стул Полчек, — прошу!

— Мне так неловко, вы уделили мне столько внимания, господин… Наверное, мне было всё же лучше пойти в храм Вечны…

— Считайте, что это мой каприз. Повторю, это совершенно ни к чему вас не обязывает. Что же касается храма Вечны Нашёптанной, то он стоит на своём месте уже не первую тысячу лет, и, скорее всего, в ближайшие дни никуда не денется. Вы сможете отправиться туда в любой момент, если вам так будет угодно. А сейчас позвольте вас оставить, мне нужно проконтролировать подготовку к спектаклю.

— Благодарю вас, господин Полчек.

— Ах да, — обернулся драматург уже на выходе из ложи. — Наш театр — зона свободного искусства. Потому, что бы ни произошло, не пугайтесь. Это просто импровизация. Я считаю, что будущее за новыми формами.

Завирушка с интересом смотрит на то, как заполняется зрителями зал. Скорлупа — большое старинное здание имперского периода, привести его в порядок целиком потребовало бы огромных средств, которыми потомок исчезнувшего Дома Кай не располагал никогда, поэтому под театр выделен бывший крытый атриум, в котором разместили полукругом ряды лавок и выстроили небольшую сцену. Сегодня, кажется, в зрительный зал набилось куда больше народу, чем он вмещает.

— Опять Полчек выдумал что-то новое, — слышит она тихие разговоры внизу, за ограждением своей ложи.

— По-моему, он просто выпендривается, — отвечают невидимому для неё зрителю.

— А вот и нет, — смеётся кто-то третий, — он просто уклоняется от покупки лицензии. Если Полчек будет ставить обычные пьесы, к нему рано или поздно придут из Дома Теней. А так он всегда может сказать: «Ну какой же это театр? Это даже на ярмарочный балаган не тянет…»

— Ничего вы не понимаете! — подключается к беседе очередной театрал. — Дело не в деньгах! Лицензия требует соблюдения канона. А пока её нет, можно экспериментировать! Полчек — смелый новатор. Если бы ему были нужны деньги, он бы просто отменил бесплатный вход.

— При таких ценах на напитки ему никакие билеты не нужны, — ворчат внизу, — я остаюсь при своём мнении, он просто выпендривается.

— А я думаю, что Полчек — гений! — горячится оппонент.

Завирушка так и не узнала, чем кончился этот интересный спор, потому что раздалось троекратное жестяное бряканье, и перед сценой стали разгораться магические огни рампы.

— Много народу? — страдальчески спрашивает козёл.

— До огровой задницы, — сообщает подглядывающая из-за занавеса Фаль.

— Это будет не просто провал, а провалище, — уныло говорит Пан. — Мы в полной жопе. Нам нужно, чтобы лабухи не облажались. Нам надо как-то успеть сменить декорации после первого акта. Нам нужна Мья. Нам нужно проверить гостью Мастера… Но больше всего нам нужна Мья. Может, правда, поставить столб с глазами?

— Не, — отвечает уверенно Фаль, — спеть за неё, допустим, можешь ты. Но она должна хоть как-то двигаться, иллюзией нужного эффекта не добьёшься. Слушай, какое знакомое платье вон там, в первой ложе! Это не его ты искал?

— А ну-ка, подвинься… — Козёл отодвинул Фаль от прорехи в занавесе. — Точно, оно. Как оно попало к гостье Мастера?

— Не знаю, но у меня возникла интересная мысль… Это же платье, в котором должна была быть Мья Алепу…

— Ты хочешь сказать…

— Почему нет? Что мы теряем?

— Примерно всё, — злобно отвечает Пан. — Мастер нас убьёт.

— Он нас убьёт, если мы залажаем премьеру. А мы её, считай, уже залажали. Значит, мы обречены. Как говорят хобгоблины: «Путь актёра — это путь провала. Веди себя так, будто тебя уже с позором уволили и выкинули из театра с ликантропьим билетом».

— Хобгоблины говорят: «Путь воина — путь смерти». Но я понял, о чём ты, Фаль…

— И что ещё кладут в этот мраков смузий? — ворчит Спичка, быстро шинкуя на стойке морковку лезвием секиры.

— Может быть, виски? — осторожно предполагает маховик.

— Как изящна ваша секира, о несравненная! — от всей души хлопает себя короткопалой ладонью по богатой золочёной кирасе пожилой дварф. — Какой мощный обух, какой тонкий подток! Я готов созерцать её совершенные обводы вечность! Могу ли я осмелиться предложить продемонстрировать вам свою? Она уже не так блестит полировкой, как раньше, но ещё весьма крепко насажена на древко!

— Экий вы шалун! — грозит ему пальцем Спичка. — Сейчас не время для любезностей. Я заканчиваю после полуночи, можете пригласить меня в таверну. И, чем нефилим не шутит, может быть, у вас будет шанс похвастаться оружием. Девушке бывает так одиноко в большом городе… Значит, говоришь, виски?

— Виски уместен в любых напитках, — убеждённо отвечает маховик.

— Но не стоит умалять и значение эля! — не соглашается с ним дварф. — Ибо что есть виски, как не божественный концентрат тех же ячменя и солода?

— Добавлю и того, и другого, — решается дварфиха, сметая в стаканы рубленную морковь. — Гостям Полчека всё самое лучшее.

Она заливает корнеплод элем, доливает до верху виски, осторожно перемешивает толстым коротким мизинцем, и задумчиво облизывает его, вызвав сладострастный вздох дварфа.

— Как по мне, морковка только всё портит, — сообщает она. — Но молодёжь вечно пьёт всякую модную дрянь. Отнесу в ложу, не шалите тут.

— Твой смузий, девочка, — дварфиха решительно всучивает Завирушке по стакану в каждую руку.

Та растерянно смотрит, куда бы их поставить, но столика в ложе нет.

— Пробуй! — требовательно говорит Спичка. — Я должна убедиться, что ты получила то, что хотела.

Завирушка отхлёбывает большой глоток и застывает, выпучив глаза.

— Тебе вкусно? — угрожающе спрашивает дварфиха. — Я старалась!

— О… Очень… — давится, но глотает девушка.

— Это то, что ты хотела?

— Э… Да, почти…

— Почти? Да ты, я смотрю, не пьёшь… Невкусно?

Завирушка делает над собой усилие и под пристальным взглядом Спички глотает ещё.

— Я всё правильно сделала? — барменша упирает толстые волосатые руки в бока.

— У нас…обычно… морковку крошат мельче, — испуганно пищит Завирушка, на всякий случай делая ещё один глоток. — Но так даже лучше, спасибо!

— Я решила, что так её будет легче выплёвывать.

— Да, да, госпожа Спичка, вы совершенно правы! — торопливо кивает девушка. — Даже не знаю, почему никто раньше до этого не додумался!

— Потому что я лучшая барменша на побережье! — гордо сообщает Спичка. — Вкусно?

— Очень, — Завирушка делает ещё глоток, мысленным усилием удерживая вылезающие из орбит глаза, — лучший смузи в моей жизни!

— То-то же! — дварфиха гордо удаляется из ложи, и девушка облегчённо выдыхает.

Мир вокруг неё начинает слегка покачиваться, она ещё раз оглядывается в поиске поверхности, на которую можно поставить стаканы, но, не найдя, продолжает сидеть, держа их в руках.

— Лучший смузий на всём континенте! — гордо сообщает она маховику. — Так-то! Надо будет в меню внести.

— Прекрасная дама прекрасна во всём! — галантно подтверждает пожилой дварф.

Занавес начинает раздвигаться, открывая сцену. На ней интерьер роскошной виллы в Диаэнкевале, что подчёркивается обильными колоннадами на заднем плане (толстые палки, нарубленные Спичкой и покрашенные в белый цвет, которые прикрывает магия иллюзий). Тифлинги, сидящие на краю сцены, свесив ноги в зал, берутся за лютни и начинают играть. К стоящему возле камина высокому мужчине (его играет прикрытый иллюзией Эд) стремительно шагает из-за кулис статная красивая женщина в мантии птахи, и никто не смог бы заподозрить в этой красавице крошечную гномиху на ходулях.

— Ничтожный муж, немедля признавайся,

куда ты дел прекраснейшую Мью!

Ты не юли, не ври, не отпирайся,

иначе я сейчас тебя убью! — поёт женщина громким и решительным голосом.

— Как ты могла вот так сюда явиться?

Мои и так решенья нелегки.

Моя жена теперь будет молиться,

в монастыре замаливать грехи! — поёт в ответ мужчина.

Завирушка понимает, что видит историю о тайной любви Падпараджи, а это муж Мьи Алепу, Катигон, отославший её в дальний монастырь за измену.

Зрители внизу волнуются, переглядываются, некоторые даже вскакивают.

— Петь на сцене? В обычной пьесе, не опере? — доносятся до девушки удивлённые восклицания.

— Чудовищное поругание канона! Я немедленно ухожу! — заявляет кто-то громко, но уходящих единицы, остальные продолжают смотреть.

Меж тем, на сцене разворачивается драма: Падпараджа обвиняет мужа в том, что всё, чем он владеет, включая эту виллу, принадлежит Мье, которая как оперная дива получала богатые дары от поклонников её таланта. Муж, ничуть этого не отрицая, напоминает, что по законам Диаэнкевала является распорядителем имущества семьи, а супруга полностью в его власти. Тем более, уличённая в измене супруга.

— Тебе плевать на то, что изменила!

И никогда её ты не любил!

Твоя жена богатства накопила,

а ты теперь их подло захватил! — не сдаётся Падпараджа, взывая к совести и чести, которые у негодяя явно отсутствуют.

Катигон Алепу глумится над женщиной и требует денег за то, чтобы сказать, где именно теперь Мья, но решительная Падпараджа приставляет ему к горлу кинжал, и он сдаётся, называя монастырь, в который сослал бывшую жену.

— Моя супруга принесла обеты,

и не вернуть тебе её страстей.

Там птахи бродят, в мантии одеты,

и не пускают там мирских гостей… — издевательски поёт он на прощание, когда Падпараджа удаляется со сцены.

Действие так захватило впервые оказавшуюся в театре Завирушку, что она забыла, где находится, полностью погрузившись в драму, и совершенно не заметила, как опустошила оба стакана. Это привело её в такое непринуждённое состояние духа, что, обнаружив в ложе большого чёрного козла, девушка восприняла это совершенно как должное.

— Я вижу перед собой гостью Мастера Полчека? — осведомился козел.

— Меня зовут Завирушка, — рассмеялась та, ничуть не удивившись. Сейчас ей всё казалось смешным, даже говорящий козёл.

— Я Пан, здешний режиссёр, и нам срочно нужна ваша помощь. Мастер Полчек в курсе, — сказал тот, отводя глаза.

— Конечно, что угодно! — немедленно согласилась девушка. — У вас такая смешная бородка, вы знаете? Как у козла! Можно вас погладить?

— Пойдёмте со мной, и я, может быть, позволю. Быстрее, нам надо успеть, пока меняют декорации перед вторым актом!

Завирушку быстро вели тёмными узкими коридорами, и вскоре она полностью потеряла представление о том, где находится, но продолжала держать в руках стаканы. Туда она во время представления сплёвывала морковку, признав, что, когда та порезана крупно, это действительно гораздо удобнее, а потом по пути просто не попалось столика, на который их можно было бы поставить.

— Сюда, сюда, осторожнее, ступенька! — направляли её какие-то нечёткие тени в полумраке, и ей становилось смешно от того, что она не может на них сфокусироваться.

— Вы знаете, что двоитесь? — спросила она у теней, смеясь.

— Святые нефилимы, да она ещё и пьяная в стельку! — воскликнул кто-то шёпотом.

— Ничего, ничего, два акта продержаться, всего два акта! Давайте, барышня, сюда, тут лесенка! Всё, пришли.

— Сейчас откроется занавес, будет очень светло, но ты не пугайся, ты будешь под иллюзией! — инструктирует её женский голос. — Петь за тебя будет Пан, ты только шевели руками и открывай рот. Почти ничего делать не надо, а если что, я подскажу. Меня Фаль зовут.

— Я Завирушка. А почему я тебя не вижу?

— Потому что темно.

— Я раньше боялась темноты, представляешь? — признаётся девушка. — Но потом переросла. Теперь не боюсь, совсем!

— Очень за тебя рада. Помолчи пока, ладно?

— Сцена на башне, труппа! — слышится голос откуда-то снизу. — Всё, занавес, поехали!

В глаза Завирушки ударил свет магической рампы, грянули по струнам менестрели, а когда она проморгалась, то увидела, что стоит на башне монастыря, а рядом с ней…

— Падпараджа? Верховная Птаха? — шепчет девушка недоверчиво, но та не обращает на неё внимания, обращаясь мимо, в зал:

— Моя любимая, моя ты Мья Алепу!

О, как печально видеть тебя здесь!

Я за тобой прошла сюда полсвета,

чтоб принести тебе благую весть! — запела Фаль.

— Я стала Мьёй! — говорит сама себе Завирушка, не особенно удивляясь этому факту. — А значит, я люблю Падпараджу! Как удивительно!

Но вместо этого раздалось пение, которое, благодаря магии иллюзий, доносится как бы из её рта:

О Падпараджа, кровь моего сердца!

Зачем ты здесь, в обители скорбей?

В моей душе теперь закрыта дверца,

там с каждым днём становится темней…

От понимания, что она сейчас отвергает любовь всей жизни, Завирушке вдруг становится очень грустно, и на глазах выступают слёзы. Но поющий за неё голос безжалостен — он объясняет, что их связь преступна, что она не может позволить любимой загубить своё великое будущее ради любви, что готова прожить всю жизнь в монастыре, а Падпараджа должна посвятить себя величию Империи.

К концу этой арии Завирушка уже плачет в три ручья, так ей жалко себя и Падпараджу.

— Бедные мы бедные, за что же так? — приговаривает она тихо. — Неужели нельзя ничего придумать?

К счастью, решительная Падпараджа не зря к концу жизни фактически возглавляла Империю. Она не из тех, кто готов отступиться из-за какого-то там монастыря. Её ария воодушевляет и ниспровергает, сотрясает стены и потрясает устои:

― Зачем нужна Империя без счастья?

Зачем нужна мне жизнь без тебя?

Пускай придут и беды, и ненастья,

на всё готова я, тебя любя!

Завирушка, растроганно рыдая, лезет целоваться к Фаль, рискуя опрокинуть её с невидимых ходулей, та изо всех сил её незаметно отталкивает:

— Да успокойся ты, дура! Грохнемся же сейчас! Дай сцену закончить! Стой спокойно!

Падпараджа вынужденно изображая объятия любовников, а на самом деле цепляясь за Завирушку, чтобы не упасть, торопливо допевает о том, что она готова пренебречь своей будущей карьерой ради любви, а если обеты этого монастыря так тяготят любимую Мью, то гори он синим пламенем!

Внизу башни вспыхивает иллюзорное пламя, девушки поют заключительную песню любви и верности — всё ещё обнявшись, потому что Фаль потеряла одну ходулю, — потом занавес опускается и воцаряется темнота.

— Падпараджа! Такая красивая! Такая гордая! Я так её люблю! — сообщает Завирушка, размазывая по лицу слёзы. — Она! Ради меня! Монастырь! Но как же она теперь? Как же мы? С ней?

Девушку под руки сводят вниз по лестнице.

— Как глубоко вошла в образ, — скептически замечает Пан. — Клещами не вытащишь. И заберите кто-нибудь уже у неё стаканы! Я замучился их иллюзией прикрывать!

— А у меня всё платье в морковке! — пожаловалась Фаль. — Какой дурак кладёт в напитки морковку?

— Ничего, ничего, — приговаривает козёл, — как-то справились. Сам себе не верю, честное слово. Фаль, вон твоя ходуля, переодевайся в морское бегом! Декорации, где декорации? Шензи, Банзай — тащите сюда палубу! Убирайте башню! Готовим сцену на корабле! Кифри, ты ещё здесь? Бегом переодеваться в Дебоша Пустотелого!

Со слабо сопротивляющейся Завирушки ловко стащили золотую тогу, быстро облачив в морской костюм, и она стала похожа на очень молодую и очень растерянную юнгу.

— Спокойно, спокойно! — уговаривает её козел. — Ты отлично справляешься для первого раза. Только не лезь больше к Фаль целоваться.

— Но моя Падпараджа… — стонет Завирушка.

— С ней всё будет хорошо… По крайней мере, пока она не окажется подвешенной на больших пальцах. Вот, становись сюда. Тут нос корабля. Точнее, станет им, когда я наложу иллюзию. Фаль… То есть твоя любимая Падпараджа…

— Люблю её! — согласилась Завирушка.

— Очень славно, — не спорит Пан, — так вот, она обхватит тебя за талию, а ты раскинь руки, и чуть наклонись вперёд, как будто летишь. Понятно?

— Но я не умею летать!

— Не летишь, а как будто летишь! Очень трогательная сцена, что бы ты понимала. Она ещё станет классикой. Все готовы? Третий акт, сцена на корабле, занавес пошёл! Пошёл занавес!

Резанул по глазам свет магической рампы, и магия иллюзий превратила треугольную дощатую платформу с невысоким ограждением из тонких планок в режущий море нос корабля. Закричали чайки, заплескали волны, Падпараджа запела о настоящей свободе, которую даёт только настоящая любовь, Мья вторит ей, а Завирушка снова рыдает, на этот раз от счастья. Она соединилась с любимой, они вместе навсегда, что может быть лучше? Девушка стоит, раскинув руки, на носу корабля, над ней синее небо, под ней синее море, любимая рядом, будущее прекрасно!

Падпараджа сообщает, что Мью приговорили к смерти за сожжение монастыря, но волноваться не следует — ведь они сбежали, и теперь станут пиратами! Их корабль уже приближается к пиратскому острову Большой Бушприт, где они вольются в пиратское братство — и, наверное, сестринство, — и никто более не попрекнёт их за их любовь!

— Небо уронит ночь на ладони!

Нас не догонят! Нас не догонят! — поют они хором.

Когда песня заканчивается, к ним подбегает матрос — его играет Шензи — и сообщает, что глава пиратов, капитан-андед Дебош Пустотелый, уже прибыл к ним на борт, чтобы поприветствовать знаменитую Падпараджу и не менее прославленную Мью Алепу. Завирушка неохотно отворачивается от океана и видит, как из-за кулис выходит высокая зловещая фигура. На самом деле это Кифри, но мастерская иллюзия показывает лицо-череп под чёрной треуголкой, где в чёрных провалах глазниц знаменитого капитана-андеда сияют красные огоньки его проклятой сущности безжалостного лича. Говорят, левую ногу ему отсекли освящённым оружием, поэтому некромантия не может её вернуть. Вместо ноги у Дебоша Пустотелого деревянная колодка. Скырлы-скырлы, зловеще скрипит она при каждом шаге. Скырлы-скырлы.

Увидев это, Завирушка замирает, бледнеет и начинает истошно визжать.

Корабль превращается в наскоро сколоченный помост. Исчезает океан, небо, облака на нём. Красавица Падпараджа становится гномихой на ходулях. Капитан-андед снова Кифри с привязанной к ноге деревяшкой, роскошные костюмы обратились в поношенные старые тряпки, лишь отдалённо напоминающие себя иллюзорных. Но этого никто не видит, потому что гаснут магические фонари рампы, исчезает освещение в театре, с тихим хлопком пропадает свет в уличных фонарях, удивительным образом меняются фасады старых домов, чьи владельцы экономили на штукатурке, рассчитывая на работу магов… Пролетающий над Портом Даль грифон увидел бы сверху большой чёрный круг в ярко освещённом вечернем городе. И центром этого круга стала тёмная громада Скорлупы.

Завирушка прекращает кричать и валится в обморок.