— Сок? Лимонад? Чай? Что-то ещё?
Стюардесса не знала ни моих привычек, ни моего статуса. Положен ли мне коньяк, а если положен, то какой? «Двин», «Нистру» или грузинский три звездочки?
— Воду, пожалуйста. Минеральную.
— Конечно, — стюардесса улыбнулась, достала из крытой тележки пластмассовый стаканчик и бутылку минералки. Нет, не боржом. Нарзан. Тоже, конечно, неплохо.
И только она собралась наполнить стаканчик, как другая стюардесса подошла ко мне и молвила торжественно и чинно:
— Леонид Ильич приглашает вас за свой стол!
И я пошёл.
Самолет, «Ил — 62М» — лучшее, что есть в нашей гражданской авиации. Я уже летал на таком, в Штаты. Спокойно и с комфортом вмещается сто восемьдесят человек, даже больше. Но этот борт особый. Правительственный. Рассчитан на шестьдесят персон. Но сегодня нас, персон, всего четырнадцать, плюс шесть журналистов в штатском.
— А, Миша, проходи, садись. Чай будем пить!
Стол в самолете не так уж и велик, но за ним собралась половина делегации, семь человек. Со мною — восемь.
Стюардесса из большого фарфорового чайника разливала чай по чашечкам, небольшим, граммов на сто пятьдесят.
— Наш! Краснодарский! Зеленый! — сказал с гордостью Брежнев.
И все принялись пить чай, закатывать глаза и прищелкивать языком.
Я тоже попробовал.
Приятственно.
К чаю Брежнева приохотили девочки, когда записывали его рассказы о войне. Леонид Ильич по утрам бывает вял и разбит, они и стали поить его зелёным чаем. Как не выпить, когда его на твоих глазах готовят студентки, спортсменки, комсомолки и просто красавицы! Леонид Ильич почувствовал себя лучше. И бодрее, и веселее. А быть бодрее и веселее всякому приятно. И он завёл чаепитие себе в привычку, и когда девочки уехали, пить зеленый чай продолжил. С энтузиазмом. Как новообращенный. Чашечку утром, чашечку в полдень, и чашечку в пять вечера. Не больше, ни-ни. Как девочки учили. В Краснодаре смекнули, собрали отборную партию, послали. И теперь Леонид Ильич всех потчует чаем. Галина рассказывала. А когда девочки поехали во второй раз, новую повесть записывать, то подали идею насчет чайных пакетиков. Леонид Ильич распорядился, и краснодарцы получили линию. Могут, могут всё делать быстро, когда есть прямое указание. Теперь краснодарцы выпускают пакетированный чай «Советский Краснодар», его расхватывают мгновенно. Ходят слухи, что он, этот чай, помогает и в учебе, и в науке, и в спорте. И в мужской силе, да. Подарочная жестяная коробочки с двумя дюжинами пакетиков «Советского» ценится больше, чем бутылка «Двина». Быстрые разумом грузины тоже подумывают о чае в пакетиках. Стоит-то втрое против обычного, прямая выгода! Так ли, иначе, а Леонид Ильич и в телевизоре смотрится лучше, и на фотографиях, и в жизни. Общепризнанный факт.
Чаепитие завершилось.
— Ну, друзья, пора и за работу, — сказал Брежнев.
И все разбежались — работать.
Работать здесь можно, это не обычный самолет. Есть столики, за которыми удобно изучать документы, читать, писать, творить и выдумывать.
Вот все и разложили бумаги, начали что-то отчеркивать и ставить знаки на полях.
— Ты, Миша, погоди малость. Тебе-то изображать бурную деятельность ни к чему, — сказал Брежнев, когда остальные разошлись.
— Я «Литературку» читать буду, Леонид Ильич. И «Советский Спорт».
Да, каждому стюардессы вручили кипу свежайшей прессы — газеты, журналы. Читай, не перечитаешь.
— «Советский Спорт» — это правильно, это хорошо. Как там у тебя дела? В смысле шахмат?
— Всё по сценарию, Леонид Ильич.
— По сценарию?
— Именно. Шахматы не только наука и спорт, шахматы еще и искусство. Зрителя нужно захватить в плен, чтобы он переживал, радовался и огорчался, и не мог оторваться от истории.
— И огорчался?
— Обязательно. Если герой громит всех и вся, интерес падает. Что за радость, когда богатырь крушит слабого противника? Богатырь должен крушить противника сильного, в упорной схватке. И — иногда — он просто обязан оказаться в сложной ситуации. Как там в наших былинах? «Подвернулась у Илеюшки права ножечка, ослабла у Илеюшки лева ручушка; еща пал-то Илеюшка на сыру землю…» — это ведь о нашей славе, о Муромце-богатыре.
— Не хотелось бы, — сказал Брежнев. — Когда между собой, Илюша с Добрыней, то ладно, оба наши, а вот с Корчным…
— Мир увидит захватывающий поединок. Слабонервных просят отвернуться. Но всё кончится оптимистично.
— Будем надеяться, будем надеяться… Кстати, а как дела у Ольги с Надеждой?
— Дела у них хороши. Надеются летом услышать вашу новую историю.
— Не слишком ли много историй?
— Отзывы на «Возрождение» идут потоком, — сказал я. — Весь зарубежный тираж «Поиска — Европы» разошелся за две недели. Пришлось допечатать.
— И что пишут?
— От полных восторгов до полного неприятия, — откровенно сказал я.
— Это хорошо, это нормально. Плохо, когда что-то одно. Но чего больше?
— Больше всего просьб и даже требований — дальше! Читатель ждет продолжения. И наш, и западный. Для западного это вообще откровение — советский лидер пишет о своих военных приключениях. Многие издатели просили ваш адрес, я, понятно, советовал писать просто — Советский Союз, Москва, Кремль, Леониду Ильичу Брежневу. Или просто — Советский Союз, Брежневу. Дойдёт.
— Уже дошло. Хотят издать мою книгу.
— Не продешевите, Леонид Ильич. Там многие не прочь разбогатеть за ваш счёт, на Западе.
— Уж постараюсь, Миша, уж постараюсь. Ладно, пора и мне поработать…
Я вернулся на своё место. Оно у меня ближе к хвосту самолета.
Здесь строгая иерархия, как, впрочем и везде. Местничество. Не нами заведено, не нами и кончится. Еще при Рюриковичах бояре рассаживались по чинам, по родам, по заслугам, прошлым и настоящим. До драк доходило, если кто-то зарился на чужое место, да что драк — до смертоубийства.
Вот и в самолете: двигатели в хвосте, потому лучшие места — в голове, там тихо, никаких вибраций, покой. Можно спать, и да, там есть спальный отсек, при долгих перелетах вполне можно прилечь в полном комфорте. Чем дальше от головы, тем меньше престижа. Это, понятно, чисто моральная сегрегация, поскольку нас всего четырнадцать, и мое место вполне комфортно.
Но я даже не самый младший в иерархии, я вообще вне иерархии. Никто. Пустое место. Спортивные и творческие достижения — сущий пустяк по сравнению даже с небольшой, но номенклатурной должностью. Судьбами Белоусовой и Протопопова распоряжались коллежские регистраторы, максимум титулярные советники, а ведь это многократные чемпионы.
У тысяч и тысяч ветеранов орденов и медалей на всю грудь, но перед инструктором райкома они робкие просители, и только.
А я — просто Чижик. Птичка-невеличка. Не гусь, не индюк, не фазан. Чижиков на суп дюжину нужно. Две дюжины. А вот лечу вместе с большими людьми, и сам Леонид Ильич допустил меня к столику. Должно быть, протеже Стельбова. Стельбов — большой человек, и, видно, продвигает Чижика. Говорят, у дочери Стельбова ребенок от Чижика, слышали? Внебрачный, совсем стыд потеряла молодежь. Но сегодня внебрачный, а завтра очень брачный. А знаете, как Чижика включили в делегацию? Селеверстов заболел, да, тот, что по линии комсомола. А без Селеверстова нас сколько? Без Селеверстова нас тринадцать, вот и включили этого… Для ровного счёта. Ему визу не нужно оформлять, вот и включили.
И еще он миллионер! Настоящий миллионер! Или около того. Там им такие деньжищи нынче отваливают, шахматистам! Карпов, Корчной, Спасский — все миллионеры, вот и не возвращаются, мерзавцы. Этот возвращается, ну, с таким-то тестем… А миллионы держит там. Такого зятя всякому приятно иметь…
Так ли рассуждают обо мне остальные? Думаю, так. Но краешком сознания. Сейчас им не до меня. Хотят себя проявить, выполнить и перевыполнить. Участие в делегации — шанс продвинуться. Хороший шанс. Как минимум, нужно доказать свою необходимость и пригодность, чтобы и в следующую делегацию включить не забыли. Не до чижиков сопливых.
Нет, насморка у меня нет. Просто я самый молодой. В делегации всем за сорок, большинству за пятьдесят, четверым — за шестьдесят. Леониду Ильичу семьдесят. Я здесь как Джим Хокинс на «Испаньоле», готовый залезть в бочку за последним моченым яблоком и еще не ведающий, что добрый кок Сильвер не такой уж и добрый.
Я сел в кресло и взял «Литературку». Полистал. Вот, материал о месте мистики в современной прозе. Известный литературный критик разбирает «Тайну плантатора Иглесиса», опубликованную в «Поиске». Талантливое произведение молодого негра-американца, выбравшего Советский Союз новой родиной. Изобличающее уродливые стороны жизни американского Юга: безжалостную эксплуатацию, расизм, милитаризм, мракобесие церковников и ограниченность буржуазных учёных. Написанное под явным влиянием великой русской литературы, прежде всего Пушкина, Гоголя и Алексея Константиновича Толстого, в текст органично вплетены элементы негритянского фольклора — злые духи, восставшие мертвецы и прочие порождения народной фантазии негритянского населения.
После статьи так и хотелось поскорее прочитать эту повесть. Да я и читал. Её авторы Лиса и Пантера. Сначала придумали Джошуа Мозеса, талантливого негра, приехавшего в Советский Союз строить социализм, потом сочинили, а сейчас работают над романом.
Критику я подарил дюжину свежих покетбуков и американских журналов, с просьбой написать для «Поиска» статью о современном положении англо-американской фантастики. Если сочтет возможным. А он в виде ответной любезности на страницах «Литературки» уделил внимание творчеству Мозеса. Думаю, он разгадал нашу игру, и захотел в ней поучаствовать.
Опять подошла стюардесса, спросила, не хочу ли я перекусить.
Мы летим уже полтора часа, и впереди еще три, даже больше. Отчего б и не перекусить? Утром я всего-то и выпил четверть литра кефира. Полезно, но мало.
Я вспомнил свой перелет в Америку.
— Знаете… Дайте мне икорки, но не красной, а чёрной. Немного, баночку граммов на пятьдесят. Теплую французскую булочку, маслица вологодского, и… и пока всё. Минут через десять, да.
Я не спрашивал, есть ли у них чёрная икра, я не спрашивал, можно ли мне её заказать, я просто взял и заказал, как давеча это сделала Галина в «Арагви». С полной уверенностью, что получу желаемое, иначе и быть не может.
Стюардесса и глазом не моргнула. При обслуживании подобных рейсов золотое правило «лучше перекланяться, чем недокланяться». Хотя она, может, и сама имеет виды на эту икру. Баночки пересчитывают, но если выкладывать икру порционно, то остатки можно собрать себе. И собирают. И потому мой заказ — сплошной убыток. Но если я, тот, которого сам Брежнев поит чаем, пожалуюсь на стюардессу, вдруг её переведут на рейс «Москва — Омск»? Вот и улыбается.
Распорядившись, я прошёл в туалетную кабинку. Их тут несколько, пять или шесть. Две — для высших чинов, две для средних и одна на всех остальных. Я занял ближайшую. Ту, что для средних. Просто потому, что ближе.
Ничего сверхъестественного. Туалетная бумага, финская. Бумажные полотенца, опять же финские. И густой хвойный запах дезодоранта неизвестной мне марки. Я приоткрыл пластиковый ящичек с дырками. Так и есть — губка, пропитанная пахучей жидкостью. Русский секрет.
Ладно, сюда не нюхать ходят.
Я вернулся, а вскоре мне принесли желаемое.
Чёрная икра не каприз. В полёте — наиболее оптимальное питание. Белки, жиры, минералы, витамины. Холестерин. Сегодня холестерином пугают, но без него не прожить. Гормоны — они из него, из холестерина. Нет, меру, конечно, знать нужно, есть икру килограммами не стоит, но вот пятьдесят граммов — в самый раз. С хлебушком и маслом. Сто восемьдесят килокалорий бутерброд.
Я поел, откинулся на спинку кресла и задремал.
Так и продремал до самого Триполи.
Проснулся, когда стало закладывать уши. Выпил нарзану, помогает.
Сели.
Самолет стал выруливать. Гляжу в иллюминатор. Все честь по чести — почётный караул, толпа встречающих, флаги, транспаранты, красная дорожка по бетону нового аэродрома. Нового — потому что его только летом ввели в строй. Взлетная полоса соответствует лучшим мировым стандартам. Я уже тут был, в сентябре.
Из правительственного самолета выходят строго по протоколу. Меня в протоколе нет, и потому я выйду после всех, вместе со стюардессами. Так мне сказал Автандил Вахтангович, протокольный начальник. По-старому церемониймейстер.
Я не против. Со стюардессами так со стюардессами. Девушки красивые, стройные, симпатичные. С ними прогуляться — одно удовольствие. Вопрос только, куда мы пойдём гулять.
В иллюминатор я наблюдал встречу. Муаммар у трапа, неподалеку Майков и прочие посольские люди, еще дальше корреспонденты с фотоаппаратами, кинокамеры на треногах, и прочие, и прочие, и прочие.
Я пил нарзан, а потом прошёлся по самолету, собирая оставленные газеты. «Литературку», «Советский Спорт», «Неделю», «Комсомолку» брал в первую очередь. Изрядная кипа получилась.
Делегация расселась по машинам. Белые, большие, открытые. Из тридцатых годов. Смотрятся волшебно.
Машины уехали, встречающие стали расходиться.
— Забыли? — чуть насмешливо спросила стюардесса, та, что приносила мне икру. — Человека забыли? Ничего, сейчас подъедет автобус, подкинем до гостинички.
— Вы в гостинице живете?
— Где ж еще. В город не ходим. Да у нас и денег нет — в город ходить. Телевизор смотрим, но ведь не понять ничего.
Тут как раз и подкатил автобус. Пазик. Желто-коричневый.
— Нам туда, — сказала стюардесса. По-видимому, с юмором девушка. Не жалела о потраченной икре. Да и чего жалеть, казённая.
Я повесил планшет на плечо — он у меня кожаный, офицерский, в нем паспорт и прочее нужное, — взял в руки газеты, килограмма два, прямо почтальон, и стал спускаться по трапу вслед за стюардессами.
Тут от здания аэропорта отъехал очередной роскошный белый кабриолет, подкатил прямо к трапу. «Испано-Сюиза». Водитель в форме капитана ливийской революции ловко вышел из машины, подбежал к трапу, отдал честь и поприветствовал собрата на родной земле. По-арабски, понятно.
Мы обнялись, это у арабов в порядке вещей, тем более, что я не в форме.
— Извините, девушки, с вами я как-нибудь в другой раз поеду, — сказал я стюардессам.
Моя стюардесса только нервно улыбнулась — похоже, я всё-таки персона непростая. Имею право на икру.
Я уселся рядом с собратом-капитаном, и мы тронулись.
По пути я попросил заскочить в госпиталь.
— Не заболел? — спросил капитан.
— Нет. Газеты передать. Там с газетами неважно, а тут сегодняшние, свежайшие.
— А, понятно, — и свернул к госпиталю.
В госпитале я провел минут десять, на бегу, и к Резиденции мы подъехали уже ближе к четырем, по местному времени.
Было тепло, как в Чернозёмске в начале сентября. Не жарко. И не холодно. Ветер легкий. Удачно прилетели. Так, видно, и задумано, летом-то жарко, а Леонид Ильич не мальчик.
У себя я принял душ и переоделся. В форму Капитана Ливийской Революции, да. С орденами. Из сейфа достал кобуру и пистолет, проверил, не заржавел ли. Не заржавел.
Вышел в коридор, где налетел на церемониймейстера.
— Вы где это пропадаете, Чижик, — зашипел он.
— А где я должен пропадать? Вы приказали мне оставаться в самолете, я и остался.
— Я попросил вас выйти последним, только и всего!
— Вот я и вышел. После стюардесс.
— А потом?
— А теперь. Теперь я здесь.
Автандил Вахтангович критически осмотрел меня: мундир, ордена, портупея, пистолет.
— Во что это вы вырядились? Представление давать собираетесь?
— Во что было, в то и вырядился. Чемодан-то мой где?
— Мне только за вашими чемоданами следить. Будет, будет чемодан. Вот только куда прикажете мне вас разместить? У нас и мест-то нет. В кладовку разве?
— Не волнуйтесь. У меня здесь собственный уголок.
— Уголок?
Тут по коридору словно горячий воздух пробежал. Или холодный. Это Каддафи с сопровождающими. Видно, смотрели, как разместили Леонида Ильича. У мусульман так принято — заботиться о гостях лично. Убедились, что все хорошо, справились, нет ли каких пожеланий, и оставили отдохнуть. Навязчивость мусульманам не свойственна.
Каддафи увидел меня. Я отдал командору честь, как полагается, и мы обнялись.
— Прилетел? Это хорошо. Вечером поговорим, сейчас, видишь, дела, — сказал он. По-арабски же. Мы в арабской стране.
Секунд десять Автандил Вахтангович приходил в себя.
— Это… Это…
— Это Муаммар Каддафи, Автандил Вахтангович. Наш радушный хозяин. Мы к нему с визитом прибыли.
Какой-то порученец Брежнева, из новых, подбежал ко мне.
— Леонид Ильич поручил отыскать вас, — сказал он.
— Отыскали, — ответил я.
— Он просит прийти к нему через полчаса.
— Приду, непременно.
И я вернулся к себе.
Автандил Вахтангович пусть сам решает, как я буду ему мстить за невнимание к моей особе.
После стюардесс!
Но он, конечно, не виноват. Меня включили в состав делегации в последнюю минуту, и он обо мне знать ничего не знает. Как и остальные.
Собственно, на это и рассчитано.
Евгений Чазов, в те годы начальник IV Главного управления при Министерстве здравоохранения СССР и заместитель министра здравоохранения, утверждал, что в семидесятые Леонид Ильич крепко подсел на транквилизаторы и снотворные. Или его подсадили. А снотворные крайне отрицательно сказываются на мыслительном процессе, особенно у возрастных людей, и способствуют ускоренному наступлению слабоумия — научный факт.
В истории Чижика Брежнева, наоборот, подсадили на чай, полезный и приятный напиток, стимулирующий мыслительные процессы. Более того, известен феномен «кофеиновой эйфории» — улучшение настроение и самочувствие после употребления кофеинсодержащих веществ, чая ли, кофе, матэ или гуараны. Но во всем нужна мера, именно поэтому сегодня Европа и США употребляют преимущественно чай в пакетиках. Один пакетик на чашку (150 мл), и никакой передозировки. Рекомендуемая норма для возрастного человек — как раз три чашки в день (5 − 6 граммов сухого чайного листа). И довольно.
Главное — качество!