Долгое завтра

Часть 25

Время для Исо и Лена летело незаметно. Фол Крик уже три раза посетили чужеземцы, оставаясь ненадолго поторговать. Дважды наведывались небольшие группки смуглых охотников за мустангами, менявших жеребцов на муку, сахар и пшеничный виски. В третий раз приезжали нью-ишмалайтцы. Они не захотели ночевать в Фол Крике и остановились на окраине городка, словно боялись чего-то. Шермэн прислал то, что они просили, и начались молитвы, крики. Половина населения Фол Крика пришла поглазеть на это зрелище. Лен с Джоан были среди них.

— Смотри, один из них, кажется, собирается читать проповедь, — сказала Джоан, — этого-то все и ждут.

— Я наслушался за свою жизнь достаточно проповедей, — угрюмо пробормотал Лен, но все же остался.

С заснеженных горных вершин дул ледяной ветер, все были одеты достаточно тепло, кроме нью-ишма-лайтцев. Сквозь их лохмотья проглядывало посиневшее тело.

— Они очень страдают зимой, — сказала Джоан. — Мрут, как мухи, от голода и холода. Весной часто находят их околевшие тела, иногда даже несколько. Особенно страдают дети, — она окинула оборванную толпу холодным, презрительным взглядом. — Мне кажется, они должны дать шанс выжить хотя бы детям. Пусть вырастут и решают сами, обязательно ли им замерзать до смерти.

Худые, словно скелеты, посиневшие от холода, бегали дети, размахивали ручонками и что-то кричали. Даже в старости у них никогда не будет собственного мнения. Обычаи, стадное чувство, среда, в которой они растут, — все обязательно скажется на их сознании.

Из толпы выступил человек и начал проповедь. Его волосы и длинная борода были грязно-серыми, и Лен подумал, что он не такой уж старый, как кажется. Нью-ишмалайтцы почти не доживают до старости. На проповеднике была козья шкура, засаленная и отвратительно грязная, волосы спутались и свалялись. Ребра, похожие на стальные прутья, выпирали так, что их без труда можно было сосчитать. Он погрозил в сторону населения Фол Крика кулаком и воскликнул:

— Покайтесь, покайтесь, заклинаю вас именем Господа! Вы, живущие ради своей плоти, близится ваш конец. Господь низвергнет с небес гром и пламя, земля разверзнется и поглотит грешников. Но сейчас Господь, в безграничной милости своей лишь дал вам еще немного времени, дабы вы успели покаяться и замолить грехи свои. Посмотрим, что вы скажете, когда снизойдет Господь на землю вершить свой суд. Как будете вы тогда ползать и рыдать, умоляя о пощаде, и что тогда будет значить вся ваша роскошь и суетность? Только лишь пламя ада. Огонь, сера и боль, длящиеся вечно, — вот что грозит вам, если не искупите вы грехи свои.

Слова проповедника потонули в сильном ветре, он относил их куда-то в сторону:

“Покайтесь, покайтесь!” — навязчивым эхом отдавалось где-то в каньоне.

“Интересно, — думал Лен, — что сделал бы этот ненормальный, если бы шепнуть ему на ушко, что находится под горой в полумиле отсюда. Вон, вон, сумасшедший старик, прекрати свою глупую проповедь!”

Наконец проповедник замолчал, удовлетворенный своей платой за дары, преподнесенные жителями Фол Крика, присоединился к остальным, и все двинулись вверх по дороге, к перевалу. Ветер становился все сильнее, угрюмо завывая в скалах, и Лен невольно содрогнулся.

— Вначале мне тоже было жалко их, — сказала Джоан, — но лишь до тех пор, пока я не почувствовала, что они могут в любой момент растерзать кого-нибудь из наших. — Она критически оглядела себя: коричневое пальтишко, длинная шерстяная юбка, ботинки… — Роскошь! Излишество! — она рассмеялась как-то невесело. — Грязный, старый болван. Он даже не знает, что значат эти слова. — Джоан посмотрела Лену в глаза. В них горел озорной огонек. — А ведь я могу показать тебе, Лен, что значат эти слова.

Лена всегда волновал ее взгляд, такой проницательный, что, казалось, она насквозь видит его. Он чувствовал: Джоан сейчас бросила вызов, поэтому ответил:

— Ну что ж, покажи.

— Для этого нам нужно идти домой.

— Я так или иначе приду, к вам обедать, ты ведь не забыла?

— Нет, идти нужно прямо сейчас.

— Ладно, — пробормотал он.

Дома было тихо и тепло, лишь две мухи монотонно жужжали возле оконной рамы. Джоан сняла пальто.

— Думаю, мои не скоро вернутся, — сказала она, — это тебя не смущает?

— Нет, — ответил Лен.

Он тоже снял пальто и устроился на стуле. Джоан подошла к окну, безуспешно попыталась прихлопнуть муху. Когда возвращались домой, она очень торопилась, теперь же от этой спешки не осталось и следа.

— Тебе все еще нравится работать в Дыре?

— Конечно, — ответил Лен, — это просто замечательная работа.

Молчание.

— Они уже нашли ответ?

— Нет пока, но как только Эрдманн… А почему ты задала этот вопрос? Сама ведь прекрасно знаешь ответ на него.

— А тебе говорил кто-нибудь, сколько им нужно еще времени?

— Это ты тоже знаешь сама.

Вновь молчание. Одна из мух замертво упала на пол.

— Почти столетие, — тихо сказала она, задумчиво глядя в окно. — Как это долго. Трудно предположить, проживем ли мы еще одно столетие.

Лен поднялся, стараясь не смотреть ей в глаза:

— Наверное, я лучше пойду.

— Почему?

— Ну, твоих дома нет, и…

— Они вернутся только к обеду.

— Но до обеда еще куча времени.

— А разве ты не хочешь увидеть то, ради чего я притащила тебя сюда? — Она рассмеялась. — Подожди немного.

Джоан скрылась за дверью соседней комнаты. Лен вновь опустился на стул. Он сжал руками колени, его бросило в жар. Однажды он уже испытывал нечто подобное в беседке судьи Тэйлора, где он сидел с Эмити. Он слышал возню Джоан за дверью. Прошло уже довольно много времени, и Лен начал нервничать, не понимая, что она там делает так долго, прислушиваясь к шорохам на крыльце. Вместе с тем он знал, что, не будь у них достаточно времени, Джоан не заварила бы эту кашу.

Дверь в соседнюю комнату распахнулась.

Джоан была в красном платье. Немного великоватое, оно долго лежало на дне сундука и безнадежно помялось, но это не имело значения. Оно было огненно-красным, сшитым из какого-то тонкого, блестящего материала, шелестело при каждом движении и спадало до самого пола. Джоан развела руками и медленно повернулась. Платье оставляло обнаженными спину и плечи, плотно обтягивало грудь. Ее блестящие черные волосы каскадом спадали на обнаженные плечи.

— Когда-то его носила моя пра-прабабушка. Ну как, тебе нравится?

— Боже, — только и смог сказать Лен, — это самая… Самая неприличная вещь из всех, которые мне приходилось видеть.

— Я знаю. Но разве оно не красиво? Вот настоящая роскошь. Послушай, как оно шелестит. Представляешь, что сказал бы этот старый грязный дурак, если бы увидел его?

Джоан стояла совсем близко, Лен видел бархатистую кожу ее дивных плеч, видел, как опускалась и поднималась ее грудь, обтянутая ярко-красной тканью. Она улыбнулась. И внезапно до Лена дошло, до чего же она красива, — не просто хороша, как Эмити, а именно красивая. Он заглянул в ее темные глаза, внутри что-то оборвалось и вспыхнуло, словно электрическая лампочка зажглась в темном туннеле. Он никогда не испытывал подобного с Эмити.

Лен крепко прижал ее к себе, нашел ее губы. Ему было жарко, красное платье, шелковое и мягкое, хранило тепло ее тела. Лен закрыл глаза и поцеловал ее, затем еще раз и еще, руки его сами собой поползли вверх, к этим дивным плечам. Джоан резко отстранилась, уже не улыбаясь, глаза ее сияли, словно в них зажглись звезды.

— Когда-нибудь, — сказала она, — ты захочешь уйти отсюда, Лен Колтер. Прошу тебя, приди за мной.

И она вновь скрылась в соседней комнате, послышался скрип засова. Следовать за ней было бесполезно. А когда Джоан появилась вновь в своей обычной одежде, на крыльце послышались шаги.

В следующий раз и не в этом доме Джоан рассказала Лену о Нулевом Решении.