Мое временное пребывание в тюрьме становилось небезопасным. Рано или поздно в каждом обществе нас начинают приценивать, это значит: пора сматывать удочки.
Начальник ломал себе голову, никак не будучи способным дать себе понять, к какой же секте принадлежу я: к Кающимся или к Святотатствующим на кресте, парфюмерным поэтам или безобразным дворовым, или я стажер курсов по подготовке в инквизиторскую… Но, кажется, ему надоело рассчитывать схемы в уме, и он решил на практике разрешиться от сомнений. Когда меня направят в клозеты изучать там способы высшей концентрации джнани-йоги, будет уже поздно, понимал я.
Да, в планы моей теперешней инкарнации не входит работа чистильщиком сортиров. Пусть Жэ Пэ Сартр готовит достойную смену этим бравым ребятам, без которых ведь не обойтись.
Я стал уставать от тюремных новинок, и всё больше времени проводил в одиночестве. А когда мы наедине с собой, угроза атаки со стороны духов тьмы утысячеряется. Так сидел я достаточно праздно и спокойно, читал по царапинам в потолке, по рытвинкам, пятнам на стене — интересная книга, скажу вам, сколько в ней тайных знамений! — как вдруг что-то выплыло из верхнего правого угла комнаты: какой-то воздушный спрут. Я его скорее чувствовал, чем видел, но очертания дразнили своей сюрреальностью:
— Шшш… шшш… я — здешний упырь. Не пугайся, бывают добрые диктаторы (Тито), а бывают добрые упыри. Я сосу лишь лишнюю кровь у людей. Тоска, знаете ли, есть тоже способ откачки крови. Я специалист по кровососанию в состоянии критической тоски.
Я инстинктивно отстранился.
— Не бойся… — Упырь принял форму человеческого тела, причем прекрасного, лицо чем-то напомнило божественную маску Тутанхамона, и поза, пластика казались египетскими.
— Теперь ты видишь, что я не просто гниль и голь? Я эзотерический упырь.
— Убирайся прочь, у меня и так нет сил жить. И все сосут из меня, кому не лень. Убирайся и делай свое дело, мы с тобой ещё повоюем. Нечестно тебе пробираться к смертному в душу… знай свое место, чудовище, спрут. (Боже, как он сияет, уж не Люцифер ли?).
— Я — эзотерический упырь, — медленно повторил с внушением призрак. Понял?
— Что же ты делаешь с людьми тогда? Что держит тебя близ людей, король упырей?
— Я надавливаю на ваше скрытое темечко. Есть в человеке места, которые заговорят о себе лишь в будущем мире. Я укалываю смертного своим комариным хоботком в это самое табу, и в смертном просыпается дух вечности.
Вы слишком живете в этом мире. Цель ассоциации упырей земли — открывать вам иные дали, а не только пить кровь. Не мешало бы и тебе, — упырь начинал психическую атаку, — давить время от времени на Аду и Анупадаку, — и он указал куда-то на макушечный центр, затем на переносицу и где-то у правого уха, но я не рассмотрел. — Занятие это в качестве элементарного физического упражнения принесет тебе больше благ, чем работа с любым сверхчувственным аппаратом. Не стоит абсолютизировать третий глаз. Не садись ты на своего конька. Если бы ты усвоил возможности скрытых сверхцентров, третий глаз показался бы тебе подслеповатым котёнком.
— Совсем ты меня лишил покоя, вурдалак. Я хочу быть какой есть, делать добро людям, общаться с Богом и плакать в одиночестве. Обо всех на свете и о самом себе…
— Расскажу тебе анекдот, — не терял надежды вурдалак.
«Послушайте, м-р Упырь, в кого бы вы хотели воплотиться?» — спросила однажды Вселенская Тоска. «В мыльный пузырь, а ты?» «У меня нет времени воплощаться, — надменно ответила Тоска Вселенская. — Из глубины Долины Пропавших Без Вести управляю я душами людей и призываю всех, чей взор стремится в небо».
— Человеческая жизнь, — наставлял упырь, — подобна мыльному пузырю. Бог, которому вы молитесь — это мальчик, выпускающий изо рта мыльные пузыри. Вы сделаны из воды, мыла и энергии бога-мальчика. Я считаю преувеличенным ваше сравнение человеческой жизни с краткостью мотылька. У вас преувеличенное представление о своей личности. Под знаком вечности, где вершатся все дела, длительность одной человеческой экзистенции приравнивается к долям секунды, в которые живет мыльный пузырь, выпущенный в воздух.
Не смотрите на меня так, будто я какой-то вечный вурдалак. Я — упырь лишь между воплощениями. Кстати, все ваши философы роют в иле. И охота им спускаться на дно болот… Проникнутость истинным знанием отучает от мадемуазель Бледной Спирохеты, покровительницы европейских философов, и чувствуешь опять привкус высшей литературы, интуиция даст всё. — Упырь таинственно улыбнулся. — Совершенный человек должен сочетать в себе черты психиатра и безумца. Безумен он уже по одному тому, что не придерживается общечеловеческих ходов. Но важна ипостась психиатра: считать всех кругом поголовно больными. Иначе вы не справитесь со своим в целом положительным безумием и действительно сойдете с ума. Мудрая отрешенность психиатра даст вам равновесие в мыслях. Милосердие, снисходительность к разжигающим костер у ваших ног.
Я иногда прислуживаю психиатру Беппо, когда он слишком зарывается в свой статус и смеет себя самого считать не больным. Жалкая гордыня. Психиатрическая Логоса (есть такая камера скорой помощи на небесах) — делить людей на тип психиатра («все больны», отрешенный стоик) и на тип клинического больного (человек «не-как-все»). Мы пытаемся уравновесить людей в этих смежных взаимодополняющих качествах.
— Как я завидую мотылькам, мыльным пузырям и добрым простым людям, которые сидят на своих дачах и сутками переваривают одну какую-нибудь сплетню о соседе или политический слух. Глупость одарена удивительным преимуществом перед гениальностью: она спокойна, а ради покоя на душе любой отдаст дар бесплатно.
— Вы взяли верный угол. Мотыльковая инкарнация счастливей человеческой потому, что беспросветно наивна, а с умом прибавляется дерзость к высшим мирам, а если человек не дерзает в инквизиторской, т. е. не становится на путь, рекомендуемый всеми без исключения религиозными практиками, его дерзость вырождается в животную зависть ко всему и вся, зависть, которая правит миром по сей день. «Отнимите у человека секс и творчество — и останется тоска», писали вы. Да, но отнимите ещё зависть, и я боюсь, тосковать будет некому…
Мотылек никому на свете не завидует, летает один-одинешенек и разбивает лоб о какую-нибудь глупую лампу, — обрел свою мотыльковую нирвану. Вы завидуете миру более низкому, чем ваш. Это — дурная эмоция. Это оттого, что ваша дерзость пока что хилая, не обижайтесь, хилая-прехилая, и отсюда она ещё на 9/10 — зависть.
— Вы ошибаетесь, мсье Вурдалак, простите, временный упырь, временный поверенный при отсутствующих душах. Вы ошибаетесь, и слетите-ка с моих волос… Я вам не гнездо для личинок. Вы ошибаетесь, говорю я вам, потому что единственно, кому я по-настоящему завидую, это тем, кого уже нет. Ещё больше тем, кто никогда не был; но уже просто хищно завидую, до боли в сердце, тем, кто вообще никогда не будет.
— Не случайно, друг мой, не случайно, — начал язвить вурдалак, — вы встретились с моим подопечным Беппо в Картине дель Нирбана. Как вам тамошняя нирвана? Не случайно привело вас из мира, где поголовным занятием является осквернение священных усыпальниц в церкви кающегося народа, кающегося вора. Только как прозрачен мрамор земных причастностей! Учитесь, как мы, призраки, проходить насквозь через людей, вещи, мысли… Я люблю созерцать этих ни на кого не похожих свиней. Они питаются — чем бы вы думали? — они питаются исключительно бисером, и притом искусственным. Искусственный бисер — для них это такой продукт, суррогат, заменяющий естественный рацион свиньи.
Упырь испарился. Кажется, сосет кровь у молокососов.
--------------------
Следующим номером программы был Бал Смертников. Шедевр коллективного творчества герцогства Санта Йохо, этот эзотерический бал представлял для меня интерес. Но на земле вход по билетам.
— Не понятно? — встретил меня швейцар. — Живо, живо, понимаете, билетик надо. Я всё понимаю, инопланетяне — тоже люди, тоже земляне… Ну, давай иди, а то я Нутого позову.
Несговорчивый был швейцар Шило. Не проткнешь им мешка. Решительно, блатной детина лучше. С ним можно договориться — и окажешься внутри. Этот прав, честен, на коне, а ты… ты гол, как сокол, и на дворе. Насколько честность кретина бывает аморальней честного взяточничества…
Для доступа на Бал требовалось пожертвовать часть кожи со спины на «совокупный барабан» церемониймейстера, который каждый год изготовлялся заново из людского материала. У меня же не было кожи. Вся кожа моя разъедена тоской, одни нервы да косточки сердобольные.
— Нет у меня кожи, — доказывал я в Пробирочной сестре-живодерке, сестре милосердия. — Возьмите кусочек селезенки.
— С вашей селезенкой идите знаете куда?
— Куда?
— Вы ещё хамить?! — и она сделала мне такой укол, такой укол взглядом, что, кажется, игла осталась там навечно.
Йоханцы скопировали небесные модели. Ведь обычно на земле платишь деньгами, вещами, грехами, духами, ближними. На небе — платишь собой, собой за всё. Йоханцы, однако, продвинуты в космоведении.
Жалкое аутсайдерство, и опять я за порогом доступной черты. Интересно, Гнутый и шеф казармы тоже дают содрать с себя кусочек кожи?
— Нет, — отвечал на вопрос об этом Беппо. — Что вы. Мы берем символическую двойную порцию с донора дворовой. У детины бывает такой дубленый эпителий, что можно снимать по десять слоев.
Жалкое аутсайдерство. Надоело быть последним, затертым… Мудрость внушает: аутсайдерство и нищета, не освященные верой, презренны.
Смирюсь. Пойду к себе, лягу на нару, изнуренный ожиданием… Книжка да голые стены, читать книгу мертвых, да загаженный воздух пустыря. А за секунду до сна опять явится упырь Заратустра и шепнет лукаво на ушко:
— Спи, спи. Все равно в каком мире жить — в 19 веке, 91 ли… Добрых и злых духов всегда равное число, и давно поделены карты планет. В каждом времени свои бойни и злачные места, куда слетаются кормиться духи тьмы, и свои святые обители — к ним спускаются ангелы. Усвой: сумма мира неизменна. Сумма всех времен тождественна на весах…
— Да, — соглашаюсь я, и становится как-то спокойней. Весы, всё одно — где, когда и с кем быть, всё одно…
Уснул.
— Беппо, расскажите о бале! — Я сгорал от любопытства.
— Бал! Фейерверк… Во-первых, там показываются все виды казней, изобретенные человеком. Участники бала изображают из себя жертв, духовников, палачей — у нас специально для этого случая в Декораторской заказывается мебель. Скудный интерьер нашей Инквизиторской не может удовлетворить запросы бала. Голгофа, четвертование, колесование, отрубание головы мечом, сдирание кожи заживо, японские приемы, китайские приемы… (меня затошнило). Два таких бала — блестящая психологическая подготовка для наших больных. И когда настает час настоящих игр, они переживают безболезненно, они уже привыкли…
— Я где-то обо всем этом читал. Я про всю свою жизнь уже где-то читал… А почему так важен барабан, и всякий раз новый, и обязательно из человеческой кожи?
— Барабан играет роль пушечного выстрела в башне или колокола: когда слетает в корзину голова, церемониймейстер бьет колотушкой. Вы бы слышали, какой это акустический эффект, мистер Трюс! (Трюс? От «трус» или «трется»? Какую гениальную придумал мне кличку Беппо: Трюс. Трущийся о мир трус, не способный войти в него или выйти из него).
— Так какой это акустический эффект?
— Бум! Это как Аум, Ом. Понимаете, на этой ноте звучит космос, и Бог работает под это аминь. Бум! — и всех передергивает, потому что совпадают составы, — ни один чугунный колокол или царь-пушка не в состоянии дать такой эффект, подобный барабану из человеческой кожи. Новый барабан делается потому, что когда кожа сохнет, она не так звучит. Тембр меняется, и уже не та гамма чувств…
— Трюс вы трюс. Гриб вы подболотный. Просто вы немного недопалач, и потому боитесь, что смертники вас отринут.
«Палачи — это те, что собирают аудитории и крутят мозги людям», — вставил пират Пудри Мозги, случайно проходивший мимо и слышавший последнюю реплику из нашей беседы с Беппо.
— А вы, Беппо, как ядерный бункер. Воля, мощь и рецепт на все случаи жизни. Спрячьте меня, папа Беппо, спрячьте, меня здесь убьет током…