Дитя реки

12
КАЗНЬ

После заката Йама забрался на гелиографическую площадку, которая опоясывает самую высокую башню замка, снял крышку с телескопа, повернул его на тяжелых стальных подвесках, плавающих в запечатанных емкостях с маслом, и установил склонение и экваториальные оси в сочетании, которое помнил не хуже собственного имени.

Вдали, в темнеющей дымке на пределе видимости сияли в лучах заходящего солнца верхушки башен, поднимающиеся из самого сердца Иза. Они как пучок огненных игл впиваются в закатное небо так высоко над миром, что даже голые пики Краевых Гор остаются внизу. Из! У себя в комнате Йама выкроил минутку, чтобы еще разок взглянуть на свою старую карту. С большой неохотой он заставил себя свернуть и снова ее убрать, после того как рассмотрел дороги, пересекающие бесплодные прибрежные равнины и проходы в горах, окружающих громадный город. Он поклялся, что через несколько дней будет стоять у подножия этих башен как свободный человек.

Он установил телескоп и, всей кожей ощущая теплые порывы ветра, облокотился на поручень. На средней дистанции было видно множество вспышек света. Послания. Воздух буквально забит посланиями: вестями с войны, сообщениями о битвах в далеких краях, сражениях в срединной части мира.

Йама перешел на другую сторону башни и стал смотреть за широкую плоскую долину Бриса на Эолис; пораженный, он вскоре понял, что костер на месте казни уже горит. Искра света мерцала за стенами маленького города, как чье-то хищное злобное око.

— Они бы меня убили, — сказал себе Йама, будто пробуя слова на вкус, если бы могли получить за это деньги.

Йама стоял и смотрел, покуда далекий огонек не стал меркнуть и его не затмило обычное вечернее освещение города. Лоб и хозяин Таверны Бумажных Фонарей были мертвы. Эдил и этот бесцветный человек, чиновник, префект Корин, должно быть, следуют сейчас мрачной процессией в храм, впереди шествует отец Квин, а с флангов их прикрывает сержант Роден со своими людьми, облаченными в черные сверкающие латы.

Ужин ему принесли в комнату. Но Йама к нему не притронулся. Вооруженный своим новым ощущением власти, он зашел в кухню, отрезал солидный ломоть сыра, взял дыню, бутылку белого вина и тяжелый каравай финикового хлеба из тех, что испекли нынешним утром. Он срезал путь через огород, в последний раз обманул сторожевых псов и пошел по широкой дороге до крутого спуска с обрыва, а затем по тропе вдоль дамб, разделяющих залитые водой лоскутки полей пеонина.

Чистый мелкий Брис шумел в темноте, неся свои быстрые воды по каменистому ложу. У запруды пара быков уныло бродила по кругу, подпряженная к спиленному стволу сосны. Бревно толкало вал, который со скрипом, будто протестуя против этой вечной муки, поднимал цепь с ведрами речной воды и бесконечным каскадом опрокидывал их в каналы, питающие ирригационную систему полей пеонина. Быки трудились под крышей из пальмовых листьев, хвосты их ритмично хлопали по искусанным оводами бокам, время от времени они ухватывали пучок соломы, разбросанной по периметру их кругового пути, но большей частью просто брели, опустив головы из ниоткуда в никуда.

«Нет, — подумал Йама, — я не буду служить».

Он сел на перевернутый стоймя каменный блок в стороне от тропинки и в ожидании стал есть тающие от сладости ломти дыни. Быки все брели и брели в своем ярме, вращая скрипящий вал. В полях пеонина квакали лягушки. За городом, в устье Бриса поднимался над горизонтом туманный свет Десницы Воина. Каждую ночь она будет вставать чуть-чуть позже и немного ниже по реке.

Вскоре она совсем перестанет появляться, а Око Хранителей будет стоять над точкой истока реки — придет лето.

Но еще до той поры Йама окажется в Изе.

По тропинке шли двое, их тени бесшумно двигались в синих сумерках света Галактики. Йама подождал, пока они прошли, и лишь тогда коротко свистнул.

— Мы боялись, что тебя здесь нет, — сказал, подходя, Ананда.

— С приездом, — произнесла Дирив у него из-за плеча.

Тени от света Галактики вплели серебряные пряди в светлую массу ее распущенных волос, а в темных больших глазах сияли голубые блики. — Ох, Йама, с приездом.

Она шагнула вперед и бросилась ему на шею. Ее легкое тело, длинные тонкие руки, стройные ноги, ее жар, ее запах! Йама всегда удивлялся, обнаруживая, что она выше его ростом. Забыв холодную уверенность, что крепла в нем с момента, когда он услышал слова Ананды о пьяных кутежах Лоба, он ощутил, как его любовь разгорается в ее объятиях с новой силой! Так трудно не откликнуться! Настоящее предательство! Хуже всего, что могла совершить она.

Дирив отстранилась и удивленно спросила:

— Что-то не так?

Йама ответил:

— Я рад, что ты пришла. Мне надо тебя кое о чем спросить.

Дирив улыбнулась и грациозно развела руками, широкие рукава ее белого платья взлетели и, кружась, засветились в полумраке подступающей ночи.

— Все что угодно! Но при условии, что я услышу твой рассказ. Все подробно, не только заголовки.

Ананда нашел кусок сыра и стал нарезать ломтиками.

— Я постился, — объяснил он. — Вода на завтрак, вода на обед.

— И фисташки, — напомнил Йама.

— Никогда не утверждал, что из меня получится хороший священник. Считается, что пока отец Квин ужинает с эдилом и префектом Корином, я чищу паникадило.

Странное место для встречи, Йама.

— Доктор Дисмас говорил мне что-то о привычках, которые нами командуют. Вот я об этом и вспомнил.

Дирив возразила:

— Но ведь с тобой все в порядке. Ты уже оправился от своих приключений.

— Я многому научился за это время.

— И ты нам расскажешь, — вмешался Ананда. Он стал передавать им ломти хлеба с сыром, выковырнул маленьким ножичком пробку из бутылки.

— Я думаю, — сказал он, — ты должен начать с самого начала.

В пересказе его приключения выглядели куда более странными и волнующими, чем в жизни. Чтобы рассказ не расплывался и как-то дошел до конца, приходилось молчать о том страхе и напряжении, которые он испытывал каждую минуту своих странствий; долгие часы бессонной ночи в мокрой одежде на стволе смоковницы, все более мучительный голод и жажда, пока он бродил по сухим глинистым улочкам Умолкнувшего Квартала Города Мертвых — все это осталось в стороне.

Пока он говорил, ему припомнился сон, который он видел, когда спал в старой гробнице в Умолкнувшем Квартале. Ему снилось, что он плывет по Великой Реке, течение его подхватывает и несет к Краю Мира, где воды реки с ревом и ливнем брызг падают в неизвестность. Он хотел поплыть против течения, но руки его оказались связаны, и он беспомощно дрейфовал в несущихся белых струях к грохочущему светопреставлению водопада. Давящее чувство беспомощности оставалось в его душе все утро до самого момента встречи с Лудом и Лобом, но потом он о нем забыл и вспомнил только теперь. Сейчас Йама чувствовал, что, рассказывая, он увязывает сон с реальностью в один узор. Он описал друзьям свой сон как еще одну часть приключений, а потом рассказал, как Луд и Лоб на него напали и как он нечаянно убил Луда.

— Я нашел древний нож, а Лоб его выхватил, он готов был убить меня за то, что я убил его брата. Но нож сам на него кинулся. Он вдруг превратился в какого-то упыря или гигантского паука. Я убежал. Стыдно сказать, но я бросил его с мертвым братом.

— Иначе он бы тебя убил, — сказала Дирив. — Конечно, надо было бежать.

Йама возразил:

— Я бы сам его убил. Думаю, нож сделал бы это за меня, если бы я не решился его взять. Он помог мне, как тот призрачный корабль.

— Лоб сумел спастись, — заметил Ананда. — Он, идиот, хотел, чтобы его отец обвинил тебя в убийстве его брата, но тут ты вернулся. Лоб сам себя приговорил, а тут Унпрак, как только его арестовали, признался в своей роли в этой истории.

Хозяина Таверны Бумажных Фонарей звали Унпрак.

До суда Йама этого не знал.

— Так или эдак, Лоба убил я. Лучше бы я убил его там, в гробнице. Это была бы более чистая смерть. А так пошел по шерсть, а вернулся стрижен.

— Как в той сказке про крестьянина, — сказала Дирив. — Лисичка с ним переспала, а в уплату забрала его дочку.

Внезапно у Йамы будто голова закружилась — он увидел лицо Дирив новыми глазами, гладкое, с большими темными глазами, маленьким ртом и изгибом носа, в водопаде белых волос, колышущихся при малейшем дуновении ветра, словно они живут своей собственной независимой жизнью. Все прошлое лето они искали встреч друг с другом, влекомые зовом своих проснувшихся тел.

Они лежали в высоких сухих травах между гробниц и пробовали на вкус губы друг друга, юную кожу. Всем телом он чувствовал холмики ее грудей, обводил руками чашу бедер, ощущал элегантную гибкость рук, жар длинных ног. Они не занимались любовью, ибо поклялись, что не станут любовниками, пока не поженятся.

Йама спросил:

— Ты держишь голубей, Дирив?

— Ты же знаешь, отец держит. Для жертвоприношений. Паломники все еще приходят помолиться к алтарю нашего храма. Правда, чаще всего им нужны не голуби, а цветы и фрукты.

— В этом году не было паломников, — сказал Ананда.

— Когда война кончится, они снова станут приходить, — проговорила Дирив. — Мой отец подрезает голубям крылья. Если они улетят во время жертвоприношения — это будет дурной знак.

Ананда улыбнулся:

— Ты имеешь в виду, что это будет дурно для его торговли?

Дирив рассмеялась.

— Значит, пожелания Хранителей и моего отца совпадают, и я рада.

— Есть еще одна загадка, — произнес Йама и рассказал, как он упал и потерял сознание, а очнулся в совсем незнакомом месте в маленькой комнате, расположенной в полом утесе, ухаживали за ним старые супруги; они называли себя кураторами Города Мертвых.

— Они мне показали чудо — каменную плиту с картиной из старой гробницы, на ней был человек моей расы.

Такое впечатление, что они меня ждали, и я не перестаю об этом думать с самого возвращения.

У Дирив в руках была бутылка с вином. Она сделала большой глоток и сказала:

— Но это же хорошо! Это прекрасно! Меньше чем за десять дней ты нашел двух людей твоей расы.

Йама заметил:

— Человек на картине жил до создания Слияния. Полагаю, он давно умер. Что интересно, кураторы, похоже, уже знали обо мне, ведь плита с картиной была у них под руками, и они подготовили путь от своего убежища прямо до самого замка. Таким способом я и вернулся. Из них двоих женщина принадлежит к твоей расе, Дирив.

— Ну что ж, таких немало. Мы купцы и торговцы.

Нас можно найти по всей шири и всей длине Слияния.

Говоря это, Дирив холодно посмотрела на Йаму, и сердце его защемило. Продолжать так тяжело, но он должен.

И он решился:

— Но это не главное. И даже их запас поговорок и басен о волшебных лисицах, совсем как у тебя, — тоже не главное. Но они держат голубей. Интересно, если осмотреть голубей твоего отца, не найдутся ли среди них птицы с необрезанными крыльями? Думаю, вы так поддерживаете связь со своими.

Ананда спросил:

— В чем дело, Йама? Ты устраиваешь настоящий допрос.

— Все в порядке, Ананда, — вмешалась Дирив. — Мой отец сказал, что ты, Йама, можешь догадаться. Потому он и не разрешил мне прийти в замок или поговорить с тобой по зеркальной связи. Но все равно я пришла. Я хотела тебя видеть. Расскажи мне, что тебе известно, а я расскажу, что знаем мы. Как ты догадался, что это я тебе помогла?

— Я думаю, что у той старушки, Беатрис, есть сын — это твой отец. Когда Лоб вернулся в Эолис, ты его напоила и выведала у него всю историю. Я знаю, доктор Дисмас ему не заплатил, значит, он взял деньги где-то в другом месте.

Ты меня нашла и отправила к своим дедушке с бабушкой.

Они придумали, будто искали козу, а нашли меня, но они ведь едят только овощи. Как ты и твои родители, Дирив.

— Они делают сыр из козьего молока, — возразила Дирив. — И у них правда в прошлом году пропала коза.

Леопард утащил. Но ты более или менее угадал. Не могу даже сказать, когда я больше боялась: когда поила допьяна Лоба или когда спускалась по той веревке, которую он бросил, а потом пробиралась по темной гробнице и искала тебя.

— Твоя семья явилась в Эолис из-за меня? Неужели я имею такое значение или думать так — просто глупость?

Почему вы мною интересуетесь?

— Потому что ты принадлежишь к расе, исчезнувшей из нашего мира давным-давно. Моя семья сохранила верность старому Департаменту, как никто другой из пашей расы. Мы почитаем мертвых и, как можем, храним память об их жизнях, но твою расу мы не помним, о ней сохранились только легенды со времен начала бытия.

Беатрис — не моя бабушка, хотя она и ее муж стали жить в той башне после смерти моих прадедушки и прабабушки. Видишь ли, мои дедушка с бабушкой хотели жить обычной жизнью. Они открыли дело ниже по реке, и мой отец его унаследовал, но Беатрис и ее муж убедили отца переехать в Эолис из-за тебя. — Она помолчала. — Я знаю, ты предназначен для великих свершений, но мои чувства к тебе от этого не зависят.

Йама спросил:

— Значит, я тоже из мертвых?

Дирив прошлась, размахивая руками. Белое платье мерцало в свете вытянутого рукава Галактики.

— Когда я тебя нашла, ты был очень болен. Ты пролежал там всю ночь. Я отвезла тебя к Беатрис и Озрику по подземной дороге. И они спасли тебе жизнь, используя машины. Я не могла придумать, что еще можно сделать. Боялась, что ты умрешь, если я привезу тебя в Эолис.

Или отправлюсь за солдатами, которые тебя ищут. Пожалуй, тебе пора узнать, что моя семья наблюдает за тобой. Ведь доктор Дисмас сумел-таки разузнать о тебе и втянуть в неприятную историю. Могут найтись и другие, тебе следует быть начеку.

Ананда воскликнул:

— О чем ты говоришь, Дирив? Значит, ты что-то вроде шпионки? И на чьей ты стороне?

Йама рассмеялся:

— Дирив вовсе не шпионка. Она следит, чтобы я получил свое наследство. Каким бы оно ни было.

— Мои отец и мать тоже в курсе. Дело не только во мне. Сначала я даже не знала, почему мы сюда приехали.

Ананда выпил почти все вино. Он перевернул бутылку, слизнул последние капли, вытер рукавом рот и мрачно сказал:

— Значит, ты не намерена продавать всякую ерунду матросам и Болотному Племени, Дирив? Что ж, неплохо. Ты останешься верна традициям своего рода, это хорошо.

— Департамент Кураторов Города Мертвых был распущен сто лет назад, произнес Йама, глядя на Дирив.

— Он потерпел поражение, — отозвалась Дирив, — но выжил. Конечно, нас очень мало. Большинство из нас живут в горах или в Изе.

— Почему вы мной заинтересовались?

— Ты же видел картину, — ответила Дирив. Теперь она стояла спиной к Ананде и Йаме, глядя на горный хребет за долиной и влажно поблескивающими полями.

— Я не знаю, какая в тебе скрыта тайна. Мой отец считает, что она связана с кораблем Древней Расы. Я думаю, что Беатрис и Озрик знают больше, но даже мне не хотят сказать все. У них много тайн.

Ананда заметил:

— Корабль Древних прошел вниз по реке задолго до рождения Йамы.

Дирив пропустила фразу мимо ушей и продолжала:

— Древняя Раса отправилась исследовать окрестности Галактики раньше, чем Хранители достигли божественного величия. Они ушли более пяти миллионов лет назад.

Когда звезды Галактики еще только перемещались на свои теперешние места, задолго до написания Пуран, до создания Ока Хранителей и Слияния.

— Так считается, — снова вмешался Ананда, — но о них нет ни слова в Пуранах. Они вернулись и увидели, что их прежний мир исчез в Оке Хранителей и они остались последними представителями своего вида. Они приземлились в Изе, прошли вниз по реке и уплыли из Слияния, снова возвратились в Галактику, которую они так давно покинули, но их идеи остались. Они обратили невинные расы против мира Хранителей, — сказал Ананда. — Они возродили старые технологии и создали армии чудовищ, распространяющих ересь.

— А через двадцать лет родился ты, Йама.

— И еще множество людей, — ввернул Ананда. — Мы все трое родились уже после начала войны. Дирив все выдумывает.

— Беатрис и Озрик считают, что Йама принадлежит к расе, построившей Слияние, — упрямо сказала Ананде Дирив. — Может быть, Хранители создали эту расу как раз для такой цели, а потом ее развеяли, а возможно, в качестве награды они сопровождали Хранителей, когда те ушли в Око и исчезли из нашей Вселенной. В любом случае эта раса покинула Слияние давным-давно. Но Йама оказался здесь, как раз в период больших потрясений.

Ананда стал возражать:

— Хранители не нуждались при строительстве Слияния ни в чьей помощи. Они произнесли Слово, и свершилось все по Слову их.

— Длинное же это было слово, — сказала Дирив, потом подняла руки и потянулась на цыпочках, грациозная, как танцовщица. Она вспоминала то, что узнала много лет назад. — Оно было длиннее, чем цепочки слов в ядрах наших клеток, которые определяют, что мы такое.

Если всю многообразную наследственную информацию всех существующих в Слиянии рас соединить в одну цепь, то она будет короче одной сотой части слова, определившего начальные условия сотворения нашего мира. То слово являлось комплексом закономерностей или правил; раса Йамы была частью этой инструкции.

Ананда воскликнул:

— Дирив, это же ересь! Я плохой священник, но чую ересь по запаху. Хранителям не нужна была помощь, когда они строили Слияние.

— Пусть объяснит, — вмешался Йама.

Ананда встал.

— Это все ложь, — твердо сказал он. — Ее род занимается самообманом, считая, что знает о Слиянии и Хранителях больше, чем написано в Пуранах. Они плетут изысканное кружево софистики, опьяняют себя мечтами о тайной власти, они приворожили тебя, Йама. Пойдем со мной. Не слушай этих речей! Завтра ты уезжаешь в Из.

Не дай увлечь себя мыслью о своей исключительности.

Дирив заговорила снова:

— Мы не притворяемся, будто понимаем все, что помним. Это просто наш долг, долг нашей расы с первых дней сотворения Слияния, и моя семья из последних, кто продолжает исполнять долг. После роспуска Департамента наша раса оказалась рассеяна по всей шири Великой Реки. Наши люди стали торговцами и купцами.

Мои бабушка и дедушка, и отец тоже, хотели жить, как все, но отец снова был призван к служению.

Йама попросил:

— Сядь, Ананда. Ну, пожалуйста. Помоги мне разобраться.

Ананда ответил:

— Я думаю, ты еще не совсем поправился, Йама. Ты был болен. Этому я верю. Тебе всегда хотелось ощущать себя центром Вселенной, потому что твоя собственная жизнь не имеет центра. Дирив сейчас жестока к тебе, я не желаю больше этого слушать. Ты даже забыл про казнь. Давай я расскажу тебе, как все было. Унпрак умер плохо. Он взывал к Хранителям о помощи, а в следующий миг проклинал он и всех, кто на него смотрит. Лоб вел себя стоически. Каковы бы ни были его преступления, он умер как мужчина.

— Это жестоко, Ананда, — проговорил Йама.

— Это правда. Прощай, друг Йама. Если уж тебе хочется мечтать о славе, мечтай стать обычным солдатом и отдать свою жизнь за Хранителей. Все остальное — это тщеславие.

Йама не стал пытаться удерживать Ананду. Он отлично знал, насколько упрямым может быть его друг. Он следил взглядом, как Ананда удаляется берегом шумной реки, тенью мелькая на фоне голубоватой арки Галактики. Йама надеялся, что молодой жрец все-таки обернется и махнет на прощание рукой.

Но Ананда не обернулся.

Дирив сказала:

— Ты должен мне верить, Йама. Сначала я подружилась с тобой потому, что так велел мне долг, но очень быстро все изменилось. Иначе бы я сюда не пришла.

Йама улыбнулся. Он не мог долго на нее сердиться, если она его обманула, то лишь потому, что считала, будто ему помогает.

Они бросились друг другу в объятия и, задыхаясь, стали целоваться снова и снова. Сквозь одежду Йама чувствовал, каким жаром горит тело Дирив, как, словно птица в клетке, быстро колотится ее сердце. Светлые волосы окутали его лицо трепещущей вуалью, он мог бы утонуть в их сухом аромате.

Потом он сказал:

— Если это ты отвела меня к Беатрис и Озрику, и они лечили меня, пока я не выздоровел, то как же насчет призрачного корабля? Неужели они знают его тайну?

Глаза Дирив сияли напротив его собственных. Она сказала:

— Я никогда об этом не слышала, пока ты не рассказал мне о своих приключениях. Но на реке происходит много необъяснимого. Она все время меняется.

— И все же остается прежней, — задумчиво произнес Йама, вспомнив татуировку на плече Кафиса — змею, глотающую собственный хвост. Потом добавил:

— Ты ведь считаешь, что отшельник, которого мы отбили у Луда и Лоба, принадлежит к моей расе.

— Возможно, он из первого поколения, рожденного сразу после появления корабля Древней Расы.

— Значит, людей моей расы могут быть сотни, даже тысячи!

— И я так считаю. Я говорила Озрику и Беатрис про этого отшельника, но они почему-то не заинтересовались. Конечно, я могла и ошибиться насчет того, что он относится к твоей расе, но не думаю. Он дал тебе монету.

Возьми ее с собой.

— И правда! Я совсем забыл.