Дитя псоглавцев

Глава 10. Крапивное семя

— И дальше что? — спросил Чистюля — Конец этим бессмысленным снам?

Они сидели в маршрутке и только что выехали за пределы города. Трясло здесь адски, их с Чистюлей время от времени бросало друг на друга, он каждый раз очень трогательно краснел, пытался как-то нейтральнее пристроить руки — и тарахтел без умолку, на них уже весь салон оглядывался.

А все почему? Потому что после уроков едва успели на рейс, и свободными были только самые тряские задние места.

— Но знаешь, так даже лучше, как по мне. Ты молодчина, что догадалась. Не знаю, как это у тебя вышло — в смысле, сыграть на флейте, ты же ни в какие музшколы не ходила — но молодчина. Сейчас всякая фигня творится, потому лучше, ну, не высовываться. Ого, гляди, это они что, типа дорогу собираются перекрывать?!

Марта посмотрела из-за его плеча. У обочины стояли егерские «барсуки» и какой-то фургончик без окон, из фургончика выгружали краснее-белые секции с люминесцентными знаками. Лица у егерей были сосредоточены и злы; впрочем, у обычных работников в спецовках тоже. Рядом сидели, вывалив мясистые языки, три собаки — смотрели прямо перед собой вывалив языки, а слюна скапывала на асфальт.

Маршрутка притормозила, и один из егерей — судя по форме, главный — поглядел на водителя и сделал даже не знак, намек на него — водитель крякнул и газанул.

— Возьми, например — вел дальше Чистюля, которого все это ничуть не поразило — возьми эту мутку с ошейниками. Совсем шизанулись. Я слышал, вчера в Дроздовском поймали одного беднягу, у него типа кто-то из предков вроде как из-за реки. Так нацепили на голову намордник и гнали проспектом, пока не вмешались егеря. А если бы не вмешались…

— Было бы как с Лукой — сказала Марта.

— Да нет, что ты! Ты не сравнивай: Луку до полусмерти избили все-таки, а эти так, типа припугнуть. Ничего такого они не хотели.

— Что же это я. Ну, конечно же, не хотели.

Чистюля покраснел еще больше, хотя, казалось бы, куда уже больше.

— Тьфу ты, я не о том хотел. Козлы они, конечно. Просто, когда Гюнтер рассказывает… ну, оно совсем по-другому звучит. Прости.

— Ты общаешься с Гюнтером?

Чистюля отрывисто кивнул.

— Общался. Он в последнее время со своими в онлайне безвылазно сидит. Приглашали меня несколько раз в рейды: я же, типа, с прокачанным персом, не хиляк какой-то. Полезный член команды.

— И ты пошел.

— Вообще-то я завязал, но они так упрашивали. И на вид оно полностью норм выглядело: солидная часть, народ вроде не чужой. Я думал, будем один из василисковых астероидов потрошить. А они зачем-то ломанулись на село, причем нейтральное. Я решил, ну, ошиблись. Или хотели отработать тактику: окружение, зачистка, ну, чтобы потом астероид потрошить. Слушай — воскликнул он — я же правда не знал! И было это, ну, до всего.

— До чего именно? — уточнила Марта.

— Да еще на прошлой неделе. Первый рейд — а потом сразу второй. Я думал, теперь точно на астероид. А они зашли в город, в торговый город, который вообще-то по неписаным законами вне любых разборок… зашли и вынесли на фиг всех, чьи дома были обозначены…

— Дай угадаю: знаком намордника.

— Нет, там другое было: словно нижняя часть «Ж» — ну и справа, где линии сходятся, еще такая черточка — Чистюля пальцем начертил на ладони знак — Я у Гюнтера спросил потом, но он засмеялся и сказал, что это онлайновка, там легче упрощенно рисовать. А вообще это страус. Страус, засунувший голову в песок.

— И ты только тогда догадался, что к чему.

Чистюля вздохнул и дернул плечом.

— Честно? Я и тогда не очень. Просто решил: ну их к чертовой матери! Страус, это вроде символ тех, кто хочет оставаться над битвой, моя хата скраю, обе стороны мол хороши.

— Я видела такой знак несколько дней назад — вспомнила Марта — на остановке, у завода удобрений. Еще удивилась тогда.

— И я значки уже видел, со страусом. Носят на свитерах или сумках. Лепят, или наклейки на ноуты. Многих вся эта хрень достала: политика, война, смур весь этот. И они словно заявляют: мы за мир и взаимопонимание. Эй! — позвал он — эй, остановите, просили же — возле Рысян! Тьфу, блин, теперь возвращаться.

Они десантировались из маршрутки и пошли вдоль поля. На этом участке пшеницу так и не убрали, она стояла черная и сгнившая, когда веяло ветром, раздавалось вкрадчивое шуршание и казалось, кто-то ходит там, в глубине. Кто-то, кто потерялся и не способен отыскать выход.

Некоторое время шли молча, Марта удобнее перехватила сумку — тяжелую из-за конспектов и, главное, книги, которую на ДН подарил ей Чистюля. «Магия, колдовство и беседы с умершими в античности: документы и свидетельства». Очень интересное чтиво, Чистюля, видимо, и сам не подозревал, насколько.

— Слушай — сказал он неожиданно — ты не думай. Я с Гюнтером и остальными… Словом, я удалил аккаунт. Сразу после того случая.

— Симпатизируешь страусам?

— Блин, вот почему ты всегда так? Попробуй поговори с тобой о чем-то. Страусы… жаль они, конечно, не вопрос. И Гюнтер отморозком оказался. Только…

— Или — или — заметила Марта спокойно — Без никаких «только», Чистюля.

— Дослушай же наконец! — взорвался он — Гюнтер — что Гюнтер?! Ну да, они планировали настоящие рейды. Думаю, уже и устраивают потихоньку, хотя тот случай вчерашний — не их рук дело, сто пудов. В том и суть, Марта! Не их — а похоже один в один!

— Сволочи хватает — отрубила она.

Бессмысленная выходила беседа, но грузится всей этой мерзостью ей не очень то хотелось. Честное слово, своих проблем хватает!

— То есть, тебя ничего не напрягает? Вот есть Гюнтер, старший Кирик, остальные наши ребята. Мы их знаем тысячу лет. И вдруг, они сбиваются в стаю, начинают носить значки, ходят в патрули. Ни с того ни с сего…

— Ну как «ни с того ни с сего». Все началось с Луки.

— Да ладно! На Ковалевского им всегда было плевать. Сложилось бы все иначе — они бы и его записали к тем, кто должен носить ошейники. Лука был поводом.

— Думаешь, кости так подействовали? Тогда, в спортзале, дали первый импульс.

— …которого хватило, чтобы Натан, Седой Эрик и остальные к ним присоединились. Заказали себе значки. Завели аккаунты в онлайновке и начали отрабатывать взаимодействие в группе — чтобы потом было легче взаимодействовать в патрулях. Ты сама в это веришь?

Марта остановилась и посмотрела на него внимательнее.

— Ладно, допустим. А во что веришь ты?

— Гюнтер проговорился, когда я расспрашивал его о страусах. Кажется, он и сам этого не понял. «Все пойдет по накатанной, не сомневайся. Нам главное успеть подготовиться до того, как начнется». И я, когда сопоставил все, понял — он и раньше прокалывался. Кто-то их ведет. Подсказывает, понимаешь. Сами они бы в жизни не догадались использовать онлайновку, для подобных тренировок.

— Думаешь, это как-то связано с тем твоим ванхельсингом-провокатором?

— Почему сразу «моим»?! Из нашей прошлой команды — да, но я с тех пор с ними не тусил, ходил сам… да и вообще, я же и правда почти завязал, времени мало, ну и стремно — Чистюля пятерней взлохматил волосы, бросил на Марту странный взгляд — Я здесь помозговал: все один к одному. Кто-то сознательно накручивает не только наших, а по всему городу. Я форумы почитал: выходит, только за последнюю неделю было нападений двадцать на города и села. С частичной или полной зачисткой. Самые разные банды, и не все удалось отследить.

— Не знаю — пожала плечами Марта — кажется, ты переоцениваешь. В смысле: в онлайновке они, может, и травят инакомыслящих — тех, кого считают «страусами» или псоглавцами. И? Очень им это поможет в реале?

— Уже помогает — уверенно сказал Чистюля — во-первых, такие вещи офигенно объединяют. А во-вторых, если вдруг испугаешься и дашь задний ход, свои же быстро напомнят тебе о твоих грешках.

— Ты сам хоть, точно не на крючке?

Чистюля обиженно и громко фыркнул. Может, несколько громче и обиженнее, чем стоило бы.

— Им меня не достать! И вообще, не сбивай с мысли, Баумгертнер! Ее пытаются предупредить, а она. Короче, я к чему. Хорошо, что заканчивается эта мутотень со снами. Но ты, пожалуйста, не теряй бдительности. Я бы, знаешь, двадцать пять раз подумал перед тем, как откровенно с кем-то говорить.

— Чистюля.

— Что?

— Не крути. Кого-то подозреваешь — так прямо и говори.

Он в ответ хмыкнул и покачал головой:

— Вот и говори с ней, пытайся! Слушай, а как твой отец? Ну, после всего? Помогут ему — Гиппель и прочие?

Марта в который раз пожалела, что вообще зацепила эту тему. Но о чем-то же надо было с ним говорить, а у них, как вдруг оказалось, за последние несколько недель общих тем для разговоров стало намного меньше. Бен спросил о Дне памяти, Марта решила, никаких супертайн не выдаст — и, пожалуйста. Чистой воды допрос.

— Помогут, ага, держи карман шире. Там у каждого свои проблемы, чтобы еще и чужие разруливать.

— А как же «боевое братство», «дух общества». Блин, не понимаю я этого!

Он действительно не понимал — да и откуда бы ему? Марта ведь сама не сразу поняла: нет никакого боевого братства, давно уже не стало. Еще позавчера это вогнало бы ее в депрессию. Да и вчера сначала вогнало — уже после того, как они с Элизой повернулся со дня памяти и Марта закрылась у себя в комнате. Подумала тогда: все одно за другим. Господина Ньессена сняли, у Элизы проблема на работе, Будара ничем уже не поможет. Выходит — что, уехать из Нижнего? Так взять и сдаться?

От одной только этой мысли где-то внутри, под сердцем, загорался и начинал расти жгучий, горький клубок ярости. Я здесь родилась. Это моя земля. Мой город. Если я и поеду — то только тогда, когда захочу.

Это было очень по-детски, нелогично и бессмысленно: в конечном итоге, она же и так хотела валить отсюда, перебраться в столицу — но сама! Сама, а не по чьей-то указке!

И не потому, что какие-то сволочи будут угрожать ей, отцу или Элизе!

А потом зазвонил мобильный.

Немногим пришло бы в голову звонить ей по телефону в полночь, и она обрадовалась, почему-то решила, что это Виктор. Но это был не Виктор.

— Не знаю — сказал отец — как тебе это удалось. Но я очень благодарен тебе, Марта. Не столько за себя, сколько за них всех.

Как по мне, подумала она, это проще простого. Все — из-за твоих снов. Тех, которые тебе все-таки удавалось навеять. Тех, в которых я становилась тобой.

Но она не сказала этого: во-первых, удивилась, что он этого не понимает, во-вторых — не успела.

— Я твой должник — сказал отец — и не знаю, смогу ли когда-то вернуть этот долг. Но я звоню по телефону по-другому. Завтра после уроков — когда тебе будет удобно — я тебя встречу, и сходим, наконец, к твоему Штоцу. Обещаю. Просто позвони по телефону и скажи мне хотя бы минут за двадцать, чтобы я успел собраться.

Она пообещала, что скажет.

И, уже нажав на кнопку отбоя, вспомнила вдруг об уроке Штоца. Вспомнила, как он говорил об оживлении мертвых: «При определенных условиях и при наличии сильного целителя. Другое дело, что последствия оказывались не всегда предсказуемыми. И не всегда безопасными».

И бы что она не думала, а Штоц говорил слишком уверенно. Со знанием дела.

И еще вспомнила, как Аделаида уточнила о Королеве. И слова господина Клеменса: «мы хотели, чтобы ответственность за изменения брали на себя другие — и так мы начали создавать Королей и Королев. Зато перестали верить и в них самих, таким образом лишив их силы и власти».

Ох, подумала она, это же так очевидно! Так просто и очевидно!

Поэтому теперь на повестке дня у Марты стояло несколько вопросов.

Пункт первый: выяснить, как именно Королева могла оживлять мертвых.

Пункт второй: возродить давний обычай. Заставить, чтобы в Королеву Лесов и Полей опять поверили.

И, наконец, проще всего: стать распроклятой Королевой.

А поскольку Марта не была наивной, о нет, у нее уже давно был запасной вариант. Собственно, лишь призрачный шанс, который — если все сложится — в отдаленной перспективе может принести свои плоды. Но кто бы в ее положении разбрасывался даже призрачными шансами?

Именно поэтому, еще с вечера, у нее в сумке и лежали «Магия, колдовство и беседы с умершими». Просто так, на всякий случай.

— Марта? — кашлянул Чистюля — Ты в порядке?

— Лучше не бывает!

— Угу, это хорошо — он потянулся пальцем ко рту, чтобы выкусить заусенцы, но поглядел на Марту и убрал руку. Вздохнул — Слушай, мы почти на месте. Ты… сильно спешишь? Я думал… может, посидим несколько минут, поговорим.

Они стояли на перекрестке, в центре которого росло несколько кустов малины. Ягоды висели нетронутые — большие, багряные, по одной полз сонный клоп. У обочины прислонился бетонный панцирь автобусной остановки — без козырька, с многочисленными граффити на боковинах. Там, где раньше была скамья, чернело старое кострище. Вывеска «…ЫСЯНЫ» лежала в зарослях крапивы — в ранних сумерках казалось, что это легендарный клинок, брошенный рыцарем-дезертиром.

Марта с тоской подумала о том, что так оно и бывает. Вы дружите сто лет, а потом человек берет и все портит. Видите ли — влюбляется. И в придачу решает сообщить тебе об этом не в кафешке, не после похода в кино, а посреди такого чудесного пейзажа.

Кого-то другого просто послала бы, но Чистюля есть Чистюля. Он на такое не заслуживает.

Как будто, с злом подумала она, ты заслуживаешь — чтобы выслушивать здесь его откровенности!

— Знаешь, если не горит, давай как-то позже. Прабабка ожидает. А я еще хотела заглянуть на кладбище.

Он помогал, не понимая, даже хотел было спорить, но Марта не дала ему ни шанса. Развернулась и пошла вдоль зарослей крапивы, направление она примерно представляла, хотя в прошлый раз они подходили с другой стороны.

Дорога была в рытвинах и лужах, и пока они с Чистюлей шли, мимо не проехало ни одной, самой раздолбанной машины. Чистюля молчал с какой-то обреченной решимостью, было ясно, что первым он не заговорит, хоть стреляй.

Марта стрелять не собиралась и делать ничего не хотела: сам виноват, головой надо думать, да-да, именно головой, а не чем попало!

С обеих сторон дороги стояли растрепанные, влажные кусты, их листья были самых разнообразных цветов, от оранжевого до ярко-красного. Марта даже залюбовалась этой игре красок, вот, сказала себе, хоть бы сколько ты ворчала, пусть бы как жалилась на жизнь, а все-таки здесь красиво. Вопреки всему этому дерьму, которое мы устроили — очень красиво.

Потом они вышли к кладбищу. Здесь давно никого не хоронили, и церкви тоже не было — лишь погорелый остов. Ее сожгли, кажется, во времена последнего дракона, а заново отстраивать не стали: не для кого. Рысяны уже почти вымерли, каждый второй дом стоял заколочен, в некоторых устраивали себе логово лисы и куницы, на чердаках днем спали совы, а в почтовых ящиках гнездились мыши-полевки. Еще года три-четыре назад Чистюля обожал выбираться к прабабке с ночевкой на несколько дней, возвращался с гигабайтами фотографий, а если удавалось — и с трофеями: когтями, пером, пару раз — с черепами каких-то больших грызунов.

На кладбище вся эта «Вайльд пленет», наверное, тоже роилась и бурлила, но сейчас, в конце сентября, те, кто мог закуклится, свернуться клубочком или улететь на юг, так и сделали. Здесь остались только пожухлая трава, сухостой и могилы.

И Марту это полностью устраивало.

Она пошла вдоль каменных надгробий. Чистюля, из деликатности или продолжая дуться, еще больше отстал.

Мамину могилу она нашла без труда. Всегда так было: что-то внутри, под сердцем, срабатывало безошибочно, словно в Марту взяли и вживили компас.

Она остановилась возле ржавой оградки, которую оплел плющ. Плита почти спряталась под плетением трав. На букве «В» сидела крошечная лягушка, смотрела в никуда и казалась вырезанной из темного дерева.

Прости, что давно не наведывалась, сказала маме Марта. Знаю, что это свинство, и что никакие дела его не оправдывают.

Я, сказала она, забываю. Все время забываю. Как будто до восемнадцати ты молода, а потом раз — и начинаешь становиться старше. Становиться старше и забывать. Я помню, как ты смеялась, твои любимые жесты, в какой юбке ты любила ходить, что боготворила мороженое с орехами и шоколадными крошками. И я абсолютно не помню тебя самой. Как человека.

Я чуть не поверила, что ты настоящая вообще мне причудилась. Что я выдумала тебя, как дети выдумывают мнимых друзей или какие-то бессмысленные оправдания тому, что случилось — лишь бы не сознаваться самим себе в правде. В том, например, что с ними никто не хочет дружить. Или в том, что их мама в действительности была не обычной женщиной, а чудовищем с головой собаки, с хвостом, шерстью, когтями; чудовищем, которое говорило собачьим языком, и было не прочь полакомиться человечинкой.

Бред, да? А они почти заставили меня поверить. А с тех пор как тебя не стало прошло всего пять лет. А я, мне понадобился альбом со старыми снимками, чтобы удостовериться.

Представляешь, мама?! Определенное время я действительно в это верила! Не знаю, как буду смотреть в глаза бабушке Дороте. Хотя — это еще огромный вопрос, увижу ли я бабушку Дороту. Элиза хочет, чтобы мы уехали из Ортынска. Я против, но, если честно, понимаю, что, может и придется.

Ох, ма, еще одно. Элиза… я рассказывала тебе о ней, но она оказалась не совсем такой, как я себе представляла. Она… я надеюсь, ты не обидишься, если я скажу…

— Марта — тихонько позвал Чистюля.

Она обернулась, раздраженная. И, уже когда вращалась, поняла: Бен не отвлекал бы ее зря. Во-первых, обиделся же, во-вторых, не такой он человек.

Он стоял около чьей-то безымянной могилы — там плиты вообще не было, только невысокий памятник в виде ангела, который распустил свои кожистые крылья. Голову ангел давно потерял, место скола щедро заросло белесым лишайником — и сейчас этот лишайник уминали, срывая когтями, две лапы с огромными шпорами.

Заметив, что Марта на него смотрит, владелец лап встрепенулся. Вытянул шею вверх и вперед, в горле у него заклокотало, гребень налился багрянцем, перья натопорщились — пышные, словно измазанное сажей, на хвосте — с красноватыми вкраплениями.

— Не делай резких… — прошептал Бен.

Петух прервал его гневным, пронзительным криком и хлопаньем крыльев — со стороны казалось, что у ангела выросла вторая пара и теперь памятник пытается взлететь.

Прежде чем Марта успела ответить, петух перепрыгнул на кривоватую яблоньку, которая прислонилась на самом крае кладбища. Ветки под ним зашатались, несколько яблок с глухим стуком упали в крапиву. Она стояла здесь стеной — невероятно высокая, по плечи взрослому человеку. Целое поле крапивы, подумала Марта, как будто кто-то умышленно ее засевал и выращивал.

Петух тем временем потоптался по ветке, устроился удобнее и утих — лишь следил за Мартой и Беном лютым желтым глазом.

— И зачем устраивать шум — сказала Марта с такой себе легкой расслабленностью — один стремается, другой горло дерет. Что вы с ним не поделили, Чистюля?

— Перья — сообщил вдруг голос из-под яблоньки — Бенедикт хотел научиться красиво писать от руки — и для этого ему понадобились перья. О том, что их следует выдергивать у гусей, он, конечно же, не знал.

— Но это когда было… — протянул Чистюля.

— Не так уж и давно — отрубил голос — А у петухов, мой дорогой, долгая память.

Невысокая, съеженная фигура вышла из-под яблоньки — и в первое мгновение Марта решила, что это петух-скандалист превратился в старушку. Но нет, он и дальше сидел на ветке и наклоняя так и сяк голову, наблюдал за своим обидчиком. А вот прабабка этого обидчика, словно ничего и не случилось, пошла к гостям.

До недавнего визита Марта ее ни разу не видела: госпожа Лиза редко наведывалась в город, а у Марты не было причин ездить в Рысяны. Во время прошлого визита они перекинулись несколькими малозначительными фразами, добрый день/до свидания, наведывайтесь, детки/благодарю, непременно. Бен в детстве прабабку боготворил, и чем старше становился, тем более скептично о ней отзывался. Словно ему было неудобно, что она вообще существует на свете такая вот: сморщенная, с морщинистым, мятым лицом, с сухенькими ручками, в застиранном платье и древних кожаных ботинках. Прабабка его стеснений не замечала, хлопотала по поводу своего обожаемого Бенедикта, закармливала вкусняшкой, пыталась расчесать ему волосы, пришить оторванную пуговицу, или расспрашивала об успехах в школе. Но сколько бы при друзьях он не косился на нее волком, все-таки исправно носил гостинцы, убивая по два часа на дорогу туда и обратно.

Сейчас, глядя на старушку, Марта впервые подумала, что у Чистюлю были поводы так отмораживаться. У себя во дворе госпожа Лиза выглядела хоть и не очень свежо, и вполне ухоженно. И вела себя адекватно.

— Ба, что это у тебя?

Старушка посмотрела на Чистюлю удивленно. На ней было старенькое платье — впрочем, не сказать, чтобы аж так замусолено: не засмальцованое, не дырявое. Винтаж, конечно, чуть не позапрошлый век — и, может, оно ей дорого как воспоминание? Другое дело, что в таких ходили — ездили! — на балы, а не по полям.

И плетеная корзина к нему как-то не очень подходила. Тем более стебли крапивы, что торчали из корзины.

— А что это, по твоему мнению, Бенедикт?

Она перехватила корзину удобнее, листья качнулись.

Только сейчас Марта обратила внимание на руки госпожи Лизы. От кончиков пальцев до самых локтей кожа была покрыта багровыми пузырями, некоторые потрескались, подсохшая белесая жидкость напоминала разводы смолы или воска.

— Ба, я не это имел в виду, и ты это понимаешь! Зачем тебе крапива? Зачем ты ее рвешь? У тебя же есть серп, я точно знаю!

— Как много вопросов сразу — госпожа Лиза повернулась к Марте и с легкой улыбкой заметила — он всегда был любознательным мальчиком. Только чаще спрашивал, чем думал. Но мы с тобой, милая, ведь не такие, да?

Марта дипломатично кивнула. И подумала, что могла бы с большей пользой провести этот вечер. Хотя — кто ж знал, в прошлый раз старушка не давала малейшего повода заподозрить, что у нее рассохлись все клепки.

— Ба, прекрати!

— Да уже прекратила — видишь, полная корзина. Ну же, помоги, чего столбом стоишь?

Она дала Чистюле корзину, подхватила Марту под руку и направилась прямо в крапивные заросли:

— А ты, милочка, проведи-ка меня домой — а то я притомилась, пока собирала урожай. Лет мне немало, трудно с утра до ночи спину гнуть, да зима уже близко. Долгая, морозная зима. Кто-то же должен к ней подготовиться — и кто, как ни мы, да?

— «Мы»? — переспросила Марта. К ее удивлению, она обнаружила, что — вопреки сетованиям — старушка шагает бодро, поди догони.

— Мы, мы. Или солгал Бенедикт, когда говорил, как будто ты, милочка, зовешься ведьмой.

— Ба!

— Не солгал — кивнула Марта — некоторые меня так зовут — ну, конечно, в основном когда думают, что я… ой! их не слышу.

Старушка ступила в крапиву, как будто в волны моря, решительно и спокойно. Марте не оставалось ничего другого, как идти за ней, в надежде на плотную ткань джинсов.

И как сразу стало понятно, зря.

Она негодующе подумала, что это вопреки всем законам: крапива в конце сентября не должна жалиться!

— Нет — возразила старушка — Я не спрашиваю, как называют тебя другие. От того, что кто-то зовет тебя кухаркой, ты кухаркой не станешь. Понимаешь?

— Понимаю — Марта пыталась, чтобы голос звучал обычно. Как будто ее косточки и икры не пылают и нисколечко не зудят. В конечном итоге, старушка пробыла здесь не один час, и ничего. Чем Марта хуже?!

— Вот и хорошо. Если уж рождена ты быть кухаркой, лучше это осознавать. Ясное дело, это не прибавит тебе мастерства, но, хотя бы лишит разочарования.

— Ба, причем здесь какие-то кухарки?! И — ой! — неужели нельзя было пойти нормальной дорогой?

— Вот почему нам приходиться все решать самостоятельно — сообщила Марте госпожа Лиза — Мальчики растут — по крайней мере некоторые из них — но никогда не взрослеют.

— Знаешь, в конце концов, говорить о присутствующих в третьем лице невежливо!

— А ты, дорогой мой, воспринял это на свой счет?

Марта не сдержалась и хихикнула. Чистюля в ответ фыркнул и наконец закрыл рот.

Госпожа Лиза, впрочем, с дальнейшими разговорами тоже не спешила. Она шествовала, тяжко опираясь на руку Марты, и теперь — присмотревшись — и поняла, что старушка крайне истощена. Держится скорее на упорстве, не хочет показывать слабость перед внуком.

Так они шли вдвоем, каждая скрывая свое, а позади сопел, ойкал, и вздыхал Чистюля.

Крапивное поле окончилось неожиданно, когда Марта уже была готова поднять старушку на руки и бежать — чтобы только как можно скорее прекратились эти пытки. Стебли, которые доходили ей по пояса, вдруг будто обрезало громадным ножом. Дальше потянулись лысые грядки, а за ними стояла знакомая избушка — древняя, но ухоженная, с узорчатыми занавесками на окнах, щепотками трав под потолком, с деревянной прялкой и другими диковинками, которые в нынешнее время увидишь лишь в музеях.

Во дворе их ожидал хищный, охваченный жаждой мести петух. Чистюля, узрев противника, предусмотрительно передвинул корзину на пузо, блеснул глазами: ясно было, живым не дастся. Петух пушил перья и пристально следил за обидчиком.

Госпожа Лиза на миг остановилась у колодца, оперлась багровеющей рукой на край сруба.

— Поставь-ка нам чаю — приказала Чистюле — а корзину занеси на веранду, я о ней потом сама позабочусь.

— Ба, тебе бы отдохнуть. Что я, крапиву твою не разложу.

Госпожа Лиза покивала ему, как будто младенцу:

— Конечно, разложишь. Только этим, дорогой ты мой, все испортишь. Поэтому позаботься лучше о чае — а уж о наших с Мартой дела позволь позаботиться нам. И не думай подслушивать — крикнула ему вслед — а то превращу в мышонка и закрою на ночь в курятнике вместе с господином Шантеклером.

— Вы и правда можете? — тихо спросила Марта.

Госпожа Лиза удивленно посмотрела на нее:

— Какая разница? Главное, чтобы Бенедикт в это верил.

Господин Шантеклер тем временем спрыгнул с забора и начал шагать туда-сюда перед дверями в дом — будто надеялся, что Чистюля разозлит-таки хозяйку и будет преображен в мышонка. Марта глаз с него не спускала, а сама рассуждала, как же начать, как спросить.

— Чай — сказала госпожа Лиза — будет завариваться минут десять. Может, и пять, если Чистюля сразу найдет заварку, хотя я спрятала ее как можно дальше, на наивысшую полку, и заставила стеклянными банками.

— Зачем? — не понятная Марта.

— Чтобы ты пару минут потратила на бессмысленные вопросы, а потом, все-таки, перешла к главным. Ясное дело, если, конечно, тебе не взбрела блажь наведаться ко мне из простой вежливости.

— Н-нет, я… хотела посоветоваться с вами. И попросить о помощи, если, конечно, поможете.

— Это мы посмотрим — отмахнулась госпожа Лиза. Петух поднял голову и посмотрел на нее — и Марта была готова поклясться, что взгляд у него был абсолютно разумен.

— Так по поводу чего ты хотела посоветоваться, милочка?

— Относительно яблок — сказала Марта — Чистюля… то есть Бен, Бенедикт… он говорил, вы разбираетесь в разных сортах — и вообще у вас невероятный садик, там что угодно растет.

— Но тебе нужно не что угодно…

Марта вздохнула.

— Мне нужно — созналась она — научиться выращивать эсперидовку.

Старушка кивнула так, словно шла речь о каком-то обычном сорте: о парисовке или эдемском наливном.

— Сейчас как раз сезон, саженцы хорошо примутся. Я бы подыскала тебе один, но, милочка, где же ты будешь его высаживать?

— В гараже! — уверенно сказала Марта — Я все продумала. У меня же и старая ванна есть, землю я наношу, удобрения приобрету, поставлю лампы, как в оранжереях.

— Ты собираешься подкармливать эсперидовку тем, что выцеживают на местном заводе?!

Тут она застала Марту врасплох. Хотя — можно же было догадаться, какие на фиг удобрения с завода, чем ты думала, идиотка!

— А… что вы посоветуете? Я могу, например, пойти к кому-то из местных — кто держит корову или кур, они же не пожалеют гноя, да и сколько его нужно, ведро, ну — два. Или выпишу по почте. Мне главное, чтобы принялась и стала родить, чем раньше, тем лучше.

Старушка молчала и смотрела на нее снизу-вверх — но Марте показалось, что все совсем наоборот, что она — маленькая девочка, стоящая перед величественной женщиной.

— Я советую тебе ставить правильные вопросы, милочка. Тебе нужен не саженец эсперидовки, тебе нужны яблоки. Если хочешь накормить кота, не обязательно начинать с изготовления крючков и лески.

— А если кот не хочет есть ничего другого? И вообще — он и не кот, а кролик, которого превратили в кота?

— В третий раз повторю: начни с главного. Разберись, чего ты хочешь. Чтобы кот всегда оставался сыт? — или, чтобы опять стал кроликом? А потом, милочка, неплохо бы выяснить, какая из твоих целей в принципе достижима.

Во дворе стемнело, свет из комнаты, где Чистюля до сих пор тарахтел стеклянными банками и кастрюлями, ложилось поодаль колодца. Госпожа Лиза стояла перед Мартой — черная фигура на фоне ночи. И хотя голос ее раздавался холодно и бесстрастно, не это вызывало у Марты ощущение тошнотворной, удушающей паники.

— Но… если я точно знаю… я читала! И Штоц… господин Штоц говорил, что раньше такое происходило.

— Кролик, который превратился в кота, никогда не станет больше кроликом. Если твой Штоц об этом тебе не сказал, значит, он или дурак, или лгун…

Марта помотала головой. Штоц и правда говорил что-то такое, но дело сейчас не в Штоце, вовсе не в нем.

— Это же вопрос веры, разве нет? Веры и воли.

— Веры и воли — с улыбкой повторила госпожа Лиза. Она ступила навстречу Марте из темноты — и удивилась, поняв, что перед ней до сих пор та же старушка, а не величественная леди прошлых времен — Вера и воля способны творить чудеса. Но, если к ним не приобщить мудрость, эти чудеса будут фатальными. В этом, милочка, и заключается ирония судьбы. Пока ты молода, твоих веры и воли хватит своротить горы. Когда же вместо молодости придет мудрость… молись, чтобы тебе удалось исправить все то, что успеешь натворить.

Марту это окончательно добило.

— И все?! — спросила она — Молиться — и только?! Это и есть ваш мудрый совет, ваша помощь?

Черная тень ринулась от крыльца, запрыгнула на сруб колодца. Господин Шантеклер раскинул крылья и заголосил, негодующе и сердито.

Напугал ее, чего уж. На целых две секунды напугал.

И этим — еще больше разозлил, просто допек до живого.

— Затки глотку — сказала она петуху — Видишь, люди разговаривают.

Но господин Шантеклер, ясное дело, и не думал слушаться. Он свирепо замахал крыльями, голова его метнулась к Марте, клюв раскрылся. Крылья хлопали, несколько перьев коснулись ее щеки.

Но из птичьего горла не донеслось ни звука.

— Вот те раз — сказала ему госпожа Лиза — нашел на кого клюв разевать. Но довольно уж вымахивать крыльями, натрясешь мусор в воду! Вот же характер!

Она и пальцем не шевельнула, но петух мигом прекратил возмущаться, спрыгнул на землю и, каждым своим движением символизируя обиженную добродетель, направился обратно к крыльцу.

— А ты — продолжала старушка — в дальнейшем все-таки думай, что, и кому говоришь.

— Простите — выжала из себя Марта — я… хотите, сделаю так, чтобы он опять… ну, мог кричать?

Скрипнули петли.

— Ба, чай готов. Вы что, так и будете стоять в темноте?

— Варение — не поворачиваясь сказала госпожа Лиза — в погребе, в дальнем углу. Какому отдашь предпочтение, милочка? Впрочем, достань-ка нам, Бенедикт, сразу все, что сможешь. И не спеши, мы с Мартой пока подышим свежим воздухом.

Воздух, честно говоря, был уж скорее не свеж, а морозен, да и ветер повевал все сильнее, но кто бы на месте Марты спорил?

— Ничего не надо делать — сказала ей старушка, когда двери опять закрылись и они остались наедине — Голос я сама ему верну. Потом. Тоже мне, проблема — вернуть голос. А вот с жизнью-то — совсем иначе.

Марта двигала руки в кармане, покивала головой.

— Все равно — не понимаю. Зачем же они это делали? Ну, те, кого избирали Королевами Лесов и Полей — они же могли и не возрождать умерших. И если знали, что с этим какие-то проблемы — так зачем же?

— А зачем тот, кто любил, возвращается туда, где его никто не ожидает? Зачем дочка ходит на могилу к матери — даже если знает, что в земле лежат лишь кости? Зачем молодая фрейлина пытается вернуть благосклонность того, кто в действительности никогда ее не любил? Коротко говоря — потому, милочка, что все мы — люди, а людям свойственно надеяться на неосуществимое и верить в невозможное. Хуже того: иногда нам хватает воли и веры, если бы неосуществимое осуществилось — она вздохнула, взяла сухими пальцами Марту под локоть и сказала тихо — Довольно с нас этих разговоров. Пошли, я угощу тебя своим вареньем, особенно рекомендую морелевое, оно удается мне лучше других. А с собой дам тебе баночку джема из эсперидовки. Если добавить к чаю — о, поверь, от самого лишь аромата мертвые встанут из могил!

Вероятно, стоило поспорить, настоять на своем. Но у Марты, почему-то, из-за этой «баночки с джемом» прямо руки опустились. Она позволила отвести себя в дом и усадить за стол, рядом с протопленной печью, и пока Чистюля под чутким руководством хозяйки расставлял чашки и блюдца, наливал чай, накладывал варение, Марта просто блуждала взглядом по стенам и говорила себе, все время повторяла: ничего, это еще не провал, не трагедия, это вообще был запасной вариант, ты же шла сюда, собственно, с другой целью.

Она рассматривала пожелтевшие, выцветшие фотоснимки в винтажных рамках, с людьми в неестественных позах, на фоне каких-то летних садов, дворцов, фонтанов — как понимала, нарисованных. Стефан-Николай как-то рассказывал им, что в начале прошлого века фотографировались преимущественно в студиях, и, поскольку снимок на тле однотонного фона выглядел безыдейно и дешево, выдумали всю эту бутафорию.

Одно неясно: зачем госпоже Лизе чужие фотки? Марта еще в прошлый раз, когда они из Стефом заглянули в дом буквально на миг, удивлялась: она скорее ожидала увидела на стенах репродукции картин, полотенца с вышитыми крестиком снегирями и всякое такое. А обнаружила филиал краеведческого музея.

Она машинально поискала взглядом какой-либо снимок с младенцем: госпожа Лиза выглядела лет на семьдесят-восемьдесят, и если допустить, что она неплохо сохранилась — ну, тогда эти люди на стенах все равно были бы ее родителями/дядюшками/тетями, но никоим образом не одногодками.

Младенцев на снимках не было. Зато была юная девушка, лет семнадцати-восемнадцати в элегантном темном платье, кружевной шали, с митенками из черного плетения на руках. К ее корсажу была приколота роза, в каскаде кудрей сияли бриллиантовые звезды. Строгость, утонченность, вкус — и стальной характер, что проглядывал за всем этим, словно шпага под плащом.

Девушка стояла возле авто — черного, длинного лимузина с огромными фарами и узкими дверцами. Справа, прямо перед крокодильей мордой лимузина, замер юноша в офицерской форме. Был бы здесь Стефан-Николай, он бы точно сказал, в каком ранге, а так Марта могла лишь догадываться по фуражке, погонах и маленьком ордене над сердцем, что не из рядовых. Девушка с юношей смотрели в кадр, прямо на Марту, и по отдельным, едва уловимым признакам она — как Стефан-Николай о ранге — наверное могла сказать: между этими двумя что-то было. Некая история, уже омраченная — пока что лишь неудачным словом или жестом, что неуклонно направляется к расколу, распаду. К горьким словам. К отчаянию. К попытке склеить то, чего никогда не склеить.

А потом — к мести.

Эта последняя мысль пришла мягко и естественно. Как решение сложного уравнения, над каким бьешься-бьешься, а потом хлоп — и вот он, ответ.

Госпожа Лиза тем временем уже подсовывала Марте вазы с варением, морелевое, помнишь, милочка, особенно рекомендую морелевое; Чистюля рассказывал о прочитанном, это был, как поняла Марта, их давний ритуал: он не только приносил гостинцы, но и делился впечатлениями о книгах.

— Я не читаю газет, у меня нет телевизора, и радио я тоже не слушаю — объяснила госпожа Лиза, раньше чем Марта успела хоть слово вымолвить — что меня в действительности интересует — так это том, о чем ныне пишут в книгах.

— Ага — вот почему ты вынуждаешь меня читать всевозможную нафталиновую пургу!

— «Ныне» — понятие относительное, я тысячу раз тебе объясняла. Он — улыбнулась старушка Марте — в последнее время стал сам не свой. И пересказывает мне исключительно романы об отношениях.

— Да разве я виноват, что нам такие задают! Кирпичи толщиной с руку, да еще и с ко-мен-та-ри-я-ми! Марта, хоть ты ей скажи.

— Скажи — согласилась госпожа Лиза — скажи, милочка. А точнее — расскажи. Если уж Бенедикта обходят лишь истории о разбитых сердцах.

— Ну ба!.

— Что ты читала в последнее время, милочка?

Марта решила быть вежливой и уважить хозяйку. Откусила от булки с варением — морелевое действительно старушке удавалось. Отпила травяного чая — душистого, терпкого.

— Я — сказала, в итоге — в последнее время читала преимущественно нон-фикшн. Ну, в смысле — не художественную литературу. Это, конечно же, не столь интересно, как «Хмель безумия» или «Отчаянная маркитантка» — Чистюля страдальчески закатил глаза — но попадаются достойные вещи. Благодаря им больше узнаешь о родном крае. Вот, например: оказывается, ваши Рысяны раньше назывались совсем иначе.

Госпожа Лиза подвинула к Марте следующую вазу с варением и поощрительно кивнула:

— Вон оно как! Я уж и не думала, что кто-то помнит. Да, дорогие мои, не Рысяны — Крысяны, конечно же. А пишут ли в твоей книге о том, почему — именно так?

Марта пожала плечами:

— Будто здесь жили чужестранцы, хотя это странно. Владения Великой Императрицы были много севернее, так как бы сюда попали ее подданные?

— А их, милочка моя, сюда отправляли в принудительном порядке — всех тех, кто, в надежде на лучшую судьбу бежал из-под власти Ее Серости. «Дабы трудом прилежным обрели право зваться гражданами славного государства нашего».

— Ба, а почему именно сюда? По-моему, логика как-то не очень.

Старушка аккуратно долила себе чаю, коснулась губами края чашки.

— Логика ему не очень, только послушай! Логика, милый мой, была простой: раньше граница здесь, на юге, проходил не по реке, а севернее. Все эти земли принадлежали псоглавцам. А после очередной освободительной кампании новообращенные — точнее, как они тогда говорили, «вновь возвращенные» земли следовало освоить. Сделать своими. Не местных же здесь оставлять — те жили бы, как и при псоглавцах. И далее бы, ишь, лаяли языком собачьим. А так — привили немного цивилизации этим диким землям.

— Но ритуалы — небрежно заметила Марта — остались теми же.

Старушка опять поднесла чашку ко рту. Марте даже стало интересно: она хоть губы смачивает?

— Ну, милочка — сказала госпожа Лиза — кто же в здравом уме прогонит механика и выключит кинопроектор — если, конечно, хочет, если бы сеанс продолжался? Кто собственноручно пустит на утиль ограду, отделяющую его сад от стада диких коз?

— Структуризация времени и пространства! — выдал вдруг Чистюля — Хочешь сказать, ритуалы — это что-то наподобие этакой вот ограды, только против хаоса и энтропии?

— Ох, родненький! Я и слов таких не знаю! Это все, видимо, из-за того, что не читаю романы о маркитантках.

— Дались вам обоим эти маркитантки! — обиделся Чистюля — Нам, знаешь, не только романы задают. Я, блин, пока готовился к последнему уроку Штоца, такого начитался — он помрачнел и повернулся к Марте — Слушай, выходит, Штоц с его «возрождением давних традиций» пытается сделать — что? Перекроить реальность?

— Я думаю — осторожно ответила Марта — Штоц не глупец. И понимает: чтобы запустить новый фильм вместо старого, надо знать, как устроен проектор.

— Конечно! А, чтобы новый — в смысле, забытый — ритуал сработал, нужные те, кто будет понимать, что и зачем делают!

Госпожа Лиза наблюдала за ними с легкой улыбкой на губах. Как за детьми, что всерьез обсуждают возможность преодоления скорости света.

— Ох, дорогие мои — сказала она наконец — смотрю на вас и не нарадуюсь: как же вы сообразительны. При моих временах лицеисты такими не были, а если и были — считанные единицы. Все вы правильно говорите.

— «Но» — кивнул Чистюля — я же тебя знаю, когда ты так мягко стелешь, обязательно будет какое-то каверзное «но». Ну так давай, пристыди нас.

Старушка опять взяла в руки чашку. И в этот раз не делала вид, а действительно выпила несколько глотков. Потом звякнула донышком по блюдечку и коснулась вышитой салфеткой губ.

— Вы все правильно говорите — повторила она совсем другим, уже серьезным тоном — и забываете об одном. Даже если ленту в проекторе будет менять разбирающийся в этом человек, и даже если будет он делать это очень быстро — все равно на определенное время синемá прервется. И тогда зал погрузится во тьму.

Чистюля подавился куском булки и долго кашлял. Марта причин для паники не видела, тем более, как раз смаковала очередное варение — кажется, кизиловое. Ничуть не хуже морелевого, между прочим.

А потом, когда Чистюля прокашлялся, она уточнила:

— Скажите, госпожа Лиза, что более опасно — смена пленки или фильм, который показывали столько раз, что он уже всем опостылел и потерял смысл? Особенно, если в других кинотеатрах уже давно крутят цифру?

И прибавила, прежде чем старушка успела ответить:

— В конечном итоге, ритуал — это же всегда обновление, так? Возобновление даже. А когда нет кому, и нет чего возобновлять. Зал, так или иначе погрузится в темноту, а стадо диких овец обойдет сгнивший забор или перепрыгнет — и никто уже не изменит пленку, никто не успеет построить новый забор.

— Коз — зачем-то поправил Чистюля — стадо диких коз.

Его бабушка поднялась из-за стола — Марта и не заметила, когда это случилось.

— Очень, очень давно — сказала госпожа Лиза — один человек говорил мне точь-в-точь это же. Он был неплох собой, образованный, смелый. Он точно знал, чего хочет. А когда добился этого — с тех пор, кажется, только то и делал, что пытался исправить сделанное. Потому, дорогие мои, запомните: если вам вдруг покажется, что миру что-то угрожает, и вы точно знаете, как его спасти — возьмитесь за что-то по-настоящему полезное. Посадите цветы под окнами, прибейте скворечник, помойте пол. Наведайтесь ко мне, в конце концов — я всегда буду рада вас видеть.

Чистюля тоже поднялся.

— Ба, ты прости, что мы тебя заговорили, ты же, вероятно, устала. Да и нам с Мартой надо возвращаться, пока еще ходят маршрутки. Ты только зови, как вдруг что — ну, с крапивой надо будет помочь, например.

Госпожа Лиза покивала. Она действительно имела не слишком обнадеживающий вид. И эти ее пузыри на руках, сейчас они казались больше и, наверное, дико зудели.

Поэтому Марта почувствовала себя последней сволочью, когда стала перед госпожой Лизой и заявила:

— Никому не нужен чистый пол, если прямо на ваш дом двигают скорострельные пушки. Все это самообман. Простите, госпожа Лиза, что я так говорю, но… Однажды вы допустили ошибки — и из-за этого думаете, что избрали ошибочный путь. Что, типа, не надо ничего изменять, а иначе будет еще хуже. Поэтому вы сидите в Рясянах, пытаетесь как-то искупить свою вину. Умничаете о молодости и мудрости. Знаете, если мудрость — это ничего не делать и всего бояться, имела я ввиду такую мудрость! И еще — добавила она, стряхивая с плеча руку Чистюли — еще одно: я считаю, молодая фрейлина по-настоящему любила — и потому пыталась вернуть благосклонность того офицера. Не ее вина, что он ее обманул. Единственная ее ошибка — путь, который она избрала.

Марту несло, она и сама не до конца осознавала, о чем говорит. Это приходило откуда-то извне, вливалось в нее, словно молоко в кувшин. Горечь. Отчаяние. Непроглядная надежда. Искушение воспользоваться теми знаниями, которые она получила, когда училась в закрытой Академии. И теми, которые стали ее частью до Академии — после того, как обычная дочка полицмейстера была избрана Королевой Лесов и Полей.

Противоречивые желания сошлись в ней. Забыть запах кожаных сидений в черном лимузине. Еще раз услышать шорох, с каким расстегивался его френч. Стереть снисходительную ухмылку с его уст. Почувствовать тепло его ладоней.

Забыть те шесть месяцев. Вернуть и продлить их.

Вырвать свое сердце. Вырвать его сердце.

И растоптать. Чтобы — вопил от ужаса, от раскаяния, от боли, от проклятой жуткой боли, какой не притупить ни морфином, ни «звездной пылью» — ничем, ничем!

Она знала, что есть тип заклятий, запрещенных к изучению. Заклятия, использующие силу драконьих костей. Использующие ненависть, которой пропитаны кости.

Но иногда у человека просто не остается иного выхода. Просто не остается!

Она знала, что порошком из костей, которым торгуют в нижних рядах Канатного рынка, можно лишь травить клопов и вшей, даже хороший мутабор из него не сделать. Она знала, что ей нужна по-настоящему большая кость. И относительно свежая.

И она знала, где искать. Оставалось добыть инструмент, с помощью которого это можно будет сделать.

Кости дракона — наподобие акул. Что бы акула всплыла с глубин, достаточно капли крови. Чтобы на поверхность вынырнула большая кость, будет нужно немногим больше.

Убить живого человека она бы не смогла. Поэтому избрала обходной путь. Для которого достаточно казнить какую-то уличную шавку.

Остальное ей удалось добыть легко.

Магнит. Сера. Сок белой ивы. Сульфат железа. Порошок солнечного камня. Семенная жидкость девственника. Мандрагора.

Был, ясное дело, еще один ингредиент — важнейший, ключевой. Родилась бы она несколькими годами ранее или позже, добыть его было крайне сложно. Но ей повезло. Генерал Нусскнакер (тогда еще — не Старший), вернувшись из Первой крысиной, поднял восстание. Вместо замороженной сыворотки она смогла использовать живую…

— Прочь отсюда!

Она отшатнулась, Марта отшатнулась.

Госпожа Лиза стояла рядом с ней, занеся руку для следующей пощечины. Только тогда Марта почувствовала, как пылает щека.

А потом заметила, что между ними стоит побледневший Чистюля.

— Не смей! — кричал он — Не трогай ее! Я знаю, что ты можешь… всякое! Но ее трогать не смей, слышишь! Не смей… ты! ведьма!

Марта моргнула, облизала пересохшие губы. И только потом поняла, что Чистюля обращается не к ней, а к своей прабабке.

Разлилась тишина, сухая и неживая. Где-то на другом краю земли, за окном, бил крыльями и метался по двору черный петух с желтым глазом.

— Выйди — сказала наконец старуха — Выйди и подожди нас снаружи.

Бен открыл было рот, но она повторила:

— Выйди. Ничего с твоей драгоценной Мартой не случится. Даю слово. Слово ведьмы.

Он как-то сразу поник, сгорбился. Оглянулся на Марту, она кивнула ему — а что еще оставалось, не обнимать же его, защитника и спасителя. В смысле — не прямо сейчас, когда стоит и таращится на вас женщина, в чьи самые сокровенные воспоминания ты только что заглянула.

Чистюля вышел.

— А теперь садись, слушай и запоминай — госпожа Лиза опять имела вид хрупкой, измотанной старушки — во второй раз повторять не буду. Никогда больше не смей в меня заглядывать. Вообще лучше бы тебе, девочка, ни в кого и никогда не заглядывать — это может иметь последствия. Но всматриваться в другую ведьму — безумие. Это, к твоему сведению, действует в обе стороны.

Госпожа Лиза подошла к стенке, сняла фотоснимок, на котором стояла рядом с лимузином, обернулась и бросила в печь. Полминуты смотрела на то, как расходится трещинами стекло, как чернеет снимок в рамке.

— Нет — возразила вдруг самой себе — ты не смогла бы зайти через него. Силы в тебе достаточно, да только ты еще слишком мало знаешь и умеешь. Было что-то еще…

Взгляд старушки метнулся к сумке, которую Марта положила под вешалкой.

— Так что ты читала в последнее время, милочка? Какой именно нон-фикшн?

Марта хотела пошевелиться, но не смогла двинуть ни рукой, ни ногой. От неожиданности она остолбенела, ей понадобилось некоторое время, чтобы опомниться и сбросить оцепенение.

Госпожа Лиза уже успела открыть сумку и вынуть «Магию, колдовство и беседы с умершими в античности».

— Мне следовало догадаться. Я наложила заклятие на Трюцшлера-старшего, чтобы и мысль не было продать. Я просила Дороту ни за что не рассказывать мне, где та спрячет книгу. И я не подумала о Бенедикте, ему тогда и было всего ничего. Вот книга и сработала как канал — книга, а не снимок.

Она посмотрела на Марту, которая наконец сумела-таки подняться.

— Сильная девочка. Сколько ты успела прочитать? Впрочем, не имеет значения. Зачем ты принесла ее с собой? О чем еще хотела спросить?

— Там не хватает страниц — выжала из себя Марта. Она чувствовала себя так, будто приходится двигаться в глубокой, мутной воде — А мне… понимаете, мне очень нужно вызывать кости. Для этого я хотела создать гомункулуса… ну, вы же понимаете, правда? Не надо убивать, пусть лишь кричит, он же маленький, его легко напугать. Мне лишь найти кости! А за ним я бы присматривала, кормила, ему было бы хорошо, честное слово!

Старушка слушала ее с невнимательным выражением на лице. В ладонях, покрытых пузырями, она держала книгу, напечатанную более века назад. Книгу, с пометками «только для учебных учреждений Его Змеиного Величества» и «все экземпляры пронумерованы, подделка, копирование и искажение караются уничтожением всего рода, до третьего колена».

Марта провела над этим учебником не одну бессонную ночь — потому, что с тем количеством домашки, которую задавали, у нее другого времени на изучение не оставалось! Она, конечно, делала выписки. И конечно, пыталась очень осторожно — через пустые аккаунты в гейм клубе — погуглить отсутствующие страницы или полную pdf-копию. Все зря.

Спрашивать об этом у прабабки Чистюли она собиралась лишь в крайнем случае; сюда же ехала прежде всего ради того, чтобы получить саженец эсперидовки. Ну и ради возможности расспросить о прошлом Крысян, чтобы выяснить, где могут лежать кости.

— Тебе не нужно их искать — сказала госпожа Лиза — нет потребности искать то, что лежит у тебя под носом. Но если хочешь — она улыбнулась — я, конечно, помогу.

Старушка пошла мимо Марты, к печи. Но Марта оказалась более ловкой. Ухватилась за книгу, одним рывком выхватила из рук.

— Ну-ну, что это ты вздумала, милочка моя. Решила, что я хочу ее сжечь? Оставь, даже если бы я и хотела — не смогла бы. Такие книги в огне не сгорают. Чтобы уничтожить даже те несколько страниц мне, знаешь, пришлось проявить довольно большую изобретательность. Но теперь… — она опять улыбнулась — Теперь, если хочешь, я упрощу тебе жизнь. Держи-ка, спрячь книгу как можно дальше. И это тоже возьми. Да не бойся, после всего произошедшего, милочка, тебе ли меня пугаться?

Марта зажала книгу под мышкой и осторожно взяла стеклянную банку с самодельной нашлепкой.

— Это — обещанный джем из эсперидовки. А здесь… подожди-ка… — госпожа Лиза выдвинула ящик буфета — Ага, вот — флакончик с чернилами спрута. Да-да, настоящими.

Она сложила ладони челноком, что-то пошептала в них, протянула флакончик Марте.

— Гусиное перо раздобудешь сама, лучше всего покупать в среду утром, когда луна в первой четверти — и, чтобы гусыня была белой, без единого пятнышка. Вклеишь пустые страницы, макнешь перо и напишешь на чистой странице фразу, которой заканчивается предыдущая. А потом — главное не отводи перо от бумаги.

Старая ведьма похлопала Марту по плечу и подтолкнула к выходу:

— Ну, иди, же, Бенедикт, видимо, уж крайне зол. И учти, девочка: это твой выбор и твое решение. Захотела — имеешь.

— Благодарю — сказала ей Марта — Вы простите, если я… ну… перегнула палку.

Госпожа Лиза засмеялась:

— Что ты, милочка! Что ты! Очень прошу запомнить: если осмелилась повысить голос на ведьму, не проси прощения. Никогда не проси прощения.

Глава 11. Досмотр на дорогах

— А что это было? — спросил Чистюля — Яд или что? И зачем ты ее вылила? Блин, ты посмотри, как трава скорчилась! Еще и светится в темноте!

— Это были чернила спрута.

— Да брось, думаешь, я поверю, что. Что, правда? Ты сдурела, Баумгертнер?!

— Маршрутка вон выруливает, давай, маши, а то провороним — придется до самого города пешком идти.

— Нет, подожди, у тебя и правда крыша поехала? Или тебя прабабка того, колданула слегка? Ты представляешь, за сколько их можно было продать?!

Марта, если честно, представляла очень приблизительно. Порядок цен, не более. Почти всех спрутов истребили еще в прошлом веке, а которых не истребили, те, согласно международным конвенциям, попали под защиту, были внесены в Красную книгу и теперь находились под суровым учетом: радиомаячки, компьютерный мониторинг каждой особи, она в прошлом году как раз фильм смотрела по «Вайльд пленет», интересный. Чернила спрута можно было добывать лишь раз в году, провоцируя живых особей — ну и, ясно, это было лишь бледное подобие тех, настоящих, которые получали от умирающих спрутов.

А теперь, детки, внимание, вопрос: с чего бы это вдруг доброй бабушке-ведьме одаривать Марту таким-вот раритетом? Чтобы и обновила страницы, которые сама же бабушка в свое время «с довольно большой изобретательностью» и уничтожила? Конечно, для чего же еще!

Проще заговорить эти чернила, чтобы, например, растеклись и замазали всю книгу, от и до. Или еще какую подлость измыслить.

Рисковать Марта не собиралась, нет!

В маршрутке народа было битком набито, пришлось стоять. Чистюля, который молчал весь то время, пока они шли к остановке, вдруг ожил.

— Слушай — сказал — хрен с ними, с чернилами. Вылила и вылила, твое дело. Я о другом хотел. Ты вдумайся. Если она права, вся эта история из Штоцем… ну, тогда, выходит, все не так просто…

— Бен — вздохнула Марта — Это же Штоц. У него никогда не бывает «так просто». Но… не знаю. Он сильно изменился после того, как вернулся. Даже раньше, видимо. Уроки эти — ну ладно, он что-то замыслил, например — обновить, оживить какой-то ритуал. Допустим. Вычитал в давних книгах, узнал от умирающего соседа-ветерана… несущественно. И не нашел он, допустим, лучшего способа — решил впарить все это нам — Она пожала плечами — И на здоровье. Пусть себе пытается. Мне даже, вообрази, не очень и интересно, зачем ему все это нужно. Если Штоц поможет отцу… какая мне разница, что он там планирует и в чем участвует?

— Так ты ему не доверяешь? Или доверяешь?

Марта едва сдержалась, чтобы опять не вздохнуть.

— А ты — сказала она — прабабке доверяешь?

— Но при чем тут?

— При том! Это в детском садике на представлении тебе показывают серого волка, и ты точно знаешь: он страшен, и поросят съел, и вообще негативный персонаж, никакой ему пощады… хотя нет, о негативном — это уже позже втирают. А в жизни… прабабка у тебя стремная, согласись. Но ты ее любишь. Нет, даже не пытайся. Любишь-любишь. Точно уж побольше отца.

И больше матери, конечно — но Марта такое ему бы никогда не сказала.

— И вот — тихо добавила она — любить ты ее любишь, но сегодня взял и поднял на нее голос. Даже ведьмой назвал. Кстати, благодарю тебя за это, Бен. Правда, это было очень… круто, да.

Он покраснел, это было заметно даже в полутьме салона. Явно собирался отрицать, но — следует отдать ему должное — сам себя стопанул и вместо этого спросил:

— Слушай, если уж тему подняли. Что она там тебе такого наговорила? Знаю я ее приемчики: сходи туда, сходи за этим — и пока ты добросовестно заботился о беспомощной пенсионерке, смотришь: она тебе уже и рубашку заштопала, и свежих ягод в корзинке принесла.

— Мог бы предупредить, я бы другие джинсы надела, там как раз шов расходится. Ой, ну и что, не смотри ты так! Поговорили… о разном. О книге, например, как я и собиралась. Я, кстати, наивная: поверила, что она и правда бесхозная у вас лежала.

Чистюля покраснел еще сильнее, но никак не прокомментировал. Молчал и терпеливо ожидал продолжения.

— К слову — вспомнила Марта — о том, что она мне еще говорила: ты же в Рысяны раньше часто ездил, да? Были там какие-то… пустыри, например? Такие, чтобы ни одна живность на них не водилась.

— Это в Рясянах то? — хохотнул Чистюля — Да полно! Погоди, хочешь сказать, где-то там могут… Ну так, поле же рядом было, и если мы нашли там челю…

Марта наступила ему на ногу. Не сильно, но решительно.

Бен намек понял и заткнул пасть.

Они помолчали. На заднем сидении дядя с общипанной бородкой лгал по телефону жене, что уже въехали в город, две девахи обсуждали прическу какой-то синьорины Лили; просто под ними сидел, прижавшись виском к стеклу, лысеющий человечек, делая вид, что спит, но аккуратно отворачивал голову каждый раз, когда маршрутку трясло на выбоинах. Впереди три старых бабы обсуждали последние новости, одна заявляла, что ее племянница лично знает женщину, которая видела покойного господина Румпельштильцхена буквально на днях, ну максимум — неделю назад, поэтому, не о чем беспокоиться, вся эта история со смертью — для наших заморских врагов, чтобы усыпить бдительность.

Никто не слушал, о чем трепались Марта с Чистюлей. Или, подумала она, делал вид, что не слушает.

— Только не говори — мрачно прошептал Бен — не говори, что ты решила влезть во все это дерьмо по второму кругу. Едва же избавилась от предыдущих ко… кхе… кошек.

— Я похожа на дурочку? — разговор сворачивал совсем не туда, куда бы ей хотелось. Сама, вообще-то, виновата (и на дурочку еще и как похожая!): на фига было Чистюлю о таком расспрашивать? — Это для одного проекта.

— Для Вегнера? — еще больше помрачнел Бен. Смотрел на нее с осуждением, Марта вспомнила его «посидим пару минут, поговорим» и почувствовала, что опять неистовствует от злости. Умеют же люди забить себе голову невесть чем!

— Вообще-то для Штоца — сказала она небрежно — А чем тебе Вегнер не угодил? Ну, если это не большая тайна, конечно.

Чистюля переступил с ноги на ногу, вздохнул долго и протяжно. И как, удивилась Марта, в человеке столько умещается воздуха?

— Не большая — сказал Чистюля — Тут такое дело. Словом. Понимаешь. Я…

Но не тут-то было — сегодня был явно не его день. Как раз в это мгновение маршрутка, которая постепенно сбрасывала скорость, взвизгнула тормозами и остановилась.

— Чтобы тебя — безразлично выругался водитель — к праздникам, или что? Или зарплату им сократили?

Марта пригнулась, глянула: трасса перед ними была забита машинами, двигались медленно, на встречной полосе — почти пустой — немного дальше стояли красно-белые секции и несколько «барсуков». Егери ходили с огнивыми собаками вдоль машин, требовали документы, о чем-то спрашивали у водителей. Нескольких заставили выйти, собаки запрыгивали прямо на сидения, совали слюнявые морды в бардачки.

— Это с вечера так — сказал дед с вислыми усами. Он сидел сразу за водителем, морщинистые, рельефные ладони сложил на металлической трости, и время от времени громко совал туда-сюда правой ступней — Поставили ограду, шмонают всех. А спросишь — вежливо так жабьи дети отвечают: не имеем права разглашать.

Вся маршрутка немедленно взялась обсуждать, что и во имя чего творится то, что творится — и одни, понятное дело, возмущались, а другие, конечно, оправдывали, потому что если поставлена ограда, значит, не просто так, значит, с определенной целью — и почему же сразу во вред, откуда у нас такое пренебрежение к собственным егерям, которые, к слову, рискуют здоровьем, а иногда и жизнью, дабы охранять и уберечь нас, простых граждан.

Марта с Чистюлей переглянулись и дружно сделали гримасу. Так слушаешь телик и думаешь, что весь этот флуд только там и существует. А потом выходишь из дома — и бац, получи и распишись, милая моя!

Очередь продвигалась медленно — очень медленно — и кое-кто уже начал требовать, чтобы выпустили, ему быстрее пешком. Водитель двери открыл, но предупредил, что назад не пустит.

Но ему пришлось.

— Всех загоняют назад — сообщил ему дед с вислыми усами — Злые же, ты посмотри! Что-то у них сегодня пошло не так.

— Что хоть ищут? — спросили из задних сидений.

Молодой егерь заглянул в салону, скользнул взглядом по лицам так, словно осматривал склад бракованных манекенов.

— Приготовьте к досмотру личные вещи. И документы.

Со всех сторон зазвучали вопросы, но егерь просто вышел, ни слова больше не сказал.

— Ну класс — заявил Чистюля — пусть живет всемирная паранойя. Знаешь, одно радует: что мы с тобой ничего такого не везем. Марта?

— Просто стой, и говори со мной о чем угодно — тихо попросила она — только не ори и не привлекай лишнего внимания, ладно?

— Да что случилось? Все, все, понял, молчу, в смысле — как раз не молчу, а наоборот, о чем бы ты хотела, а, так, ну, пусть будет о, например, маркитанток, я тут читал…

Марта перехватила сумку удобнее и, развернув так, чтобы те, кто сидел, не видели, расстегнула. А сама рассуждала: если будут обыскивать с собаками, те книгу наверняка учуют. Поэтому выбросить на пол не вариант. А если, например, немного задержаться, пока все будут проталкиваться к выходу, и толкнуть за спинки задних сидений — может сработать. Оттуда сильно воняет бензином, именно то, что нужно.

Она уже развернулась так вполоборота, чтобы не мешать выбираться остальным, как тут в салон поднялись двое егерей, один держал на поводке огнивую собаку, второй приказал водителю показать документы, а пассажирам выйти и стать у обочины, с вещами.

— …и я, видишь, подумал — Чистюля запнулся и толкнул Марту локтем — Ого, это твой знакомый егерь?

— Заткни глотку — попросила Марта — Просто, блин, молчи.

— То «говори о чем угодно», то «заткни глотку» — женская логика, умом не постигнуть!

Выжил Чистюля лишь по недоразумению. Тетка, которая стояла сразу за ними и пахла так, словно недавно осуществила вооруженное нападение на парфюмерную лавку, толкнула Бена в спину и попросила не задерживать, кое-кто, между прочим, спешит.

Будара — конечно, кто же еще! — в это мгновение изучал документы водителя, а его напарник, бородач с волнистым шрамом под ухом, ходил вдоль строя пассажиров. Огнивый собака шел тяжко, было видно что устал; носом тыкался в сумки и рюкзаки. Только раз глухо зарычал. Напарник Будары попросил старика с вислыми усами показать, что в пакете. В пакете оказались удобрения, похоже, с примесью порошка из драконьих костей — деда отвели в сторону и еще один егерь, со стеклышками и тоненькими усиками, взял составлять протокол.

Собака тем временем обнюхала Чистюлю и подошла к Марте. Марта держала сумку перед собой, рассуждая: если типа неосторожно открыть, чтобы все содержимое высыпалось как можно ближе к канаве и кустам — есть шанс, что книга выпадет и потеряется в траве? А когда поймают — тогда убегать? Шантажировать Будару?

Собака ткнулся носом в руки Марты, тот оказался холодным и влажным, молодцы, подумала Марта, о хоть о собаках заботятся, тьфу, что за мысли лезут в голову, давай, дорогой, понюхал и будет, иди себе дальше, ты устал, лапы болят, жрать хочется (мне, кстати, тоже), хозяева ищут невесть что, иди, иди, что бы там они не искали, здесь этого нет.

Собака вздохнула, протяжно, с вкусом зевнула, посмотрела на Марту почти с человеческим осуждением и пошла дальше.

Но егерь-бородач идти дальше не собирался. Он отдал команду «Сидеть»! и вернулся к Марте:

— Сумку открой. Что там у тебя?

— Да ничего особенного — бодро сказала Марта — учебники, конспекты. Бутерброды, простите, доела.

— В чем вообще проблема? — вмешался Чистюля — Мы ничего не нарушали!

Говорил он таким тоном, что если бы даже Марта была самым ленивым и самым доверчивым егерем в мире — явно заподозрила бы неладное. И потом будет обижаться, я хотел как лучше, вот и все.

Она увидела, как поворачивается к ним Будара, дает знак коллеге со стеклышками заканчивать самому, идет вразвалку и что-то говорит по рации.

— Открывай — повторил этот, с собакой — у нас мало времени.

Марта решила, что лучше разобраться со всем сейчас, до прихода Будары. Раскрыла сумку, вытянула первый-попавшийся учебник. Потом второй, третий, конспект по физике — протянула кипу егерю:

— Подержите? А то у меня рук не хватает.

Тот даже не шелохнулся.

— В чем это они у тебя?

Марта присмотрелась. Корешки учебников и один край конспекта были чем-то притрушены, словно белой пылью.

Она ткнула все эти хранилища знаний Чистюле, выгребла из сумки остальные конспекты. На них пыли было еще больше, в некоторых местах она начала темнеть и стала липкой.

«Если — вспомнила Марта — ты осмелилась повысить голос на ведьму» …

Она вынула «Магию, колдовство и беседы с умершими в античности». Собака, увидев книгу, громко отрывисто гавкнул, егерь охнул. Остальные пассажиры перешептывались, многие вытянули мобилки и снимали на видео.

Вся книга была покрыта черными прожилками — словно затянутая плющом надгробная плита. Прожилки разветвлялись, тончали ближе к краям, а ствол — если, конечно, это был ствол — выползал откуда-то из-под корешка. И не исключено, что раньше был матерчатой закладкой.

В центре — там, где ранее виднелось заглавие — темнел отпечаток ладони, края его были размыты и с каждой секундой это пятно разрасталось, поглощая прожилки и остальные буквы.

— Марта? — спросил, подходя к ним, Будара. Он немного запыхался, на лбу у него выступил пот — Что здесь происходит? А вы, Кюхнау — почему позволили, чтобы девочка держала в руках… то, что она держит.

— Я… — Бородач откашлялся.

— Молчите! Марта, да брось же ты наконец это дерьмо!

Тут стоило ответить как-то вызывающе и независимое. Попросить, чтобы господин егерь не фамильярничал, не ругался и вообще перестал командовать — она, между прочим, не его подчиненная.

Это вообще крайне странный феномен: сколько остроумных высказываний приходит в голову человеку, который держит в руках вот буквально какое-то дерьмище. Книга теперь была черной вся, от края до края — черной, и бугорчатой, и липкой, и пахла сырым погребом. Марта решила, что пора сломать шаблон: взять и молча сделать, что советуют.

Она отшвырнула книгу. Та перевернулась в воздухе, переплет разошелся на корешке — как будто там была резаная рана — и наружу вырвалась струйка пыли, за ней еще одна, гуще и плотнее первой. Это было похоже на то, как выплескивается кровь — хотя, ясное дело, откуда Марте знать, как она там выплескивается в действительности, видела только в фильмах, а кто верит фильмам?!.

Когда книга — или то, во что она превратилась — наконец, шлепнулась, вверх выстрелил наивысший, самый щедрый фонтан то ли из пыли, то ли из спор — и потом переплет сморщился как-бы резиновой оболочкой, из которой выпустили воздух.

— Да заткнись ты! — рявкнул бородач Кюхнау на огнивого собаку. Марта только сейчас поняла, что тот все это время лаял и рвался с поводка — Заткни пасть, я сказал! — он вернулся к Бударе — Это что, бля, съемки гребаного «Мозгоеда-три»? Вы знаете, кто она такая, Будара? Откуда у нее в сумке… бля, я не знаю, что это.

— Марта, где ты нашла эту книгу? — спросил Будара.

Она даже оторопела: так откровенно ей подыгрывать и намекать.

Чистюля где-то за плечом вздохнул громче и, кажется, собирался чистосердечно во всем сознаться, потому Марта решила не тянуть.

— Да где — сказала — на остановке. Вон Бенедикт свидетель. Лежала прямо на лавочке, рядом никого не было. Не знаю, как вы, а я считаю, что нельзя бросать книги где попало, они на такое, ну, типа не заслуживают — она посмотрела на то, что осталось от «Магии, колдовства и др.», и добавила — по крайней мере, обычно не заслуживают.

— И где же эта остановка? — прищурился Кюхнау — И что вы вообще делали за городом, вы же из Ортынска?

— Мы наведывались к моей прабабке — не выдержал Чистюля — А остановка — ну где, на конечной, неподалеку от нового памятника господину Киновари.

Егери переглянулись. Будара кивнул.

— Давайте, Кюхнау, заканчивайте с остальными, а я допрошу детей. Потом доложим, а там пусть наверху решают, в любом случае — это не наши хлопоты.

— Но как их отпустили? Учитывая, что был приказ в первую очередь обращать внимание на выезжающих.

— Идите, Кюхнау! — Будара повысил голос почти незаметно, однако бородач наконец прислушивался и осознал. Он свистнул собаке и пошел дальше вдоль ряда.

— Так — сказал Будара, отводя Марту с Чистюлей в сторону — не буду даже спрашивать, что все это должно означать. Книга и книга, на остановке, значит, на остановке. Надеюсь, вам хватит ума держать язык за зубами.

Бен хотел было возмутиться, но Будара на него даже не посмотрел. Он вытянул блокнот, отбросил несколько верхних листков, щелкнул ручкой.

— Марта — сказал — надо поговорить. Твой молодой мужчина…

— Он не мой молодой мужчина!

— Я не ее молодой…

— Неважно. Позаботься пока что об учебниках, сложи все назад, а мы перекинемся словцом.

— Иди — попросила Марта — Он меня не съест.

Чистюля — о чудо из чудес! — молча покорился.

— Теперь — кашлянул Будара — никаких вопросов и возражений, пожалуйста. Слушай молча, я буду делать вид, что пишу. Сейчас Кюхнау закончит с осмотром, сядете в маршрутку — возвращайтесь в город и сразу домой. Сегодня на улицах вам ничего делать. И друзьям-приятелям своим передайте, по интернету или как там у вас заведено.

Он говорил четко и торопливо, смотрел чаще в блокнот, хотя несколько раз поднял глаза на Марту — убеждался, слышит, и понимает ли.

— И вот еще — прибавил Будара. Он выудил из кармана платочек, вытер лоб, промокнув подбородок — Личная просьба. Это по поводу одного из ваших учителей. По поводу господина Людвига Штоца. Пауль очень его любит… как и тебя… поэтому я хочу помочь…

— А с ним что не так?

— Можешь с ним связаться? Завтра, а лучше сегодня. Пусть уедет из города. И пусть не затягивает с этим.

— Да что происходит?!

Но Будара закрыл блокнот, махнул ей, мол, давай в маршрутку, и просто пошел дальше, к своим коллегам, которые как раз потрошили несколько фур и автобусов с надписями «УДИВИТЕЛЬНЫЙ КАРАВАН СКАЗОК».

— Чего он хотел? — спросил Чистюля, когда все загрузились, и водитель рванул с места — Кто он вообще такой?

— Не имеет значения — отмахнулась Марта. Она думала о Бударе и Штоце: если Штоц работал на егерей, почему его предупреждают не напрямую, а через Марту? И главное — о чем предупреждают?

— О нет. Только не говори, что это правда — Чистюля иногда напоминал ей бультерьера. Если уцепится во что-то — то намертво — Только не говори, что ты с ними сотрудничаешь!

Тут уже Марта обиделась:

— Шизанулся что ли?! Это же каким же надо быть тупорылым, чтобы работать на егерей!

Бен покраснел и отвел взгляд: понял наконец, идиотище, что именно ляпнул.

— Блин, прости, я просто… Да в задницу! Это не день, а динамит какой-то: сначала ваши разборки с прабабкой, теперь вся эта фигня с книгой. Слушай, это что же, выходит, она пыталась таким образом тебя… убить? Наложила проклятие на книгу, чтобы… Вот же!

Марта не выдержала и засмеялась:

— Неплохая у тебя фантазия!

— А что?

— Да не собирался меня никто убивать? Да и чем? Пылью, в которую превратилась книга? Это так, шутка для своих. Не обращай внимания.

А сама подумала: ну да, если уж повысила голос на ведьму, не извиняйся, смысла нет, счет тебе рано или поздно пришлют.

А еще Марта вспомнила о Пауле, и ей стало стыдно: ребенок звонил по телефону тебе в субботу, сейчас среда, а ты, эгоистка-склеротичка, просто взяла и обо всем забыла. Он хотел показать тебе какой-то рисунок, но не послал — почему? Что в том рисунке было такого? Пауль же больше недели сдерживался, не рисовал ничего, кроме обычных карикатур. То, что у него опять проявился дар, наверное, ребенка напугало, неужели так сложно было найти несколько минут и перезвонить?

Марта накрутила себя хорошо: на тот момент, когда приехала домой, уже готова была все бросить и ехать на Трех Голов. Останавливали только позднее время и предупреждения Будары-старшего.

Словом, Марта бросила в группу сообщение о том, которое есть инфа: на улицу лучше носа не показывать, может быть какая-то лажа. Подробностей не знаю, но, народ, примите к сведению.

Потом для очистки совести запустила поиск по всем папкам в почтовом ящике. И — аж вдруг! — нашла то письмо от Пауля. Просто оно попало в спам: текста в нем не было, одно вложение и название «Рисунок» — вот спаморезка и сработала.

Марта загрузила вложение, открыла — и громко, с вкусом сказала в никуда:

— Твою ж!..

Этот рисунок Пауль сделал просто на учебнике. Раскрыл форзац и нарисовал.

Даже разворота ему не хватило, влезли два вагона, а было их, конечно, намного больше. Поезд ехал, на переднем плане стояли несколько сосен, закрывая часть окон, но в просвет между стволами как раз попало одно, легло на изгиб форзаца.

В окне видно было фигуры мужчины и женщины — они сидели, взявшись за руки, и смотрели перед собой. За силуэтами, да еще и на некачественной фотографии рисунка, мало что поймешь, но Марте показалось: лица у них напряжены, взгляды тревожны.

Хотя, может, художник ничего такого не имел в виду. Просто она себе надумала. Мол, если у Дрона, который стоит у самого окна, взгляд тревожный, то и у них также.

А у Дрона. Дрон, если честно, даже сник с лица. Видимо, он очень не любил свою троюродную тетку.

Если семья действительно ехала к ней.

Потому что если к ней — абсолютно непонятно, что при этом делал в вагоне господин Людвиг Штоц.

Пауль изобразил его за спиной Дрона. Штоц стоял в тени, Марта видела лишь его взгляд: хмурый, зловещий. И ладонь Штоца абсолютно недвусмысленно лежала на рукоятке то ли меча, то ли шпаги.

Следовательно, он силой заставил их уехать из города?

А может — просто взял и убил?

Дикая мысль, но почему-то сейчас Марте она показалась полностью достоверной.

Штоц? — Да, Штоц.

Тот же? — А который «тот»? Что ты знала о нем? Что мы все знали о нем?

Он лгал нам. Он воспользовался нашим доверием. Откуда-то ему известно огромное количество странных вещей. Кажется, он собирается возродить старые ритуалы.

А ты, наивная дурында, считала его честным, искренним, верила, будто он любит детей, с которыми работает. А может, дети ему нужны, потому что они легче поддаются влиянию?

Марта вспомнила, как Чистюля спрашивал сегодня в маршрутке: «Ты веришь ему»? — и позавидовала: мне бы такое простосердечие! Веришь кому-то или не веришь — и все, вопрос решен.

Конечно, я не верю Штоцу. Здесь и говорить не о чем!

Но вопрос в другом: готова ли я рискнуть и воспользоваться его помощью — даже если окажется, что цена этой помощи слишком высока.

И где вообще предел, который отделяет «слишком» от «не слишком»? Где черта, за которой ты уже не просто используешь какое-то мутное лицо во имя достойной цели, но — помогаешь этому лицу, а значит — творишь паскудства и предаешь своих?

Несколько часов назад она знала ответ. Теперь… теперь — уже ни в чем не была уверена.

Чтобы отвлечься, Марта решила разобраться с сумкой. Вытянула учебники, протерла их, бросила сумку в стиралку, засыпала порошок, включила. Все делала машинально. Думала о разных бессмыслицах — например, о том, как быть с варением из эсперидовки. Отдать стеклянную банку отцу? Не рисковать и выбросить на фиг?

Элиза несколько раз заглянула: спросила, будет ли ужинать (уже поужинала, а вот и нет, от чая не откажусь), и принесла чашку (благодарю (черт, забыла сказать, чтобы не клала сахар), очень вкусно, да). Потом Элиза пошла к себе, видимо читать, немного погодя щелкнул выключатель.

Марта пила чай, лениво листала новости и думала, как бы заставить себя делать уроки. За последние несколько дней она их колоссально запустила; конечно, на нее сразу много чего свалилось, только кого это волнует? «Баумгертнер, почему ты не приготовила алгебру»? — «Мы ездили вчера к одной ведьме в Рысяны — Крысяны посоветоваться относительно моего неживого отца, ну и потом нас задержали егеря, а одна моя книга превратилась в порох — вот, собственно, почему». — «Тогда, понятное дело, другое дело, почему же ты сразу не сказала! В следующий раз сдашь. Если, конечно, тебя не похитят Великие Канализаторы».

Она почувствовала, что начинает засыпать, сказала себе: забей, один раз в жизни придешь без домашки, зато выспишься, раздевайся и ложись — но тут раздался звонок, кто бы это мог быть, и в девять вечера, неужели Будара, жирный придурок, приперся, чтобы что — Элизе мозги компостировать — или, может, мне? — сейчас я ему выскажу, сейчас он у меня…

Но это был не Будара. Это был отец.

— Привет — сказал он — Ты не звонила по телефону, и я решил, что просто приеду. Ты готова?

— В смысле? — зевнула Марта — К чему готова?

— Ты хотела, чтобы мы сходили к твоему Штоца. Я приехал. Пошли?

Глава 12. Три договора по цене одного

— Скажи, чтобы ты сделал, если бы удалось все… вернуть? Все переиграть, отмотать назад — понимаешь?

Штоц жил за три квартала от их дома — проще было дойти пешком, чем ожидать маршрутки. К тому же, отец теперь не очень любил ездить транспортом. Да и людей он, в принципе, не очень теперь любил.

— Переиграть? — уточнил он — Что ты имеешь в виду?

Марта промолчала — оглянулась, чтобы удостовериться, не показалось ли ей. Они шли дворами, уже минуты три, а то и дольше, вроде бы за ними двигали трое парней. Лиц она не видела — да и вообще не была уверена, что это именно парни, а не, например, взрослые женщины. В руках каждый держал по палке.

Марта вспомнила предупреждение Будары («сегодня на улицах вам ничего делать»), но тут-таки сказала себе: это разве предупреждение? Ни одной конкретики, ни одного факта. И кстати, он же хотел, чтобы я передала его слова Штоцу — так вот, пожалуйста, буду передавать. Зачем ожидать до завтра, если время аж так поджимает?

— Марта?

— Что? А, да. Переиграть — ну, в том смысле, что… если бы у тебя вдруг появилась возможность стать таким, каким ты был до всего этого. До того, как поехал за реку. Понимаешь?

Отец шагал рядом — как бы и не слишком быстро, но Марте приходилось поддерживать неслабый темп, чтобы не отстать. При этом вид имел такой, как будто вообще не устает, не даже запыхался.

Хотя, сказала она себе, с чего бы это — в мертвых дух не забивает, дурында.

По правде говоря, на эту авантюру Марта согласилась не вопреки Бударе с его предупреждениями. И тем более не для того, чтобы предупредить Штоца.

Просто — бессмысленно как-то выходило: столько дней докучала отцу, а когда он сам вспомнил и пришел — взять и все отменить.

В придачу она хотела раз и навсегда разобраться с этими загадками вокруг Штоца. Вряд ли будет лучшая возможность откровенно спросить: господин учитель, что вы сделали с Дроном и его семьей? И не пытайтесь пудрить мне мозги, мы с Паулем давно обо всем в курсе.

Пусть бы что он там знал, хоть бы кем был в действительности — он не осмелится угрожать Марте при отце.

А вот торговаться — почему бы и нет?

Ну же, пусть что-то предложит — а мы поразмышляем, взвесим…

Здесь она поняла, о чем думает — и похолодела: ты это всерьез, Баумгертнер? Штоц, может, убил Дрона с его родителями, а ты готова с ним торговаться?!

Она посмотрела на отца. Тот шествовал, почти не глядя ни по сторонам, ни себе под ноги. И хотя фонари здесь горели через один — ни разу не спотыкнулся.

— Расскажу тебе кое-что — сказал он негромко — еще до того, как мы попали в Средигорье — в учебке, только нас привезли — тамошний фенрих сказал: назад вы не вернетесь. Ни один из вас. Он сказал: у вас есть два варианта. Первый: превратиться в солдат. Второй: остаться гражданскими и одеть цинковые костюмы. В костюмах вас отправят назад — то, что смогут собрать. Солдатами вы, может, выживете, но возвращаться вам будет некуда и ни к чему. Гиппель спросил его: какой в этом смысл, во всей этой войне? Чужая страна, чужая земля. Вообще никакого шанса, что опять сделаем ее своей, это было ясно даже нам: во времена Совета Драконьих Зубов ее как-то умудрялись удерживать, но с тех пор слишком много всего изменилось. Фенрих ответил: смысл в том, что вы уже здесь. Остальное не суть важно.

— Слушай, я же вовсе не о том! Я о том, что, кажется, есть способ опять сделать тебя живым…

Отец посмотрел на Марту.

— Это — сказал он — лишь начало истории. Мы с Гиппелем и остальными нашли третий вариант. В Средигорье странные обычаи. Чем дольше мы там были, тем становилось понятнее: хотя бы поэтому, мы с ними никогда не будем жить вместе. Чужая страна, чужая земля. Можно торговать, сотрудничать, но не более того.

Он покачал головой, провел ладонью по волосам. Они у него и дальше росли, и Марта подумала: надо как-то попросить Элизу, хотя, ох, или захочет Элиза его стричь?

— В каждом селе, в каждом поселке, к которому мы попадали, у них обязательно было по особенной старой бабе. Все — седые, истлевшие, с гноем в глазах. Обычно они сидели у колодца и просто смотрели. Если погибали — весь поселок мстил, хоть бы чего это им ни стоило. Конечно, наши пытались их не трогать. Те, кто был в Средигорье давно, рассказывали разные вещи. Например, поговаривали, что старухи эти в действительности и не старухи. Что они — молодые девушки, с кожей белой, словно скорлупа первого страусового яйца, и нежной, как будто мягкая кожица под этой скорлупой. Глаза у них большие, белки ослепительно-белые, ресницы — как будто маховое перо в крыле орла. Ну и другое в том же духе. Мы, понятное дело, понимали, что деды смеются над нами, салагами, и все равно звучало это поразительно.

Марта обернулась. Трое парней притормозили у забора, один разломал палку на два — это оказался тубус — и вытянул сверток. Они начали клеить объявление прямо на забор — один держал, второй мазал, третий воровато озирался.

— Потом — сказал отец — мы отступали через один поселок. То есть, сначала мы наступали и шли как раз сквозь него, а потом уже возвращались. И Гиппель услышал плач. Там остались дети, брат и сестра, в подвале, родители успели спрятать. Это было бессмысленно, де Фиссер всех нас тысячу раз проклял — и себя самого, что связался с такими сопляками — но именно он приказал: детей спасти из-под обломков, взять с собой, накормить и напоить. Кое-кто был против: Кабан, например, говорил, что их подберут свои — местные из банды «Худых гулей» как раз шли за нами. Но детей мы все-таки забрали. А минут за семь после того, как де Фиссер отвел нас оттуда, по поселку ударили из «соловушек».

— Подожди, наши же и ударили?

— Нет — спокойно ответил отец — наши просто поставляли их в Средигорье. Война войной, а бизнес бизнесом. Если между ними вообще существует разница. И вот, поселок плотно так запели «соловьями», сначала в одном диапазоне, потом в другом. Нас зацепило по касательной, двух мы тогда потеряли, де Фиссер забрал их жетоны, повесил себе на шею. Он обвинял себя в том, что все-таки согласился задержаться; считал, что иначе все свои уцелели бы.

Где-то со стороны старого рынка вдруг завизжала сигнализация, потом вырубилась — и в нескольких многоэтажках сразу погасли окна. Ну и фонари на улице соответственно.

Марта вытянула мобилку, чтобы подсвечивать себе. Отец шествовал так, как будто ничего особенного не случилось, видел он в темноте не хуже, чем при свете. Может, даже лучше.

— «Соловушки «смешали нам все карты: сошла лавина, перевал завалило, местность никто из наших толком не знал. Шли наугад. Дети только усложняли ситуацию: были в шоке, есть-пить не хотели, девочка лет трех все время звала какого-то Йаха. Когда сделали привал, Сантехник начало безостановочно рвать. Рвал он скорпионами — мелкими, черными, мы их называли семенами. Под утро Сантехник умер, но те же симптомы проявились у Пингвина и Винта. Стало очевидно, что мы где-то — вероятнее всего, в поселке — подхватили предсмертное проклятие. Спрут — он знал эти вещи — сказал: больше шансов, если разделимся. Хотя бы на две-трое суток. За это время инфицированные отсеются, а те, кого не зацепило, получат шанс выжить. Но де Фиссер решил иначе. Он нашел на карте какое-то селение и повел нас туда, всех.

Марта слушала не перебивая. Вообще-то они уже пришли, но она не видела смысла торопиться: дом, в котором жил Штоц, тоже стоял без единого освещенного окна, а в темноте ломиться в гости — как-то неудобно все-таки. А отец не так часто рассказывал ей о том, что с ним случилось в Средигорье.

Такое — никогда не рассказывал.

— «Худые гули», в итоге, вышли на нас. Так мы потеряли еще нескольких. Если бы не пара наших «зеркалец» и «гребешков», нас бы вообще размазали, а так — удалось сбить со следа. Потом мы пришли в село, которое де Фиссер нашел на карте. Но там уже кто-то побывал — или наши, или какая-то из банд — причем совсем недавно. Сил у нас не оставалось, у Спрута, Ланцета и Кабана проявились первые признаки инфицированности, а Гриб, Нарвал и Махорка были уже на последней стадии, бросать их никто не хотел, решили переждать ночь, похоронить — а там по ситуации. И вот ночью в село пришла старуха. Мы с Гиппелем как раз стояли на часах, потому могли поклясться чем угодно: это была именно старуха.

— Но потом — сказала Марта — дым спрятал ее, а когда развеялся, оказалось, что это никакая не старуха. Я помню этот твой сон.

Отец покачал головой:

— Не сон. Так все и было, Марта. Та женщина предложила нам договор. Точнее — три договора. Как благодарность за детей, которых мы спасли — так она сказала.

— Но детей было двое, брат и сестра.

— Третий договор, по ее словам, был подарком. Как жест доброй воли. А по существу все три были одним. Мы хотели выжить и вернуться — все мы. Но Гриб, Нарвал и Махорка умирали, потому им она предложила свой, особенный выход.

— Не выжить, но вернуться — кивнула Марта.

— Да. Им ничего другого не оставалось. Но женщина сделала так, чтобы они больше не выкашливали из себя скорпионов. Но предсмертное проклятие невозможно отменить, лишь обмануть. С тех пор они должны были не сходить с поездов — не дольше, чем на неделю на протяжении года. Тогда им казалось, что это легко, но потом Нарвал передумал — Отец помолчал, тряхнул головой — А для нас, еще живых, она принесла кувшин.

Мы надрезали кожу на своих ладонях и сцедили в кувшин кровь, и эта женщина не знаю как, но сумела вместе с кровью замкнуть в нем наши воспоминания — он опять помолчал, глядя в темные окна первого этажа. На третьем кто-то открыл окно и выглядывал во двор, подсвечивая себе фонариком, на пятом зажгли свечи — Понимаешь, Марта, даже когда ты возвращаешься наконец домой, существует то, что никогда не позволит тебе вернуться по-настоящему. Она дала нам шанс избавиться от воспоминаний об этой войне — большей, самой страшной их части. Того, что мы делали… что нам приходилось делать. Но она предупредила: навсегда от таких вещей не избавишься. Поэтому раз в году мы должны собираться, и я… я играю на флейте. Вынуждаю вспоминать, даже тех, кто уже умер — как Гриб и Махорка. Сначала это казалось замечательным выходом. Замечательным спасением. Только потом стало понятно: это не выход, и не спасение — договор. А в договоре обе стороны не только что-то получают, но и что-то теряют.

— Подожди-ка… Хочешь сказать, она украла у вас… но что?

Отец пожал плечами — очень теплый, живой жест. Марту вдруг накрыло волной бездонной тоски: как же я за ним соскучилась, господи!

— Это я и пытаюсь тебе объяснить — сказал он спокойно — Если ты был за рекой или в Средигорье, ты изменяешься. Ты можешь это принять и жить дальше — таким, каким приехал. Можешь попробовать измениться еще раз, чтобы заново приспособиться к обычной жизни. А можешь сделать вид, что ничего не случилось. Но это ложь, Марта. И лгать себе все время не выйдет, хоть как ни пытайся.

Марта хотела спросить о третьем договоре, просто, чтобы не молчать, и этого мгновения двери подъезда заскрипели и прямо на них обоих вышел какой-то парень с небольшим рюкзаком.

— Света нет? — спросила Марта.

Он замер, потом качнул головой:

— Нет, и неясно, когда включат. Лифт тоже не работает.

Марта узнала его по голосу, подсветила мобилкой:

— Ты? Но что ты здесь делаешь?

Яромир, новый поклонник Ники, небрежно пожал плечами:

— Забегал к приятелю. Какие-то проблемы? Кстати, благодарю, что тогда вступилась.

Он посмотрел на отца, кивнул ему, здороваясь, но отец даже внимания не обратил. Стоял, немного задрав подбородок, и как будто прислушивался к чему-то…

— Уверена, что все в порядке? Ну… тогда бывай.

Яромир небрежно поднял левую ладонь, потом пошел куда-то к гаражам. Правую так из кармана и не вынул.

— Па?

Отец посмотрел на нее и сказал:

— Да. Пойдем. Не уверен, что твой Штоц захочет с нами сегодня разговаривать, но если уж мы здесь…

* * *

Марта была в гостях в Штоца несколько раз — не сама, конечно, а с ребятами и девушками из класса. Он угощал чаем с печеньем, позволял брать домой книги из собственной библиотеки. Правда, дальше кухни не пускал, говорил, у него в комнатах творческий бардак — и никто по этому поводу особенно не напрягался. Хочет человек сохранить личное пространство, почему бы не отнестись с пониманием. Особенно, если сам живешь с предками, которые пытаются засунуть свой носа во все, чем занимаешься.

А кухня у Штоца была уютная и в то же время просторна: пятеро-шестеро легко вмещались. К себе в гости Штоц приглашал не сказать, чтобы самых талантливых — тот-таки Артурчик Сахар-соль на талантливого в любом случае не тянул — быстрее тех, в ком разглядел что-то такое.

Марта верила в это еще месяц тому. Теперь — и не знала толком, во что верить.

Штоц жил на первом этаже — как раз на его окна смотрел отец, когда стояли перед подъездом. На лестнице пахло котами и сигаретным дымом, из почтовых ящиков торчали хвосты мятых флаеров. Марта вздохнула, на всякий случай несколько раз нажала на кнопку звонка — ясное дело, тот не работал. Тогда она потянулась, чтобы постучать, но двери после первого же удара с легким шорохом пошли внутрь, в темноту.

— Господин Штоц! — позвала Марта.

Отец коснулся ее плеча, аккуратно отодвинул Марту в сторону, зашел.

Что ей оставалось? — только следовать за ним. Она присветила фонариком на мобилке, но отцу свет не был нужен, он уже ступил куда-то вправо, толкнув еще одни двери, Марта хотела сказать, что им не туда, там кухня, но он вернулся; сам, подумала Марта, догадался.

А потом увидела в правой руке у него длинный отделочный нож и впервые за вечер по-настоящему испугалась.

— Па?

— Закрой двери — спокойно сказал отец — Замок не выломан, должен работать. И подожди пока в коридоре.

Он заглянул в ванную комнате и в туалет, спросил:

— Ты предупредила, что мы будем?

— Нет, но…

— Замок.

Она замкнула. В последний миг вспомнила, как это делали в фильмах, и завернула ладонь носовым платочком. Бред, подумала, какой-то бред!

Конечно, в коридоре она не стала ожидать. Заглянула на кухню. Там стояли две чашки, одна наполовину полная, и песочное печенье на тарелке.

Марта коснулась тыльной стороной ладони чайника — и отдернула руку, тот был еще горячим.

Ей сразу же приспичило замкнуться на кухне, даже забаррикадироваться — и не отворять никому, пока не…

А собственно, сказал ее внутренний голос, подозрительно похожий на Элизин, собственно — пока что? Пока не приедут егери? Пока отец, которого ты сюда привела, не скажет, что все в порядке?

А если не скажет?

Вдруг все это — одна большая ловушка, и точно таким же образом Штоц несколько недель назад убрал Дрона с его родителями? Позвал к себе, потом устроил «случайную» аварию в доме, они зашли, он их…

Двери на кухню скрипнули, Марта взмахнула фонариком, левой нащупывая нож, или что-то в том роде.

— Это я — сказал отец. Голос у него чуть дрожал — В квартире никого нет. И я не уверен, что есть смысл ожидать здесь твоего Штоца.

— Он был здесь недавно… или, по крайней мере — кто-то здесь был.

— Пошли — отец ей кивнул ей. Нож он держал небрежно, и это Марту успокоило больше всего.

У Штоца была обычная двухкомнатная. В одной — типа кабинет: все стены заставлены книжными шкафами, у окна рабочий стол с лампой, кипой школьных тетрадей, парой книг, там же этажерка с какими-то стеклянными банками, порошками, ступка с пестиком, Марта наугад открыла и понюхала — кажется, никакого криминала, драконьими костями и не пахло.

— Не здесь — сказал ей отец — Там… Дальше.

Дальше была спальня, и Марта ничего особенного не ожидала. Она вообще представляла себе спальню Штоца очень скромной: кровать, тумбочка какая-то, ну, может, кресло и шкаф для одежды.

Кровать действительно была, но старинная, под огромным балдахином — и там, где ткань свисала, можно было разглядеть вышитые золотой и серебряной нитями символы, Марта видела такие в учебнике истории — в разделе, посвященном делу репрессированных алхимиков. На стенах висели разные давние фотки, на некоторых она узнала пейзажи Нижнего Ортынска, на других были какие-то люди, судя по костюмам — жили они сто-полтораста лет назад.

Шкаф тоже тянул лет на сто-двести: черные дверцы покрывала резьба, крайне затейливая и не сказать, чтобы невинная. Марта почувствовала, как у нее краснеют щеки. Некоторые позы и жесты будоражили воображение — особенно и, в центре, с козлоногим флейтистом и двумя прачками.

И только потом — когда отец молча коснулся ее плеча и указал на столик в дальнем углу — Марта увидела то, на что должна была сразу обратить внимание. Два плетеных стула, придвинутых к столику. Экзотического вида чаша, что закатилась под стену. Темное пятно, которое расплылось по столешнице, и капли, падающие из столешницы на пол.

А еще — короткий нож с широким лезвием и узором вдоль клинка. Узором и буквами, очень похожими на те, из балдахина.

— Думаешь, он убил и убежал? — прошептала Марта.

Отец молча приоткрыл дверцы шкафа и показал вниз — туда, где между покрытыми пылью коробками из-под обуви (с обувью ли?) было свободное место. Как раз для того, чтобы поставить туда чемодан или рюкзак.

— Убил или нет, но вряд ли нам стоит здесь оставаться — сказал отец. Голос у него и дальше чуть дрожал.

Марта автоматично кивнула и наконец догадалась выключить фонарик. Если кто-то извне увидел свет…

Потом она поняла, почему дрожит голос отца, и замерла. Боялась пошевелиться, даже дыхание затаила.

— Марта — позвал он из темноты — Пошли, пожалуйста. Мне бы сейчас неплохо выйти на свежий воздух.

Они уже были в коридоре, когда перед подъездом замигали цветные всполохи, заскрипели тормоза.

Марта заглянула на кухню — и через окно увидела, ну конечно, егерей, что выгружались из «барсука». С оружием наготове. И с двумя огнивыми собаками.

Отец схватил ее за плечо и молча толкнул вперед, прошептав на ухо:

— Бежим наверх, только не шуми. Попробуем через чердак.

Нож он сжимал уже не как в начале, когда они только зашли в квартиру Штоца. Марта почему-то очень ярко себе представила: вот они поднимутся на чердак, и там будет, конечно, закрыто, а если даже и нет — оттуда они никуда не денутся, а когда егери обнаружат взломанную квартиру и кровь, начнут переворачивать дом вверх дном — сможет ли отец сдержаться, когда они поднимутся на чердак? Захочет ли сдерживаться?

Она поняла, что ничего не знает об отце, абсолютно ничего. Даже таких важных вещей, как то — как он теперь реагирует на запах или вид свежей крови.

Они уже были на третьем, и тут Марта сказала:

— Стоп!

Ее озарило. Мобилка почти села, но на один звонок должно хватить.

— В смысле? — не понял Артурчик Сахар-соль — Открыть? Какие двери?

— Свои входные, болван! И быстрее… пожалуйста.

— Да в чем?.. — тут он увидел отца с ножом, крякнул и сказал — Здрастье…

Марта втолкнула его в коридор, кивнула отцу, когда тот зашел — щелкнула дверями. И коротко обрисовала Артурчику ситуацию.

Тот пожал плечами и пригласил к себе в комнату, пересидеть.

— Только — шикнул — давайте тише, мать сегодня на ночном, но бабушка уже легла, спит она и так через раз, плюс снится разное… — он махнул рукой, второй со вкусом почесал за ухом. Было видно, что Артурчик толком не знает, как относиться ко всей этой истории с исчезнувшим Штоцем и облавой.

Он усадил их на кровать, отец попросил воды и пил размеренными, мелкими глотками. Неожиданно врубили свет, и в дверь сразу же позвонили, Артурчик выругался, поглядел на отца и пошел в коридор.

— Ты как? — тихо спросила Марта.

— Все в порядке — ответил отец — благодарю, а ты держишься отлично.

Вернулся Артурчик, сообщил, что это егери, спрашивали, не видел ли он чего подозрительного.

— Обходят все квартиры сразу — сказал — но видно: ни на что не рассчитывают. Так, сугубо для видимости.

Они посидели у Артурчика еще минут десять, тот трижды выбегал на балкон и один раз к входным дверям — проверял. Наконец заявил:

— Все, похоже, свалили! Так… это… Марта, ты же потом хоть расскажи, чем там все закончилось.

Марта пообещала, что расскажет. Когда опять начала благодарить, Артурчик только отмахнулся:

— Да ладно, чего там. Ты, можно подумать, поступила бы иначе. Давай там… осторожнее. А в случае чего — возвращайтесь. До свидания.

Отец кивнул ему, убрал нож, пожал Артурчику руку.

Спускались молча. Задержались лишь у мусоропровода: отец легко открыл заржавленную крышку и выбросил нож.

— Думаешь, его не найдут? — спросила Марта — В смысле — Штоца.

Отец пожал плечами.

— Увидим.

Кожа у него на щеках вроде порозовела, и двигался он немного оживленнее, чем обычно.

— А ты помнишь, что он от меня хотел? Что говорил?

— Ничего — честно сказала Марта — Просто хотел поговорить. Может, относительно выпускных или моей работы в Инкубаторе. Он все время пытался убедить меня вступить на педагогический.

Отец внимательно посмотрел на нее, но ничего не сказал.

Двери к квартире Штоца были перечеркнуты желто-черными лентами, почему-то вызывавших у Марты мысль об осиных гнездах. На площадке ничего не было, никаких объявлений в духе «проход запрещен, ведется следствие», вообще ничего.

Они вышли на улицу. Уже подмораживало, Марта застегнула куртку и сунула руки в карманы. Отец посмотрел на нее и застегнул несколько пуговиц свитера.

Немного дальше, на перекрестке, к которому они направлялись, стоял «барсук», у него, вдавив свою очень широкую задницу в багажник, говорил с кем-то по телефону господин Будара, собственной персоной.

— Да — кивал он — да, конечно, обыскали. Снизу доверху, в каждой квартире, конечно. Я не знаю, что они там себе… да вряд ли в этом есть хоть какой-то смысл. Гоняют туда-сюда, как будто детей каких-то. Да я понимаю, господин Мосбах. Конечно, не от вас. Но, знаете, выглядит это так, словно они там даже не догадываются, чем мы должны заниматься, конечно, а потом они вас же и спрашивают, почему так много нераскрытых дел.

Отец шел прямо к нему, Марта вздохнула и решила, что выхода не остается. Не торчать же, ожидая, пока они там… собственно, что? — разберутся по-мужски?

Она вспомнила о ноже, и порадовалась, что тот оказался в мусоропроводе. И вовсе не потому, что это могло быть вещественное доказательство против них с отцом.

Интересно, могут ли посадить в тюрьму мертвого? А казнить за убийство егеря? Отменено ли смертное наказание у нас?

— Нет, господин Мосбах — вел далее Будара — я абсолютно уверен, что подозреваемый сбежал. Все другое — самая обычная попытка замести следы — он поднял взгляд и заметил их с отцом, но говорил далее, как будто ничего не случилось, даже выражение лица не изменилось — кстати, крайне неумелая. Крови там натекло немного, никаких других признаков… вот… в целом, как я понимаю, они вам ничего не говорили о возможном покушении на подозреваемого. Да, ищем — тут он засмеялся, так неожиданно, что Марта вздрогнула (отец — нет) — Конечно. Конечно. Полностью согласен с вашими предчувствиями: вряд ли найдем. Да, господин Мосбах, и вам спокойной ночи.

Он спокойно выключил телефон и посмотрел на Марту, а потом на отца.

— Я же просил — заметил Будара с легким упреком — Сегодня ночью по улицам лучше не ходить, Марта.

— Я хотела выполнить вашу вторую просьбу — с вызовом сказала она — но не успела.

Господин Будара пожал плечами. Его сильно обвислый второй подбородок дернулся вверх-вниз.

— Ничего страшного, бывает. А теперь бы я посоветовал, как можно быстрее возвращаться к себе — видишь, как стынет. Думаю, скоро дождь пойдет.

— Ничего страшного — сказал вдруг отец (Марта опять вздрогнула) — я присмотрю за ней. И позабочусь, чтобы с ней ничего не случилось. Если пойдет дождь.

Будара, сбитый с толку и, кажется, даже слегка перепуганный, кивнул:

— Да-да, конечно. Уверен, с вами обоими ничего не случится. Доброй ночи.

Отец кивнул ему и пошел дальше, и Марта пошла за ним, мысленно радуясь. Отчасти — потому что Будара был обесславлен. Отчасти — потому что все прошло.

— Кстати — добавил отец, обернувшись — не знаю, передавала ли вам Элиза, господин Будара. Благодарю за яблоки.

Они пошли дальше, не слишком медленным, но и не торопливым шагом.

И успели дойти домой, прежде чем начался дождь.

Глава 13. «Своих не бросаем»!

Старуха пришла к ней после полуночи — в глухой, мертвый час ночи. Марта сразу поняла, что спит, а вот то, что это старуха — не сразу.

Госпожа Лиза выглядела как на той своей фотографии: однолеткой Марты, девушкой семнадцати-восемнадцати лет. Она была в темном платье, но в этот раз — без шали, без митенок, без бриллиантовых звезд в локонах. Только оставила розу на корсаже — и теперь Марта видела то, чего фотография, конечно, не передавала: роза эта была ярко-багряного цвета.

Госпожа Лиза ожидала Марты на краю крапивного поля, там, где оно подходило к самому кладбищу.

Марта спешу удивилась: откуда бы взялся этот сон, отец же перестал играть на флейте, в придачу, он сегодня заночевал у них, мачеха постелила в гостиной, и они еще долго о чем-то разговаривали, вполне мирно — то с чего бы это, скажите, теперь ей сновидеть невесть что?

— Скажу, милочка: потому что перед сном, ты с чрезмерной интенсивностью вспоминала о нашей беседе.

— Простите, что…

«…побеспокоила» — хотела закончить Марта, но промолчала, вспомнив совет старой ведьмы.

Только потом догадалась, что если госпожа Лиза читает ее мысли, то…

— Не обижусь, не переживай. Кухарки же не обижаются, когда их называют кухарками. Что же касается «старухи» — в моем случае это скорее комплимент. Значит, я неплохо сохранилась.

Марта обнаружила, что это ужасно истощает: постоянно опережать собственные мысли и гасить некоторые из них — например, о том, каков же в действительности возраст госпожи Лизы.

— И делать это лишь для того, чтобы не думать о чем-то более важном — юная госпожа Лиза улыбнулась, и Марта вдруг очень ясно поняла: даже в свои восемнадцать прабабка Чистюли была намного взрослее Марты.

— Да — сказала госпожа Лиза — была. Но в этом, милочка, нет ничего позорного. Мы с тобой родились тогда, когда родились, и стали теми, кем стали.

Она сделала шаг к Марте и взяла ее руку в свои ладони: старые, морщинистые, ничуть не похожие на ладони той девушки из фотографии.

— Вот об этом я и хотела с тобой поговорить: о том, кем ты можешь стать.

Марта почему-то представила, что госпожа Лиза — как и Штоц в свое время — разглядела в ней зерно таланта и теперь собирается агитировать за вступление на соответствующий факультет. В данном случае, видимо, в какую-то тайную Академию ведьмовства и чародейства.

— Конечно — кивнула госпожа Лиза — Конечно же, такая академия существует. Но тебе там делать нечего, милочка. И приглашать тебя туда если и будут, то совсем другие люди. Я не о том. Неужели ты ничего не замечаешь? Ты же так долго держала у себя мою книгу, могла бы хоть бы чему-то да научиться.

В этот миг за спиной у Марты зазвенел колокол. Странно, раньше она никогда не слышала, чтобы колокола били в такой тональности. Не величественной — суетливой, навязчивой.

Да и церковь же давно разрушили, нечему там звонить.

— Не отвлекайся, пожалуйста! Ты всю ночь думала о тех моих словах, а теперь раз за разом пытаешься изменить тему. Начнем с твоего отца. Можешь смело давать ему варение, не навредит. И поскольку я готовила его за особенным рецептом, его хватит надолго.

— Чего это вдруг вы решили мне помочь?

— «Вдруг»! — покачала головой госпожа Лиза — Как будто я раньше тебе вредила.

— Но вы уничтожили книгу. И с отцом… вы так и не сказали, как его оживить.

— Тр-р-р-р-бом! Тр-р-р-р-бом! — вкрадчиво сказал колокол у нее за спиной.

— Я уничтожила то, что принадлежало мне, милочка — напомнила госпожа Лиза — и вместе с тем, избавила тебя от необходимости давать объяснение егерям. В этот раз они искали нечто иное, но запрещенная книга, в придачу — искаженная… Даже бывший любовник твоей мачехи не помог бы.

— Откуда вы знаете?!

Госпожа Лиза покачала головой:

— Ты всматривалась в ведьму и теперь спрашиваешь, откуда она знает о тебе то или другое? Не ошиблась ли я в тебе, милочка? Но хватит. Поговорим о твоем отце. Ты до сих пор хочешь его оживить?

— А вы бы не хотели?

— Ты хочешь его оживить?

Марта открыла было рот, но так ничего и не сказала.

Вспомнила то, о чем вчера рассказывал отец. И как он держал нож.

Госпожа Лиза улыбнулась:

— Вот видишь, это не настолько уж сложно: подумать до того, как сказать. Надеюсь, ты это запомнишь. Потому что мы подходим ко второй части нашей беседы. К тому, о чем ты хотела узнать, и о чем захотят узнать другие. И до того, что они предложат тебе взамен. Потому что, видишь ли, милочка…

— Тр-р-р-р-бом, тр-р-р-р-бом!.

— Это не колокол — догадалась Марта.

— Не отвлекайся! Мы и так потратили слишком много времен. У меня его вдоволь, у тебя — нет. Хватит искать то, что было у тебя под самим носом — подумай лучше о том, для чего тебе это нужно. И когда к тебе придут и предложат…

— Тр-р-р-р-бом! — настойчиво сказала мобилка.

И Марта проснулась.

Некоторое время она лежала на кровати, тупо смотрела в потолок и спрашивала себя, что же хотела сказать прабабка Чистюли.

А потом подумала: к черту, завтра поеду и спрошу, нашла чем себе голову забивать!

Она схватила мобилку, чтобы окончательно вырубить все, даже виброрежим. Народ напрочь охренел, рассылает спам уже по ночам. Ну, что у нас там — «такси тяни-толкай всегда и в любые ебеня» или «бесплатная пицца из Терновых Валов при заказе от трех тысяч»?

«Ты как, в порядке«? — писал Виктор. И еще: «Только что сообщили в новостях: Штоца объявили в розыск. Будь осторожнее, что-то происходит. Что-то очень дрянное». А потом: «В ленте пишут: были обыски, судя по всему — кто-то навел. Изымают к-ти».

Она набрала: «Спишь»? — отправила.

И он почти сразу перезвонил.

— У тебя все в порядке? — спросил встревоженным голосом — только вернулся в город, а тут такие новости.

— Они сегодня всех проверяли на въезде-выезде — Марта села на кровати, подоткнула подушку — С собаками. И кажется, там все очень серьезно.

— Ну, значит, тогда хорошо, что я приехал ни с чем! — она прямо видела, как он улыбается. Вот же: никогда не падает духом и не сдается. И откуда он такой взялся! — Похоже, там уже кто-то побывал, совсем недавно. И если учесть нынешние обыски…

— Только не говори, что все прекращаешь, или отстраняешь меня — типа я мелкая и ты не хочешь меня подставлять.

— Но Марта, я и правда не хочу тебя подставлять. Ты… Я… Понимаешь, все это и так слишком неправильно.

— Если испугался или просто решил от меня избавится — так и скажи.

Запрещенный прием, она это понимала. Но какого черта!

— Речь же не о том, чтобы совсем все прекратить. Я… черт, как же мне не хватает разговоров с тобой! Но с поисками костей сделаем паузу. Ничего не говори, пожалуйста — знаешь, как мне жаль? Осталось полшага, понимаешь? Но без сырья, это как стоять на перроне, от которого минуту тому отбыл поезд. Не важно, сколько осталось — все равно не догонишь.

— Подожди.

— Нет, Марта, тут нам нет о чем говорить. Никаких поисков. Даже если ты что-то нашла в Рысянах. Марта?

Она молчала. Это же было так просто, так очевидно!

Достаточно было вспомнить об обряде вымаливания дождя — «локальный», между прочим, «обычай, не зафиксированный в других населенных пунктах региона». Если долго не было дождя, жители Рысян шли на кладбище. И нарезали круги вокруг руин тамошней церковки. Что они при этом пели, Баумгертнер? Правильно, песню-мольбу о слезах — то есть о дожде — которые вымаливали, заметь, у глаз бессонных — то есть у глаз, не закрывающихся. Потому что это никакие не глаза — а глазницы, дурында! Гла-зни-цы!

Где-то там упал дракон. Рассыпался, нырнул в землю. Нижняя его челюсть при этом пропахала аж до поля, где ее и нашел месяц назад Чистюля. А сам череп может преспокойно оставаться на кладбище. И, наверное, остался! Например, под церковью: если местные все время у него вымаливали, он мог никуда и не уйти.

Отсюда и крапива эта едкая. И почти полное отсутствие живности.

И те слова госпожа Лизы — о костях, которые все это время были у Марты под носом. Конечно — под носом, она же стояла на кладбище, и ничего не почувствовала, думала только о маме.

— Марта? Ты обиделась?

— Нет — сказала она — не обиделась. Но обижусь, если ты не дашь мне последний шанс. Слушай, я точно знаю где искать череп. Железно. Слушай…

Когда она закончила, Виктор вздохнул. Потом кашлянул. Потом крякнул.

Какой же, подумала она, какой же он бывает смешной. И трогательный.

— Это гениально — сообщил он наконец — нет, правда, не шучу — гениально! Марта Баумгертнер, я то…

И здесь сволочная мобилка просто взяла и вырубилась, намертво. Марта, ругаясь, начала искать зарядник, потом догадалась включить комп и написать в чате: «Прости, села батарея: /. Как всегда — несвоевременно: /. Ставлю на зарядку, в случае чего — смогу выйти на связь минуты за две-три:))».

Он в чате не появился, и когда Марта включила-таки мобилку, пришла смска: «Кажется, у тебя разрядился телефон? Ничего страшного, и так я тебя, видимо, разбудил. Договорим завтра». И сразу следующая: «Ты — умница! Спасибо тебе огромное»!

«До завтра»! — ответила Марта.

Она легла, но заснула не сразу. Сначала во дворе громко спорили о чем-то местные алкаши, жена дядюшки Костаса в конечном итоге шуганула их, Марта начала клевать носом, и тут на ван Вордена взвыли сирены, слышно было, как мчит машин семь или восемь, в соседней комнате заворочался отец, диван скрипел под ним, словно петли на дверях в подвал, старые, проржавевшие; и даже потом, когда все утихло, она лежала, уставясь в потолок, и думала, думала, о чем угодно…

У входа в школу стояла длинная очередь — и двигалась очень медленно. Марта пристроилась рядом с Аделаидой.

— Уже знаешь? — прошептала та — Господин Штоц оказался изменником. Перебежчиком!

— В смысле? Наш Штоц? — небрежно уточнила Марта. Утром в ленту она заглянуть не успела: проспала, потом еще пришлось убеждать отца, чтобы взял с собой баночку варения. Тот отказывался, но в итоге сдался.

— Представляешь! — Аделаида сплеснула руками — Я когда прочитала в новостях, тоже не могла поверить! Хотя, знаешь, ничего странного. Никогда не угадаешь. В мои временах точь-в-точь так же было, лишь обнаруживали быстрее — ну и не пускали дела на самотек. Занимались теми, кого еще можно было спасти: проводили с ними разъяснительную работу, перевоспитывали. Конечно, тех, кто оказывался ожесточенным — тех отправляли за реку.

— Зачем? — удивилась Марта.

— Ну как-же, чтобы жили, где хотят. Если не понимали, что у нас лучше всего — зачем силой людей вынуждать.

— Логично. Подожди, так выходит Штоц тоже сбежал за реку?

— Пока неясно, не пишут, видимо, чтобы не мешать следствию.

— Конечно, именно для этого — заявил, подходя к ним Чистюля — Аделаида, не обижайся, но иногда ты начинаешь такую пургу гнать. Согласен, в последнее время Штоц был странный что капец. Но верить газетам… это, прости, я не знаю, насколько наивной надо быть. Ладно, слушайте, а рамку зачем устанавливают? Ожидаем в гости какого-то министра, или что?

Выяснилось — точнее, это Чистюля успел выяснить и теперь рассказал — на входе монтируют рамку, прямо как в аэропорте или в банке. И отныне типа повышенный уровень контроля. Причем, судя по всему, не на день или два, а до «изменения ситуации».

— Это плохо — сказала Аделаида — Значит, опять нам кто-то угрожает. Ой, Трюцшлер, не кривись ты так! Разве это смешно, когда соседи, с которыми столько лет мы жили в мире, вдруг на нас умощнели? И разве неясно, что сами бы они этого не сделали. Ведь ни им, ни нам это не выгодно, куда логичнее жить дружно, разве нет? Значит, есть кто-то, кто все это затеял и кому это очень на руку.

Чистюля закатил глаза и покачал головой.

— «Умощнели»?! Это что вообще? Нет, все, больше ни слова, а то я сейчас умру со скуки — и учти, любой суд мира признает тебя виновной!

— Рамку установили из-за Штоца — сказал Гюнтер, что стоял впереди.

— Точно — поддержал его старший Кирик — Он не просто странный был. Он говорил всякую муть. А может, и не только говорил…

— В смысле? — уточнила Ника. Она подошла — порозовевшая, запыхавшаяся — опаздывала, а урок вот-вот должен был начаться. Ей, подумала Марта, подходит эта помада, хотя Жаба опять будет свирепствовать — Что значит «не только говорил»? Как вы вообще можете думать о том, что Штоц — изменник! Если он тебя, Хойслер, поставил на место…

Гюнтер улыбнулся:

— «Поставил»! Что ты вообще понимаешь! Хотя, вы же все заглядываете в рот, своей помеси Баумгертнер, о чем с вами разговаривать.

— А ну повтори — тихо сказал Чистюля.

— Да сколько угодно — Гюнтер покачал головой — Люди, вы вообще бы мозги включили: кто был главным любимцем у Штоца? Она. На кого работал Штоц? И против чего паскудненько так все время подстрекал? Против наших — и за псоглавцев! И ее вчерашний пост в группе: типа, сидите по домах, на улицу не суйтесь — он вообще о чем, по-вашему? Откуда у тебя инфа, а, Баумгертнер? Молчишь? А может, от Штоца? Чтобы ему было проще свалить? А перед тем, как свалить, кое-что устроить в городе…

Ника покрутила пальцем у виска:

— Ты бредишь, Хойслер?

— Ничего он не бредит — сказал старший Кирик — Рамку не просто так поставили. И обыски ночью были тоже не случайно. Ищут бомбу.

Аделаида прикрыла ладонью рот:

— Неужели атомную?!

— Может, и атомную.

— Сратомную! — сказал Чистюля — Но с темы, Хойслер, съезжать не надо. Баумгертнер — мой друг, еще раз услышу, что называешь ее помесью…

Гюнтер поднял руки:

— Да не вопрос. Не нравится — давай употребим другой термин. Как там Жаба говорила это называется? Продукт межвидового скрещивания? Гибрид? Так будет норм, Баумгертнер? Все сугубо научно, согласись. И что все-таки с инфой, а? Откуда она у тебя так удачно появилась?

— Не твое собачье дело, Хойслер — Марта сдерживалась из последних сил, чтобы не позволить кипящей желто-багряной ярости клокочущей в ней — не позволить этому удушающему вареву вырваться наружу — Если это все, что можешь сказать, лучше заткнись.

— Народ, чего стоите? Звонок вот-вот, давайте, да нет, я после вас, учитель на урок не опаздывает, а задерживается, мне точно от господина Вакенродера ничего не будет — Виктор имел замечательный вид: то ли несколько дней на свежем воздухе так подействовали, то ли. Он старомодно откланялся, пропуская вперед Аделаиду, подмигнул Чистюле с Марте из Никой, а Гюнтера похлопал по плечу — Слышал, ты интересуешься биологией. Передам госпоже Фрауд, ей как раз были нужны волонтеры, чтобы нарыть червяков для урока.

Все как-то разрулилось само собой, кто-то засмеялся, глядя, как, разувшись балансирует на одной ноге Чистюля, ребята таращились на Аделаиду (Вегнер — не таращился!), потом действительно прозвенел звонок, и все без особенной спешки пошли в класс — сегодня первый урок был у госпожа Форниц, а она никогда не приходила вовремя.

Вот только Марта понимала: в действительности ничего не разрулилось. Все только начинается. Она видела, как слушали Гюнтера в очереди. Как оборачивались посмотреть на них. Как кивали и перешептывались.

Наверное, за несколько уроков об этой его версии («Баумгертнер — любимица изменника Штоца») будет знать вся школа — кроме, конечно, учителей. А до вечера Марта для всех будет сообщницей, которая, конечно же лично, помогла создать бомбу.

Она и правда этого ожидала. Но все равно оробела, когда на большом перерыве, уже выходя из столовой, Чистюля спросил:

— Слушай, а для какого проекта Штоцу нужны были кости? И когда он успел тебя этим пригрузить?

— Особенно если учесть — напомнил Стеф — что он сначала исчез, а потом вел себя не пойми как.

Потом Марта пыталась разобраться, что же ее так зацепило. Слова Стефа или его небрежный, чуть снисходительный тон?

А может, просто накопилось — а этот разговор оказался последней каплей?

— Относительно «исчез, а потом вел себя не пойми как» тебе виднее — отрезала она — в последнее время только на уроках и появляешься — да и то через раз. Хотя для того, кто в конце четверти планирует свалить в Булавск, это логично: зачем зря тратить время, правильные оценки тебе все равно нарисуют, а старых друзей с собой не заберешь, лучше уж сразу отвыкать.

Чистюля разинул рот, а Стеф побледнел и напоминал сейчас статую Нестора-мученика из местного краеведческого.

— И относительно костей — вот, чтобы вы знали, о них вообще речи не было. Ты, Чистюля, себе насочинял невесть чего! А шла речь просто о старых рысянских ритуалах — плодовитости и всякого такого.

Она неопределенно махнула рукой. Не объяснять же им сейчас о Вегнере — она вообще не собиралась им о нем рассказывать, не дождутся!

— Это твое дело — отчеканил Стеф — ты не обязана перед нами отчитываться. Передо мной — точно нет. Зачем тратить время на того, кто все равно свалит в Булавск!

Он кивнул Чистюле и пошел вперед.

— Знаешь, Баумгертнер, ты бы иногда думала, а потом уже… — Чистюля сунул руки в карманы и шагал, немного сгорбившись, хмурый и утихший — как будто не в курсе, что Стеф с отцом уже несколько дней не разговаривает.

— Да ну! И с чего бы это?

— С того! Потому что упрямый и ехать не соглашается. Он уже спрашивал, можно ли будет в случае чего у меня зависнуть.

Марта сложила руки на груди и фыркнула:

— Поступок с большой «П»! Когда не надо напрягаться, чтобы сдать вступительные, можно себе позволить широкие жесты, побунтовать, убежать из дома. Хоть ты на это не ведись!

— Ты серьезно?

— Да! Да, я, блин, серьезно! Серьезнее никуда! И хватит на меня смотреть с этой своей вечной доверчивостью — кто я, по-твоему — Нивианна-с-камыша, утешитель беспомощных и убогих, что все понимает и все, блин, извиняет? Да нет! Ничуть! Ни ты, ни Штоц ваш любимый — не угадали! Он все тоже ожидал, когда я ударюсь о сыру землю и обращусь в царевну-педагогичку! Хрена два! Не дождетесь. И в Инкубатор я ходила только ради денег. Я вообще гибрид и помесь, сам же слышал — вот и подумай, стоит ли со мной в принципе связываться.

Марта понимала, что ее несет, что никакой логики в сказанном нет — но не могла остановиться. Просто не могла остановиться. Вокруг оказалось неожиданно много народа — стояли и таращились, словно им устроили бесплатное представление. И среди прочих таращились несколько мальков: Белка, Жук и Хобот.

Почему-то это возмутило ее больше всего.

Чистюля хватал ртом воздух, краснющий, словно обваренный кипятком. Марта не стала ожидать, пока он опомнится и удостоит соответствующей реплики — просто развернулась и пошла прочь. К черту. Все к черту. И пусть думают, что хотят, ей наплевать. Да пошли они все! Все!

Весь следующий урок господин Панасырь время от времени осаждал класс: те, кто пропустил представление, теперь наслаждались им в «Друзьях». Да и остальные, кажется, тоже. Когда наконец у кого-то с задних парт из девайса прозвучало: «Я вообще гибрид и помесь!» — господин Панасырь, который как раз писал на доске очередное уравнение, приказал немедленно сдать все телефоны и планшеты. Дальше наступила контрольная. И почему-то именно на Марту все оглядывались с ненавистью — как будто это она кричала на уроке и разгневала старого математика!

Имела я вас ввиду, решила она. Написала (точно зная, что по крайней мере одну задачку запорола), сдала и вышла из класса. Наплевать! На все наплевать!

А новости сыпались и сыпались. Их ей, ясное дело, никто не торопился пересказывать, но Марта не глухая, слышала все сама.

Сначала в вестибюле через какую-то безделушку перессорились три шестиклассницы. Верещали, горстями вырывали друг у друга волосы, одна со всего маха угостила коленом господина Лущевского, когда тот пытался их разнять. Шестиклассниц отправили к директору, вахтера увезли в больницу — у него неожиданно, уже после всего, случился сердечный приступ.

Потом что-то случилось в столовой, на кухне. Подробностей никто не знал, говорили, к служебному входу подъезжал «барсук», кого-то вывели, а обед потом задержали на полчаса.

Марте было хреново, тошнило и туманилась голова, и хотелось кого-то сожрать заживо — так, чтобы медленно и болезненно. Например, Чистюлю и Стефа, которые ходили с покерфейсами, делая вид, что ее вообще не существует.

Заходил господин Вакенродер — с посеревшим лицом и тусклым взглядом. Ни о столовой, ни об эпическом баттле в вестибюле не вспомнил ни словом. Зато сообщил, что господин Штоц временно в школе не работает, «до выяснения». Попросил не делать поспешных выводов и по возможности удержаться от сплетен. И — так, будет замещать господина Штоца госпожа Форниц, она как раз интересуется давними обычаями в связи с будущей постановкой. Что? Родречь? — и ее тоже будет преподавать, конечно, и классной руководительницей тоже назначается она — конечно, лишь временно, пока ситуация не прояснится.

За соседними партами и на перерывах перешептывались о ночных обысках: егери действовали прицельно, приходили к тем, у кого дома хранились большие запасы пороха из драконьих костей. Пострадали несколько очень уважаемых в городе людей, в частности директор Больницы № 3, что на Хольгерссона-путешественника, и хозяин фитнес-центра. Кое-кто считал, что ненадолго: потерпевших выпустят, обнаглевших егерей накажут.

Марта так не думала. В смысле — ей было безразлично. Она нашла для Виктора кости (а может, и череп!) — Виктор сумеет создать вакцину — а дальше все будет хорошо. Это «дальше» вообще-то пряталось в такой себе дымке, но Марта понимала: есть вещи, которые сложно предусмотреть. Но о них надо мечтать. И за них стоит бороться.

Они на перерыве прогулялись с Аделаидой к киоску, купили себе конфет и печенья, и на обратном пути Марта почувствовала, что у нее таки начались дни — ужасно несвоевременно. Из-за этого она опоздала на второй за сегодня урок госпожи Форниц. Впрочем, ничего особого не пропустила: та больше рассказывала не о гравитационных волнах, а о том, чем они будут заниматься на родречи. То есть — о пьесе «Возвращение Королевы». Поскольку основной состав в госпожа Форниц уже был, она назначила запасной — и здесь уже никто не смог выкрутиться. Марта получила роль Седьмого егеря, однако возмущаться не стала. По крайней мере не придется зубрить слова, а походить с нарисованными усиками — это даже смешно. Королевой же госпожа Форниц избрала Аделаиду, та сначала стеснялась и отказывалась, а потом аж расцвела вся — и Марта подумала: вот кого переведут в основной состав, Форниц не дура, черт, это же даже слепому видно — идеальная исполнительница!

Марта искренне радовалась за Аделаиду. Пусть бы что не говорили, справедливо, в принципе, о чудачествах Штайнер, сердце у нее было доброе. После алгебры все отмораживались и пытались лишний раз с Мартой не разговаривать — все, кроме Аделаиды. Она, кажется, даже не поняла, что, собственно, произошло.

Ну, еще была Ника. Та дождалась конца уроков и поймала Марту у выхода из школы.

— Слушай, ты только пойми правильно. Трюцшлер, конечно, тот еще растяпа, а Штальбаум бывает снобом, каких поискать. Но все-таки зря ты так.

— Давай не сейчас — сделала гримасу Марта — мне еще в Инкубатор, а тебя вон, ожидают — она кивнула на знакомую фигуру в школьном дворе. Яромир стоял там, где старая ива свешивала ветвь над забором. Смотрел на что-то в телефоне и улыбался краешком рта.

Правая ладонь у него была перевязана.

Ника отвернулась от Марты и уже подняла руку, чтобы помахать Яромиру.

— Черт — сказала Марта, придерживая ее за локоть — Прости. Правда, прости. Я уже напрочь шизею со всем этим. Скоро начну на невинных людей бросаться. Как вообще у тебя дела? В смысле — у вас, ну с Яромиром. Если это не слишком личное, конечно.

Ника расцвела, улыбнулась и следующие пару минут щебетала, время от времени посматривая на Яромира. Тот восторженно читал — то ли новости, то ли какую-то книгу.

Марта же слушала, какой он учтивый, рыцарский, весь как будто из прошлого века, сейчас таких уже не встретишь — и думала, думала о вчерашнем вечере.

Яромир в конце концов поднял рассеянный взгляд, увидел их, улыбнулся и махнул рукой, Ника радостно замахала в ответ, дернула Марту:

— Пошли, поздороваешься и побежишь уже в свой Инкубатор. Яр, кстати, спрашивал о тебе. Почему у тебя такое странное прозвище и вообще.

Марта напряглась, но Ника, кажется, и не думала ревновать. И ясно почему: только они подошли, Яромир обнял ее, поцеловал, подпрыгнув достал откуда-то из ветви букетик — как будто ничего особенного, а мило, очень мило.

— Что у тебя с рукой? — воскликнула Ника — Опять с кем-то подрался?

Яромир дернул плечом:

— Глупости, просто спускался с четвертого этажа, а свет вырубили. Запнулся, рукой мазнул по битому стеклу, кто-то на лестничной площадке разбил окно — вот и… Да нет, не волнуйся, все промыл, помазал зеленкой, до свадьбы заживет.

Ника зарделась и перевела разговор на другое. В своем воображении она, конечно же, уже примеряла фату, рассуждала о цвете скатертей и о том, какие тарелки покупать на кухню.

— В теперешние времена — небрежно заметила Марта — ходить ночью вообще не лучшая идея. Опасная, я бы даже сказала.

— Да ну — отмахнулся Яромир — Как у вас говорят? «Псоглавцев бояться — за реку не ходить»?

— Волков — машинально исправила Марта — И — в лес.

А сама подумала: интересно, чего ты боишься, странный, слишком идеальный незнакомец по имени Яромир? И что ты вчера ночью делал в доме Штоца? Кто там у них живет на четвертом этаже — надо спросить Артурчика.

— Хорошо — сказала она — развлекайтесь, а я побежала. До завтра, Ника. Бывай.

Относительно «побежала» — это, конечно же, было художественное преувеличение. Когда начинались дни, спринтерка из Марты была еще та.

Из-за этого в Инкубатор приехала с опозданием минут на десять.

— Разминулась ты с ними, доченька — сказал дедушка Алим. Он вышел из вахтерской будки, протянул листик — Представь официальное постановление: под подозрением ваш господин Штоц. Идет следствие, и до выяснения обстоятельств кружок прекращает свою работу.

— А это что? — спросила Марта. Она взяла листок, и не никак могла понять, с чего это вдруг официальные постановления писали детским почерком на странице из тетради.

— А? Это, вишь, твои оставили. Пришли, ожидали тебя, вертелись в фойе, спорили. Потом сели сочинять тебе послание, одна записывала, двое других диктовали.

«Ув. г-жа Баумгертнер — прочитала Марта — Мы благодарны Вам за советы и помощь. Но мы не согласны с тем, как Вы отзывались о нашем учителе. Мы своих не бросаем и не предаем. Мы считаем, это низко. Особенно сейчас, когда на господина Штоца вешают всех собак. Поэтому на Ваши занятия мы ходить не будем. Простите. Ваши Мальки».

Она подняла взгляд, посмотрела на дедушку Алима. Тот улыбался растерянно, будто извинялся.

— Это все? Больше ничего не говорили?

— Ни одного слова. Вручили мне листик, попрощались и пошли. Вид имели, правду сказать, плохенький. Тебе бы, может, найти их, да и перекинуться словцом.

— Да, конечно. Благодарю вас. Благодарю.

На улице как раз начался дождь, Марта подняла воротник и направилась к остановке. Может, она и поговорит с мальками, но точно не сегодня — сегодня домой, попить молока, принять обезболивающее, отоспаться. Вечером созвониться с Виктором. И уроки: еще же задачки по химии, реферат по географии.

Она доехала домой в полусонном состоянии, поила, запила таблетку, закуталась в одеяло. Будильник поставила на восемь, чтобы все успеть.

Разбудила ее Элиза.

— Вставай — сказала — школу проспишь.

Марта выгреблась из одеял, посмотрела на мобильный.

— Пол седьмого?! Слушай, а раньше нельзя было разбудить? В смысле — вчера.

Элиза пожала плечами:

— Ты так сладко спала. Должны же мы иногда позволять себе отдых.

— Как же — пробурчала Марта — я так господину Эндервитцу и скажу: задачку не сделала, позволила себе отдых.

Но какой-то особенной злости даже не было: или потому, что Марта толком не проснулась, или из-за того, что уже открыла смски, которые пришли ночью. Три от Виктора. Одна от Ники. Одна от Пауля.

Она одевалась, разговаривала с Элизой и одним глазом читала.

— Так и скажешь — позволила Элиза — в твоем состоянии вообще должны с уроков отпускать. Будут вопросы или претензии — пусть твой господин Эндервитц обращается лично ко мне. Кто у вас, кстати, теперь классный руководитель?

«Так и не удалось с тобой поговорить — писал Виктор — но в школе сейчас аврал, поэтому не будем дразнить собак. Отсюда предложение: у тебя какие планы на выходные»?

— Классный? Госпожа Форниц, ты ее не знаешь, кажется. О, салат с креветками, супер! Но слушай, он же дорогущий?

«Догадываюсь, что ты спишь, вчера я тебя пол ночи терроризировал. Проснешься — напиши, пожалуйста».

— Иногда — сказала Элиза — надо позволять себе маленькие слабости.

— Слушай, можно прямо? Если это попытки, ну, типа подтолкнуть меня к тому, чтобы все-таки переехать. Только без обид, хорошо? Но я пока не готова, честно.

«Понимаю, что, вероятнее всего, ты еще спишь. И вообще — неучтиво с моей стороны так наседать. Даже неприлично. Учитывая, что я еще и твой учитель. Черт. Знаю, знаю, не в этом дело. В голову приходит всякая бессмыслица относительно того, что вчера я тебя чем-то зацепил или оскорбил. Или напугал. Не знаю. Словом, попытаюсь пока тебя не дергать, а если ничего такого — просто пиши. Если ли все-таки зацепил/оскорбил, тоже напиши, пожалуйста — или нет! Нет! Как тебе будет удобно, так делай. В. В».

— Никаких обид — отмахнулась Элиза. Она сидела в коридоре, за столиком, и накладывала макияж — я вообще-то тоже люблю салат с креветками. А относительно переезда — да, решить нужно, и не затягивая.

Она помолчала — подняв подбородок, накладывала тени. Марта воспользовалась паузой: долила себе чаю и, не глядя, напечатала: «Прости, пришла и вырубилась, проспала как сурок. Выходные свободны:). Суббота»?

Потом прочитала, подумала, изменила субботу на воскресенье.

— Ты слышала, что было вчера ночью, когда вы с отцом ходили к Штоцу?

— Об обысках? Ага, кто-то неслабо так слил инфу. Думаешь, это всерьез? Ну, они же, среди прочего, накрыли таких людей, которые наверняка откупятся. Какой тогда смысл?

— Думаю, смысл есть и все всерьез — Элиза подвела губы, спрятала помаду, повернулась к Марте — Но я о другом. Вчера возле Трех Голов егери нашли тело.

Марта едва чай на себя не вывернула:

— Чье тело?

— Пока неизвестно: лицо сильно изуродовано, карманы пусты, никаких документов, ничего такого. Но знаешь. Только я тебя прошу: об этом никому ни слова, понимаешь?

С Бударой, поняла Марта, она разговаривала с Бударой. Хотя клялась у них — все. А ты поверила, дурочка.

— А мне ты зачем это рассказываешь? Ну, если высокий уровень секретности и всякое такое.

Элиза вздохнула:

— Просто дослушай, ладно? У него на шее висела самодельная картонная табличка. С надписью: «Собаке собачья смерть».

— Ничего себе! И это просто на площади? Там же рядом клетка с… ну, с пленниками.

— Пленники вряд ли захотят помочь егерям. Но, кажется, они ничего не видели — да и не могли: тело нашли в одной из боковых улиц. Понимаешь теперь, зачем я тебе это рассказываю?

Марта вспомнила их недавний разговор. «Но за грань еще не переступили. Кровь не пролилась. А когда прольется» …

— По твоему мнению, это начало… того, о чем ты говорила? — Марта покачала головой — Нет, я все понимаю… но бессмысленно! Один случай — это еще не резня, не погромы. Ну, усилят патрули, введут обязательный комендантский час.

— Уже вводят — спокойно сообщила Элиза — Сегодня объявят. Да, мне вчера звонил по телефону Будара. Хотел предупредить.

— В последнее время он только и делает, что всех пытается предупредить: меня, тебя, Штоца. И откуда в одном человеке столько доброты и беспокойства о ближних?

Элиза вытянула зажигалку и пачку, щелкнула, затянулась.

Я нарвалась, подумала Марта, и нарвалась, вообще-то, заслуженно. Ох сейчас и отгребу!

— Похоже — сказала Элиза — Штоца он предупредить не успел.

— В смысле?

— Об этом будут молчать до последнего. Лицо, напомню тебе, изуродовано, документов на теле не нашли. Но есть обручальное кольцо на цепочке — она мизинцем и безымянным левой потыкала себя в ямку под шеей — такую же видели у Штоца. И еще часы — недорогие, но с обратной стороны выгравировано: «Л. Ш в день нашей свадьбы». Похоже, делал тот же мастер, что и гравировку на внутренней поверхности обручального кольца. А там — она опять затянулась — «пока смерть не разлучит нас».

Марта сидела и смотрела. Все было как в телике с выключенным звуком — когда половину происходящего просто не понимаешь. Не въезжаешь, что там творится и зачем.

— Зашибись — сказала она наконец — Зашибись. И они нам целый день втирали о «сбежал» и «изменник»! Вот же сволочи.

— Все пока вилами по воде писано. Будет экспертиза, опознание. К тому же, они не хотят загодя озвучивать информацию, чтобы не всполошить возможных преступников.

— И потому льют на Штоца — покойного Штоца! — все это дерьмо! И ты их оправдываешь!

Марта сорвалась на ноги, ухватила грязную тарелку, вилка соскользнула, Марта попробовала поймать, но вместо этого уронила тарелку — и та со звонким радостным бабахом разлетелась на осколки.

Что-то горькое и горячо вдруг подкатилось к горлу, прямо под челюсть, и Марта едва не разрыдалась. Потом она думала, что может и надо было. Что тогда было бы легче.

Но она перехватила в зеркале сочувственный взгляд Элизы — и отвернулась, закусив мякоть большого пальца, загоняя весь этот комок назад, глотая его, и не позволяя вырваться наружу.

Посчитала до десяти. Посмотрела в окно — по улице шагали, о чем-то, споря, несколько мальков, среди них Жук и Звон.

«Мы своих не бросаем и не предаем. Мы считаем, это низко».

К черту. К черту, к черту, к черту, все к черту.

— Я не оправдываю их, Марта — тихо сказала Элиза — Я хочу, чтобы ты знала, что происходит. Хотя… я и сама, если честно, не знаю — что именно.

Марта посчитала еще до трех, для профилактики.

Вынула палец изо рта.

Присела и начала собирать обломки.

— Прости — сказала — за тарелку. И что накричала. Благодарю, что предупредила. Буду вести себя осторожнее — и вообще…

Она выбросила обломки, взялась за веник.

— Посуду оставь, я вернусь и помою.

Элиза подошла и, кажется, собиралась обнять Марту.

— Ну и оставлю — сказала и — Благодарю. Слушай, мне надо бежать, может, хоть спишу у кого-то. И Ника там что-то хотела.

Ника, как выяснилось, хотела видеть Марту на закрытой вечеринке для своих. «У Яромира днюха, и мы решили посидеть в кафешке, в тесном кругу. «В деревянном гусе», сразу после уроков. Можно без подарков, в случае чего».

«Буду, благодарю» — отправила Марта.

А сама думала: если Штоца убили в квартире, как тело оказалось на Трех Голов? Если же только на площади — откуда тогда кровь в спальне? Ранили, он убегал — но не смог оторваться от преследователей? Однако кто, да и вообще за что хотел его убить? И как он связан с исчезновением семьи Дрона? А с Сиротами, с Драконьими Сиротами?

И кстати, что позавчера делал Яромир на четвертом этаже? Если он вообще поднимался на четвертый.

Она машинально собиралась, и только в последнего миг что-то как будто толкнуло под руку: праздник же у человека, оденься соответственно. Ты, конечно, ведьма и все такое, но мелкие женские хитрости никто не отменял. Отвлечь внимание, притвориться этакой глупенькой дурехой. Невзначай задать пару вопросов и проследить за реакцией.

Словом, достала и надела подаренные отцом на день рождения сережки — те, с золотыми единорогами.

Исключительно для дела, конечно. А вовсе не потому, что сегодня — урок Виктора.

Глава 14. Цирк зажигает огни

На химии повезло, господин Эндервитц Марту ни о чем не спрашивал. Один раз посмотрел в ее сторону, но Марта посмотрела ему прямо в глаза и мысленно сказала: «Ты не хочешь вызывать Баумгертнер, сколько можно, не в это раз». Тот замер с полуоткрытым ртом, моргнул, вздохнул, потер пальцами лоб. И вызывал — ха! — Гюнтера.

Все обсуждали объявления, которые еще вчера появились в городе — о выступлениях путешествующего цирка. Афиши были странные, черная надпись на красном фоне: «Удивительный Караван Сказок» и силуэт ощеренной пасти. Судя по клыкам — какого-то хищника, а судя по размерам — по крайней мере пещерного медведя.

Поверх афиш были наклеены желтые ленты с надписью «Первые выходные — бесплатно»!

Седой Эрик презрительно сказал, что это замануха, причем тупая. Во-первых, если ты уже посмотрел все на халяву, зачем идти опять. Во-вторых, сейчас в Ортынске немногие захотят тратить деньги на цирк: цены растут, в утренних новостях объявили о временном (втором за месяц!) подорожании бензина, хлеба и мыла, народ в магазинах затаривается и откладывает на черный день, родаки жалеют денег на карманные. Кому при таких раскладах нужны клоуны с акробатами?

О Штоце никто ни словом, ни намеком не вспоминал. По крайней мере — в присутствии Марты.

Вообще почти все в классе делали вид, что ее не существует — кто удачнее, кто не очень. Марта делала вид, что ей наплевать.

К счастью, оставалась Аделаида, которая этот бессмысленный бойкот не поддерживала — да и, кажется, просто не замечала. И ясное дело, Ника — простодушная, жизнерадостная, влюбленная Ника.

— Ты только не бесись заблаговременно.

— Чего бы это мне беситься!

Ника демонстративно подняла бровь.

— Хорошо, хорошо. То чем ты хочешь меня не довести до бешенства?

— Я пригласила Чистюлю и Стефа.

— Шутишь?!

— Никто не вынуждает тебя с ними разговаривать, хочешь — отмалчивайся. Но вдруг решишь помириться, вот тебе возможность. Ничего-ничего, можешь не благодарить.

— Баумгертнер и Миллер, вы уже сплели свои венки для плакальщиц?

Госпожа Форниц прошлась вдоль рядов, остановилась рядом с их партой. Сегодня — жизнь жестока — она была вместо Виктора, точнее — вместо Штоца, который должен был заменить Виктора, поскольку на прошлой неделе Виктор замещал Штоца. Словом, из-за всей этой заварухи класс опять попал в крепкие драматургические объятия Форниц — и теперь дружно работал над созданием реквизита.

— Мы обсуждали, в какой очередности вплетать цветы. Ну, за цветочной азбукой, чтобы лучше отображали все отчаяние плакальщиц, которые потеряли своих любимых.

— Блестящая идея, Миллер. Надеюсь, вы с Мартой поделитесь своими выводами со всем классом — чтобы венки были сделаны в одном стиле и лучше гармонировали.

Марта просто кожей чувствовала преисполненные доброжелательности и увлечения взгляды остальных. И всерьез рассуждала над тем, удастся ли провернуть фокус, когда-то сработавший со Штоцем в раздевалках спортзала. Удастся ли стереть из памяти госпожа Форниц лишне, изменить ее воспоминания?

И в это мгновение в двери постучали. На пороге появился Звон — с красной повязкой дежурного на руке и таким выражением на лице, как будто только что узрел Деда Мороза во плоти.

— Господин Вакенродер хочет лишить меня еще и этого урока? — повернулась к мальку госпожа Форниц — Еще сегодня утром речь шла только о двоих последних, если я не ошибаюсь!

Звон извинился и сообщил, что это госпожа завуч распорядилась. Ей нужны все ребята из старших классов в актовом зале, немедленно.

Ушастый Клаус немедленно выдвинул версию о том, зачем заучке они нужны. Да еще и в актовом зале.

Класс ржал, госпожа Форниц гневалась, Звон терпеливо стоял у дверей и изо всех сил пытался не смотреть на Марту.

Марта хотела провалиться сквозь землю.

Ребят отправили в актовую, но до того госпожа Форниц сообщила, что приложит все усилия, чтобы их уроки не отменяли. И никакого цирка! Никакого! Господин директор, видите ли, заботится о том, чтобы поднять дух школы, и это в наши нелегкие времена — а они скалятся! И над кем! Над завучем!

Марта слушала, и дальше сгорала со стыда. За то, что радовалась этому свинству Клауса и с облегчением думала: ну, хоть тему с венками замяли.

Потом всех повели в актовый, ребята там уже помогали циркачам разгружать сундуки с реквизитом, народ занимал места, нервно насмехался, Марта решила, что вот случай расспросить Нику о Яромире Прекрасном, но — сюрприз-сюрприз! — тут появился именинник собственной персоной, чмокнул Нику в щечку, поздоровался с Мартой и сел рядом.

— Ты как сюда попал? — удивилась Ника. Пакет с подарком для Яромира — завернутую в пеструю бумагу коробку с бантом — она ловко засунула под Мартин стул.

— Сегодня раньше отпустили: менеджер позволил, день рождения все-таки. А у вас это надолго?

— Два урока — сказала Марта — Клоуны, фокусники, дрессированные хорьки. Для поднятия боевого духа.

Яромир посмотрел на нее. Заметил сережки, и Марте показалось, что на долю мгновения выражение его лица изменилось. Парень растерялся? Удивился?

Да нет, видимо, действительно показалось.

— Фокусники — это круто — сказал Яромир — когда я учился, к нам в школу цирк никогда не приезжал.

Это был замечательный повод поставить ему несколько вопросов о прошлом — но тут как раз погасили свет, все захлопали в ладони и на сцену поднялся директор. Господин Вакенродер выглядел неважно, говорил медленно, устало. Часто оглядывался за кулисы, словно к чему-то прислушиваясь. Он сообщил, что в наш городу приехала знаменитая цирковая труппа, лауреат зарубежных конкурсов, легенда, хм-хм, мировой арены! И вот — первое выступление в Ортынске состоится в стенах именно нашей школы. То, что мы сегодня увидим, хм-хм, лишь малая часть того, что привезли наши гости, но лучше они сами обо всем расскажут.

И сразу рядом с ним появилась девочка лет двенадцати-тринадцати, в смешном пестром передничке и с двумя серебристыми бантами, каждый размером с арбуз. Звонким бодрым голосом она повторила то, что все уже знали из афиш: бесплатные выступления, невероятные метаморфозы, настоящая магия наивысшего сорта!

— Все участники нашей труппы заканчивали Академию имени Амвросия-пещерника, и все — с отличием! Много лет мы совершенствовали свое мастерство — и вот, имеем честь представить вашему вниманию наше наилучшее выступление. Да-да, лишь одно выступление. Он начнется завтра, а закончится через месяц. Каждый вечер мы будем рассказывать вам еще одну главу этой истории — сегодня же лишь немного поднимем завесу над тем, что вас ожидает.

Провозглашала она все это тоном девочки-отличницы, которая читает стихи о родине и любви к Киновари. Чистое увлечение, безоглядная радость. Ни намека на собственное мнение или оригинальность.

Но была определенная нотка, что заставила Марту внимательнее присмотреться к этой крохе. А присмотревшись, Марта понятна: какие двенадцать! Циркачке не менее двадцати, а то и под тридцатник.

И в этот миг — словно прочитав ее мысли — девочка потянулась руками к затылку, небрежно сорвала серебристые банты и подбросила их к потолку. Миг — и банты превратились в шмелей — огромных, лохматых. С басовитым жужжанием они покружили над сценой, а потом под взрывы аплодисментов медленно поплыли за кулисы.

Девочка тем временем тряхнула распущенными волосами, улыбнулась, провела ладонью перед лицом — и уже всем стало ясно, что никакая это не кроха.

— Итак — сказала она мягким, чуть насмешливым голосом — добро пожаловать в Удивительный Караван Сказок! Пожалуйста, переключите свои мобильники в беззвучный режим и приготовьтесь к длительному путешествию. И помните, друзья: ничто здесь не является тем, чем кажется на первый взгляд. Да — спохватилась она — я, похоже, забыла представиться! Господа и дамы, меня зовут синьорина Лили.

Старшие мальчишки, услышав этот ее новый голос, начали переглядываться, ерзать — а девушки, напротив, презрительно кривили губы и фыркали. Марта искоса глянула на сладкую парочку: Яромир склонился и что-то шептал Нике на ухо, та улыбалась и млела, и руку свою держала в его руке — хоть сейчас снимай в сопливой мелодрамке, тьфу!

Учителя переглядывались, по большей части неодобрительно. Кажется, лишь малявки были охвачены неземным восторгом: цирк! вместо уроков! Марта плохо видела их со своего места, она пыталась увидеть Пауля, но в темноте, да еще по затылками — попробуй определи.

В смске, которую Марта получила утром, Пауль просил «непременно поговорить с ним до того, как Марта пойдет в спортзал». Все это было странно — то есть полностью в духе Пауля, на которого время от времени находило. Но в спортзал она в ближайшее время точно не собиралась, и вроде — двери замкнуты, в вестибюле бдит вахтер.

Ладно, решила она, после представления попробую отловить. Немного опоздаю на день рождения Яромира, переживут. Мне стоило поговорить с ребенком вообще еще неделю назад.

Синьорина Лили тем временем сняла передничек и осталась в коротком в облипку платье (в темноте прозвучал одобрительный свист, кто-то украдкой щелкал айфоном); передник был подброшен в воздух — и из нагрудного кармана вылетели перья, блестки, наконец — сияющий шарик, со звонким стуком подпрыгнувший несколько раз и вдруг расколовшийся. Из обломков выбрался, пошатываясь и попискивая, желтенький цыпленок. Он сделал несколько шагов, и синьорина Лили подхватила малыша, посадила на ладонь, другой взяла передничек (что так все время и висел в воздухе), накинула на цыпленка — и сразу сорвала.

Зал полсекунды молчал, а потом расхохотался. Птенец так и сидел на ладони, жив-живехонек. Наклонил голову, пискнул, попробовало клюнуть указательный палец.

Синьорина Лили ничуть не смутилась от неудачи. Подняв свободную ладонь, она покачала головой:

— Не спешите с выводами. Не ожидайте от нас обычных фокусов. Мы выпускники-амвросианцы, и для нас…

Дальше пошел пафосный спич об истинной магии, добродетелях настоящих творцов, природу чуда и др. Марта к этой болтовне не прислушивалась: думала о том, как вывести на чистую воду Яромира и при этом не разбить Нике сердце. А если он все-таки не виноват — как бы не оскорбить. В итоге, не факт, что он вообще причастен к истории со Штоцем, доказательств у нее ноль, а то, что человек приехал из-за реки — еще не повод вешать на него всех собак.

Что у Марты, собственно, против него есть? Наибольшее доказательство — встреча у дома Штоца и перемотанная ладонь. Из прочего: появление у столовой в день памяти, плюс его сегодняшний растерянный взгляд при виде сережек Марты. Не густо, если честно. Ну, потерял человек ключи, когда ожидала Нику. А с сережками — так что же, они и правда неплохие.

В этом месте ее мысли как-то сами собой перепрыгнули на Виктора. Он сидел в четвертом ряду; скраю, как и все учителя — чтобы следить за дисциплиной. Марту он, кажется, заметил и несколько раз словно между прочим бросал взгляды в ее сторону. А когда сидел и смотрел на сцену, улыбался краешком губ.

Улыбался ей — почему-то в этом она не сомневалась.

Тем временем на сцене появился еще один циркач — седобородый старец в пышной малиновой мантии. На ее манжетах, воротнике и отворотах золотистой нитью были вышиты разные символы. Некоторые Марта узнала, они проходили их на химии, астрономии, а что-то попадалось ей в интернете, на сайтах, посвященных Великим Канализаторам и другим тайным обществам. В классе шестом Марта ужасно всем этим увлекалась, а потом как-то охладела.

Старец был представлен публике как синьор Рассказчик, Мастер историй. Он принял из рук синьорины Лили цыпленка, повторил ту же пафосную тарабарщину о «не ожидайте от нас обычных фокусов» и добавил, что настоящие сказки — абсолютно не такие, к каким нас приучают с детства.

Тут он на мгновение сунул руку с цыпленком за пазуху, а когда вытянул ее оттуда, у птенца на голове была крошечная золотистая корона.

— Таким образом — сказал бархатным голосом Мастер историй — обычно заканчивались сказки, которые нам читали на ночь. Герой женится на принцессе, получает в придачу королевство — и живут они долго и счастливо. Но спросите себя, верите ли вы в такую историю… — он покачал головой — Нет. Настоящие, давние сказки заканчивались по-другому. И рассказывали совсем о другом.

Синьор Рассказчик улыбнулся им всем, сделал движение по кругу, демонстрируя всем цыпленка в короне.

А потом наклонился и откусил ему голову.

Зал охнул. Госпожа Форниц вскочила и приказала классу немедленно убираться! А относительно циркачей — она непременно обратится к егерям, всему есть предел, демонстрировать такой уровень жестокости детям не-до-пус-ти-мо! Где господин Вакенродер, почему, если он нужен, его никогда нет?! Да включите уже кто-нибудь свет, сколько можно!

Господин Панасырь поднялся и сообщил, что директор сейчас на важной встрече, но мы, безусловно, сами справимся — видимо, случилась ошибка и нам продемонстрировали один из тех номеров, что предназначены для взрослой программы.

Синьор Рассказчик слушал их с вежливым выражением на лице. И продолжал жевать.

Одну младшекласницу стошнило, Виктор поднялся и вывел ее. Но остальные — в том числе малявки — следили за Мастером историй скорее с увлечением.

Включили свет, и стало видно, что губы старика немного запятнаны чем-то темным. Народ, не обращая внимание на учителей, которые продолжали спорить — таращился и снимал на видео.

— Дешево — с презрением сказал Стефу Чистюля. Оба сидели впереди и дальше делали вид, что Марты не существует — У него точно потайные карманы, живого спрятал в один, вот вытянул из другого. О, так и есть!

Синьор Рассказчик дожевал, дождался, пока утихнут споры, и уже не бархатистым, а громовым попросил уважаемую публику не делать поспешных выводов. Потом встряхнул левым рукавом, плавно протянул к залу кулак, раскрыл его — и все увидели на ладони настоящего цыпленка. Поддельного, лишенного головы, старец подбросил в воздух. С тихим «пуф-ф-ф»! тельце взорвалось — и осыпало зрителей нежным желтым пухом.

Потом — прежде чем госпожа Форниц успела вымолвить хоть слово — Рассказчик спрыгнул со сцены в зал и, взмахнув рукой, достал из воздуха букет роз — который был с глубоким, почтительным поклоном вручен физичке. Розы оказались настоящими — и это окончательно поразило госпожу Форниц, которой сто лет никто не дарил цветов.

— А теперь — сказал господин Рассказчик — теперь нам будет нужен доброволец. Тот, в чьем сердце нет ни капли страха. Тот, кто лишен сомнений. Тот, кто готов заглянуть в лицо давним сказкам.

В воздух взлетели руки — сначала десять-двенадцать, но пока Рассказчик обводил взглядом зал, их становилось все больше.

— О, какой сложный выбор! — покачал головой старец. Он погладил широкой ладонью бороду, прищурился — Видимо, чтобы все было по-честному, сделаем так — он сделал паузу — Скажем, пригласим на сцену тех, кто празднует сегодня свой день рождения? Есть такие?

Все руки медленно опустились — зато поднялся Яромир. Ника негодующе дернула его за рукав:

— Шутишь? Хочешь, чтобы он и тебе голову отмагичил?!

— Да ну, обычные фокусы, ничего общего с магией. Не бойся, все будет ладно.

Яромир наклонился и поцеловал Нику в щеку — и это при том, что все в зале сейчас на них таращились.

Ну, подумала Марта, по крайней мере в храбрости ему не откажешь.

— Прошу, друг мой, прошу! Как вас зовут? Яромир? Замечательное, древнее имя. Ну, если вы не раздумали…

— Он помешался! — прошептала Ника.

— Да прекрати, трусиха! Цыпленок был поддельным. И даже если бы он откусил голову настоящему — думаешь, рискнул бы сделать то же с человеком?

— Ну… ты права. А все равно боязно!

И в этом была вся Ника. Она охала, вздыхала, заламывала пальцы и хватала Марту за запястье все то время, пока синьорина Лили укладывала Яромира в установленный вертикально гроб, приковывала изнутри наручниками, надевала ему повязку на глаза.

Синьор Рассказчик тем временем сообщил уважаемой публике начало истории, которую Удивительный Караван Сказок привез в их город. Той истории, что ее повторяли от уст к устам вот уже век подряд. Давним-давно когда-то в одном царстве все было хорошо, просто замечательно. Люди там рождались и умирали с улыбкой на губах, каждому щедро отмеряло время, и каждый находил свое место в жизни — и длилось так, пока однажды не начали твориться там чудеса — и чудеса достаточно зловещие.

Малявки сидели разинув рты, а «уважаемая публика» старшего возраста хмыкала и перешептывалась, но в итоге смолкли все — когда еще двое циркачей, широкоплечих и мускулистых, в костюмах давних варваров (то есть почти без костюмов) вынесли на сцену постамент (задрапированную бархатом школьную парту), подхватили гроб (изнутри не донеслось ни звука), одним рывком подняли его на упомянутую парту и взялись деловито забивать крышку гвоздями.

— Ха, видишь — комментировал Чистюля — крышка с отверстиями, чтобы не задохнулся.

…хорошо, думала Марта, а если я права? Вдруг Яромир как-то причастен к гибели Штоца? Воспользуемся логикой. Что там говорила в детективах мисс Мелловен? У каждого преступника есть мотив, возможность и орудия убийства. Возможность? Он сильный, храбрый, сообразительный. Был рядом с домом той ночью. Более того: отчего это я решила, что его не было там раньше, до нас? Пришел, вывел Штоца, убил и оставил его тело на площади. А потом вернулся затереть следы — тут мы его и всполошили.

Гроб забили, синьорина Лили вынесла связку разноцветных колышков, продемонстрировала их зрителям.

— Все — говорил господин Рассказчик — началось с того, что однажды, на день своего совершеннолетия…

Он прервался и постучал по крышке гроба:

— Яромир, вам, простите, сколько лет?

— Двадцать один — глухо донеслось изнутри.

— …в день, когда ему исполнился двадцать один год, наследный принц умер во сне.

— Ну, благодарю! — сказал Яромир.

В зале захохотали.

— Отец его — спокойно продолжал Рассказчик — был безутешен. Приказал он поставить гроб с телом сына в самую глубокую, самую холодную пещеру — и разослал вестников во все концы государства. Приказал им возвещать на всех площадях и перекрестках королевскую волю: если найдется чародей, что сможет вернуть к жизни его любимого, единственного сына — король исполнит любое его желание. Проходили дни, складывались в недели…

— А труп сынка знай себе подгнивал — громко прошептал Чистюля. На него зашикали.

— …многие пытались оживить принца — и напрасно. И тогда заявился к дворцу один путешественник. Попросил он у короля разрешения переночевать в той пещере. А в полночь, когда совы и нетопыри вылетели на охоту, путешественник вытянул из дорожного мешка молоток и связку осиновых кольев.

С этими словами Рассказчик взял из рук синьорины Лили первый колышек — оранжевый словно апельсин — и приставил к крышке гробы. Но в последний момент как бы задумался — и вернулся к залу.

— Нет — сказал — что же это я: не подобает сказочнику превращаться в героя истории. Видимо, попрошу-ка о помощи самого активного из наших зрителей. Юноша — указал он на Чистюлю — если вы не против?

Стеф засмеялся и похлопал приятеля по плечу, тот пробурчал что-то себе под нос и пошел, куда деваться, не отказываться же при всех.

…орудия убийства, думала Марта. Поди угадай. Я же забыла спросить у Элизы, из-за чего он умер. «Лицо сильно изуродовано» — это вообще ни о чем. Его могли и потом… после всего, чтобы не опознали. Так что у меня есть? Рука раненого Яромира — если Штоц сопротивлялся, например, мог поцарапать. Посмотреть бы, что у него под повязкой.

После первого же удара колышек вошел в крышку на треть. Чистюля оглянулся на синьора Рассказчика, тот покивал и махнул руками залу — поддержим, мол, аплодисментами. Воцарилась тишина, но буквально на несколько секунд — а потом Гюнтер поднял ладони и начал ритмично хлопать, его поддержали другие ребята из дозорных — и как-то само собой оказалось, что уже весь зал дружно хлопал в ладоши.

Кроме, конечно, Ники: подхватилась и явно собиралась вмешаться в представление.

Не успела.

Чистюля, сконфуженный всей этой катавасией, желал лишь как можно быстрее убежать со сцены — и бахнул молотком по колышку так, что тот вонзился еще на треть. А потом вообще упал вовнутрь, провалился — и из отверстия вылетела красная тучка.

В зале охнули, Ника завизжала.

Тучка покружила над головой у Чистюлю, потом поднялась к лампам над сценой.

— Это бабочки! — крикнул кто-то — Крошечные бабочки, вот, смотрите, я на видео увеличил.

…мотив, думала Марта. Что могли не поделить учитель родречи и двадцатилетний парень, приехавший из-за реки? Зайдем с другой стороны: что могло их связывать? Ника. Ответ очевиден — но она ни к чему не ведет. Нику Штоц особенно не выделял, а если — смешно, но допустим — ему пришло в голову что-то неприличное, Ника скандал устроила бы ого-го. Но если наоборот? Если Штоц узнал о том, что Яромир с ней встречается, и почему-то захотел положить этому конец? Узнать он мог, просто увидел их в школьном дворе. Но с какого перепугу вмешивался бы, кто ему Ника? И какое ему дело до Яромира?

— Слушай, я здесь подумала… да сядь ты уже, сколько можно страдать, ничего с ним не случится!

— Трюцшлер уже пятый кол забивает!

— Хоть двадцать пятый. Слышала же: в крышке отверстия. В них, видимо, и забивает: там все размечено, чтобы твоего драгоценного Яромира даже краешком не зацепило. Ты мне лучше скажи: Штоц с тобой в последнее время о чем-то говорил?

— Штоц? Со мной?

— Ой, только не надо сразу такого выражения лица — уже и спросить нельзя!

— О тебе он говорил. Все ли, мол, хорошо. Ему, типа, показалось, что у тебя какие-то проблемы.

— А ты?

— А я честно ответила, что не в курсе, но вроде никаких. Еще удивилась: ты у него типа в любимицах, чего бы напрямую не спросить.

— Так ему и сказала?

— Я, может, иногда и веду себя как наивная дурочка, но… Ох, гляди, гляди!

— И когда люди короля утром пришли к пещере, они не нашли путешественника — лишь гроб, пробитый здесь и там осиновыми кольями — синьор Рассказчик знаком дал публике понять, что Чистюля заслужил свою долю аплодисментов — потом выпроводил Бена со сцены и продолжал — Когда же, обмирая от страха, капитан стражи доложил королю о том, что произошло, и получил приказ выломать крышку гроба, он выяснил…

Старец щелкнул пальцами, циркачи в костюмах варваров поставили гроб торчмя, а потом выдернув топоры, висевшие у них за плечами взялись рьяно врубаться в крышку.

Им хватило трех минут, чтобы порубить крышку на щепки. Наружу вылетели еще три-четыре стайки мелких багряных бабочек — и все. Яромира в гробу не было, наручники, которыми минут пятнадцать назад заковывала его синьорина Лили, свисали пустые. Но застегнутые.

— Господи — тихо сказал Ника — Господи-и-и!.

— Не ной над ухом — повернулся к ней Чистюля — Устроили здесь… балаган! Чисто дети!

— Убийца! — выдавила из себя Ника. И потянулась к его морковной шевелюре.

— Эй, руки, руки! Ты нервы береги, Миллер, чего из-за каких-то безделиц… Да блин, живой он, ты больше слушай циркачей. Они же с ним с самого начала договорились, еще когда мы перли на себе эти сундуки. Не врубаешься, да? Там двойное дно, зеркала, вот и все. Сейчас они его вынесут за кулисы, вытащат из гроба и выпустят через черный ход, прогуляться. А в конце представления добудут откуда-то, я слышал, старик просил его вернуться через пол часика. Проверь мобилу, твой ненаглядный собирался смску бросить, как вынырнет из магических бездн.

— А раньше сказать было нельзя? — тихо спросила Марта. Но Чистюля лишь пожал плечами и отвернулся. При этом с его маковки взлетела и приземлился на пол перед Мартой маленькая… Сначала она решила — бабочка, но разглядела и поняла, что это пушинка.

Желтая пушинка, из тех, в которые превратилось лишенное голову поддельный цыпленок.

Марта зачем-то подняла ее, и пока Ника читала сообщение от Яромира и выстукивал ответ — все сидела и смотрела на желтое перышко с подсохшим красным пятном ближе к стержню.

Потом бросила небрежно:

— Ну как, Чистюля прав?

— Да, его подговорили. Пишет, прилично заплатили — и обещает, что искупит вину — она засмеялась, добрая душа — обещает купить вот такой торт, для всех.

— Круто — сказала Марта — приветствую. Хотя ты ему выпиши все-таки, чтобы больше не вел себя, как последний мудак. Мог же предупредить, разве сложно было.

— Мы имели договоренность — буркнул, не поворачиваясь, Чистюля — не разглашать пока не отработаем.

Вот же, подумала Марта, ты рта не закрывал с самого начала, молчун-конспиратор.

Но конечно, ничего не сказала и вообще сделала вид, что ее это не касается.

Пока на сцене синьорина Лили глотала дротики и танцевала со змеями, Марта дальше рассуждала о мотивах, средствах и возможностях. Но болтовня Рассказчика и комментарии Чистюлю не давали сосредоточиться, к тому же Ника — возвышенная и радостная — все время чирикала о своем бесценном Яромире.

В конце концов Марта почувствовала, что больше не выдержит этого издевательства. Она попросила прощения и пообещала скоро вернуться. Уже у самих дверей ее догнал господин Панасырь и заметил, что представление уникально, и Марте проявить бы каплю уважения к господину Вакенродеру, он так старался… но — ох, да-да, если в туалету, женские вопросы, тогда конечно, только как можно быстрее, пожалуйста, сама будешь жалеть, если все пропустишь.

В коридорах было пусто, даже дежурных сняли на представление — и Марта подумала, что если бы она была заправским вором — это был бы ее звездный час. С другой стороны, чем поживиться вору в школе? Стырить дешевые репродукции картин с третьего этажа? Похитить неполный скелет, который несколько поколений школьников зовут Сигизмундом Беспалым? Разжиться компами из кабинета информатики и продать их в антикварный магазин?

Она закрылась в кабинке, поменяла тампон и уже собиралась выходить, когда услышала — кто-то приближается. Спокойные, уверенные шаги. Кто-то из учителей.

То есть — почти наверняка Виктор. Чистая логика, ничего больше: он же выводил ту младшекласницу. Марта хотела была выйти ему навстречу, но притормозила. Иногда думай головой, девочка: он идет в туалет, чтобы увидеться с тобой? И вежливо улыбаться, разговаривать, а мысленно пританцовывать от нетерпежа?

Подожди, пока выйдет, а тогда уже являйся, вся — сплошные приветливость и очарование, ага. А еще лучше — дай уйти и как будто внезапно догони, чтобы он не спрашивал себя, слышала ли ты, как он там, за стенкой, справляет естественную потребность. Некоторых, знаешь, это напрягает — вот тебя, например, напрягло бы?

Виктор зашел в туалет, аккуратно закрыл двери, надолго включил воду. Марта мысленно сжалась в комок: горячую с сентября так и не дали, а под кутузкой мыть руки — еще то удовольствие.

И тут сквозь плеск она различила еще какой-то звук. Вкрадчивый, раздражающий для уха, металлический.

Опознала его сразу, потому что слышала, и не раз.

Вообще-то в школе курить было сурово запрещено. Даже если тебя ловили где-то возле школы, дежурство с метлой в руках тебе было обеспечено.

Но наибольшие сорвиголовы нашли способ. Окна в школьных туалетах красили раз в надцять лет, считалось, что ручки там зафиксированы и не вращаются, затейники их потихоньку расшатали и умудрялись отворять. Открытое окно на криминал не тянет, в худшем случае мелкая провинность. Запах дыма? — «Так он уже был, я потому и открыл» — и хрена два докажут, если не тупить и держать под рукой мятный леденец.

Вот только Виктор, кажется, не курил.

Тогда — зачем он открыл окно? И — начнем с начала — зачем включил воду?

Несколько секунд Марта рассуждала, потом вытянула из сумки телефон, ухватилась рукой за ручку и осторожно, пытаясь не шуметь, подтянулась. Окна, ясное дело, были замазаны грязно-белой краской, но не доверху. Включив фронтальную камеру, она поднесла руку и покрутила под разными углами.

Толку, честно сказать, было мало. В кадр попала кирпичная стена, окна нижнего этажа, крыша над ними. Потом она увидела соседний подоконник и желтый целлофановый пакет, который висел на кожаном ремешке. Ремешок был привязан к пожарной лестнице, которая проходила как раз у окна.

Правая рука отвязала его, левая все это время аккуратно придерживала пакет. Потом руки с пакетом исчезли.

Марта стояла на подоконнике и не знала, как бы ей слезть так, чтобы себя не выдать.

А меньше всего ей хотелось, чтобы ее сейчас разоблачил Виктор.

Потому что ответ на вопрос «что в пакете»? напрашивался один-единственный — и полностью очевидный.

Кости. Виктор где-то сумел-таки раздобыть кости. Тайком от Марты. И судя по пакету — уже готовый порошок, килограмма три-четыре.

Умом она понимала, что если не сказал — не успел или не захотел ее подставлять. Но зачем вообще приволок их в школу? И почему решил достать сейчас — ему же возвращаться в зал, он что, так с пакетом и пойдет?

Виктор тем временем закрыл окно, выключил воду и вышел. Было слышно, как отдаляются его шаги; Марта стояла, прислонившись лбом к холодному оконному стеклу, сжав кулаки.

Решила: пусть зайдет в зал, не хочу, чтобы меня сейчас увидел. Не хочу с ним разговаривать. Наделаю глупостей, наговорю разного, потом будет стыдно.

Но в зал он так и не зашел.

Вышел на площадку между этажами, задержался, начал спускаться. Кажется. Отсюда уже плохо различала.

Словом, сидеть дальше в туалете не было никакого смысла.

Она наконец догадалась спрыгнуть с подоконника. Положила мобильный в карман и выглянула в коридор.

За окнами потемнело, потом громыхнуло — пошел дождь. Не грозный, киношный, с молниями и черными тучами — а обычный, клейкий, гнилой, от окон тянуло холодом, одно стояло незапертое — и ветер дергал тюль, забрызгивал подоконник.

И пусть себе идет, подумала Марта, намокнет, будет знать.

Она уже стояла у дверей в зал, оттуда прозвучал дружный смех, потом захлопали в ладоши.

Сделать вид, что ничего не случилось. Вернуться, сесть рядом с Никой, помириться с этими придурками, Чистюлей и Стефом — относительно Виктора быть осторожнее. Все, что говорит, делить на два, нет, на сто!

В зале опять захохотали, весело, искренне — и ей почему-то расхотели туда идти.

Спущусь, посмотрю, сказала себе, может, я насочиняла сама себе черте чего, дура истеричная.

Господина Цешлинского она заметила не сразу. Тот спал, привалившись боком к стене, просто у рамки на входе — и не удивительно, обычно он здесь в ночную смену, а сегодня вместо господина Лущевского, которому Вакенродер позволил отлежаться после вчерашнего приключения. Ну и ясно же, что сутки сидеть в школе — еще то удовольствие, а лет господину Цешлинскому под семьдесят.

Марта хотела пройти как можно тише, чтобы не будить: скоро звонок, сам проснется.

А потом заметила темного червя, какой медленно-медленно выползал из правой ноздри вахтера. Жирный темный червь.

Она подбежала, уже не боясь, что разбудит. Даже рада была бы, если бы тот проснулся.

Струйка крови покатилась к губе вахтера, первая капля сорвалась и упала прямо на старый свитер с оленями.

Собственно, это было последнее, что Марта запомнила: красное пятно на голове одного из оленей и резкое движение в окне — точнее, отражение в нем.

Чья-то фигура. Очень знакомая.

Потом ее ударили по голове — и дальше все оборв…

Глава 15. Наше собачье дело

Почему-то сильнее всего болели косточки. И запястья. И заты-ох! — лок — он вообще раскалывался, словно в него вкручивали огромное тупое сверло.

Было очень сложно не застонать, особенно в первый миг, когда опомнилась и поняла — вспомнила — что попалась.

Тот, кто убил невинного господина Цешлинского, вряд ли сделает исключение для Марты.

Поэтому — молчать, терпеть, делать вид, что и дальше без сознания.

— Даже не пытайся — сказали откуда-то сбоку.

Голос расходился эхом, словно они были в каком-то большом помещении. Полутемном и холодном. Морг? Подвал?

Пахло здесь старой гарью, потом и чужими слезами.

Если бы не повязка на глазах. Но погоди, как он понял, что я опомнилась?

— Все же ясно — по твоему дыханию. И запаху.

Мужчина, который похитил Марту, помолчал, но она слышала, как что-то шуршит, шелестит, как трется резина о дерево, о металл.

— Я надеялся, что ты умнее, Баумгертнер. Что догадаешься — и отойдешь в сторону. Или поможешь.

Хорошо, подумала она, здесь я облажалась. Главное — не сдаваться и не впадать в отчаяние.

Она вспомнила свой любимый сериал о Красном Волке. Слова инспектора Гримма: всегда затягивайте время. Соглашайтесь, провоцируйте на разговор, ставьте дополнительные вопросы.

— Нельзя было просто попросить? Сказать: так и так, Марта, мне нужна твоя помощь.

Мужчина у нее за спиной засмеялся.

Следовательно, подумала она, не боится, что нас могут услышать. Это плохо.

— Ты до сих пор не понятна, о чем идет речь, да? Интересно, кто и с какого перепугу назвал тебя Ведьмой? Ты же ничего не почувствовала! За все это время — ни разу! Ты и сейчас просто затягиваешь время. Думаешь, я убью тебя, как убил этого вашего вахтера?

— Его звали господин Цешлинский — и ты это знал! Он вступился за тебя, а ты…

— А я его вырубил — спокойно сказал Яромир — придет в себя и будет жив-здоров. Если ты не будешь пытаться мне помешать, и я успею со всем закончить.

Не паникуй, сказала себе Марта, глаза он тебе закрыл — и что с того? Разве это помешало тебе в раздевалке, когда ты искала пакет с костями? Или в библиотеке ли, когда пыталась вычислить нужную книгу?

Расслабься, сосредоточься. Он явно будет требовать какое-то время. Следовательно — имеешь шанс.

— Как благородно с твоей стороны — сказала она — вижу, Ника в тебе не ошиблась: ты настоящий рыцарь. Интересно только, как относительно Штоца? Он тоже придет в себя и будет жив-здоров? Или в его случае ты не успел со всем закончить? И пришлось… как ты это называешь? — форсировать события?

Он засмеялся, легко и весело. Марта думала, что уже ничто не заставит ее больше бояться, но сейчас, когда услышала этот смех — поняла, что теперь напугана по-настоящему.

— Ты даже не представляешь, во что влезла, Баумгертнер. Штоц помогал мне.

Не слушай его, говорила себе Марта, не слушай! Сосредоточься на взгляде. Разберись для начала, где вы.

Она сильно зажмурила веки, потом расслабила. Сквозь повязку пробивался белый мертвенный свет.

К которому подмешивался другой оттенок — удушающе-зеленый, с карминовыми прожилками.

Кости, вспомнила Марта. Зачем ему пакет с порошком из драконовых костей? Думай, это важно! Это — ключ ко всему!

— Штоц спас меня — сказал Яромир — более того — он понял меня! Единственный здесь — понял, кто я такой и чего хочу. Потом он объяснял, что заметил меня еще на площади. Тогда — во время издевательства над нашими воинами.

— Так ты!.. — догадалась Марта — Ты пришел с той стороны леса, из-за реки! Чтобы спасти их?

— Чтобы освободить — уточнил Яромир — а потом отомстить — за них, и за всех, кого вы уничтожили.

Думай, говорила она себе, думай: на что пускают порошок? Напиток для крыс? Он собирается бросить его в городскую канализацию? Распылить над городом? Но зачем он принес его в школу? Как-то протянул сквозь рамку, не засветился. И почему именно сегодня?

— Это так логично — заметила она — Так по-мужски. Кому ты собрался мстить? Господину Цешлинскому? Младшеклашкам? Мне? Бену? Нике? Да, конечно, это же мы были там, у вас, за рекой — кто же еще!

— Вы не были — сказал он с улыбкой — Но ты носишь эти сережки. Или, может, тебя заставили их одеть? И живешь ты на деньги, которые твой отец заработал за то, что стрелял по нашим домам. А ты же — помесь. Ты наполовину наша. И что? Что ты чувствовала, когда там, на площади, их превращали в животных? Ты хоть понимаешь, что именно вы, упыри, со всеми нами делаете — и там, и здесь?! Понимаешь?!

Он подошел и сорвал из нее повязку — и Марте перехватило дыхание от облегчения и удивления. Это был спортзал, опечатанный после пожара спортзал, вот откуда взялся запах гари!

Она сидела на матах, привязанная к одному из столбиков, на которых растягивали волейбольную сетку. Руки перехвачены за спиной — и намертво, хрен развяжешь. Ноги тоже, на косточках.

Яромир стоял над ней и рассматривал с презрительным любопытством, словно диковинную зверушку.

— Скажи, Баумгертнер, ты когда-то видела тех, кого засвистало Соловьиной песней? Узнать их нереально: зарастают шерстью с ног до головы, лица не разглядеть. И шерсть не срежешь, она продолжает расти даже у мертвых. Из-за этого и умирают — шерсть забивает горло и ноздри, врастает в глаза. Люди просто задыхаются. Если раньше не обезумеют от боли. Они же пытаются вырвать ее, эту шерсть, а ногти у них становятся длинными и острыми — по существу, превращаются в когти — он улыбнулся — это очень удобно. Представляешь: были люди, а стали чудовища, выродки. Таких не жаль. С такими можно делать что угодно.

— Не понимаю, при чем здесь…

— А еще бывают фаряонки — перебил он ее — ваши их засевают из вертолета прямо в реки. Большинство погибает еще личинками, но те, что выживают, рано или поздно пробираются к городам и гнездятся в канализации. Избирают самое удобное место — такое, чтобы голос по трубам расходился как можно лучше — и начинают заманивать. Обещают славу, богатство, величие — и не тебе одному, а твоим друзьям, родственникам, всем своим. Взамен требуют малость, безделицу: пролить кровь кого-то из чужих. Заметь — даже убивать не нужно, просто пустить кровь. А знаешь, что смешнее всего? Почему-то никто на эту деталь внимания не обращает, обычно именно убивают. Я видел одну такую, наши в конце концов нашли ее гнездо, пришлось разбирать мостовую и выпиливать кусок трубы. Это чудовище было похоже на спрута: отрастило щупальца, протянуло в каждый из тоннелей, чтобы удобнее было пожирать подношение. Только щупальца у нее заканчивались не крючками или присосками — маленькими одноглазыми головками.

— Да-да, конечно, именно мы с Никой ее и запустили, вот этими самыми руками.

— Ее было сложно убить — сказал Яромир — головы отрастали. И даже когда мы их отрубали, они продолжали говорить. Вообрази: лежат, как подгнившие яблоки, и обещают, обещают. И ты в итоге начинаешь думать, что они не лгут, не могут так убедительно лгать. А потом… потом ты смотришь на городок — на то, во что они его превратили. На тех, кто в нем остался. На людей с вывернутыми назад стопами, с железными зубами, с глазами, которые срослись в один узкий, похожий на вторую пасть, глаз. Знаешь — тогда отпускает.

Он отвернулся и присел над небольшой пластиковой коробкой с перегородками. Одна из боковых секций была заполнена разноцветными проводами, они лежали, свернутые в кольца, словно крошечные змеи. Рядом стоял знакомый Марте пакет.

Яромир вытянул из кармана бутылку с прозрачной жидкостью, одел резиновые перчатки. Зачерпнул из пакета горсть порошка и аккуратно начал сыпать в шейку.

— Главное — понять, что это современная война — сказал Яромир — другие законы, другие цели, совсем другое вооружение. Это раньше были кремневые наконечники, мечи и пулеметы. Вчерашний день!

Он поднял бутылку, поболтал, глядя на просвет. За окнами — там, под самим потолком, шуршал дождь, и в спортзале было темно, но Марта все равно увидела, как мутнеет вода. Как будто в нее плеснули чернил — ядовито-зеленых чернил.

— Теперь никто не будет убивать тебя собственными руками. По крайней мере — пока ты похож на человека. Потом — проще. Чудовищ надо уничтожать, это же все знают, с этим не будут спорить. И никто из тридевятых не захочет вмешиваться.

Он поставил бутылку на коробку, в угловую секцию. Вытянул две трубочки, надел крышку с отверстиями на шейку, вставил трубочки.

— Знаешь, что страшнее всего, Баумгертнер? В определенный момент тебе этого хочется. Хочется стать чудовищем — он обернулся и посмотрел на Марту. Как будто убедится, или понимает она — у чудовищ — сказал Яромир — есть обоняние. Им проще питаться, выживать, идти по следу. А еще в них есть зубы и клыки — и это, вообще-то, главное. Чудовищам, Баумгертнер, проще убивать. А если ты видел тех, кого рвали на клочки элитные баюны, если стоял над могилой, в которую ссыпали то, которое осталось от твоих друзей после налета «семарглов» …

Он отвернулся и достал еще одну бутылку. Марта заметила, что безымянный палец на левой руке у него немножко дрожит.

Она посовалась, устраиваясь удобнее, но в результате лишь съехала набок. Громко и раздраженно сдула со лба прялку. Яромир, к счастью, даже не обернулся.

— Вот это — повторил он — страшнее всего. Ты говоришь себе: я стану чудовищем, потому что по-другому с этими не справлюсь. И уже мечтаешь не о том, чтобы восстановить справедливость — о том, чтобы эти заплатили такую же цену. А лучше — с процентами. Потому что ты просто не представляешь, как можно по-другому. Какая такая «справедливость» может быть, если двенадцатилетняя девочка, в которую попал обломок разрывной снегурочки, леденеет прямо у тебя на руках. Вот буквально: превратилась в глыбу льда — и здесь-же начала таять, просто от тепла твоих ладоней. Чем и кому это можно компенсировать?

Он налил в бутылку какую-то жидкость, но сыпать туда ничего не стал, тоже закрыл продырявленной крышечкой, вставил трубочки, и перед тем одел на них дозаторы и затянул.

Потом взял пакет с порошком из драконьих костей и осторожно высыпал в центральное отделение. Вытянул мобилку, поклацал настраивая.

— Знаешь — сказал почти безразлично — есть одна вещь, которую я вам никогда не прощу. Это было в апреле, когда ваши пошли зачищать Ульегорск и попали в клещи. То есть, формально для вас и остального мира ничего такого не было, ведь и ваших там не было, а мы «лупили по своим». Но мы знали. И вот, одним утром я прочитал о том, как там утюжили ваших, и почувствовал радость. Понимаешь?

Марта кивнула, но он только покачал головой:

— Ничего ты не понимаешь. Я радовался из-за того, что эти люди умерли. Да, они были моими врагами. Но..

Я радовался потому, что люди умерли!

Я был счастлив. И надеялся только на то, что перед смертью они страдали.

Он подсоединил к мобилке какие-то дротики, другие — воткнул в порошок, чем-то щелкнул, накрыл коробку крышкой и обмотал скотчем.

— Позже — когда я воевал и наступил на «колобка»… — да, я начал превращаться в одного из тех, кого бы вы хотели видеть…

Яромир расшнуровал и снял правый ботинок, потом закатал выше штанину. Марта вздрогнула, хотя вообще-то, ожидала чего-то подобного.

Нога Яромира была покрыта густой серой шерстью. Ближе к стопе кость выгибалась под каким-то невероятным углом, а сама стопа скорее напоминала волчью — но сильно увеличенную и деформированную.

— С тех пор — сказал Яромир — я медленно превращался в псоглавца. Но все это уже не имело значения. Это… так, видимость. По-настоящему я начал превращаться в чудовище раньше. С того дня, когда вы заставили меня радоваться чужим смертям.

К его голени двумя ремнями был привязан странный баллончик, Яромир снял его, потом подцепил пальцами стельку ботинка — странную, деформированную, явно изготовленную на заказ, чтобы удобнее легла эта волчья лапа — и вытянул оттуда, из углубления, какой-то ободок из провода — наподобие тех, что бывают на брелоках.

Но Марта уже понимала, что с брелоками этот ободок не имеет ничего общего.

— Одного не понимаю: как ты это все пронес сквозь рамку?

— А я не проходил сквозь рамку — он положил стельку, обул ботинок, опустил штанину — когда узнал о ней, собрался влезать сквозь одно из окон, но не пришлось. Просто помог твоим одноклассникам разгружать сундуки циркачей и заносить сквозь служебный вход. А когда синьор Рассказчик предложил мне им подыграть. — Яромир пожал плечами — дальше все было просто — пока не появилась ты. Поэтому придется использовать вот это — он вставил запал в гранату — на тот случай, если тебе взбредет в голову сделать какую-то глупость.

— Логично, конечно: собираешься взорвать всю школу — и угрожаешь мне гранатой. Ты уверен, что этот твой «колобок» подействовал только на ногу, а мозги на зацепил?

— Не пытайся, Баумгертнер. Смело, но глупо. Ты бы и сама это поняла, если бы слушала меня внимательнее. Хотя права: сначала я именно это и собирался сделать — подождать, пока на площади соберется как можно больше людей, и взорвать клетку. Но Штоц меня отговорил. Он помог мне. Не знаю, кто он такой и откуда знает то, что знает, но Штоц смог остановить процесс. «Ногу — сказал он — не спасти, но дальше это не зайдет. Если ты сам остановишься».

— А убил ты его из благодарности.

Яромир положил гранату в карман так, словно это был апельсин. Наклонился, поднял двумя руками коробку.

— Я не убивал Штоца. Той ночью, когда он исчез, я приходил к нему. Он меня лечил, это был последний шанс.

— А рана на ладони?

— Ему была нужна моя кровь. Он использовал ее, чтобы отсечь влияние «колобка». Потом что-то случилось, он приказал уходить, немедленно. Ничего не объяснил.

— Не сходится: мы зашли сразу после того, как ты вышел — и в квартире никого не было. А потом его тело очутилось на площади, возле клетки с… твоими соотечественниками.

Яромир замер, немного прищурив глаза. То ли прислушивался к чему-то, то ли рассуждал.

— Это все меняет — сказал он наконец. Втянул воздух, медленно выдохнул — вот что, Баумгертнер, времени нет, слушай и решай. Я собирался сегодня все закончить и уйти назад за реку. Но… Если это был Штоц и если… Значит, кто-то знал. И пытался нас использовать. Я выполню то, что обещал Штоцу, а потом. Если пообещаешь молчать, я останусь и выясню, кто убил Штоца.

— Так просто — хмыкнула Марта — А если я обману?

— Тебя найдут. Тебя — и тех, кто тебе дорог. Да и что это тебе даст? Зачем тебе меня сдавать?

— Ну, ты, кажется, держишь в руках бомбу и явно не собираешься ее разбирать и нести на ближайшую мусорку. Я вообще иногда сама была бы рада разнести на хрен всю эту школу, но сейчас здесь огромное количество народа, если ты не заметил.

— И все они сидят в актовом зале на втором этаже, в другой части школы. Мы с Штоцем, конечно, на такое не рассчитывали, думали просто взорвать все ночью, а вахтера оглушить и вынести.

— Штоц хотел, чтобы ты взорвал школу?!

— Штоц хотел, чтобы я взорвал спортзал и то, что здесь третью неделю подряд складируют. Ты что, вообще ничего не чувствуешь, Ведьма? А, да, тебе же, видимо, в темноте плохо видно.

Он похлопал себя по карманам, вытянул еще один мобильник и включил фонарик.

Марта вскрикнула. Просто не могла сдержаться.

И подумала: так вот, вот почему последними днями меня в школе тошнило. Вот откуда взялось то странное ощущение во время Дня памяти. И драка шестиклассниц, и тот непонятный случай в столовой, где одна из кухарок набросилась на другую с тесаком, чистый трэш. А все это лежало на поверхности, мне же только надо было сложить дважды два!

Никогда и нигде, даже по телику, она не видела столько драконьих костей в тоже время. Здесь лежали обломки зубов, дуги ребер, какие-то шипы, лопатки, позвонки, когти — огромные, словно колонны храма, и крошечные, насыпанные в целлофановые пакеты. Были здесь пакеты с порошком из перетертых костей, и сундук с разными изделиями — вешалками, куском арфы, протезом человеческой ноги. Все это напоминало закрома какого-то музея — но никоим образом не спортзал.

Марте не пришло в голову ничего умнее как спросить:

— Зачем тогда надо было заморачиваться и приносить порошок в пакете? Ну — можно же было взять здесь.

— Нельзя. У меня смесь в нужной пропорции: кроме костей, черный порох, перетертые внутренности василиска, слезы сирен, сушеные мозги фарионок, жало мантикора. Проще было принести накануне и привязать к пожарной лестнице. Ваши пацаны, если даже и курят, туда никогда не заглядывают, я же присматривался, пока ожидал Нику. Ну, это уже лишние подробности, сейчас они не имеют значения. Так как, Баумгертнер, договорились? Думай быстрее — он посмотрел на экран мобильного — через двадцать семь минут представление заканчивается.

— И что дальше? — спросила Марта. Голова была пустая, отупелая. Пальцы правой руки — там, где она прижала их бедром — болели.

Давай, говорила она себе, давай, давай же, включи уже мозги! Как быть? Как теперь быть? Время проходит, и ты не знаешь, когда.

— Дальше — после того, как я оттяну вахтера, чтобы не пострадал, и выведу тебя, у меня есть два варианта. Вернуться за кулисы, лечь в гроб, в нужный момент выйти из него по команде Рассказчика. Потом — взрыв. Я помогу Нике вернуться домой, само собой, ни о каком дне рождения, речи уже не идет, перенесем на завтра. Но завтра я скажу, что заболел, а послезавтра уже не отвечу на звонок, поскольку буду за рекой. Или — я выйду из гроба, вернусь в зал, будет взрыв, но я еще задержусь на несколько дней. И да, на случай, если ты захочешь сегодня совершить какую-то героическую глупость, у меня будет граната, помни об этом.

— Зачем тебе возвращаться? — не поняла Марта. Потом сама же себя перебила — Хорошо, это не важно. Объясни только одно: зачем здесь все эти кости? Что они здесь делают?!

Яромир поставил коробку в центре зала, вернулся к Марте и вытянул нож.

— Хватит — он разрезал ремешок на косточках, потом отвязал ее от столбика для волейбольной сетки. Но руки пока не развязал — пошли, поможешь перенести вахтера. И реши уже наконец, что мне делать после взрыва. Идти, или оставаться?

Марта взвесила все за и против.

Ох, подумала, я об этом еще пожалею. Наверное.

— Оставаться — сказала — но слушай, есть одна вещь, о которой тебе надо знать. У меня в правом кармане мобильный. Слышал когда-то шутка о том, что женщины могут набрать сообщения, несмотря на экран? Я писала коротко и смогу выкрутиться, отшучусь, но…

Его лицо окаменело. Полсекунды он стоял, потом вытянул нож, рывком разрезал ремешок у нее на запястьях — и толкнул Марту к дверям:

— Давай, бегом отсюда! Что ты написала? Кому? Мое имя назвала?!

Марта открыла рот, чтобы ответить, но не успела. На нее словно навалилась невидимая циклопическая подушка, плотная ватная стена.

Вот, подумала Марта, вот оно как — когда тебя догоняет взрывная волна.

А потом догадалась, что эта волна должна была бы ударить сзади, а не спереди.

Двери распахнулись — едва не слетев с петель — в спортзал ворвались черные фигуры без лиц. Двое, четверо, шестеро… они обтекали Марту, не обращая на нее никакого внимания. Она обернулась — как-то умудрилась, хотя подушка продолжала жать — и увидела, что Яромир с искаженным от отчаяния лицом тянется рукой к карману.

Не к тому, в которой лежала граната — к другому, с мобильным.

Еще она увидела, как его сбило с ног. Не эти фигуры — а что-то другое, мощное и невидимое. Как будто включили мощный вентилятор против доски с пластмассовыми солдатиками.

Потом на него налетели эти, в черном — и только потом Марта увидела, что у них в руках какие-то коротенькие, почти игрушечные автоматы — и как они взмахивают ими, словно забивая гвозди — но звуков не было, она как будто оглохла.

Это могло длиться минут пять или целый час — она не знала, сколько именно. Точно не полминуты, хотя позже, сопоставляя, она понимала, по всему выходило — где-то так.

Вероятно, сказался шок. И кислородное голодание, она же все это время практически не дышала — до тех пор, пока невидимая подушка вдруг не исчезла.

И тогда Марта закашлялась, а чьи-то руки бережно постучали ее по спине — и знакомый голос сказал:

— Ну все, все, уже все прошло. Ты молодчина. Настоящая героиня. Пошли, не стоит тебе смотреть.

— Вы?

— Я — согласился господин Рудольф Хаустхоффер — ну же, пошли, нам с тобой надо серьезно поговорить, Марта. Давным-давно пора.

Глава 16. Честное слово

Они повели ее на второй этаж, в учительскую. Хаустхоффера сопровождали три спецназовца — по крайней мере Марта решила, что это спецназовцы. Ну, не частная же армия господина «в некотором смысле терапевта».

Все люди, что пришли из Хаустхоффером, были в черной мешковатой форме и длинных, до подбородка, шапочках-балаклавах. И с автоматами. Лиц Марта не видела, только взгляды — внимательные и в то же время безразличные.

Когда шли вестибюлем, один спецназовец отстал и повернул к господину Цешлинскому. Тот, кажется, начал приходить в сознание — застонал, дернул головой — хотя глаз пока что не открывал.

За окнами до сих пор лило, под струями дождя угластые, темные машины у входа школы казались допотопными чудищами, которые приползли сюда из глухих болот — так акулы приплывают на запах крови. Сейчас они стояли с выключенными фарами и закрытыми дверями, а сквозь стекло было не разглядеть, есть там кто внутри.

Ожидают, почему-то подумала Марта. Стоят и ожидают.

В учительской горело свет, но было пусто, только за огромным овальным столом, который занимал почти всю комнату, сидел хмурый, помятый господин Вакенродер. Перед директором лежали распухшие от бумаг папки, внутренности одной он как раз изучал с дотошностью авгура. Еще целая гора таких же папок валялась на полу, уже пересмотренная и забракованная.

Когда зашли господин Хаустхоффер с Мартой и спецназовцами, директор посмотрел на них исподлобья, но сразу вернулся к бумагам. Выдернул один файл из папки, отложил, остальные бросил на пол.

Только потом к нему дошло, что здесь Марта, он поднял голову и прошипел господину Хаустхофферу:

— Вы вообще в своем уме? Зачем вы?… Мы же договаривались!

— Не берите в голову, господин директор. Под мою ответственность. И, к сожалению, мне придется вас побеспокоить.

— Я не успел! Мне необходимо пересмотреть еще — он в отчаянии обвел взглядом залежи папок.

— Мои люди помогут вам перенести их в какой либо соседний класс, решите сами — куда именно. Только, пожалуйста, не слишком затягивайте — господин Хаустхоффер поднял руку и посмотрел на черный, с оранжевыми искорками по периметру, циферблат — думаю, нам потребуется минут пятнадцать.

Директор молча вышел из-за стола, сгреб в охапку отобранные страницы, кивнул спецназовцам и боком, опустив взгляд, начал протискиваться к дверям. На Марту он даже не посмотрел.

— Ну, садись — предложил ей господин Хаустхоффер. Сам он расстегнул длинный, тыквенного цвета плащ и устроился во главе стола. Спецназовцы стояли у дверей и следили за каждым его движением — словно цирковые собачки за дрессировщиком. Он махнул им рукой — забирайте все, что пожелает господин директор, пусть работает. Но следите по времени. И принесите нам кофе. Или отдаешь преимущество чаю?

— Без разницы — сказала Марта. Ноги у нее как будто выключились, она уцепилась руками в спинку ближайшего стула и мысленно повторяла: только бы не упасть, только бы не упасть.

— Тогда два кофе — Хаустхоффер поднял пальцами ручку верхнего ящика, выдвинул ее, вытянул оттуда чашку — пеструю, с цветочками и певчими птичками, и с надписью «нашей любимой госпожа Карен». Чашку он поставил на край стола, потом потянулся к внутреннему карману за портсигаром и добыл оттуда длинную, коричневую сигарету. Щелкнул зажигалкой — не против?

Марта даже ответить не успела — а он уже выпустил из ноздрей две густых струйки дыма и сказал:

— Поздравляю, Марта Баумгертнер, это было блестяще. Рискуя жизнью, ты вывела на чистую воду опасного преступника — гражданина соседнего государства, который пробрался к нам и вознамеривался осуществить террористический акт. Ты спасла жизни одноклассников и учителей. Только благодаря тебе все обошлось малой кровью.

Марта покачала головой.

— Вы не понимаете. В действительности Яромир не хотел никого подрывать.

Хаустхоффер выгнул правую бровь:

— А бомбу в спортзале он собирал… ну, из-за естественной любознательности? Не знаю, Марта, не знаю. Лично тебе я верю, но для других это может прозвучать неубедительно. Особенно, если раскроются определенные подробности.

Конечно, это была какая-то игра — но зачем ее вел Хаустхоффер, чего он хотел?

Ладно, решила Марта, лучший метод защиты — нападение, это же всем известно.

— Например — подробности о том, как вам удалось так быстро здесь очутиться? И кстати, что вы вообще делаете в школе?

Он опять затянулся, выдохнул и, откинувшись на спинку, смотрел на Марту своими большими, выпуклыми глазами. Изучал, сукин сын.

— А я в тебе не ошибся, это приятно. Ну что же, давай по очереди. Мы здесь, как я уже говорил, благодаря твоей смелости, смекалке и выдержке. Господин Виктор Вегнер получил от тебя смску… как там было? «Спортзал. Беда. Срочно — егерей»! — и сообщил егерям. А они, ясное дело, вызывали нас. Ну а относительно подробностей. Марта, ты же не думаешь, что все это оказалось для нас полной неожиданностью? Слежка длилась — и длилось давно, мы держали ситуацию под контролем.

— Тот «барсук» у школы — догадалась Марта — А кости в спортзале? Приманка? Положили несколько настоящих и гору подделанных, а потом слили об этом инфу?

— Кости настоящие — покачал головой господин Хаустхоффер — все до наименьшей.

— Хотите сказать, что прямо в школе устроили склад драконьих костей? И эти, новые, которые вчера нашли у людей — их тоже сюда?! Как вам вообще такое позволили?! И вы еще называете террористом Яромира?! Он хотел взорвать спортзал, чтобы уничтожить этот яд, а вы столько дней, сознательно. Они же токсичны! И спортзал в двух шагах от столовой!

— И при этом — достаточно далеко от этажей, на которых вы все занимались. Твой Яромир на это и рассчитывал, когда собирался подрывать спортзал. Точнее — Хаустхоффер стряхнул пепел в чашку — насколько я понимаю, сначала он планировал взорвать бомбу где-то в другом месте, вряд ли его отправили сюда с такой незначительной целью… ну, это мы скоро выясним. Так или иначе, Марта, суть в том, что — как бы ты не относилась к людям, которых я представляю — Яромир действительно террорист и преступник. Ты, конечно, можешь жалеть его, сочувствовать ему — мне тоже жаль, что он пошел этим по пути. Но его выбор — это его выбор. Меня больше тревожит твой.

— Слушайте, идите прогружать кого-то другого — журналистов, Вакенродера вон. «Жаль», конечно! Да вам плевать и на Яромира, и на меня, и на всех других. Поэтому вы и следили за ним — но не останавливали. Это если вообще следили, а не пытаетесь задним числом надувать щеки — она хмыкнула — вы разобрались бы уже: «держали ситуацию под контролем» или «всех спасла моя смска».

Хаустхоффер вздохнул: смиренно и негромко, словно добрый дядюшка, готовый терпеть все выходки непутевой, но любимой племянницы.

— Из ошибочных предпосылок ты делаешь ошибочные выводы. Мы следили не за ним — за тобой. Яромир, к сожалению, до последнего времени ничем не привлек наше внимание. Один из многих беженцев из-за реки — молодой, в меру амбициозный. Его хорошо, очень хорошо подготовили. Он четко знал, что именно делает и зачем — Хаустхоффер улыбнулся, глядя Марте в глаза — совсем другое дело — ты. Когда началась операция «Раскопки», мы взяли нескольких дилеров — в частности, некого Марка Урбанека. У него была поражающая сеть клиентов, он скупал за бесценок кости, а потом производил из них и продавал «звездную пыль», мутабор, «порох» и другой яд. Тебе он известен как Марк Губастый.

— Ну был такой, так о нем у нас многие слышали.

Хаустхоффер отмахнулся:

— Пожалуйста, времени мало — просто выслушай. Мы поговорили с Марком. Сначала он молчал, потом от всего отказывался, но потом — конечно, сделал правильный выбор и все нам рассказал.

— И потому вы натравили на него огнивых собак, а журналистам рассказали, что «погиб, при попытке к бегству».

— Это был не он — улыбнулся Хаустхоффер.

— О, конечно! Вы же доктор, в определенном смысле терапевт. Вы сходили в морг, взяли там подходящее тело и подбросили, чтобы создать нужную картинку для тэвэшников. А ему изменили внешность — и по программе свидетелей отправили в Копейск, работать ткачихой на заводе гобеленов.

— Боюсь, что нет. Внешность мы ему действительно изменили, а работает он здесь-таки, в Ортынске — вскоре ты сама в этом убедишься. Но давай не отвлекаться, речь сейчас не о нем — а о тебе. Присматриваться именно к тебе мы начали после разговора с Марком. И знаешь, ты невероятная девушка, Марта Баумгертнер. Иногда ты бываешь чрезвычайно проницательной. Иногда — ошеломляюще глупой и наивной. Сейчас ты смотришь на меня, как на врага, но поразмысли: если бы я захотел сдать тебя егерям — давно бы уже сдал. Восемнадцать — возраст полноправного гражданина, который отвечает за свои поступки по закону. А доказательств, к сожалению, хватает. То, что у твоих волос неожиданно изменился цвет — естественный цвет — еще можно списать на случайность. Но, Марта — были еще знаки, нарисованные тобой на стенах раздевалки в день пожара. Пакет, который мы нашли среди макулатуры… там же такое остаточное излучение, что огнивые собаки буквально обрывали поводки. По нему, собственно, мы вышли и на раздевалку, и на место, где ты со своими друзьями хранила пакет с костями. Очутился бы на моем месте кто-либо из егерей… — он покачал головой, как будто искренне горевал из-за Мартиной неосторожности — знаешь, за последние дни младшие коллеги не раз упрекали меня в том, что я слишком снисходителен. А я им отвечал…

— …что меня еще можно будет как-то использовать, потому не стоит спешить. А теперь вы знаете — как. Давайте, говорите уже.

Хаустхоффер раздавил окурок о стенку чашки, поднялся, прошелся к окну и назад. Марта только сейчас заметила: из шкафа на директорском месте исчезла фотография, на которой господин Вакенродер был с женой и дочкой. Осталось несколько дипломов и грамот («лучшей школе района», «за трудовой подвиг», «образцовому педагогическому коллективу») — и портрет самого мудрого, самого доброго, самого справедливого правителя всех времен и народов — Его Величества Киновари. Стандартный, которые продают в любом отделе канцтоваров.

— Скажи, Марта, ты вообще следишь за новостями? — Хаустхоффер для разнообразия изучал не ее внешность, а пейзаж за окном. То есть: залитый дождем, серый двор, огражденный серым же забором, и коробки пятиэтажек за ним — Представляешь, что происходит в стране?

Марта фыркнула:

— По ночам не сплю, только об этом и думаю. Вы хоть представляете, сколько нам домашки задают? А сколько всего нужны будет вызубрить, чтобы сдать идиотские выпускные тесты? Как вы вообще — с такими представлениями о жизни — умудряетесь хоть кого-то завербовывать?

— Всего-навсего рассказываю правду. Вот, например: восьмого сентября этого года совершил самоубийство министр финансов, господин Эльфрик Румпельштильцхен. А именно на нем последние месяцы держалась вся наша экономика. Ты могла не следить за новостями, но на цены в магазинах обратила внимание? Правда, Марта, заключается в том, что, если мы не прибегнем к определенным мероприятиям, дальше будет еще хуже. Наши аналитики разработали несколько сценариев, один из них связан с таким редким ресурсом, как драконьи кости. Но для этого нужно как можно быстрее найти и собрать в значительном количестве. Ты сама знаешь, как сложно и то и другое. Мы используем все возможности: приобрели несколько партий у заграничных партнеров, дали задание инженерам усовершенствовать костеискатели, егери же помогли нам изъять большую часть того, что было на черном рынке — он с досадой покачал головой — к сожалению, слишком часто этот материал невозможно использовать. Какие-то образцы потеряли большую часть заряда, какие-то — были перемолоты и смешаны с другими ингредиентами в таких пропорциях, что… Нет, наши медики в восторге, им для опытов это все пригодится. И алхимикам — насколько знаю, там же перечень заказов на несколько месяцев вперед. Но проблему это не решает. Хоть бы какие открытия не сделали в лабораториях.

Он опять покачал головой. Вернулся к столу, сел напротив Марты.

— Я не собираюсь тебя «вербовать». Я хочу сделать тебе деловое предложение. Мы заключим полностью официальный контракт, для начала — скажем, на пару месяцев, а если захочешь — продлим. Условия просты: ты помогаешь мне и моим коллегам искать кости, я — помогаю тебе. На эти пару месяцев твоей мачехе повысят зарплату, отцу начнут выплачивать пенсию. Также, я лично переговорю с господином Вакенродером — уверен, он пойдет нам навстречу и ты сможешь учиться по особой программе. Все это — без огласки, конечно же: люди сейчас раздражены, реакция может быть разной, а всем все не объяснишь, к сожалению. Да и не время еще.

Хаустхоффер опять закурил, и на пару секунд Марте показалось, что в полумраке сияет оранжевым не только кончик его сигареты, но и его ноздри, глаза, язык.

— Ясное дело, все это очевидные вещи: деньги, меньшая загруженность. В последнем мы заинтересованы больше, чем ты — с учетом командировок, в которые тебе придется ездить. Главное: после трех-четырех месяцев плодотворного труда я гарантирую тебе вступление в любой университет страны без экзаменов, просто по собеседованию. А если благодаря твоим усилиям в нашем распоряжении очутится по-настоящему большой и цельный фрагмент — например, череп или тазовый пояс — я лично позабочусь о том, чтобы тебя приняли в Академии имени Амвросия-пещерника. Факультет прикладной остеологии тебя устроит? Или отдаешь ли предпочтение вербалистике? — он выдохнул дым и направил на Марту два пальца с зажатой между ними сигаретой — но в этом случае тебе все-таки придется заняться учебой, и серьезно. Не знаю, сможешь ли совмещать. Хотя — оборвал он себя — это я слишком забегаю вперед. Итак, что скажешь?

— Мило. Нет, правда: мило. Могли сразу пригрозить, да нет, лишь намекнули — и дальше вывалили целую гору пряников. А если я откажусь? В ход пойдет кнут? Вспомните о вещественных доказательствах, об уголовной ответственности за сокрытие костей? Что еще? Но подождите — я же типа только что спасла всю школу от взрыва. Мне за это никаких пончиков не предусмотрено? Смягчающие обстоятельства?

Хаустхоффер, не глядя, потянулся к чашке, стряхнул в нее пепел, а потом двумя пальцами немного покрутил ее, выравнивая за какой-то лишь ему видной осью.

— Ненавижу — сказал он тихо — Ненавижу это ощущение: когда не выходит договориться по-человечески и приходится угрожать. Нет, Марта Баумгертнер, я не буду использовать против тебя вещественные доказательства. Не сдам егерям. Я позвоню по телефону репортерам и выведу тебя к ним. Скажу, что для меня ты всегда была образцом уникальных моральных качеств, железной воли, нерушимых принципов. А потом я уйду, Марта. А ты останешься. Ты будешь ходить в школу, зубрить ответы на выпускные тесты. И будешь жить среди людей, которые решат, что все это время ты нам помогала — а может, и дальше помогаешь. Подумай об этом.

Он резко поднялся, обошел стол и распахнул двери:

— Минут десять тому назад я попросил принести два кофе. И где? Нет, господин Вегнер, я бы просил вас сейчас не…

— Извините, господин Хаустхоффер, но я должен увидеть ее, и удостовериться, что все в порядке! У нее наверное шок — после всего, что случилось! И я понимаю, что вы при исполнении, вам надо было разобраться… в чем вы там хотели разобраться… но она на моей ответственности, и я… да, что ваши люди меня не пропускают.

— Да заходите, заходите. Я что, по-вашему, ее здесь допрашиваю? Марта — твой учитель за тебя волнуется, скажи ему, что я не пытался съесть тебя заживо, и не угрожал.

Виктор зашел и стал на пороге, лицо у него было бледным, он сжимал кулаки и имел такой вид, словно вот-вот набросится на Хаустхоффера.

Марта подумала, что была бы не против. Но потом вспомнила о людях в черном и как они били прикладами Яромира.

— Дайте нам пару минут — сказала она Хаустхофферу — Выйдите, попейте там пока свой кофе. Я не убегу.

Тот кивнул с легкой улыбкой:

— Ну конечно не убежишь.

Когда за ним закрылись двери, Виктор подошел и обнял. Вовсе не так, как следует обнимать учителю ученицу. Ну, в смысле, учителям же вообще не пристало…

Он заглянул в ее глаза:

— Как ты? Я, когда получил смску… черт, может, мне надо было самому к тебе бежать… но я решил, ты знаешь, о чем просишь. Прости, я все-таки был должен.

— Прекрати — прервала его Марта — ты все правильно сделал, благодарю. Скажи мне, кто он такой?

— Хаустхоффер? Боюсь, я сам не до конца понимаю. Сто лет назад, еще в столице, я слушал его лекции. Знаешь, бывают такие циклы, на какую-то одну тему, ну и приглашают специалиста, звезду в своем роде. А я очень интересовался историей. Ну, по нему и тогда, в принципе, было ясно, что он не кабинетный ученый.

— Что он тебе сказал?

— Что ему нужно с тобой поговорить. Пять-десять минут. Прости, что я сразу не вмешался. Эти люди с автоматами… и он… Я не ожидал. Черт, несу какую-то чушь, как последний дурак! Что там было, в спортзале? Хаустхоффер говорил о террористе.

— Это потом. Скажи, он спрашивал тебя о том… что ты ищешь?

— Да нет, с чего бы?

— А твои исследования — что с ними? Ты говорил, осталось совсем немножко, полшага.

— Но это здесь причем?!

— Слушай, просто ответь, пожалуйста.

— Меньше чем полшага, Марта. Если ты была права. Только пообещай мне, что не будешь сама искать. И вообще, давай об этом поговорим потом.

— Сама — не буду искать — пообещала Марта — А относительно остального — нам давно следует поговорить.

— В воскресенье, как и договаривались?

Она только и успела кивнуть. В двери постучали — вернулся господин Хаустхоффер. С двумя чашками кофе.

Виктор каким-то странным чудом успел отодвинуться от Марты на полшага назад — теперь, по крайней мере, они выглядели просто как учитель и ученица. Один беспокоится о другой, в этой ситуации норм.

— Вам, господин Вегнер, не предлагаю, но с удовольствием угощу вас кофе потом, когда все закончится. А теперь, пожалуйста, дайте нам несколько минут — он поставил одну чашку перед Мартой, отпил из другой — Вообще советую вернуться в зал, представление скоро окончится — и я уверен, там будет нужна ваша помощь.

— Марта?

— Я лично прослежу, чтобы с ней ничего не случилось.

— Идите, господин Вегнер — кивнула она — благодарю, что беспокоитесь, но я справлюсь. Не съест же он меня, в конце-концов.

Выходя, Виктор оглянулся — будто хотел удостовериться, что Марта не шутит, что все хорошо, а Хаустхоффер действительно не председатель сообщества анонимных людоедов.

Дверь за ним закрылась, и в учительской опять стало темно и холодно. Воняло дымом, и Марта подумала: это ж сколько Вакенродеру потом проветривать кабинет, сигареты у господина, в определенном смысле терапевта, крепкие.

Хаустхоффер как раз зажег следующую. Выдул дым в сторону, потер своей узкой, почти женской ладонью глаза.

— Надеюсь, ты не попросила его позвать на помощь, скажем, наряд егерей.

— Разве это что-то бы изменило?

Он покачал головой:

— Только создало бы лишние осложнения. А у нас и так времени почти не осталось, я предпочитал бы не рисковать. Ну и потом, я же говорил, что отдаю предпочтение правде. С тобой здесь ничего не случится, Марта Баумгертнер.

— Вы бумаги принесли?

— Какие? А, ты о контракте — он отмахнулся — это мы устроим потом — завтра, послезавтра… да хоть сегодня вечером, если захочешь. Сейчас мне будет достаточного твоего честного слова.

— У меня одно условие. Я хочу, чтобы Яромира… чтобы Вы отвезли его к границе и отпустили.

— Исключено. И даже не обсуждается.

Она догадывалась, что Хаустхоффер именно так и ответит. Инспектор Гримм был прав, когда советовал Красному Волку: «Требуй больше, потом соглашайся ровно на то, чего ты хотел».

— Тогда я хочу с ним поговорить. Пять минут.

— Три.

— Но без свидетелей.

Хаустхоффер посмотрел на часы.

— Уже не здесь, в машине. Это все, больше никаких дополнительных условий? А то я решу, что проще выписать нюхача из столицы. Волокиты будет больше, но не придется слишком усложнять себе жизнь.

— Если даже через два месяца я откажусь, вы не уменьшите зарплату Элизе. И не отнимете у отца пенсию — это то, что он и так заслужил, наш договор здесь вообще не причем. Плюс поступление в вышку и три минуты разговора с Яромиром. Больше ничего.

— По рукам — он переложил сигарету в левую и протянул ей ладонь.

Марта пожала ее, глядя в большие, выпуклые глаза с искристой радужкой.

Думаешь, мысленно сказала ему, ты перехитрил меня? Загнал в угол? Заставил на себя работать?

Надеюсь, так оно и есть. Надеюсь — думаешь.

Мне нужно, чтобы ты мне поверил. Чтобы расслабился. Чтобы в конце концов я смогла выяснить, кто ты такой в действительности. Как ты связан со смертью Штоца. Почему приехал именно к нам, в Ортынск. Зачем тебе драконьи кости.

И кто они такие, эти ваши проклятые Драконьи Сироты.

Я узнаю все это — а заодно помогу Виктору собрать сырье, которого не хватает для опытов. Он изготовит сыворотку — и все то дерьмо, которое ты собираешь, потеряет власть над людьми. Окажется никому не нужным мусором, тухлыми ядовитыми отходами.

Говоришь, я бываю глупой и наивной? Возможно. Главное, чтобы ты забыл: иногда я бываю, как ты сам и сказал, «чрезвычайно проницательной».

Вот и посмотрим, чего во мне больше.

— Рад, что мы нашли общий язык — улыбнулся Хаустхоффер, гася сигарету о край чашки — уверен, нам будет очень интересно вдвоем.

Он открыл двери и сказал кому-то в коридоре:

— Начинайте.