Дитя псоглавцев

Глава 06. На коротком поводке

В понедельник Марта пришла в школу немного раньше, не выспавшись, в плохом настроении. Накануне, уже часов в одиннадцать вечера, она готовилась к урокам Штоца и ей в голову пришло несколько неплохих идей, которые хотелось обсудить с Чистюлей — но тот на звонки и смски не отвечал.

А теперь — пожалуйста — сиди в вестибюле, ожидай. Занимается он, видите ли, с утра до ночи, из комнаты не выползает даже по выходным. Это ладно, это мы понимаем. Но мобилу зачем выключать?!

Дежурные смотрели на Марту как-то странно, и кое-кто из одноклассников тоже. Ну все, решила она, Гюнтер таки запас вчера в кафешке. Вот блин.

Слухи такого пошиба расходились на раз-два, видимо, кто-то уже и в «Друзьях» написал. Была там закрытая группа, которую несколько лет назад создали Тамара и Дана, чтобы обмениваться инфой по домашке. Но, как оно и бывает, о домашке там писали изредка, преимущественно же сплетничали, вывешивали демотиваторы и другую фигню. Потому Марта редко туда заглядывала — а вчера, видимо, стоило. Хоть почту за два дня могла бы проверить.

В вестибюле тем временем звенели мечи, свистели ядра: госпожа Форниц, физичка по специальности и руководительница кружка самодеятельности по призванию, негодующе атаковала господина Вакенродера. На свое счастье, господин Вакенродер отсутствовал, поэтому выслушивать претензии пришлось господину Пансырю.

— Ах, дорогая моя — говорил он ей со снисходительной улыбкой — зачем же вы всем так проникаетесь. Ну устроите репетицию в другой раз. Или в одном из классов, господи ты боже же мой, я уверен, какой-то из классов точно свободен: сдвинете парты, дежурные вам помогут.

— Вы не понимаете! — госпожа Форниц стояла перед старым математиком, словно воительница Хильда Сухое Копье перед ордами варваров. И была такой же нерушимой — Репетиция — по сути, то же представление. А в представлении нет малозначимых деталей, важно все, буквально все. Нельзя играть сцену с казнью пророчицы Спакуны в «каком-то из классов»!

— Конечно — кивнул господин Панасырь — конечно: сцена в этом случае была бы лучшим вариантом. Но мы не можем отменить уроки физкультуры, а спортзал, как вам, наверное, известно, временно закрыт. Пожарная инспекция, техника безопасности… да что я вам объясняю, сами же знаете.

— Это не повод относиться к нашему представлению как к забаве! Что за двойные стандарты! Нас — на задворки, но при этом в актовом зале проводят физкультуру, а столовую сдают в аренду каким-то ветеранам! А реквизит? Все самостоятельно, никакой помощи! Сколько я просила госпожа Флипчак выделить нам хотя бы меч Зигварда? И что в ответ? Абсурдные, ничтожные отговорки!

— Я бы посмотрел — заранее смакуя, протянул вполголоса Стефан-Николай. Он приземлился рядом на лавочке, зевнул — Здесь главное не терять голову, если пригласят на роль Спакуны. А ты почему так рано, Баумгертнер? Нечистая совесть, бессонница, вот это все?

— Иди в задницу — беззлобно ответила она — Не в курсе, что с Чистюлей? Почему не отвечает на звонки?

— О, ты не знала? Ну, этот эпос достоин кисти мастера, не мне порочить его банальным переводом. Вот появится герой собственной персоной, пусть извещает.

Марта посмотрела на Стефа внимательнее:

— Какой-то ты слишком бодрый утром.

— Ежедневная зарядка, Баумгертнер, а также водные процедуры и здоровый образ жизни. Советую, кстати. Полезнее, чем сидеть в библиотеках с утра до ночи.

Последнюю фразу Стеф вымолвил небрежно, словно между прочим. Кто-то бы, может, и не обратил бы на нее внимания, но Марта слишком давно его знала.

— А с этого места — поподробнее.

— Ну, пока что деталями никто похвастаться не может, радуйся. Но бабка Урсулы вроде видела тебя вчера с каким-то парнем. Как вы сначала — цитирую: «Миловались просто в зале, а потом пошли в подсобку».

Марта фыркнула, но чувствовала: щеки пылают.

— Урсула тоже посмеялась — в том смысле, что Баумгертнер в библиотеку если и ходит, то исключительно за знаниями. Но она не видела, как мило ты краснеешь при одном лишь упоминании.

— А чего это вы здесь расселись? — навис над ними Чистюля — До уроков три минуты.

— Тебя ожидаем — рявкнула Марта — Это что, новая мода? — она кивнула на темные очки, которые закрывали Чистюле пол лица — Я думала, «Битва за Конфетенбург» — исторический фильм, а не шпионский.

— Очень остроумно — буркнул Чистюля.

— Она еще не знает, Бен.

— Да что — взорвалась Марта — что я не знаю?!

На них начали посматривать.

— «Битва за Конфетенбург» удалась на славу — таинственно изрек Стеф. И кивнул на Штоца, что как раз вошел в вестибюль — Думаю, нам пора.

На уроке Марта пыталась выяснить что-то у Ники, но та лишь дернула плечиком и шикнула, мол, интересно, не мешай. Вероятно, обиделась из-за субботы, хотя Марта ее честно предупредила, что в кино не попадает.

Да о кое-чем она умолчала, но вряд ли Чистюля сильно налажал. Хотя, если вспомнить о его темных очках.

— Я — говорил тем временем Штоц — прошу прощение за свое отсутствие. Знаю, сегодня меня опять должен был бы замещать господин Вегнер, и не сомневаюсь, что он замечательно справлялся со своей ролью, однако — в дальнейшем в этом не будет потребности. Так что, у нас, насколько помню, было домашнее задание, связанное с давними традициями?

— И ритуалами — напомнила Дана.

— Конечно, и ритуалами. Кто первый? Гюнтер, ты хочешь? Прошу, выходи к доске.

Гюнтер вышел, лицо у него было решительно, он облизнул губы и кивнул, словно самому себе.

— Мы здесь с ребятами — сказал он — читали мемуары времен Медной Пасти — ну, знаете, маршала Серо Исии и генерала Моро. И нашли там нечто интересное. Когда началась селективизация — ну, как вынужденная мер, для гармонизации общества, и в то же время для освоения недавно цивилизованных территорий… словом, тогда во многих городах появились дозоры. Генерал Моро пишет, это из-за тревожности в обществе. Ну, селективизация — она же не всех устраивала. Не все понимали, что видовой отбор — необходимость, а если пустить дела на самотек, все тупо закончится вырождением.

В классе захихикали. Гюнтер мрачно посмотрел на Артурчика из Ушастым Клаусом, даже палец не показывал — и оба сразу заткнули глотки.

— Итак — невозмутимо уточнил Штоц — по твоему мнению, было бы неплохо вернуться к практике селективизации? Потому что задание у нас, как помнишь — найти старые традиции, которые не мешало бы возродить.

Гюнтер обратился к нему, мигнул несколько раз.

— Да — сказал — я так думаю. Я бы и внутривидовую ввел. Как по мне, ничего хорошего нет, если в городе полно чужестранцев. Цынган тех же — но и не только цынган, конечно же. Я лично считаю, что если бы их не было, ночью бы люди не боялись выходить на улицу. Раньше же не боялись — а почему? Может, потому, что и цынган было не так много? И вообще, вот мы говорим «цынгане», а кто они такие в действительности — не знаем. Они же кем угодно могут оказаться, даже — здесь он вдруг посмотрел на Марту — даже псоглавцами.

— Я понял твою мысль, благодарю. Скажи, Гюнтер, а ты не считаешь, что это задание егерей — заботиться о порядке в нашем городе?

— Так они связаны по рукам и ногам! Что они могут! Потому я за дозоры. Толковая мысль была, как по мне: устроить центры для тренировки и формировать добровольческие дозоры. Кто, если не мы, защитит город?

— Насколько я понимаю, ты в таком случае записался бы в дозор?

— Непременно бы записался!

Штоц покивал, улыбаясь самим краешком губ.

— А оружие? Применил бы, если бы дело дошло до столкновения?

— Господин Штоц, я считаю: взял в руки огнестрел или палку — используй. Нечего сопли жевать. Вон — дернул Гюнтер подбородкам — Конашевский до сих пор ходить не может, рукой только шевелить начал. А если бы эти гниды знали, что в случае чего их просто тупо пристрелят! На месте, блин, без лишних разговоров. Не тратить на них ни денег из наших налогов, ни времени. Схватили на горячем — получи.

— А если — небрежно уточнил Штоц — ты пристрелил бы не того, кто избил нашего Луку, а другого человека? Кого-то, кто склонился над ним, чтобы оказать первую помощь, врача? Просто человек проходил мимо… или цынган — среди них тоже случаются врачи — и решил помочь.

— Вы простите, господин Штоц, но это все теория. Я сам могу тысячу таких вариантов придумать. Типа неоднозначных, конечно. Но в жизни, как по мне, все куда проще. И мерзость, что присела над телом, оказывается именно мерзостью, а не спасителем.

— И к селективизации ты, Хойслер, тоже готов? А если окажется, что отделить и выселить нужно соседа, друга, родную мать или отца?

Гюнтер пожал плечами:

— Это вряд ли. Но если надо будет — разберемся.

— Даже если они будут отказываться? Или сопротивляться? Или… Да, Эрик? Ты хочешь что-то добавить?

Эрик поднялся, провел пятерней по своей седой шевелюре. Откашлялся негромко.

— Господин Штоц, но с таким раньше тоже сталкивались. Мы с ребятами — он оглянулся на Кирика и Натана — вместе читали те самые мемуары, Гюнтер видимо просто забыл: дозорных редко отправляли селектевизировать их же родных, тогда отправляли другую команду — вот и все. Но это — добавил он спешно — это несущественно, мы же не о том, чтобы один в один повторять все, что тогда происходило. Времена другие… и вообще… Просто согласитесь: в городе нет порядка. И всем плевать. А мы хотим, чтобы стало лучше. Для всех, понимаете. Относительно родных и всякого такого — вон, ребята подтвердят — он опять оглянулся — мы думали уже. Установить планку. Для начала: квоты по количеству цынган в городе. А если живешь в Ортынске более трех лет — ну, считаешься своим, даже если с происхождением не все однозначно.

Класс зашумел. Штоц молчал, не перебивал: присел на подоконник и слушал.

— А почему лишь три?! — возмутился Ушастый Клаус — А если два с половиной — что, с вещами на выход?

— Просто цынган проверять тщательнее — предложила Дана — Среди них же разные бывают, правильно господин Штоц говорит. Есть и преступники или просто злые люди, а есть и бедные. Тем более в последнее время беженцев много, с детками. Они же не виноваты.

— А как отличишь, где кто? Или, скажешь, у преступников детей не бывает. Или вон у псоглавцев.

Тамара Кадыш, что все громче и громче щелкала ручкой, не выдержала:

— Именно так! Псоглавцы! Где гарантия, что один из них не прокрадется сюда и не устроит что-то… что-то страшное! По-настоящему страшное! Они же звери, чудовища, мы даже представить себе не можем, на что они способны! А ты, Аттербум, о «не виновных» здесь начинаешь, тебе легко, твоему брату ногу не отстреливали и в плену не держали! Господин Штоц, можно я теперь… я тоже готовилась.

Он взмахнул рукой:

— Хойслер, если ты закончил?

Гюнтер пожал плечами и пошел на место, Натан похлопал его по спине, старший Кирик, наклонившись через проход, что-то зашептал.

— Тише, пожалуйста. Кадыш — тебе слово. Да-да, если хочешь, можешь с места.

Тамара поднялась.

— Помните, был такой старый обычай, мы о нем несколько лет назад читали в поэме «Циклопов пленник». Когда враги убивали ортынчанина, его не прятали. Тело мумифицировали или замораживали, а в могилу клали лишь тогда, когда удавалось поймать убийцу или кого-то из враждебного племени.

— Ну, это же очень давний обычай — заметил Штоц — Если память мне не изменяет, бытовал в железном веке, а потом как-то потерял свою популярность. Может, из-за того, что воевали часто, а складывать тела неотомщенных… это же никаких склепов и ледников не напасешься.

— По-вашему, это смешно? — тихо спросила Тамара.

— Ничуть — Штоц поднялся и щелкнул пальцами — Обычай действительно очень… неординарный. Только в «Циклоповом пленнике» Лахманн использовал более поздние источники и кое-чего не учел. А зря: начальная версия была более интересна и более мудра. Во-первых, там шла речь в первую очередь об убийствах бытовых, и ясно почему: на войне пойди разберись, кто именно нанес смертельный удар. Ну и, во-вторых, убийцу и жертву погребали в одной могиле, причем обычно на нейтральной земле. Кто-нибудь знает, с какой целью?

— Они верили в то, что души мертвых будут охранять спокойствие поселка.

— Поселков, Конрад. Считалось, что смерть примирит враждующие стороны. Что если за кровь заплатили кровью, счет обнулился. А на общую могилу на меже между «своими» и «чужими» ходили родственники обеих семей — Штоц покачал головой — не знаю, насколько эффективным был этот способ, но уже в эпоху Червозмея, когда войны стали будничным явлением, от него отказались.

— Вот! — воскликнула Тамара — К этому я и вела. Именно тогда появились плакальщицы. Настоящие, а не те, что сейчас.

— А, вот ты о чем! Не думал, что кто-то вспомнит.

— Да, господин Штоц! — Тамара сжала кулаки и выпрямила спину — Я думаю, они на это заслуживают — те твари за рекой. И эти… что на площади.

Штоц покачал головой. Марта давно не видела его таким: сосредоточенным, хмурым и, кажется, очень злым.

— К счастью — сказал он — ты права. Нынешние плакальщицы умеют лишь оплакивать покойников. И этого, по моему мнению, вполне достаточно. Проклинать других — я имею в виду по-настоящему проклинать — не то, почему стоит учиться. Это не проходит без последствий для обеих сторон, поверь.

Марта хотела спросить у Ники, какова с виду мать Тамары — и передумала. Во-первых, можно самой посмотреть на странице в «Друзьях». Но и смотреть нечего, это, конечно, не она была на площади. Не она, а чужая женщина, может, вообще из цынган. Ну зачем бы Тамариной маме идти к помосту, ее сына даже не убили, подумаешь, нога превратилась в мраморную колонну, бывают вещи пострашнее, а с ногой вполне можно справиться, зато он вернулся — и ночует, кстати, дома, а не в склепе.

— Это — объяснял тем временем Штоц — словно стрелять из ружья или из гранатомета. Чем более силен выстрел, тем более сильна отдача. А теперь представьте, что ты стреляешь из танковой пушки, только не в танке сидишь, а держишь ее в руках.

Тамара слушала его молча, и когда Штоц закончил, лишь пожала плечами и села. Штоц кивнул ей, хотя всем было ясно: Кадыш он не убедил.

— Следующий — сказал классный руководитель — Есть у нас кто-то, кто откопал менее кровожадный ритуал?

Пока Дана поделившаяся рецептами своей прабабке, а Урсула рассказывала о давних способах ухода за кожей лица, Марта невнимательно листала фотографии, сделанные в библиотеке. Но тревожил ее не обычай, о котором собиралась рассказывать, а то, что она обнаружила уже вчера, перед самим сном. То, из-за чего Марте непременно следовало поговорить с Чистюлей. То, о чем она пока даже Виктору не рассказала.

Звонок прозвенел неожиданно — Штоц заявил, что не страшно, остальные ответят на следующем занятии, господин Вегнер как раз едет на несколько дней и попросил его заменить, поэтому — увидимся в среду.

— Слушай — сказал Чистюля, когда они переходили в физкабинет — объясни, что это вообще в субботу было? Ты теперь у нас типа не Ведьма, а Сваха?

— Ты о чем? — невинно поинтересовалась Марта — Я просто не смогла пойти, срочные дела, Элиза попросила помочь.

Чистюля фыркнул:

— Кому другому втирай, Баумгертнер. Срочные дела — и потому билет ты отдала накануне мне. А Нике написала о «форс-мажоре» за несколько часов до сеанса.

— Нет, я ей должна была бы написать: «Прости, знала уже вчера, но протупила тебя предупредить»! Что за паранойя! И вообще, неужели все было так плохо?

Он молча бросил сумку на стол, кивнул Марте и вышел в коридор.

— Никогда — сказал, стоя у окна и глядя во двор — никогда больше так не делай, Баумгертнер. Это было совсем не смешно.

— Да что случилось?

Чистюля дернул плечом:

— Потом. Есть вопрос, даже два. Мне Клаус говорил, тебя видели с Вегнером. Это правда?

Ну, теперь Марта не дала застукать себя внезапно.

— Вы со Стефом что, напрочь шизанулись? Я просто ходила в библиотеку, вон, к уроку о традициях готовилась — ну и Вегнер там очутился. Урсулина бабка нас увидела и нафантазировала разной фигни, так это у нее от недостатка свежих сплетен. А вы чего повелись?!

Чистюля некоторое время просто изучал двор. Прямо под окнами Конрад, старший Кирик, и остальная компания «доброзоровцев» о чем-то совещалась. Гюнтер вытянул коробочку и раздавал круглые леденцы. Неужели играются с «звездной пылью»? Да нет, подумала Марта, не между уроков же, хотя бы на это ума им должно хватить.

— Я — заметил Чистюля — о библиотеке ничего не слышал. Клаус видел вас в городе.

Марта вздохнула и возвела глаза вверх:

— Конечно, потом мы вместе прошлись к остановке. А что, я должна была отмораживаться? Он, между прочим, интересный собеседник и кучу всего знает. И не выносит мозг, в отличие от некоторых.

— Лучше держись от него как можно дальше.

— Что?!

Это было настолько не похоже на Чистюлю — Марта даже оторопела. Ну точно: пересмотрел кино. Была ли Ника права в тех своих подозрениях. Да нет, чтобы Бен втюрился в Марту — бред какой-то!

— Твой господин Вегнер вовсе не так прост, как кажется.

— А я и не говорила, что он прост! Чистюля, о чем вообще речь? Что-то знаешь — то говори прямо, а нет — не компостируй мозги!

— Вижу — заявил, присоединяясь к ним, Стеф — с историей о субботней битве закончено, и вы перешли к обсуждению более неотложных вещей — он пристроился на подоконнике и сложил руки на груди — Короче говоря, есть предложение. После уроков собираемся перекинуться парой слов — назрело.

— И что, господин Железный Бицепс пропустит тренировку?

— Я уже говорил: при нынешних условиях секция — не самоцель, а жизненная необходимость. Ты, Чистюля, теперь должен был бы понимать это как никто другой.

— Покажи — потребовала Марта — сними очки.

Синяк был эпическим, огромным, густого баклажанового цвета.

— А я еще удивлялась, отчего это твой отец говорит, что ты все воскресенье учишь домашку, из комнаты не выходишь. Но… погоди, значит, Ника здесь ни причем.

— А я и не говорил, что — причем — буркнул Чистюля — Слушайте, после уроков так после уроков, что вы набросились на человека. Сами вон… тоже молодцы! Одна ходит по библиотекам с учителем, другой…

Стефан-Николай поднял указательный палец:

— Осторожнее, Чистюля.

— А то что?

Марта вклинилась между ними:

— Все, брейк. Бен, ты хотел задать мне еще какой-то вопрос? До конца уроков подождет? Тогда я вас оставлю на несколько минут. Обещайте, что не расквасите без меня друг другу носы.

Они переглянулись и дружно ей поклонились:

— Лишить тебя такого зрелища?

— Да ни за что!

Марта хмыкнула: «Клоуны, блин»! — и королевской поступью пошла в направлении гардеробных.

Вчера она не сообщила Виктору о своей версии, думала переговорить на перерыве. Но нет, пока слухи не утихнут, никаких встреч. А если он к тому же собрался поехать на несколько дней… (интересно — куда это).

«Рысяны/Крысяны — написала Марта — Уверена на 100 %, кости где-то там. Попробую выяснить. Детали эмейлом».

Она отправила смску и слила воду. Звонок только что прозвенел, а госпожа Форниц, на удивление всем, в кои-то веки не опоздала — но не упускала случая сделать замечание тем, кто за часами не следит и таким образом крадет время у других.

Марта уселась на свое место, подняла сумку, чтобы вытянуть конспект, но и зацепилась ремешком за ножку стула.

Точнее, Марта сначала решила, что зацепилась. Она наклонилась распутать узел — и обнаружила, что кто-то привязал сумку за обе ручки к парте. Дешевый трюк, в классе шестом-седьмом так развлекались, но в двенадцатом? Да и откровенных хейтеров у Марты не было. Она не то, чтобы ни с кем не заедалась — просто держалась от определенных лиц на расстоянии.

Ну и — ладно, чего уж — ее тоже пытались лишний раз не донимать. Ведьма есть Ведьма, после пары показательных случаев это быстро усвоили.

Она на раз-два распустила узел, вязали очевидно наскоро — боялись, что застукает на месте преступления? Но кому бы вообще пришло на ум — и зачем?

Госпожа Форниц тем временем чертила на доске схемы, доказывающие существование гравитационных волн — соответствующих пособий, как она объяснила, еще не выпустили, поскольку само существование окончательно доказано буквально несколько месяцев назад. В чем физичке нельзя было отказать, то это в любопытстве к новостям науки. Если бы еще она допускала возможность того, что существуют люди, которым начихать, как именно взаимодействуют свободные частицы и почему невозможно преодолеть скорость света.

Марта для видимости черкала что-то в конспекте, а потом тайком оглянулась. Ни смешков, ни шуточек, и словно никто за ней не наблюдает, все пишут или занимаются своими делами.

— Ты не видела — прошептала Марта — к моей сумке кто-то подходил?

Ника посмотрела на нее со странным выражением.

— Вообще-то — заявила вполголоса — я с тобой не разговариваю. Потому что ты, Баумгертнер, интриганка. И сводница.

— А неплохо вы так с Чистюлей снюхались, просто друг друга повторяете. Только не говори, что тебе не понравился фильм.

Ника сжала губки.

— Фильм как фильм. Спецэффекты норм, и сюжет ничего так. Но ты хоть бы предупредила.

— Распускал руки?

— Кто? Чистюля?! Не смеши меня, сидел под боком и сопел весь фильм, типа, возмущался на тебя. Мог хотя бы сделать вид, что приятно удивлен, болван. А потом устроил эту сцену на выходе. Но знаешь — добавила она уже другим тоном — я тебе даже благодарна. Хоть ты и змеюка подколодная.

— Так может из благодарности ответишь на вопрос?

— Какое. А? Нет, я не видела, я выходила по телефону поговорить.

— Баумгертнер, Миллер, я не сомневаюсь, что вы обсуждаете природу гравитона, но все же попросила бы вас дождаться окончания урока. Или может выйдите к доске и изложите свои рассуждения всему классу?

— Простите, госпожа Форниц!

— Мы больше не будем, госпожа Форниц!

«Ну так откуда у Чистюли фингал? От кого-то тебя защищал»? — написала Марта на задней странице конспекта. Ника скорчила сердитую мордашку, черканула: «Дождешься от него»!

«А звонила по телефону кому»?

«Кому надо»! — ответила Ника и поставила в восклицательном знаке точку — аж лист продырявила, в придачу сделала так бровками, мол, интриганки и сводницы пусть поизнывают от любопытства.

Марта в ответ пожала плечами и вернулась к изучению ремешка. На одном его конце был тусклый карабинчик, на другом — петля. Все вместе напоминало поводок, не хватало лишь ошейника.

И что бы все это должно было значить? Намек, мол, жить без тебя не могу? — или пойди удавись?

Она свернула артефакт и положила в сумку — потом разберемся. Попробовала слушать госпожу Форниц. Было ясно, что, хотя гравитационные волны все-таки существуют, в вопросах на выпускных их не будет. С другой стороны, вдруг физичка устроит блиц-опрос, у нее это на раз-два, если под настроение.

Марта словно в воду смотрела — ближе до конца госпожа Форниц предложила вытянуть чистые листочки и ответить «на несколько простых вопросов». Воцарился беспокойство, которое постепенно переходило в панику — ситуацию спас лишь такой себе лысеющий, пышноусый человечище, который постучал в двери и сообщил:

— Господин Панасырь передал вашу записку о «неотложном деле». Надеюсь, это срочно, госпожа Форниц.

Марта не сразу и поняла, что перед ними — господин Вакенродер собственной персоной. Обычно величественный и властный, сегодня директор смахивал на старую, больную собаку. Взгляд у него был тускл, глаза слезились, левая рука время от времени поглаживала отворот пиджака, в правой он сжимал свой кожаный портфель. И говорил господин Вакенродер не густым басом, его голос доносился словно из сломанного радиоприемника.

Впрочем, физичка ничего из этого не заметила.

— Господин Вакенродер — сказала она — я уже объясняла господину Панасырю: есть вещи недопустимые. Если мы хотим, чтобы премьера «Возвращение Королевы» состоялась именно к празднику, нам следует пересмотреть отношение к репетициям. Мы не можем работать «в каком-то классе», как любезно предложил мне господин Панасырь. Это искусство, господин Вакенродер, и как любое искусство…

В глазах директора на миг промелькнуло что-то, напоминавшее бывшего Вакенродера. Он сбросил руку:

— Госпожа Форниц, все это мы с вами обсудим в другой раз и не при детях. Ваше представление — безусловно, важная часть будущих празднований, но, знаете, у нас здесь появились более серьезные проблемы. После звонка ожидаю вас в учительской, на общем совещании.

Прежде чем физичка успела дать ему достойный ответ, господин Вакенродер повернулся к классу и сообщил, что спортзал с сегодняшнего дня опечатан. Все занятия будут происходить на сцене, будьте добры не опаздывать.

— А переодеваться где? — спросил Ушастый Клаус.

— В туалетах — отрубил директор — это временная мера, вскоре что-то придумаем. Ожидаю от всех вас понимания. Госпожа Форниц, не буду больше тратить попусту ваше время — кивнул он физичке и вышел.

На перерыве самые любознательные, ясное дело, решили, что давно не любовались картинами, которые висели в коридоре возле учительской. Марта же решила быть выше от этих низкодуховных порывов и отправилась в столовую. По пути получила смску: «Вас понял:). Центр вакцинации благодарит за оказанную помощь :)))»! — и ответила смайликом. Больше ничего написать не успела, поскольку ее догнал Чистюля.

— Гармоничное питание — залог здоровья! — возгласил он, когда они устроились за столом. Схватил верхний бутерброд из судка и улыбаясь заработал челюстью. Правда, в ответ протянул Марте грушу.

— Слушай — сказал — я едва не забыл, Стеф отвлек. Второй вопрос. Чего хотела, Баумгертнер? Я в мобилу утром заглянул — там от тебя пропущенных звонков штук десять.

— Проснулся — пробурчала Марта — На фига она тебе вообще, если ты ее вырубаешь?

— Человеку, знаешь, иногда полезно побыть одному. Подумать о разных вещах, переосмыслить.

— Темнишь, Чистюля. Хорошо, не хочешь говорить — не надо. Я к тебе вообще-то по делу. Ты когда собираешься к прабабке?

— Да вроде послезавтра — он нахмурился — только не начинай опять о поисках на поле! Ничего мы там не найдем. Куда бы те кости не девались, как по мне, так даже лучше. Пусть егеря себе головы сушат, тебе собственных проблем мало?

Марта отмахнулась:

— Без нервов, Трюцшлер. Исчезли так исчезли. Я хочу поговорить с твоей прабабкой.

— Это еще зачем? В смысле — я не против, но она типа не самая интересная собеседница. Вообще, если хочешь знать мое мнение, у нее крыша немного того. И всегда была. Мать ее любит, присматривает за ней — ну, когда-то давно она матери очень помогла, я в подробности не вдавался, это было еще до моего рождения. Она, если честно, не совсем моя прабабка. Это мне в детстве так объясняли, чтобы не усложнять…

— Вот и не усложняй — Марта протянула последний бутерброд — Будешь?

Подкуп чистой воды, но Чистюля не выдержал. Он ходил вечно голодным, даже в те немногочисленные моменты, когда семье хватало денег и мать не была вынуждена экономить буквально на всем.

— Помнишь книгу, которую ты мне подарил? «Магия, колдовство и беседы с умершими в античности: документы и свидетельства». Вроде из твоих никто не помнил, чья она, так я подумала — не прабабкина ли?

— Ну… она жила у нас некоторое время, когда приболела. И оставила, сказала, ей больше не понадобится. Мои таких пустяков не помнят, а я решил… типа, если не помнят — выходит, никому и не нужна, а тебе пригодиться. А что не так с книгой?

— Хочу кое-что уточнить. Если, конечно, ты не против моей компании — а то я могу, и сама мотнуться, не вопрос. О, еще одно: ты не видел, около моей парты перед физикой никто не вертелся?

Бен почесал затылок.

— Вроде нет. Но я почти весь перерыв с тобой был. А что?

Она вытянула поводок, Чистюля покрутил его в руках, зачем-то понюхал. Спросил:

— Подложили в сумку?

Марта объяснила.

— Ну, даже не знаю, честно. Я расспрошу, вдруг кто-то что-то… но вообще, Баумгертнер, это, может, с тобой напрямую и не связано. Просто люди… знаешь… видят сны… Ну и…

Марта с отвращением посмотрела на поводок.

— Хочешь сказать, какой-то извращенец нафантазировал себе всякой фигни и типа намекает? И что, в следующий раз мне подкинут наручники или плетку, блин?!

Он мигом покраснел, на общем фоне даже побледнели веснушки.

— Да ну! Я о другом! Я! Ты правда не понимаешь, или как? Ну капец!

— Что я, по-твоему, должна понимать! — рявкнула Марта — Гадские мечты какого-то выродка?!

— Сны — тихо сказал Чистюля — Ты сама вообще видишь сны? Я вот вижу. И в них, представь, тебя как раз нет. А вот твой отец появляется. Как думаешь, может, их вижу не только я? Может, и кто-то другой тоже? Или другие? И знаешь — прибавил он — эти сны… они не каждому понравятся, Марта. Мне — точно нет. Был бы я шизанутым на всю голову, поверь, я бы не только твою сумку поводком к стулу привязал.

— Ну ясно — ответила Марта привставая — Осталось найти кого-то, кто видит те же сны и при этом более шизанут, нежели Бенедикт Трюцшлер. Благодарю, что подсказал, все это весьма упрощает дело.

Чистюля в ответ только крякнул.

Глава 07. Тяга к перемене мест

Они приехали на рассвете, первым рейсовым автобусом. Спрыгнули со ступенек, пошли по пыли. Сначала Марта видела только их сапоги — старые, грязные, в рыжей сухой пыли. Пыль этот пахла чужими горами и далекой страной. Пахла пряностями, пахла дымом сожженных сел. Пахла кровью.

Их было двое — и шли они согласованно, молча, словно давно зная друг друга. Словно полностью друг другу доверяя. Словно то, что их связывало, не требовало лишних слов — да и вообще слов не требовало.

Они пропустили предместье, собаки бросались за заборами, лаяли зло, отчаянно. Люди в запыленных сапогах просто шли, не обращая внимания. Слегка покачиваясь — словно моряк, который давно не ступал на твердую землю.

Остановились около местного базарчика. Более высокий и более широкий в плечах вытянул из нагрудного кармана тюк с табаком, свернул папиросу и закурил. Его напарник — крепкий, бородатый мужчина лет под пятьдесят — присел и потянулся к огромному черному коту, который разлегся на деревянной скамье. Кот был из уличных бойцов: два старых глубоких шрама на предплечье, левое ухо надорвано — но чужестранца даже не пытался ударить. Взвился в воздух, отскочил в сторону, стоял выгнув спину, и с ненавистью шипел. Потом спрыгнул и сбежал прочь, только его и видели.

Более высокий затянулся, выдохнул густую струйку дыма.

— Сколько уж лет — сказал напарнику — А ты никак не смиришься.

Бородач шевельнул плечами под камуфляжем, но ничего не ответил. Они пошли дальше, возле Плохих Бродов их догнала первая маршрутка, но чужестранцы в нее сели. Было видно, что они никуда не спешат. На Братской они свернули вправо, постояли около памятника витязям-освободителям — одного из немногих, что был поставлен здесь на средства горожан. Высокий курил и смотрел прищурясь, бородач перекинулся словцом с дворником — жилистым, хмурым стариканом, который не прекращал при этом сердито шаркать метлой. Отвечал старик однообразно: «Ага», «Те же», «Ха, разогнались они». Вопросов бородача Марта не слышала.

Потом они отправились проспектом генерала Моро, машин здесь прибавилось, людей тоже. Марта заметила «скорую» в одной из подворотен: в раскрытый салон засовывали ноши, рядом стояла толпа зевак, двое егерей пытались их отогнать, еще один с огневой собакой на поводке кружил у перевернутых мусорных баков.

Высокий что-то сказал бородачу, но Марта вновь не разобрала. Теперь — из-за флейты: она звучала все громче, все решительнее. Стало понятно, что в действительности Марта слышала ее постоянно, с самого начала сна, просто поняла это лишь сейчас.

Тогда она проснулась — и сказала себе, глядя в тусклый потолок, подсвеченный фонарем, который стоял напротив окна: ну, по крайней мере, ничего такого. Не площадь с рядами нош и странным человечком на каблуках. Не преисполненные гнева и злобы псоглавцы. Не горное селение после зачистки.

Лишь два чужестранца в камуфляже. Прибыли в нашем гостеприимный городок, разглядывают, привыкают.

По сути, какое Марте до них дело?

Теперь, на географии, она прокручивала в памяти этот сегодняшний утренний сон. Время от времени поглядывала на Чистюлю, но Бен делал вид, словно ее вообще не существует.

В итоге Марта пролистала конспект и начала оставлять перечень. О чем и когда были ее сны с флейтой.

Пыталась уловить закономерность. Почему именно тогда? Почему именно об этом?

Закономерности не было. Единственное, что связывало все сны — отец. Отец и звуки флейты, на которой он после возвращения так и не научился играть.

После седьмого урока им с Беном пришлось задержаться: Стеф заявил, что у него дела минут на пять, встретимся во дворе. Они расположились на лавочке у дома напротив, откуда хорошо были видно школьные ворота — и Марта присматривалась к каждому кто выходил, пытаясь прикинуть, кто бы из них мог потратиться на поводок только для того, чтобы… что? Угрожать ей? Намекнуть на что-то?

Словом, «барсука» первым заметил Чистюля. Машина ехала медленно, с выключенной мигалкой — и остановилась как раз напротив их скамьи.

— Вроде же комендантский час еще не ввели… — протянул Чистюля, а дверцы со стороны водителя уже распахнулись и наружу выглянул господин Людвиг Будара собственной жирной персоной.

— Марта — сказал он — пожалуйста, на пару слов.

Вид он имел, если уж начистоту, не такой и кабановатый. За последние недели порастряс сальцо. Но если он надеялся на ее сочувствие — зря.

— Может в другой раз, господин егерь — небрежно бросила Марта — нам нужно делать уроки, огромное количество всего задают, знаете ли.

— Много времени я не отниму — он посмотрел ей в глаза и добавил со странной интонацией — ты же не боишься меня, Марта?

Это был дешевый трюк — дешевле, чем ее последний бутерброд для Чистюли. Но кто бы рискнул, например, совершить похищение — и рядом со школой, при живом то свидетеле?

Она подошла и села позади. Намерено, чтобы ему приходилось все время выворачивать шею.

— Там — сказал Будара, глядя на нее в зеркальце заднего вида — пакет. Прямо рядом с тобой, посмотри.

Пакет действительно лежал — грязно-белый, с затертым рисунком.

— Надеюсь, не вещ док, и не чья-то отрубленная голова? — Марта сложила руки на груди.

Будара дернул подбородкам.

— Там яблоки. Передашь Элизе или сразу отцу, как тебе удобнее. И еще… — он запнулся — Еще скажи, их надо экономить. Не знаю, когда появится возможность получить следующие. И появится ли вообще.

Марта сначала не понятна: как это «появится ли вообще»?! Отцу же яблоки необходимы, иначе…

Додумывать она не хотела. Помнила, что происходило с Элизой в первые дни после его возвращения. Какой бледной, истощенной она стала. И те ранки на ее руках и шее.

Отец, конечно, сейчас живет на кладбище, но в определенном смысле это хуже. Кто ему поможет, если возникнет такая потребность… если его охватит жажда. И что сделают с отцом, если поймают.

— У тебя, кажется, есть родственники в Истомле — кашлянул Будара — сплетни с Элизой… Лучше бы вам уехать отсюда, хотя бы на время. Школу сможешь закончить и там. Яблоки, если появятся, я найду как передать.

— Но они не появятся — тихо сказала Марта.

— Вероятнее всего — нет. Эсперидовка в нынешние времена слишком ценный ресурс. Несколько дней назад приезжали специальные люди из столицы. Остатки запасов опечатали и перевозят — бронированный вагон, усиленная охрана. И то же — по всем городам, оставляют НЗ, на случай крайней необходимости. Я не смог бы ничего сделать, даже если бы имел и большие полномочия.

Он помолчал, сжимая пухлыми пальцами руль. Следил за воротами, из которых как раз вышли Гюнтер и его команда. У всех слева, напротив сердца, были приколоты одинаковые значки.

Вот что он раздавал тогда во дворе, догадалась Марта. Не наркотики, значки. Только с каких это пор Гюнтер фанатеет такими штучками?

Ребята подошли ближе, и она смогла разглядеть: на значках был знакомый символ. Перевернутая на бок птичья клетка.

— Вот тебе еще одна причина — заметил Будара — Не знал, что это так быстро распространится.

— О, конечно! Значок с перевернутой клеткой — еще какой повод свалить из Ортынска!

Теперь он обернулся — и кажется, был по-настоящему удивлен.

— Это не клетка — сказал Людвиг Будара — Это намордник, Марта. Собачий намордник. Понимаешь?

— Доброзоровцы во время селективизации носили такие же?

— Кто? А, эти… — он потер ладонью свою очень широкую шею, сделал гримасу — Не знал, что вам о таком рассказывают. Сначала — да, носили. Потом, говорят, дело дошло до повязок и палок. И до настоящих ошейников, Марта. Со дня на день, видимо, выйдет официальный указ: власть города будет рекомендовать тем, кто так или иначе родственен с нашими заречными соседями, регистрироваться в Жэках по месту жительства. Обычная формальность, никакого обязательного учета, но было бы крайне неплохо пойти навстречу власти, в наше непростое время. И я слышал, что разрабатывается проект определенных значков. Для таких… граждан. Исключительно в целях безопасности. Тем, кто будет носить знаки, власть города может гарантировать защиту.

И вы в это верите, хотела спросить Марта. Кого и от чего вы сможете защитить, если до сих пор не навели порядок на улицах? Если утром во дворах находят тела бомжей и цынган. Если единственное, на что вы оказались способны — обустроить склепы на кладбище и усилить охрану.

Но перед ней сидел егерь Будара, и Марта не хотела быть с ним откровенной.

Она лишь сказала:

— Отец не уедет.

Будара кивнул:

— Тебе придется его уговорить. Или найти способ, чтобы он смог поехать. Чтобы смог, не подвергая опасности ни себя, ни вас с Элизой, жить в Истомле или где вы там решите. Счет идет на дни. Пока еще он может покинуть кладбище… и у меня пока есть шанс вам помочь.

Она взяла пакет и удивилась, насколько он легок. Пол кило, максимум граммов семьсот.

Ей даже думать не хотелось, чего стоило Бударе добыть эти семьсот граммов.

— Марта — сказал он, когда она уже запихнула пакет в сумку и открыла дверцы — знаю, что ты обо мне думаешь и как ко мне относишься. Но как я отношусь к Элизе, ты тоже знаешь. Если сможешь, повлияй на нее — хотя бы ради отца. Уезжайте отсюда.

Она вышла и сильно хряпнула дверцей. Обошла машину, кивнула Чистюле, мол, валим отсюда.

— И еще одно — сказал ей в спину Будара — Благодарю за Пауля, Марта. Ты очень ему помогла.

— Нет, это нормально?! — возмутился Чистюля — Мы еле спаслись из цепких лап правосудия, а он тем временем втихушку сплетничает со Штоцем!

Относительно «мы» Марта не уточняла, не то было настроение. Молча стояла, сложив руки на груди, и ожидала. Стеф действительно шагал рядом с классным руководителем и о чем-то расспрашивал, тот отвечал, но видно было — без особого желания. Оно и понятно: язвительный Стеф мог достать кого угодно.

— Господин Штоц — позвала Марта.

— Да, Баумгертнер?

— Я относительно отца. Он просил передать… сегодня не выйдет, но на днях он непременно к вам зайдет.

Штоц небрежно кивнул:

— Конечно, пусть заходит, когда ему будет удобно. Только, знаешь, лучше не шибко затягивать. А теперь прошу прощения, друзья — меня ожидают.

Стеф мрачно посмотрел ему вслед.

— И? — спросил Чистюля — Как все это понимать, Штальбаум? Пока мы здесь бились с егерем…

— С которым? — перебил его Стеф — Вон с тем, что ли?

Марта с Чистюлей обернулись.

Штоц как раз подошел к «барсуку» и, наклонившись, что-то говорил заботливому отцу и доблестному блюстителю порядка, господину Людвигу Бударе.

Чистюля присвистнул:

— Неожиданный ход. Марта, ты точно хочешь, чтобы твой отец к нему зашел? В смысле — к Штоцу.

— Лучше пусть Штоц поговорит с ним, а не с Элизой.

— А зачем? — уточнил Стеф — Зачем Штоцу вообще понадобились твои предки?

— Думаешь, он мне отчитывается?

Тем временем Будара и Штоц уже договорили — и классный руководитель поторопился дальше, на ходу разговаривая с кем-то по мобильному.

— С тех пор, как он вернулся, он стал странным — Стеф почесал шрам под нижней челюстью, помрачнел — в целом, как и все мы за последние дни. Об этом я и хотел с вами переговорить.

— Тогда пошли к Марте в гараж? — предложил Чистюля, напряженно поглядывая на другой конец улицы и отчаянно делая вид, что туда не смотрит — Или хочешь трепаться прямо перед глазами у егеря?

— Марта?

Та пожала плечами:

— Да я не против. Только, Чистюля, с тобой вон явно хотят поздороваться.

Парень, который подошел к воротам, был приблизительно их возраста, но вряд ли из их школы. По крайней мере Марта его раньше не видела.

— Привет — кивнул он всем трем. И добавил — Как глаз, Бенедикт?

— Благодарю, норм. А как ты здесь?

— Заскочил навестить Нику.

— Она в вестибюле, от входа — направо, на лавочках — сказал Стеф.

Парень улыбнулся:

— Да, я в курсе. Мы только что созванивались.

— Я поражен — Стеф посмотрел ему вслед — Учись, Бен. Вот как действуют, решительно и неотвратимо.

— И кто здесь раздает ценные советы? А, главный сердцеед школы, конечно же!

Они пошли дворами, подкалывая друг друга на ходу — и на несколько минут Марте показалось, что ничего не изменилось. Что все — как было когда-то, до того дня, когда они выкопали кости.

А потом они зашли в гараж, поставили чайник, Стеф выложил на стол коробку с печеньем — и сообщил:

— Мы едем.

— Не вариант! — отмахнулся Чистюля — Мы же только зашли! Дай хоть чаю попить.

Стеф его проигнорировал.

— Отец вчера устроил семейное совещание. Ему был знак сверху. Точнее — звонок. Я пока что уговорил, чтобы до конца четверти меня не трогали. Типа важный и сложный материал, если будут другие учителя, могу не справиться. А мне поступать.

— И он поверил?! Ты же щелкаешь все, как, блин, нусскнакер орехи.

— Он у меня, знаешь, не слишком углубляется в такие материи. Но Уну с матерью и дедом отправляет через несколько недель.

— В столицу?

— А вот представьте себе: в Булавск.

Чистюля присвистнул. Булавск находился на другой стороне страны, на границе с Рассветными Островами — такое себе полу брошенный курортный городок без особых претензий. Конечно, и Нижний Ортынск не жемчужина мирового туризма, но здесь Штальбаумы хотя бы имели определенный вес.

— Ну, хотя бы стало поняло, отчего ты вдруг решил ходить в качалку. Кто их знает, этих булавинских.

Стеф посмотрел в смартфон, машинально двумя пальцами отстучал какое-то сообщение. Потом моргнул, невнимательно дунул на чашку и сделал глоток.

— Во-первых — сказал — это не качалка, а секция, сколько раз повторять. Во-вторых, я для себя посещаю. А в-третьих, никуда я не поеду. Штоц обещал переговорить с отцом.

— Жди — вмешалась Марта — а отчего твой вообще решил ехать? Что за звонок был?

— Словно отец мне докладывает! Ну… Уна, конечно, подслушала, сами знаете, она у нас мастер шпионажа. Словом, звонил по телефону кто-то из его однокурсников. Отец потом перезванивал, а я посмотрел в памяти телефона — код столицы, номер я не знаю и в сети его нет. Мать говорит: новая должность, повышение. А дед развел конспирацию, считает, нас типа в ссылку отправляют. Только неясно, с какой радости.

— Не против, если я поставлю глупый вопрос? У вас в семье никаких дальних родственников за рекой нет?

Стеф качнул головой.

— В субботу, когда по телику показывали то дерьмо, которое творилось на площади… ну, я в первую очередь полез проверить. Хорошо, что отец в свое время был помешан на генеалогии, заказывал одному исследователю полное древо, до надцатого колена. Ничего, ноль. Может, конечно, тот исследователь половину присочинил, и все документы с печатями, и печати самые настоящие. Поэтому — без вариантов, Марта.

Он сделал глоток, посмотрел на нее неожиданно взрослым взглядом.

— И вообще — сказал — я не об этом хотел. Это я так, просто вам к сведению. Сейчас важно другое. Я тут несколько дней назад начал видеть сны…

— Вот, Баумгертнер — подхватился Чистюля — я же тебе говорил, а ты сразу с обидчивыми намеками. О тех двух, в камуфляже, тоже видел?

— И о них. И о старухе в сожженном селе. И даже о площади, на которой стояли ноши с мертвыми телами. Сначала не обратил внимания: сон и сон, ну, немного логичнее — но мало ли что. А потом сопоставил нюансы. Марта, а ты понимаешь к чему все идет? Мы же с Чистюлей такие не одни.

— Да откуда ты знаешь, одни или нет?

— А я — спокойно сказал он — расспросил кой-кого. Зашел на несколько местных форумов, посвященных толкованию снов. И притворился дурачком.

— Под собственным именем?! Вот дурак!

— Без паники, Бен. Конечно, под фейковым, у меня на такие случаи несколько аккаунтов сделано. И не делай вид, словно у тебя их нет.

— Так — раздраженно заявила Марта — давайте к сути. Тоже мне новость — сны. И я их вижу… да многие. Как начали приезжать фуры с «Свежим мясом» на боку, так все и началось. Мальки в прошлом номере целую статью сподобились написать, в рубрику «Курьезы и чудеса». Штоц бы, ясное дело, зарубил, как дежурные фантазии, но он поехал, а я не цеплялась к малькам.

— Читал я эту статью — Стеф поднялся с кресла и начал шагать туда-сюда вдоль дальней стенки гаража — Твои мальки писали о том, что иногда двум-трем людям, которые живут рядом, снится один и тот же сон. Обычно о прошлом. И обычно рядом с этими людьми живет тот, кто вернулся из-за реки. Зависимость вполне очевидна. Думаю, потому их и начали отселять в склепы — ради безопасности, причем не только безопасности соседей… — он помолчал — о чем мальки не написали, так это о том, что эти сны слишком уж реалистичны.

Бомбы, подумала Марта. Оторванные головы, громадные ежи. И все другое, чего даже не хочу представлять.

— Догадываешься, о чем я? — тихо спросил Стеф.

— Без понятия.

— Мы с Чистюлей не только в одном доме — даже в одном микрорайоне не живем. И те, кого я нашел на форумах, тоже. Но все они — все мы — видели несколько одинаковых снов. Знаешь, что их объединяло?

— Я ей говорил — заметил Чистюля — бесполезное дело, Стеф. Запущенный случай. Подсудимая все отрицает. Решительно отстаивает свою ересь.

— Скольких ты нашел? — спросила Марта.

— Первый сон — тот, который о площади и ношах с телами — видели трое. Второй — шестеро. Последний, о чужестранцах в камуфляже — десять. С тобой будет одиннадцать. И не факт, Марта, что все, кто видел эти сны, сидят на форумах — он опять почесал шрам — Флейту тоже не все из них запомнили. Но это не существенно. Рано или поздно двое или трое сравнят свои воспоминания. А еще кто-то свяжет их с твоим отцом.

— Так что же? — пожала она плечами.

Чем, подумала, этот кто-то сможет ему навредить? Чем вообще можно навредить тому, кто уже мертв?

— Ну вот как с ней разговаривать! — Чистюля спрыгнул с края стола, едва не сбросив чайник — Я уже пытался, Стеф. Глухой номер!

— Четырнадцатого сентября — невозмутимо сообщил тот, глядя в свой смартфон и листая заметки пальцем — некий господин Хаарер был найден неподалеку аптеки «Круглосуточный эскулап». В кармане имел снотворное, солидную порцию, целых две стеклянных банки. Судя по чеку, который нашли рядом со стеклянными банками, купил он их в одиннадцать тридцать три ночи. Дежурный продавец узнала убитого по фото. А другие подтвердили, что он и ранее к ним приходил. Плюс-минус в то же время. Всегда за снотворным. Часто был под градусом, но вел себя крайне корректно.

— Собирался наглотаться пилюль, но духа не хватило?

— Нет, Марта. В смысле — может и собирался, но вряд ли пилюли приводят к таким побочным эффектам, как рваная рана на затылке. Следователи решили, он с кем-то подрался — и падая ударился о край урны.

— Грабители напали? — допустил Чистюля. Он цапнул из коробки печенье и энергично заработал челюстью.

— Грабители, которые ничего не взяли: ни кошелька, ни часы, даже дорогой перочинный нож оставили?

Марта покачала головой:

— Прости, не успеваю за ходом твоих мыслей. К чему ты вообще клонишь?

— Этот Хаарер — вел далее Стеф — вернулся в город в той же фуре, в которой приехал твой отец. До этого, по словам родной сестры, был в длительной командировке. Думаю, все мы понимаем в какой и где именно. Это все попало в газеты, кто-то не доглядел, хотя потом на сайтах статья исчезла, я случайно натолкнулся в кэше и успел сохранить. Убийцу до сих пор не нашли, и вот — интересные подробности. Накануне смерти к господину Хаареру приходили несколько соседей со странными претензиями. Никто из них не смог доходчиво объяснить, в чем эти претензии заключались. На допросах отвечали общими словами: громко включал телик ночью, все такое. И этими же днями дворник жаловался, что утром на лестничной площадке второго этажа находила клоки степной травы, куски высохшей черной земли, какие-то листья, обломки веток — словно разбросанных в результате мощного взрыва. И еще там странно пахло.

— Пороховой гарью — догадалась Марта.

Стеф щелкнул пальцами:

— Бинго!

— Сколько же времени ты убил на то, чтобы все это раскопать?

— Не поверишь, Чистюля: три часа. Даже из дома не выходил — на улице, если заметил, век высоких технологий.

— Ладно — сказала Марта — Допустим, случится так, что двое или трое сопоставят одно с другим и поймут: их сны связаны с моим отцом. Ты же позавчера был на кладбище, сам все видел. Гиппель оградил его очень высоким забором и как-то смог раздобыть трех огнивых собак. Какой болван ломанется туда, чтобы отомстить отцу?

Стефан-Николай упал в кресло и возвел руки:

— Сдаюсь! Чистюля, ты был прав. Эту стену ничем не пробить.

— Марта, им не нужно будет брать штурмом забор — сказал Бен. Говорил он медленно, словно обращался к трехлетнему ребенку — И собак обезвреживать не придется. На фига, если есть ты и твоя мачеха?

— Я даже не о том — отмахнулся Стеф — Это все пустяки. У меня пока что, знаешь, в подъезде гарью не попахивает, преимущественно — кошачьей мочой. Ну и наши законопослушные граждане просто так на женщин и девушек вряд ли будут нападать. В крайнем случае попробуют запугать.

— Ха! А ты спроси ее о поводке!

Пришлось доставать и показывать. Стефан-Николай, впрочем, не проникся.

— Поводок и поводок. Может, намекали, а может, у кого-то детство в заднице играет. Я о другом, поймите вы наконец! Тот первый сон, о площади — Марта, ты где-то когда-то читала о чем-то таком? А ты, Чистюля? А может, слышали? Ну вот, чтобы в разговоре случайном — типа, так и так, наши доблестные «отправленные» возвращаются из-за реки не всегда целыми и даже не всегда живыми. Только, мол, это ужасно секретная тайна, просто государственного значения, никому рассказывать нельзя. Слышали? А о том, что глава нашего благословенного государства, господин Киноварь, пусть славится имя его на веки вечные — знает обо всем этом? Что все это, собственно, происходит с его ведома и согласия? Что господин Киноварь лично делает невозможное и возвращает мертвых к жизни… или, точнее — нежизни, но это уже, конечно, детали.

Он смолк — и ни Бен, ни Марта не сказали ни одного слова. Было слышно, как за гаражами о чем-то ссорятся госпожа Брюкнер из госпожа Кюхнау, и дядюшка Костас пытается их развести, но лишь только разжигает. Где-то каркали вороны. Этажом выше из раскрытой форточки диктор сообщал городу и миру последние незавидные новости из тридевятых королевств.

— Знаешь, что я сделал, когда понял все это? — Стеф невесело улыбнулся — Я стер к чертовой матери аккаунт, с которого заходил на все три форума.

Никто не захотел уточнить, о которых трех идет речь.

— Блин — сказал Чистюля — я вообще-то об этом сне с площадью был не в курсе.

— Ну прости. Если хочешь, еще не поздно встать и выйти. И сделаем вид, что разговора не было.

Чистюля выдал губами неприличный звук и демонстративно скрестил руки на груди:

— Дать бы тебе по роже за безосновательные подозрения, граничащие с обидой. Но на первый раз прощаю.

Стеф коротко кивнул, мол, принято к сведению.

— Словом, я прикинул и решил: все не так уж плохо. Эти трое не из говорливых, личную переписку я стер вместе с аккаунтом, кэш почистил, о существовании друг друга они не знают. И если твой отец не умудрится показать людям что-то настолько же опасное, может, и пронесет. Но лучше бы не рисковать. Это же даже не компетенция егерей, Марта. Если о снах узнают те, кто заботится, чтобы некоторые тайны так и оставались тайнами… — он кивнул на поводок — Сомневаюсь, что они будут размениваться на безделушки вроде этой.

— Ну прекрасно, нет — Чистюля опять соскочил со стола и в этот раз таки сбросил чайник. Марта молча указала ему в угол, где лежала тряпка — А конструктив — уточнил он, промокая лужу — конструктив в чем? Предлагаешь пойти на кладбище и попросить: господин Баумгертнер, прекратите разбрасываться снами государственного значения, так как пострадают невинные люди?

— Звучит обнадеживающе, но вряд ли это от него зависит — да, Марта?

Марта поднялась, налила новую порцию и опять включила чайник.

— Не знаю — сказала — от чего это зависит. Но попробую выяснить.

Если, конечно, отец включит мобильный. Или — тогда уже завтра, заехать к нему после Инкубатора.

Вот черт, догадалась она, если Инкубатор — выходит, опять Штоц. А он железно требовал: заявиться с отцом в понедельник или вторник, не позже. Сегодня при ребятах отморозился, «когда будет удобно, пусть приходит», ага, но при этом — «лучше бы не затягивать». И поторопился, заметьте, к Бударе.

И что делать?! С кем посоветоваться? У Виктора своих проблем хватает. Втягивать Стефа с Беном еще в эту историю? Поговорить откровенно с Элизой?

Ладно, решила она, утро вечера мудренее. Выдумаю что-то, солгу. Или таки сходим; в итоге, большое дело — наведаться к Штоцу! Не съест же он нас.

Домой она пришла поздно: пока навели порядок, пока обсудили еще раз план действий. Собственно, плана как такового не было, «держать нос по ветру и не подставляться» планом не назовешь. А, так, и ежедневно обмениваться новостями — это если будут новости.

Марте очень хотелось спросить у рыцарей, не слышали ли они что-то о «Драконьих Сиротах» — и сдержалась. Дело было не в обещании Штоцу, он просил потерпеть два дня — ну так два дня прошло. Просто — как объяснить, зачем тебе все это нужно? «Тебе что, Марта, остальных проблем не хватает»? Не вдаваться же в нюансы относительно Виктора и его исследований.

— Будешь ужинать? — спросила Элиза. Она сидела в гостиной, по телевизору показывали какой-то отечественный сериал, «Дочка егеря-2» или что-то в том же духе. Мачеха его не смотрела, у нее на коленях был нетбук, на экране — лента новостей и в отдельном окне — почтовый ящик.

— Не откажусь, благодарю — Марта расстегнула сумку и вытянула яблоки — Здесь тебе передали.

Элиза обернулась. Лицо у нее было исхудавшим, под глазами — тени. Даже макияж не помогает, подумала Марта почти с сочувствием.

— Да, он мне писал, предупреждал. Прости, я сказала, чтобы больше тебя не дергал. Там… непросто все.

— Ладно — сказала Марта — Ясно.

— Не в том смысле. Эти яблоки — он их, считай, незаконно достал. Если напарник обнаружит или еще кто.

— Ладно — повторила Марта — Слушай, ты не знаешь, а какие у него дела с Штоцем?

— С Штоцем? — У Элизы как раз выпрыгнула иконка получения нового письма. Она открыла и проскролила — Ну какие у них могут быть дела. Слушай-ка, Марта, ты не забыла — господин Ньессен завтра ожидает тебя с документами.

— А нельзя просто отправить по почте? У меня завтра Инкубатор, ну и…. — она запнулась — Ладно, о почте — это я глупость сморозила. Пока дойдет, я уже выпускные сдам. Но… курьером, например?

Элиза наконец оторвалась от экрана.

— Марта — сказала — это не рядовой бюрократик из конторы. Господин Ньессен — один из правильных, уважаемых граждан Ортынска. И он делает нам услугу, понимаешь? Я бы опять пошла с тобой, но… это то, о чем я хочу поговорить с тобой отдельно. Ты сначала поужинай, и так уже поздно.

Спорить с ней Марта не была готова. Решила: поем, а потом скажу ей все-таки, и гори оно синим пламенем. Не поеду на завод, просто не смогу — кажется, даже ради Виктора. И знать не хочу, как этот правильный человек умудряется быть добрым отцом или там мужчиной. А может, он часть своей памяти сгружает на флешку и оставляет на работе — ну, чтобы не помнить о том, что творится у него на заводе? Обо всех тех собаках, какими они приходят и какими идут после доения.

Марта ужинала — и слышала, как Элиза с кем-то говорит по телефону (да, так, напрочь из головы вылетело, прости, я скажу ей, а, ты сам, ну хорошо), потом мачеха опять принялась щелкать по клавишам, и в этот момент задребезжала мобилка Марты.

— Привет — сказал отец — У тебя какие планы на завтрашний вечер?

— Пока не знаю — честно ответила Марта — Уроки на среду готовить, все-таки. Если ты о Штоца, то…

— Я помню о Штоце — перебил он — но это придется отложить до среды. Забыл тебе в прошлый раз сказать: у нас День памяти. Придешь?

— Вот просто завтра? Ого! Круто! Приду, конечно.

И сама подумала: еще день отсрочки, чтобы все взвесить и принять решение. Мало о чем там просил Штоц, пусть обождет. Или вон с Бударой пока покалякает.

— Слушай — кашлянула Марта — если ты уж позвонил по телефону. Хотела спросить по поводу снов. Ты говорил, что в последнее время не спишь… Ты… ты в этом уверен?

В динамике, где-то вдали, вдруг громко залаяли собаки. Перепуганный голос воскликнул: «Вы куда! Стоять! Стоять, я к-кому!».

— Уверен — сказал отец — Если хочешь, обсудим это завтра вечером, а теперь прости, мне надо идти. Похоже, у нас тут гости.

Марта отложила мобилку и спокойно доела. В итоге, должна же у нее быть возможность без спешки и паники поужинать.

«Дочка егеря» тем временем отступила перед неминуемой рекламой, и перед дежурным выпуском новостей. Элиза сделала звук чуть громче, словно действительно интересовалась беспорядками на южном побережье Саррагаллии.

Марта помыла посуду и — деваться некуда — пошла в гостиную. Ожидает человек, спать не ложится, смотрит на удивительно увлекающийся сюжет об изменениях в определенных статьях уголовного кодекса.

Оказалось, не просто смотрит, нетбук отложила. Все ж, какие разносторонние могут быть интересы у людей.

— Я пока яблоки в холодильник положу, ага? — сказала Марта.

Чем сорт эсперидовка отличался от всех других, так это стойким, узнаваемым ароматом. И если дома раза два-три на неделю готовят очередной пирог, при малейшем намеке на запах яблок хочется кого-то убить. С особой жестокостью.

— Когда он передавал пакет, о чем-то еще вспоминал?

Марта пожала плечами:

— Сказал, это последние на ближайшее время. Еще бессмыслицу какую-то нес, мол все бросайте и убегайте.

Элиза выключила телевизор и повернулась к Марте.

— Объяснял почему?

— Ну что-то такое втирал. Я не прислушивалась, если честно.

Элиза скупо кивнула, сжала губы.

— У нас — сообщила — вчера ожидали плановую проверку. Сверка инструментов, замена отработанных на новые — ну и, само собой, уничтожение списанных. Обычная практика для всех парикмахерских, в принципе, формальность, но за все эти годы, что я там работаю, не отменяли ни разу. Опять же, формальность или нет, но если фиксировали хотя бы малейшие нарушения, головы летели на раз-два.

О да, подумала Марта, задушевная беседа в кругу семьи. Как мило и своевременно. От меня что, ожидают тоже какой-то такой истории — об успехах в школе, сердечных ранах или планах на будущее?

— Вчера — сказала Элиза — проверки не было. Перенесли на сегодня. А сегодня отменили.

— Это хорошо или плохо?

— Это значит, скоро все изменится. Я списывалась со своими знакомыми из других городов. Никто не афиширует такие вещи, сама понимаешь — но у них творится то же самое.

— В смысле: ничего не происходит?

Элиза поднялась, покопалась в сумочке, достала — на удивление Марты — пачку тонких сигарет.

— Ты не против? — она щелкнула зажигалкой и затянулась — Вряд ли ты помнишь — власть в стране поменялась за несколько месяцев до того, как ты родилась — но были времена, когда парикмахерские не считались чем-то особенным. Ножницы и машинки не были на учете, единственные проверки, которых стоило ожидать — это санинспекция, налоговая и пожарные. Все поменялось с приходом Киновари. И с тех пор меры становились только жестче. Понимаешь? — Элиза поискала взглядом, взяла пустую вазу и сбила туда пепел — Что это значит для нас? То, что, вероятнее всего, моя зарплата снизится еще больше. Не настолько, как у врачей и учителей, хороший парикмахер нужен всегда, но… Рассчитывать на полезные знакомства я вряд ли смогу. В придачу, к Ньессену за несколько недель так запросто не попадешь.

Она кивнула на пакет с яблоками, который Марта до сих пор держала в руках.

— А еще — вот. Начнутся перебои — отцу станет сложнее… справляться. Я даже не представляю, как нам быть — Элиза опять стряхнула пепел — Ну и главное: ты, Марта. Пока они просто рисуют на стенах намордники, можно не бояться. Но я уже видела людей со значками. Их пока немного, но будет больше. Чем хуже будет становиться в городе, тем сильнее они будут хотеть найти виновных. Ты слышала, что происходит сейчас на площади с теми… в клетке? Но ими не ограничится, поверь. Вы же учите историю, ты девочка умная, должна понимать. Пока этих, с намордниками, сдерживает страх. Они могут орать, бросаться чем попало, проклинать. Но за грань они еще не переступили. Кровь не пролилась. А когда прольется… — она провела языком по нижней губе, покачала головой — Я хочу, чтобы на это время мы оказались в другом месте. Как можно дальше отсюда.

— Хочешь, чтобы мы уехали.

— В Истомле есть университет. Да, уровень не тот, и педфака у них нет, зато вступить куда легче. А потом можешь перевестись. Это как вариант, я же понимаю, я бы и сама лишний раз к Ньессену не пошла. Не хочу тебя вынуждать, Марта. Решай сама. Но уехать отсюда нам необходимо, работу я найду, отца пристроим куда-то, я переговорила с теткой Мадлен, они помогут. А там по ситуации, может, все наладится и за полгода сможем вернуться.

Прежде чем Марта успела сказать хоть слово, Элиза подняла руку:

— Не надо. Я не ожидаю ответа, сейчас. Подумай, взвесь все как следует.

— Ты же уже все решила.

Она пожала плечами и затушила сигарету.

— Ты взрослая девочка, Марта. Совершеннолетняя. И талантливая. Если не захочешь, силой я тебя забрать отсюда не смогу. Придется как-то выкручиваться, но я не хочу, чтобы ты или отец рисковали, понимаешь? Обещай, что подумаешь. Пожалуйста.

— Я все-таки отнесу яблоки — сказала Марта — Чтобы не начали подгнивать.

— Если тебя тревожат близнецы, поверь, я поговорю с ними — да и будем жить мы не у тетки Мадлен, разве только первые неделю-две.

Марта улыбнулась. Близнецы! Вот уж относительно кого она переживала меньше всего!

Элиза просто не понимала — да и откуда бы ей?! Поехать сейчас, пусть даже на несколько месяцев, означило расстаться с Виктором. Бросить мальков. А если поступить в Истомльский универ — да, потом можно перевестись, только, опять же, о Викторе придется забыть.

А она, пусть бы что там себе говорила, не хотела с ним расставаться.

Но может, вымолвил ее внутренний голос, это к лучшему? Возьмешь паузу, разберешься в себе.

Она пошла к холодильнику. С легким удивлением обнаружила, что запихнуть туда пакет не так-то легко. Все полки были плотно забиты.

— Мы ожидаем гостей?

— Гостей? — Элиза выглянула в прихожую — А, нет, это я ко дню памяти. Да и вообще, впрок. Не помешает.

Ну и где логика, устало подумала Марта. Если хочешь поехать отсюда, зачем устраивать дома склад. А если с самого начала ты понимала, что я не поддамся — на хрена было воздух сотрясать, к чему все это лицемерие?

— Можно вопрос? — сказала она, вернувшись в комнату.

— Конечно!

— Вы с Бударой — типа все?

Спросила и тут же себя обругала, вопрос прозвучал настолько по-детски, тьфу, дурочка нечесаная.

— Нет — перебила она Элизу — нет, прости, я вообще не о том. Просто скажи — зачем ты осталась? Могла же уйти — когда все открылось или даже раньше, когда отец вернулся. Будара же тебя вроде любит.

Элиза сжала челюсти — ну все, решила Марта, сейчас мне мало не покажется, и поделом — ибо не фиг. Тебя бы кто, дуру, о подобном спросил — как бы ты отреагировала?

— Не «вроде» — тихо сказала Элиза — Ты не понимаешь — она прервала сама себя, сделала гримасу, словно от пронзительной зубной боли. Опять щелкнула зажигалкой — Слушай, я не то хотела. Будара — он хороший человек, пойми, пожалуйста. И не его вина, что все так сложилось. Я сама, наверное, виновата. Не думала, что для него это будет настолько серьезно. И потом, когда вернулся твой отец, все усложнилось.

— Конечно — хмыкнула Марта — «Усложнилось». Конечно.

— Знаешь — резко сказала Элиза — я всегда хотела, чтобы у меня была дочка. Совсем другая. Ничуть на тебя не похожая — она затянулась, покачала головой и повторила, медленно, раздельно — Абсолютно. Ничем. На тебя. Не похожая. Понимаешь? Я никак не могла к тебе приспособиться, но я любила твоего отца и потому вынуждала себя.

— «Любила».

— Любила — спокойно ответила мачеха — Так бывает. Ты потом поймешь. И бывает так, что ты терпишь падчерицу… до определенного момента. А потом вдруг оказывается, что ты уже просто не воспринимаешь ее…

Она стряхнула пепел, затянулась, жмуря глаза.

— Не воспринимаешь как падчерицу. Что она для тебя — как родная. Хоть бы сколько бунтовала, фыркала на тебя, пусть бы что говорила…

Ох, подумала Марта. Ох.

И больше ничего путного ей в голову не пришло.

— Благодарю — выдавила она из себя наконец — Я… э-э-э…

Элиза горько улыбнулась и махнула рукой:

— Не важно, не бери в голову. Вечер неожиданных откровенностей, бывает. Если ты не против — чисто между нами.

Марта кивнула. Мачеха поднялась и, затушив сигарету, взяла вазу.

— Пойду к себе, почитаю. Спокойной ночи, Марта.

— Спокойной ночи… — сказала она. И добавила, неожиданно для самой себя — А относительно переезда — (Мачеха удивленно обернулась) — Я подумаю. Честно. Я подумаю, Элиза.

Глава 08. Давние рецепты

Вечером пошли в кинотеатр. Взяли билеты, пошли сквозь полутемный зал; когда пробирались к своим местам, перед ними вставали, пропускали. Никто и слова не сказал, хотя фильм уже начался.

Кино им не то, чтобы не понравилось — просто не зацепило. Все эти сюртуки и шпаги еще ничего, но когда пошли батальные сцены, ну что это такое, сказал бородач, у них же морды смазливые, а руки, посмотри, словно у гребаных пианистов.

Высокий ничего не ответил. Кто-то другой решил бы, что он спит, но высокий, конечно, не спал. На них шикнули из задних рядов, бородач хотел было обернуться, но высокий придержал его за руку.

Единственное, что им понравилось — песня на титрах, но дослушать ее не дали: механик или кто там включил свет, народ направился к выходу…

Уже на улице началась какая-то странная толчея, они посмотрели туда, высокий пожал плечами и закурил, бородач зевнул, потер затылок. Для них те, что дрались, были самыми обычными подростками, не поделили что-то, нормально, сами разберутся.

Но Марта — Марта, которая спала — узнала Чистюлю. И только что это произошло, каким-то образом она смогла «отклеиться» от двух чужестранцев в камуфляже: вот секунду назад еще направлялась за ними, словно привязанный воздушный шарик, а теперь полетела прочь.

И только тогда поняла, что, собственно, «сейчас» никакое не «сейчас», а «три дня тому». Что эти двое приехали в город еще в субботу утром. И то, о чем не хотели рассказывать ни Ника, ни Чистюля, происходит сейчас перед ее глазами. И выглядит достаточно невинно. То есть для Ники с Беном невинно: спорили, все сильнее размахивая руками, двое других ребят. Одного, худого, с короткой прической и широкими плечами, пыталась остановить девушка, другого, в черно-белой кожанке со странным значком — подначивали приятели.

Драка началась мгновенно — худой бросил какую-то реплику, и тот, в косухе, молча ударил левой. Двое других ребят блокировали девушку, не давая вмешаться, и в это мгновение Марта ее узнала. Узнала и охнула, хотя не было о чем переживать, она же в курсе, чем все закончилось.

Теперь Марта понимала, как в это дело встрял Чистюля. Девушкой оказалась Тереза Когут из параллельного «В», давняя и безнадежная любовь Бенедикта Трюцшлера.

Он услышал знакомый голос и рванул к ним сквозь толпу, Нике только и оставалось, что растерянно хлопать ресницами.

— Оставьте ее в покое! — рявкнул Чистюля — И сейчас ему позавидовал бы даже первый боец в школе, Андреас Шнейдер все из того же таки параллельного «В». Но как раз Андреасу завидовать не было когда: он молотил парня, с которым на «Битву за Конфетенбург» пришла Тереза Когут.

Приятели Шнейдера сначала-таки оставили Терезу, они и от Бена шарахнулись — вид он имел весьма злой. Только он был сам-один, а их — трое. Здоровила со сломанным носом и оттопыренными ушами подставил Чистюле ногу, бритый налысо толстяк в кожанке треснул кулаком промеж лопаток, а мелкий шакалистый пацанчик ударил уже с носка.

Толпа как-то сам собой рассосалась. Не удивительно, подумала Марта, это ж не за пленниками в клетке наблюдать, здесь морально-этическая неопределенность плюс опасность банально огрести по морде.

Тереза стояла, прижав руки к губам и то ли стонала, или выла — протяжно, на одной ноте. Единственным человеком, который не побоялся вмешаться, оказалась Ника. Вместо того, чтобы истерить или паниковать, она молча вытянула из сумочки баллончик, подошла впритык и пшикнула просто в лицо лопоухому здоровячку. Тот заорал и съежился, закрыв ладонями обожженные глаза.

И это было все, что успела сделать Ника. Бритый толстяк сразу же оставил Бена в покое и перехватил ее руку, вывернув так, что баллончик выпал.

Еще один боец придержал Нику за плечо. Откуда он взялся, Марта не поняла и что собирается сделать, тоже.

Этот выглядел непритязательно: среднего роста, в джинсах и ношеной курточке, волосы длинноватые, но не настолько, чтобы собирать в «хвост». Двигался он спокойно и мягко, почему-то Марта вспомнила ролик из сети, там в замедленной съемке показали, как тигр догоняет петуха: никаких эмоций, ни одного лишнего шага.

Сначала он перехватил руку бритого толстяка, потом ударил его локтем. Нику оттолкнул куда-то себе за спину, дал шакалистому по затылку так, что тот полетел мордой в асфальт. На развороте подсек толстяка, который жаждал реванша, обошел здоровяка, который глотал сопли и ревел — и очутился напротив Андреаса Шнейдера. Шнейдер как раз сбил с ног своего противника и, оскалившись в улыбке с размаху, от души пнул.

«Ты, сука, тоже за этих, сука, помесей»? — процедил доблестный Андреас. Марта наконец разглядела значок у него на груди — и почему-то не удивилась, обнаружив тот-таки стилизованный знак намордника.

«Да — улыбнулся незнакомец — Хочешь это обсудить? Со мной или с егерями»?

Только теперь стало ясно, что где-то раздаются сирены — все ближе и ближе. Кому-то хватило ума хотя бы позвонить по телефону в ноль-два.

«Ну, сука, мы с тобой еще это обсудим, будь спок». Андреас сплюнул сквозь зубы на побитого парня Терезы, кивнул своим — и вся шобла рванула в ближайший переулок.

Незнакомец склонился, подал руку избитому, он что-то еще говорил, но лай сирен заглушил голоса, а потом вдруг изменился, стал не то, чтобы мелодичным — знакомым, это была флейта, отцовская флейта, и поняв это Марта сразу проснулась.

Спать не хотелось, поэтому она позавтракала и решила позвонить по телефону Чистюле.

— Ничего не говори — буркнул тот. Судя по голосу, тоже уже не спал — Вообще ни слова о снах, хорошо?

Встретились они через полчаса, на той-таки лавочке, где их вчера нашел Будара.

— Это что, типа последний писк моды? — кивнул Чистюля на ее сумку.

Марта демонстративно поправила на ремешке несколько кожаных колец, которые вчера сшила из поводка.

— Не нравится? Немного не в цвет, зато концептуально, согласись.

Он покрутил пальцем у виска:

— Нарываешься? Между прочим, вчера в группе писали — в посте с ограниченным доступом — о том, что ты стучишь егерям. Мне Артурчик сбросил, он с какой-то радости к тебе не ровно дышит.

— И кто писал? Подожди, сама угадаю: Гюнтер и его дружки.

— Видели в машине в Будары и сделали выводы, логично, да.

— Думаешь, и поводок они принесли?

Чистюля вздохнул, сделал гримасу.

— Да начихать. «Поводок»! Пусть хоть обвешают тебя поводками, только бы не так, как с Йоханом — он заметил ее удивленный взгляд и объяснил — ну, с бывшим Ники. Ты не знала, что ли? Это на него в субботу наехал Шнейдер.

— Мне было плохо видно — пробурчала Марта. И не сдержалась — Дурка какая-то: сидим и обсуждаем сны! И Шнейдер — он же никогда отморозком не был. Тупоголовый, конечно, но это еще не повод.

— А Гюнтер? — пожал плечами Бен. Он спрыгнул со скамьи и подал руку Марте. Та для разнообразия решила не отказываться: изредка проявил галантность, дундучище.

— Гюнтер — вел дальше Чистюля — тоже никогда таким не был. И остальные. Причем — даже на кости же не спишешь.

Они пошли к воротам, минут пять — и прозвучит звонок.

— На кости — нет — тихо сказала Марта — и знаешь, я в субботу попала на площадь — ну, когда там…

— Я понял! — перебила Чистюля — И?

— Там были люди. И они, не знаю каким образом, управляли тем, что происходило. В смысле — тем, как реагировала толпа.

Они зашли на школьный двор и увидели, что там, где под забором склонила ветвь старая ива — собственно, под самой ветвью — стоит «барсук». Мигалка выключена, фары тоже, в утренних сумерках хрена с два разглядишь, есть ли кто-то в салоне.

Потом там запылал огонек, крошечный такой — вспыхнул, погорел и угас.

По крайней мере, решила Марта, это не Будара. Будара не курит.

— Сомневаюсь, чтобы Хойслером или Шнейдером захотели управлять. Да с какой радости кому-то тратить время и силы? — Здесь он запнулся, словно о чем-то вспомнив.

— А зачем кому-то отправлять сюда патрульную машину? — отбрила Марта — У нас что, режимный объект? Или учится чей-то козырной сынок?

Они обменялись взглядами.

— Думаешь, из-за Стефа?

— А вот мы спросим.

И Чистюля действительно спросил — уже на втором уроке.

— Господин Штоц, вы не знаете, чего это к нам егеря зачастили?

Штоц пожал плечами — скорее безразлично, хотя Марте показалось, что с раздражением.

— Я вчера спрашивал у патрульного, но он толком не ответил. Думаю, это связано со спортзалом: подозревают, что пожар случился не сама собой, и перестраховываются.

— А еще же были дохлые аквариумные рыбки — напомнил Артурчик — Типа серийные убийства! Маньяк среди нас!

Прозвучали смешки.

— К слову, о серийности — подхватил Штоц — Продолжим наши беседы. Ты готов, Артур?

На удивление класса, Сахар-соль не начал отмазываться историями о том, как в доме прорвало стояк с горячей водой, о ворах-термитах, которые лишили его интернета, и других подлостях судьбы.

— Вот все говорят: современные технологии, искусственный интеллект. Оно, конечно, круто, только пока что толку мало. Нет, я ролики видел в сети, но все эти типа-собаки из арматурин — провода наружу и морды кирпичом — на друзей человека не тянут, согласитесь. А я вычитал — было же зашибезное средство. Ну, доступно немногим — так раньше суеверия разные мешали, то-се. Ну и условия: это сейчас мандрагору можно в промышленных масштабах выращивать, если, конечно, постараться, условия создать — он почесал переносицу, заглянул в тетрадь — Ну вот, а если есть мандрагора, остальное, в принципе, достать не проблема. Магнит, сера, сок белой ивы. Семенная… — (тут он свирепо покраснел и продолжал скороговоркой) — хм. семенная жидкость, сульфат железа, порошок солнечного камня… ничего такого, словом. А зато на выходе — реальный человечек живой и умный, и его можно учить, а кормить особенно и не надо, и помощь в хозяйстве, например, или на промышленности, в тех-таки шахтах, и в других ситуациях, когда обычным людям никак.

Ушастый Клаус из задних рядов вкрадчивым театральным шепотом выразил легкую заинтересованность тем, воссоздал ли уже Артурчик такой вот опыт и, в частности, как ему удалось добыть выше упомянутую жидкость. Задние парты похрюкивали, передние мысленно проклинали Ушастого и пытались удержать серьезное выражение лица.

— Все это не настолько смешно, как вам кажется — невозмутимо заметил Штоц — Во-первых, Артур прав: гомункулусов действительно создавали, для самых разнообразных потребностей. Во-вторых, это было связано с определенными рисками. Не буду вдаваться в подробности, здесь не время и не место, но вот вам пример. В твоем перечне не хватает еще одной компоненты, а без нее результат не будет долговременным.

— Я читал! — похоже, в сей раз Артурчик смог удивить даже Штоца — Пять капель драконовой крови, да?

— Точно. Именно поэтому гомункулусы — настоящие, умные — появлялись только раз в несколько десятилетий. Иногда с ними путали… — тут уже Штоц запнулся, помрачнел, взмахнул рукой — впрочем, несущественно. Ну что же, ты замечательно справился, садись. Честно заработано «отлично». Кто следующий?

Вызвался Чистюля — он нарыл где-то множество допотопных рецептов и теперь перечислял их с пафосом пророчицы Спакуны. От запора — корень валерианы, смешанный со слюной лысого медведя, при растяжении — компресс с настойкой скусовника, перевязать сушеными жилами скалистого василиска.

Марта слушала в пол уха, а сама смотрела на двор. «Барсук» стоял на том же месте, за все это время никто не выходил из машины и не садился.

Действительно ли Штоц говорил с Бударой только о причинах патрулирования? Но он сам заявил вчера, что егерь его ожидал? Солгал? И о чем тогда еще он лгал? О том, что делал на площади? О том, что на эти несколько недель ездил в командировку?

Чистюля тем временем не замолкал. Теперь он рассказывал о хитром способе диагностики заболеваний — по, ишь ты, выкатыванием яблока по тарелочке, залитой птичьим молоком.

— Так как вы думаете — уточнил Штоц — интересные рецепты?

— Главное — эффективные — отозвалась Урсула — Осталось доярок перевести на птицефермы — заживем!

— Ради справедливости замечу, что такие методы диагностики действительно существовали — да и вообще наши предки знали искусство врачевания.

— Скажите еще, они мертвых оживлять умели.

— Умели — согласился Штоц — При определенных условиях и при наличии сильного целителя. Другое дело, что последствия оказывались не всегда предсказуемыми. И не всегда безопасными.

Марта не поверила собственным ушам. Да откуда он вообще может знать таких вещах?! Нет, лжет, конечно, лжет: им же, видимо, приказали нахваливать традиции предков, обратно к истокам, будем ближе к своему корню, отдадим должное нашим истории и культуре, чтобы не распылиться в чужих — ясное дело, конечно.

— Это вы о Королеве? — спросила вдруг Аделаида — Кажется, исцелять могла только она.

— Я надеялся, ты прокомментируешь — и не только то, о чем рассказал Бенедикт.

Аделаида поднялась — и все смешки сразу прервались. Причем по различным причинам: ребята смотрели на нее с полностью конкретной заинтересованностью, девушки — преимущественно с завистью.

— Простите, пожалуйста, какие-то вещи я плохо помню — созналась Аделаида — Я была слишком мала и не застала селективизацию. Псоглавцев в наши времена почти не было… ну, или нам о них не рассказывали. Цынгане — те случались, просто их никто не воспринимал как серьезную угрозу. Врагов государства на то время всех расколдовали, поэтому они сами, добровольно ехали в артыки. С удовольствием работали на благо страны. Мой дедушка по маминой линией там был, он посылал нам на праздники открытки, рассказывал, как там интересно жить и работать. Кстати, кажется, в артыках для самых сложных, опасных работ использовали как раз гомункулусов. Только почему-то они имели вид — точь-в-точь как люди, хотя обычно должны быть не больше детей.

Штоц кивнул:

— С этим как раз понятно. А что скажешь о Королеве?

— Подождите! — вскинулась Марта — я как раз готовила материал о Королеве. Можно?

Она коротко пересказала то, что нашла в «Давнеслову»: об обычае, который бытовал в Рясянах, о том, что девушки, претендуя на звание Королевы Лесов и Полей, на протяжении месяца проходили испытания, одно сложнее другого — и в итоге на целые сутки получали невероятную власть. Если верить «Давнеслову», любое их желание считалось законом. Впрочем, в основном желали для себя: богатства, любящих мужей, красивых и умных деток.

— В мои времена — сказала Аделаида — вроде бы верили, что Королевы могли исцелять, просто возложив руки. И даже возвращать мертвых к жизни. Но Королев перестали избирать лет сто назад, потому что потом, после всего, их отправляли в столицу. Одни становились фрейлинами, иные — получали в правительстве работу личных драконьих советниц. Но назад ни те, ни другие никогда не возвращались. Ну и… ходили разные слухи… понимаете?

Штоц сделал пометку в своей тетради.

— Ну, в нынешние времена — сказал — стать драконьими советницами им бы точно не светило, по вполне очевидным причинам. Замечательно, Марта, благодарю, садись. Следующий?

— А было бы круто — прошептала ей Ника — Представляешь: тебя избирают Королевой, и ты такая — хочу, чтобы все болезни на планете были безвредными, как простуда!

— Это вряд ли — ответила Марта — думаю, эффект там приблизительно такой же, как у драконьих костей — она пролистала учебник и процитировала — «Изменение реальности через непродолжительное реверсионное возобновление состояния квантовой неопределенности». Только — добавила — это изменение вызывала сама Королева, своим энергополем, да. Поэтому их, видимо, месяц натаскивали, накручивали, доводя до кондиции. Сама подумай: даже драконы умудрялись покорить своей воле в лучшем случае несколько стран, но ни один не управлял целым материком. А Королева — это масштаб каких-то Рысян, не более.

Ника посмотрела на нее с сожалением:

— Скучная ты. Никакого воображения. И романтики ноль целых, ноль десятых.

Марта хмыкнула:

— Так это же не из-за меня прекрасные незнакомцы дают по рогам Шнейдеру и его дружкам.

— Ой все! Баумгертнер завидует! А между прочим, он это искренне, без задней мысли. Увидел — и защитил, не взвешивал, знаешь ли, не рассчитывал. Настоящий рыцарь. Он вообще такой… такой!

— Да кто «он»?

— Ну Яромир же! Он потом домой нас провел, а Йохану сразу оказал первую помощь.

— Как удачно и как вовремя.

— Вот только не надо этого сарказма. И вообще, что за необоснованная паранойя?! Ты с ним даже не знакома, как можешь делать выводы?

— А ты — знакома? И много о нем знаешь?

— Я знаю — заявила Ника — столько, сколько нужно. Он мне, между прочим, о себе все рассказал: и как пришлось переехать сюда из-за бабушки, и о поисках работы, и о нашей презамечательной системе регистрации. Но он не жалуется, просто если спрашиваю — отвечает.

— То кем работает твой волшебный Яромир? Вышибалой?

— Курьером, развозит пиццу — помнишь, на Терновых Валах маленький ресторанчик? — вот в нем. Плюс учится на вечернем, хотя, говорит, в последнее время с этим сложно, плохо успевает. Но ничего — решительно добавила она — мы наверстаем!

Марта уже хотела вставить шпильку по поводу этого «мы» и того, как именно они будут «наверстывать», а потом вспомнила о собственном воскресении — и рассудительно закрыла рот.

Все это время, если честно, она ожидала какой-то каверзы. Не от Ники, конечно — от остальных. Учитывая то, о чем рассказал утром Чистюля. Но сумку вешала так, чтобы нарезанные из поводка кольца было видно.

Может, это упорство и отпугнуло. Так или иначе, новых остроумных ходов от невесть кого не наблюдалось, и Марта решила, что тема закрыта. Мало что, случилось у людей осеннее обострение, на фоне всех этих событий на площади ничуть не удивительно.

На перерыве ей удалось убежать от Ники с ее откровенностями и набрать Виктора.

— Слушай — сказала сразу — я на минутку. Можешь говорить?

Он был явно не в школе, судя по жужжанию, что раздавалось на заднем фоне — где-то за городом — на пасеке что ли?

— Да — ответил — могу, но недолго, прости. Решил кое-что проверить, потом расскажу. Как у тебя дела?

— Хотела посоветоваться. Мои здесь решают относительно того, чтобы переехать. Ненадолго, на несколько недель, максимум — месяцев. Ну и, может, потом мне там же пройти вступительные.

Он ответил почти сразу, но все-таки была — Марта услышала ее — короткая пауза. Запинка.

— Я думал, ты собираешься вступать в столицу.

— Это еще не окончательно. В смысле переезд. Просто мачехе предлагают интересный вариант по работе.

— Слушай — сказал он осторожно — я понимаю, от тебя это не зависит. Может так действительно будет лучше. Ты просто держи меня в курсе, ладно? Я не хотел бы… не хотел бы терять тебя из виду, понимаешь? Ну, в итоге, где еще я найду такую помощницу.

Какую «такую», хотела спросить Марта. Вот Ника на ее месте, наверняка бы спросила.

— Знаешь, очень цинично с твоей стороны.

— Что делать. Я, в итоге, не теряю надежду заявиться с полученными результатами в столицу и устроить там небольшой переполох. А ты, Марта, заслуживаешь того, чтобы получить свою часть славы. Ну… то есть, я совсем не это хотел сказать, просто… слушай, ты там особо не горячись, я со дня на день вернусь и поговорим лично, ладно? Обещаешь?

— Обещаю не горячиться. Возвращайся быстрее.

Остальные уроки прошли без особых приключений. Если не учитывать то, что кабинку в туалете заклинило; но Марта без проблем выбила ее плечом. Под дверями лежал разорванный ремешок, очень похожий на поводок, и мало какие бывают совпадения.

Еще в сумке после большого перерыва Марта нашла несколько сухих комочков, которые пахли курятиной. Мгновенно нахмурившийся Стеф сказал, что это собачий корм.

Но на следующем уроке Марта, выходя к доске, случайно упустила пару комочков, развязала задачу и, возвращаясь на место, демонстративно, с вкусным хрустом растоптала сначала один, а потом второй. Класс никак не отреагировал: Гюнтер вообще не заметил, поскольку что-то рисовал в конспекте, старший Кирик перекидывался записочками с Урсулой, Дана что-то тайком писала в телефоне.

Марта решила, что Ника права: нельзя аж вот так параноить. И вообще, нет у нее времени забивать себе баки проблемами тараканов в чужих головах. У Марты сегодня насыщенный график.

Сразу после занятий она рванула в Инкубатор. Сегодня был «звериный день»: по вторникам она помогала не Штоцу, а господину Буликлею и его юным натуралистам. Уборка в клетках и аквариумах, кормление всей этой щебечущей, пищащей, рохкающей банды — словом, ничего выдающегося. И напрягов явно меньше, чем с мальками: неприятные запахи доставали Марту не настолько, как неприятные беседы.

Потом она опять запрыгнула в маршрутке и отправилась на Поддубную. Даже не делала вид, что сомневается: все решила еще с вечера, иначе зачем бы брала с собой папку с документами. Конечно, дело было не в разговоре с Элизой, совсем нет. Просто. Ну как-то поразмышляла, прикинула. Опять же, разговор с Виктором… ну, кое-что подтолкнуло ее в нужном направлении. Переедут они или нет, а если будет реальный шанс поступить в столице, Элиза первая выскажется за.

Маршрутка высадила ее у проходной, рядом с которой в субботу ночью стояла очередь с собаками. Сейчас там никого не было, Марта несколько раз нажала на сохлую, исцарапанную кнопку, и даже звонка не услышала. Глухо, как в танке. При том, что с территории доносились чьи-то голоса и рычали моторы грузовиков.

Может, у них сегодня упаковка и перевозка готовой продукции, а что, подумала Марта, когда-то же они должны доставлять по назначению. Хотя — осень, это значит, у них и хранилища какие-то должны быть, ну, чтобы складировать до тех пор, пока не понадобится.

Она поняла, что нечего здесь ловить, и пошла в обход, туда, где они в субботу встречались с Элизой.

Памятник за эти дни сильно вырос, и стали еще нагляднее все ошибки, что их допустили проектировщики. Фонарный столб наклонился так, что распорки под ним треснули, но никто не торопился ни срезать его, ни подпирать новыми. Фигуры покойного министра финансов, господина Эльфрика, и мудрого правителя, господина Циннобера (кавалера и пр.), выросли и приобрели завершенность — но вместе с тем обозначился явный дисбаланс, который вряд ли закладывали скульпторы. А если закладывали, то за их душами, наверное, уже выехали егеря.

Господин Эльфрик возвышался над господином Циннобером и протягивал ему сноп соломы, который превращался в золотые монеты. При этом на лице покойного министра финансов блуждала то ли раздраженная, то ли снисходительная улыбочка, а наш правитель, мудрый господин Циннобер, смотрел на него снизу-вверх, разве что рот не разевая от восхищения.

Расколдовывали и за меньшее, подумала Марта, отправляя в артыки с рвением работать на благо государства.

Впрочем, какое ей сейчас дело до памятника и его безымянных проектировщиков? Правильно: никакого.

Дуб — его, действительно было жаль: у распила, там, где сейчас возвышалась голова господина Эльфрика, кора почернела и начала отслаиваться, отпадать целыми кусками.

Дубу и так недолго оставалось, и все-таки он заслуживал на лучшее отношение.

Она вздохнула и хотела была переходить дорогу, когда ее сзади позвали:

— Марта?

Только сейчас она заметила в тени, около скамьи, сутулую фигуру с тростью.

— Это вы, господин Клеменс?

Едва не ляпнула: «Что вы здесь делаете»? — и вовремя сдержалась. Мало ли; в любом случае ее не касается.

— Не ожидал тебя здесь увидеть.

За прошлые недели дедушка Стефана-Николая сильно изменился. Словно стал ниже ростом, залысины на висках разрослись, и взгляд… что-то такое было в его взгляде.

— С вами все в порядке? — спросила Марта.

Он опустился на скамью и положил трость рядом.

— Присядешь?

Марта посмотрела на проходную: люди стояли вдоль забора, толпились у ворот. Кто-то скандалил, мол, без очереди не пускать, куда пихаетесь, совести нет! При этом, кажется, не пускали никого, с очередью или без.

Господин Клеменс следил за ней внимательным, грустным взглядом.

— Стефан-Николай уже говорил тебе? Мы едем, Марта. Георгу звонили по телефону из столицы, предупреждали. Я родился в этом городе — и надеялся в нем умереть.

Конечно, подумала она, Ортынск только для этого и годится. Родиться и умереть. Жить же лучше где-то в другом месте.

— А разве в Булавске так плохо? — она все-таки присела рядом со стариком. Дедушка у Стефа хороший, правильный. И если она может чем-то ему помочь… — Я слышала, там море. И вообще… театров много, выставки, культурная жизнь.

Он вынул трубку, набил табаком и закурил.

— Когда нас, еще молодых, отправляли на Вторую крысиную, мы все приходили сюда. К этому дубу. И брали с собой на память по желудю. А если желудей еще не было — просто по листку. Мы клали их в портмоне и хранили в нагрудном кармане, здесь, у сердца. А когда нас убивали, товарищи садили на могиле желудь или клали в землю листок. Считалось, что благодаря этому душа не растает в небесном огне, а удержится на земле. Не выскользнет из объятий Господа.

Он покачал головой, глядя на очередь, а в действительности — куда-то дальше. Намного дальше.

— Теперь я еду — и мне нечего с собой взять. Я слышал, где-то под городом есть еще один дуб, младший брат этого.

— Это как в басне? В классе четвертом учили. «Настала ночь. Лишь лес вокруг — граф остановил коня»…

— Вот и я думаю: сказка, выдумка. Если Синистари действительно оставил в лесу один из саженцев, тот, вероятнее всего, погиб. Буруянские дубы где попало не растут. Да и… не все равно ли, с желудем или без? Я не уверен, что скользнуть по виткам спирали и переродиться здесь через столько-то там лет — такая уж хорошая идея. Здесь ли, или в Булавске, или в Сулицине или где-то еще — неважно. Эта земля лучше всего родил только одно… Да ты и сама это знаешь, разве нет?

Марта покачала головой. Вечерело, и ей стало холодно на лавочке, хотя ветра словно бы не было.

— Зубы — спокойно сказал господин Клеменс — это вы тоже должны были бы проходить, примерно в тех же классах.

— «Мифы народов мира» — догадалась она — Ясон и то задание, которое дал ему царь Тиоскуррии.

— «…да, взрывая ниву плугом быстрым до конца, бросаю в борозду не семена пшеницы плодородной — а зубы ужасающего змея столь крепки; что вырастают воины в доспехах, и я стригу их словно волосы под самый корень». — процитировал господин Клеменс. Он говорил немного отбросив голову назад, прикрыв глаза, и его веки дрожали, словно сейчас дедушка Стефа видел все то, о чем шла речь в давней поэме.

— Ну, не только зубы — зачем-то уточнила Марта — и вообще, вы говорите, что их нельзя нейтрализовать, а я читала, что любой яд, даже смертельный — условная вещь. В том смысле, что если правильно, с умом употреблять, можно сделать что-то полезное. Например, исцелять, а не убивать людей. Надо только знать, каким образом.

Господин Клеменс открыл глаза и, откинув голову сильнее, посмотрел на вершину дуба. На черных, сухих ветках осталось лишь несколько листочков, да и те напоминали древний гербарий, найденный прошлой четверти Чистюлей в подсобке в Жабы. Не гербарий — одна пыль.

— Когда-то — сказал старик — достаточно было верить. Но мы отказались от этого дара, перепоручили его другим. Сначала хотели, чтобы ответственность за изменения брали на себя другие — и вот мы начали создавать Королей и Королев. Зато перестали верить и в них самих, таким образом лишив их силы и власти. А те крошки, которыми мы все-таки владеем… Ты видела, что творилось на площади в субботу, не так ли? Это показывали по всем каналам и, наверное, выложили в интернете, ты не могла не видеть. Вот и все, что мы умеем, Марта. Все, что мы можем. Силой ненависти превращать людей в чудовищ. Делать этот мир страшнее и уродливее. Снова и снова засевать его драконьими зубами.

Он тыкнул пальцем куда-то вверх:

— Лет триста тому назад этого никогда бы не случилось. Даже в те годы еще случались люди, способные на большее, нежели просто расчеловечивать других. Этот дуб… ему не позволили бы засохнуть, понимаешь? Он был бы жив — в их воображении, а значит и в действительности. Тогда еще по земли ходили настоящие рыцари. И серпоносцы после гибели очередного дракона не позволяли взойти росткам из его зубов. Тем более — сказал он твердым, злым голосом — тем более никто не дал бы прорасти его языку.

Марта почувствовала, как по ее спине от копчика вверх к шее разливается ледяная волна. Она едва сдержалась, чтобы не обхватить себя руками за плечи.

— Простите? Язык? Причем здесь язык? В поэме не было ни слова о языке, только о воинах — как они вздымались из засеянной зубами борозды.

Господин Клеменс молча затянулся, выпустил в небо несколько дымных колец.

— В том-то и дело. В этом сама их сущность, понимаешь? Поэма опубликована в сокращенной, школьной версии — и все заучивают ее с детства, потому никогда не задумываются, что именно она значит. А я… мне, видишь ли, повезло. В том артыке, где я восторженно и вдохновенно работал на благо родной страны, сидел один профессор. Знаток давних языков, поэт. Именно он перевел поэму — всю полностью, без купюр. И он рассказывал ее, цитировал наизусть, просто довел всех нас до безумия своей бесконечной декламацией, можешь представить. И вот в том фрагменте, где Ясон срезает под корень восставших из борозды землерожденных, он так увлекается резней, что не замечает еще одного. Того, кто вырос из семечка, которое царь бросил в землю тайком, за его спиной.

— Но это, простите, сказки. Давние мифы. Какая-то правда за ними стоит, и даже если… ох, не знаю, все это случилось тысячи лет назад, далеко на юге.

Он посмотрел на нее, растерянно мигая, и Марта опять удивилась тому, как безумно, дико постарел господин Клеменс. Словно душу вынули из человека, взяли и вытрясли.

— Да — сказал он наконец — Ты, конечно, права, что-то заболтался я с тобой, прости. Расклеился, это все через отъезд. К тому же, я тебя задерживаю, а ты же куда-то спешила.

— Мне на завод — Марта не собиралась ничего объяснять, но и просто так уйти не могла — только не подумайте, я не работать, мне к директору, документы передать.

Она поднялась, поправила сумку на плече.

— Подожди-ка — совсем другим, сухим и холодным тоном сказал господин Клеменс — не спеши.

Он ухватил ее за руку, пальцы у него были тонкими и цепкими. И все в шрамах — страшных, давних.

— Вы что?

Но он перебил ее, кивнул в сторону ворот:

— Сама посмотри.

Как раз в этот миг толпа расступилась, поползли с грохотом створки — и на улицу медленно выехали несколько машин. Спереди — «барсук» с включенными мигалками, густо-синий и белый лучи били по глазам, Марта их даже закрыла. За «барсуком» ползла машина, похожая на фургон, в таких к магазинам привозят хлеб, но хлеба здесь точно не было, а было вмонтированное в стенку зарешеченное окошко и лицо, несколько бледных, восковых лиц за решеткой.

— Верхушка — объяснил господин Клеменс — помощники, завы и замы. А директора забрали еще утром, просто у ворот взяли, на входе. Блокировали машину, охранников мордами в асфальт — и не будете ли добры с нами проехаться. Был добр, конечно же. А куда бы он делся.

— А вы откуда?..

— Так вон те, у ворот — они же здесь с тех пор и дежурят. На хлеб теперь вряд ли рассчитывают, но зрелище получили по полной программе.

Марта покачала головой.

— Это какая-то ошибка, господин Клеменс. Кто бы его осмелился? У него же власть, связи, положение.

Старик выбил трубку, прочистил и набил заново.

— У моего сына — сказал он — тоже все это есть. Связи, власть, положение. Но через несколько недель мы уедем отсюда навсегда. Если вдруг твои родители смогут, сделайте то же, Марта. То, что я говорил о других городах — забудь, это лишь старческая слабость. Собирайтесь и едьте. Начните жизнь заново, вы еще молоды. Что бы тебя здесь не держало, девочка, уезжай, как только сможешь. И как можно дальше отсюда. Понимаешь?

Она не ответила — не знала, что ответить.

В этот момент у ворот опять зашумели, какая-то женщина пронзительным голосом требовала немедленно начальство, что за издевательство, столько держать людей на ветру, это вам не лето все-таки! Да, поддержали ее другие голоса, что же, мы зря тут стоим, когда уже будут принимать?!

— Почему они возмущаются? — удивилась Марта — Их же используют. Все это время — их же доили, как собак, хотя, если честно, и с собаками так тоже нельзя.

— Использовали? — господин Клеменс улыбнулся и покачал головой — Ошибаешься, девочка. Никто их сюда силой не загонял. И собак они привели сюда по собственной воле, приводили раньше и приведут опять, как только узнают, что за это можно получить хотя бы сотню-две.

Он опять покачал головой, посмотрел на Марту со странным выражением на лице. Словно с сожалением, хотя, подумала она, чего бы это ему меня жалеть.

— Какие же вы наивные дети. Вы все: ты, Стефан-Николай, Бенедикт. Я думал, это мы были такими. неприспособленными. Думал, что вы, наверное, выросли циничнее.

— Это плохо? — уточнила Марта. Не спорить же со стариком, не доказывать же, что — нет, ничуть мы не наивнее, даже не надейтесь!

— Уезжайте — просто ответил он — Уезжайте из этого города, девочка. И чем скорее, тем лучше.

Марта кивнула. Уже хотела уйти, но в последний миг ее словно что-то толкнуло под локоть. Она расстегнула цепочку, сняла и протянула господину Клеменсу желудь, который подарили ей на день рождения мальки.

— Что это?

— Это вам — сказала она — На память. Возьмите, пожалуйста.

Прежде чем он успел ответить, она вложила ему желудь в руку, кивнула снова и пошла прочь.

Обернулась лишь раз. Дедушка Стефа и дальше сидел под мертвым дубом, упершись ладонями о трость и выпуская из трубки клубы дыма, густые и седые. Ей показалось, что клубы эти скручиваются в какой-то узор, что стоит всмотреться — и в нем удастся увидеть собственно будущее. Но Марта не всматривалась.

Глава 09. День памяти

Они заходили на школьный двор по двое-трое. Если встречались в воротах, обнимались, хлопали друг друга по спине. Их жены и дети держались всегда немного позади, смотрели с легкой ревностью.

Внешне пытались не задерживаться, сразу проходили через вестибюль в столовую, лишь несколько людей стояли на крыльце и курили; когда Марта с Элизой и отцом зашли на двор, она сразу заметила эти красные огоньки — словно глаза ночных чудовищ то загорались, то угасали.

Она вспомнила о «барсуке» и посмотрела туда, где он стоял. Свет единственного фонаря не задевал тот угол двора, таял на полпути, но Марте показалось, что машина до сих пор там. Значит — и егерь также.

А что? — если подумать, то объяснение Штоца о спортзале выглядело не таким уж бессмысленным. Взять, скажем, пакет с костями: да, Марта успела передать его Виктору — но остаточные поля искажения никуда не делись, и сильно лупили. Добавим сюда дохлых рыбок в кабинете Жабы, вспомним о егере, который несколько дней составлял компанию школьному вахтеру, господину Лущевскому. Тогда все складывается: после пожара не сразу, но ткнулись-таки проверять, унюхали следы костей, взялись за дело всерьез. А то что открыто не допрашивают — ясно же, боятся всполошить. Вон какой смурной был директор, когда звал госпожу Форниц на «общее совещание». Знаем мы эти совещания! Хорошо, что Виктор уехал, удачно сложилось, но предупредить то надо, овца ты тупая, сразу не догадалась, о чем только думала.

Ну, сказал внутренний голос, ясно, о чем. С недавних пор наша Марта только об одном этом и…

Она протяжно вздохнула и посоветовала самой себе закрыть рот.

— Ты как? — тихо спросила Элиза — Выдержишь?

Марта чуть было не ответила (выдержу, с чего бы мне не выдержать; что ж вы все сегодня как сговорились? — я не маленькая и не ребенок уже!) — а потом догадалась, что Элиза спрашивает не у нее.

— Должен — ответил отец — Я дал им слово.

Весь вечер он в основном молчал — от самой остановки. Но Марта приехала чуть позже, и видела, как Элиза с отцом о чем-то говорили. Точнее, говорила Элиза, отец стоял и слушал… или даже не слушал, по нему было не понять. А потом, когда Марта решила, что уж совсем неудобно (не подсматривать, а настолько опаздывать), отец прервал мачеху. Он отвечал спокойно и размерено, с легкой улыбкой на губах. И если бы Марта не видела выражения на лице Элизы — решила бы, что они обсуждают какие-то приятные моменты из своего прошлого.

— Мы можем тебе чем-то помочь? — спросила Элиза. На школьном дворе было тихо, только загорались и гасли огоньки сигарет на крыльце и шуршал сухими листьями ветер. Вдалеке, за домами, скрежетал, опустошая баки мусоровоз.

— Вы уже помогаете — спокойно ответил отец. Он шевельнул рукой, в которой держал пакет с гостинцами.

— Я имела в виду…

Она оборвала себя, кивнула семейству, которое проходило мимо них — одному из тех, которые Марта почти не знала. Доброжелательная мамаша в ответ раскланялась, пацан лет двенадцати поглядел кичливо и пренебрежительно. Их отец сделал было шаг к отцу Марты, явно собираясь обнять, и, увидев его лицо, узнав-догадался, запнулся, в последний момент сумел просто протянуть руку.

Отец Марты пожал ее и сказал:

— Привет, Ктыр.

— Привет, Капеллан — Марта почти с удовольствием наблюдала, как сползает с физиономии пацана вся его спесивость. Да и его отец выглядел крайне растерянным — Я… слышал о тебе. Молодец, что вернулся, Капеллан.

Он помолчал, видимо ожидая хоть какого-то ответа. Не дождался, кивнул, прокашлялся:

— Рад тебя видеть, Капеллан. Понимаю… вам сейчас непросто. Если будет нужна помощь… просто знай: ты можешь на меня рассчитывать.

— Благодарю — сказал отец — Буду знать.

Неловкое молчание затянулось, и в это мгновение с крыльца воскликнул знакомый голос:

— Ну наконец! Ктыр, Капеллан, давайте на борт, только вас и ожидаем!

Конечно, это был Элоиз Гиппель по прозвищу Трепач: сегодня весь при параде, в шикарном, франтовом костюме и с Андвари второй степени на лацкане.

— Госпожа Делия, Элиза, Марта… — он аккуратно брал в руку ладонь каждой, губами касаясь воздуха над их пальцами. Пожал руку хмурому пацану — Себастиан, как ты вырос! Прошу, прошу! Все уже готово, ожидали только вас. Ну-ка, ребята, хватит дымить, начинаем!

Трое фигур рядом с ним погасили окурки, вышли из тени на свет. Один двигался со странной, почти болезненной грацией, которая почему-то всегда напоминала Марте богомолов. Светловолосый, с темными очками на пол лица, он был в своем неизменном камуфляже. Товарищи называли его Спрутом, это была такая шутка для узкого круга, причем в первые годы она казался Марте весьма жестокой — учитывая, что левый, заправленный за пояс рукав куртки Спрута был пуст. Только потом — наблюдая на днях памяти за тем, как все они общаются друг с другом — Марта поняла, что дело никоим образом не в жестокости. Просто самый обычный мальчишечий юмор, который даже с возрастом не проходит; нормальным людям не понять.

Спрут кивнул им всем, подошел к отцу, они крепко обнялись, потом он пожал руку Ктыру. Марта на них толком не смотрела. Не спускала глаз с двух других.

С крепкого бородача лет под пятьдесят и его напарника — высокого, широкоплечего, с невероятно ясным, чистым взглядом. Она помнила их — и не помнила. На ни одном из Дней памяти Марта их до сих пор не видела, но теперь ей казалось: они всегда были там, не пропуская ни одного года. Это было так странно: два воспоминания, которые сходились, накладывались одно на другое. Срастались одно с другим.

— Гриб, Махорка — отец кивнул им, но не обнял, даже руку не пожал. И Ктыр тоже, он вообще сделал вид, словно их не заметил.

Крепкий и высокий пошли следом за Гиппелем, и госпожой Делией, Трепач трещал без умолку, время от времени взмахивая руками, и сам же смеялся над своими шутками. Марта с Элизой и отцом шла в самом хвосте, но и оттуда выразительно чувствовала запах — давний, знакомый запах из снов. Запах пыли, в который вплетались, просачивались другие нотки.

Острые пряности. Пропитанная потом ткань. Мед, текущий из разбитого кувшина. Дым сожженных сел. Кровь.

Потом они, наконец, оказались в столовой, и на Марту навалились другие запахи, и свет, и громкие возгласы, и смех — и она с облегчением поняла, как же сильно ждала этого мгновения. Все-таки, как ни крути, Дни памяти из года в год давали ей ощущение надежности. Ощущение того, что если в их семью придет настоящая беда, есть те, кто всегда поможет.

Их мигом захватили в плен, Марту и Элизу подхватила под руки Франциска Гиппель: хорошо, что пришли, мы уже заждались, Раймонд, ну-ка, подожди, что это у тебя в пакете, ох, Элиза, неужели твой фирменный салат, о, и пирог, как пахнет, просто божественно!

Отца, как всегда, повели к столу ветеранов, он пошел, даже не оглянулся. Там его посадили с краю, вместе с Грибом и Махоркой, над их головами висел прошлогодний транспарант «Приветствуем, родная школа»! и рядом доска почета — «лучшие ученики школы». Марта раньше удивлялась, почему на доске с лучшими учениками висят преимущественно ученицы, а теперь ей бросилось другое: отец и его побратимы рядом с фотографиями ее одноклассников.

Ах, Элиза, чирикала тем временем госпожа Франциска, ты не представляешь, сколько было хлопот, времена сама знаешь какие, этот их вроде необязательный, рекомендованный комендантский час, эти их патрули, какое гадство, нам пришлось стольких оббегать, никто не хочет брать на себя ответственность, а День, сама знаешь, раньше полночи не заканчивается, такой, ха-ха, парадокс, ну, ничего, все как-то уладили, а вот скажи мне, пожалуйста…

Госпожа Франциска если чем и напоминала своего мужа, так это талантом уловить настроение момента. И, например, спасти ситуацию бесконечным ливнем необязательных слов, узором аккуратных, обманчиво хлопотливых движений.

На клеенчатых скатертях уже стояли тарелки с угощениями — меньше, чем в предыдущие годы, но вполне достаточно; Элизины салат и пирог удачно вписались в общую картину. Согласно традиции, львиную часть яств приносили сами участники — ну и смахивали по подпитии, ясное дело. Существовал неофициальный фонд взаимопомощи, неизменным его казначеем испокон веков был все тот же Гиппель.

Так же, согласно традиции, хоть где бы не праздновали День памяти, всегда накрывали три стола. За одним сидели те, кто воевал в Средигорье. За другим — жены и дети; иногда — если ветераны считали нужным их пригласить — братья, сестры, родители. Третий стол был крошечным, всего на три лица. И если ветераны обычно пристраивались рядом со сценой, а родственники — у стены, то этот, третий столик ставили в дальнем углу. Словно хотели засунуть как можно дальше, чтобы лишний раз не вспоминать. И как раз потому — конечно! — каждый, время от времени, нет-нет, да и бросал туда украдкой взгляд.

Марта тоже посмотрела, но, впрочем, ничего нового не увидела — да и не ожидала. Ее сейчас куда больше интересовало то, как поведутся с отцом побратимы.

Нет, она не боялась, что от него станут отшатываться, как от зачумленного. Но она видела выражение лица Ктыра во дворе. И знала… слишком многое знала…

Поэтому вздохнула с облегчением, когда увидела, как несколько людей поднялись, чтобы пожать ему руку, а кто-то просто поднял ладонь.

Госпожа Франциска тем временем знай себе чирикала о том, что школьная столовая — это, Элиза, мера вынужденная, в других местах нам отказали, сама знаешь, как оно бывает: где-то на этот вечер уже арендовано, где-то ремонт… ох, прости, потом договорим, Элоиз начинает.

Гиппель поднялся, откашлялся. Все взгляды были направлены на него, даже три фигуры в черном — те, за отдельным столиком — подняли головы.

Дальше была обычная Гиппелева болтовня: боевое братство, скрепленное землячеством, не потерять традиций, как здорово, что все мы тут сегодня собрались. Ветераны слушали его терпеливо, похожие на старых борзых, которые ждут, пока, наконец, можно будет подойти к мискам с едой. Жены и дети вроде отдавали дань традиции, хотя кое-кто уже начал переговариваться.

Марте разговаривать не было не с кем, да и не о чем. Из ее класса только у нескольких родители были на той войне, и все — в других взводах. А День памяти — что-то типа закрытой вечеринки, кого-либо сюда не пускают.

Словом, она сидела, и от нечего делать, наблюдала. Сравнивала с прошлыми годами. Да, говорила себе, несколько беднее столы, и народ одевается скромнее, но смотри: так же улыбаются друг другу, расспрашивают друг друга об успехах своих детей — нет, ничего не изменилось, по-настоящему — ничего.

Даже Гиппель, так же как обычно это бывало, в определенный момент уступил место дядюшке де Фиссеру. Вот, подумала Марта, кто ничуть не изменился. Еще немного — и будем выглядеть одногодками, а потом… ох, меня еще будут считать его старшей сестрой!

Де Фиссер сидел на самом краю стола ветеранов, чуть немного поодаль от остальных, и когда дядюшка поднялся, все смолкли. Одет он был в гражданское: джинсы, смешная фланелевая рубашка в большую клеточку, на шее — тусклые цепочки с крошечными звеньями, причем жетонов, как обычно, видно не было. Но когда де Фиссер двигался, они звенели, эти жетоны — звучали как дополнительный хор голосов, подпевая его десяти основным.

Дядюшка провел пятерней по своим русым волосам, взлохматил их. Улыбнулся — эти ямочки на щеках, как же Марта их боготворила. Их, и белозубую улыбку, и веселый взгляд голубых глаз.

— Ну — сказал де Фиссер — еще один год прошел. Не лучший год. Но мы опять здесь, все мы, а это немало.

Голос, которым он говорил, был десятым, самым редким. Низкий, с едва слышной хрипотцой, он обычно звучал ровно и четко. И единственный изменялся со временем. Только он и напоминал Марте: в действительности де Фиссер годится ей в отцы, а не братья.

— Я не буду много говорить. Не сейчас. Все вы после работы, устали и хотите есть. Нам кое-что надо обсудить, это правда, но мы обсудим потом. А пока что — всем приятного. И — он поднес пластиковый стаканчик, остальные тоже потянулись к посуде — за наше братство. За то, что мы вернулись.

Заскрипели скамьи и стулья — сначала, когда их отодвигали, чтобы подняться, потом — когда садились — а потом — словно вдруг прибавили громкости на видеоплеере — зазвучал лязг ложек, вилок, шорох пластиковых тарелок, голоса.

Марта не зевая взяла себе рыбный салат, потянулась к пакету с соком. Элиза о чем-то небрежно разговаривала с соседкой по столу, сухощавой и тонкогубой, судя по долетавшим отдельным словам — связанной то ли с рынком, то ли с овощебазой. Соседка жалилась, что сын ее совсем отбился от рук, отпустил волосы, похож черт знает на что, не слушает ничьих советов. Элиза кивала и соглашалась, подростки, самый сложный возраст. Очень, мол, хорошо вас понимаю, у самой вон. Но, если вдруг ваш решит постричься, звоните по телефону, что-то придумаем, конечно-же вне очереди, ну о чем может быть разговор…

При этом, зачем-то мягко сжала запястье Марты, та от неожиданности едва не подавилась. Потом услышала, как Элиза словно между прочим расспрашивает о снабжении свежими яблоками, все поняла и в ответ сжала запястье Элизы. Чувствовала себя при этом совсем по-дурацки: тоже мне, две заговорщицы — но почему-то была собой довольна.

К разговору присоединились две тетки, сидящие напротив. Одна, оглянувшись на стол с ветеранами, вполголоса заметила, мол, с подростками нелегко, но это хотя бы понятно и привычно, а вот когда твой муж возвращается из-за реки таким… это же, видимо, трудно: жить с человеком, который лишь номинально твой муж, а в действительности…

Элиза еще раз сжала руку Марты, но, теперь похоже — затем, чтобы сдержаться и не наговорить жалостливой ехидине лишнего. Искривив жирно напомаженный рот, твердила в том же духе: и не бросишь его, и пользы… но мы, конечно, все должны поддерживать друг друга, если вам, Элиза, нужна будет помощь — что угодно, выговориться там, или посоветоваться…

— Продуктами — спокойно сказала Элиза — С благодарностью примем помощь продуктами, в частности — яблоками. Есть такой сорт…

Тут снова поднялся де Фиссер, провозгласил второй тост — «за тех, кто ожидал» — а когда выпили, попросил минуту внимания.

— Перед тем — объяснил — как начнем, есть несколько вопросов. Озвучишь, Казначей?

Гиппель перечислил расходы за прошлый год: кому и какой суммой помогли, и почему. Говорил неожиданно коротко, в конце сослался на закрытую группу в «Друзьях»: оказалось, уже полгода большинство ветеранов напрямую, или через родственников, поддерживали друг с другом контакт через сеть, потому все были в курсе текущих дел. Поэтому и вопросы о будущих расходах требовали лишь формального утверждения.

— Ну — подбил итог Гиппель — на этом, кажется, у нас все.

Дядюшка де Фиссер улыбнулся своей белозубой улыбкой, сделал знак рукой — Гиппель стушевался и сел.

— И еще один вопрос — на днях памяти Никодем де Фиссер никогда не говорил своими привычными голосами, только десятым, предназначенным для по-настоящему важных вещей. Но сейчас его тон подсказал Марте: речь идет о чем-то исключительном, чрезвычайном. Слушай в оба уха, девочка, не ловли ворон — Я бы вас лишний раз не тревожил, но ситуация непростая, а в сети такое обсуждать не стоит…

— Да ты, капитан, туда и не заходишь — хмыкнул один из ветеранов — щекастый, лысый мужичище по прозвищу Кабан. (Насколько Марта помнила, он работал вышибалой в одном из ночных клубов Охвостья) — За все шесть месяцев ни разу не заглянул. Уважаю твою осторожность, если бы не она, мы бы здесь сейчас не сидели, но война закончилась, наступили мирные времена — давно пора изменить режим. Все свои, крыс среди нас нет. И в сети, пусть бы что бы там ни говорили, чисто. Группа же, закрытая. Время, опять же, экономит.

— «Война закончилась»? А я и забыл, вот те на. Благодарю, что напомнил, Кабан.

Тот покраснел и отвел взгляд, и Марта поняла, почему они все беспрекословно слушали дядюшку. Гиппель мог играть роль распорядителя и казначея, представлять братство в переговорах с директором дежурного ресторанчика — но командиром был Никодем де Фиссер, только он один.

— Хотя — сказал дядюшка — посмотришь на улицу — то и не скажешь, что наступили мирные времена. Вы все знаете, о чем я…

Кто-то молча кивнул, кто-то отвел взгляд. Ну-как, они знали.

— Патрули из добровольцев. Рекомендации не покидать вечером дом после одиннадцати. И то, что они устроили на площади Трех Голов. Яснее ясного, к чему все идет….

— Да куда уж яснее — сказал с противоположного конца стола жилистый Камыш — перед Семигорьем были такие же расклады. И воняло тем же дерьмом, один в один…

— Именно так. И мы не можем просто молчать и смотреть, да?

Они зарычали в ответ, скорее одобрительно.

— Что предлагаешь? — тихо спросил Спрут.

— Для начала — разбиться на тройки и выходить вместе с патрулями. Они принимают всех желающих. Воспользуемся этим.

— И? — уточнил Спрут — Ты в курсе, чем они вооружают волонтеров?

— Я в курсе, что ты в Ирбисовом урочище сделал с часовыми. Без огнестрела и без ножа. Голыми руками.

Спрут улыбнулся и демонстративно поправил левый, пустой рукав.

— С тех пор — сказал — кое-что изменилось.

Марта ожидала, что де Фиссер смутится, она бы сама на его месте зарылась в землю со стыда, а дядюшка смотрел на Спрута, не отводя взгляда. И Спрут, в итоге, улыбнулся, пристукнул пальцами по столешнице и потянулся к пластиковому стаканчику.

— А кое-что — сказал Никодем де Фиссер — не изменилось. Ошибаюсь ли я?

Они молчали, и капитан продолжил.

— Никто не сумеет справиться со всем этим дерьмом лучше нас. Не потому, что нас учили. Потому, что мы уже имели с этим дело. Если кто подзабыл — Капеллан вскоре предоставит нам возможность вспомнить — не так ли, Капеллан?

Отец кивнул.

— Да гори оно все — выдохнул вдруг Кабан. Он подвинул стул и поднялся — Без обид, капитан, но это дерьмо — не наше. Пусть жрут те, кто всю эту хренотень заварил. У меня семья: молодая жена, сыну три месяца. И мы едем. Продаем на хрен дом и валим отсюда. Навсегда. Понимаешь, капитан? На-все-гда. Сука, всю жизнь думал, что мой сын будет жить там, где его дед и прадед — а хрена два.

— Растешь, Таддеус. Мудреешь.

— Да пошел бы ты, капитан — Кабан похлопал себя по карманам, вытянул начатую пачку, кто-то протянул ему зажигалку, он молча кивнул и пошел к выходу. Стукнул дверями.

— Я никого не вынуждаю — спокойно сказал де Фиссер — у многих семьи, планы, две-три работы. Дело добровольное.

— Да — отозвалась вдруг тетка с жирно накрашенным ртом — семьи. А вы разговариваете так, словно нас вообще не существует. «Патрули»! Да пусть себе патрулируют, спокойнее будет. И комендантский час не помешает — может, кое-кто начнет домой вовремя приходить.

Из-за стола поднялся здоровенный мужчина с черной повязкой. Его Марта тоже помнила, свои называли его, ясное дело, Циклоп.

— Заткни пасть — пробурчал он. Потер двумя пальцами, рябой от лопнувших капилляров нос — а ты, капитан, не сердись и пойми: все это… не в масть, что ли. Здесь у всех уже своя жизнь. Кто-то вкалывает на сверхурочных. Кто-то, вон как Кабан — лыжи вострит подальше. А кто не вострит — тем тоже нет смысла впутываться. Одно дело: раз в году собраться, поесть-попить, вспомнить. Помочь там друг другу, это ясно, по-человечески. Но подписываться на это… — он покивал головой, улыбнулся неуклюже добавив — Без обид, да?

Де Фиссер улыбнулся ему в ответ:

— Да какие обиды, Циклоп? Личное мнение, имеешь полное право. Ты же не под присягой, верно? Ну что, кто-то еще согласен с Циклопом и Кабаном?

Он выдержал паузу, обводя взглядом ветеранов. Те прятали глаза, а кое-кто наоборот — смотрел с вызовом прямо на него. И кивали, многие кивали.

— Вот и хорошо — небрежно бросил дядюшка Никодем — есть ли те, кто все-таки готов меня поддержать?

— Есть — отозвался Махорка — мы с Грибом.

Он уже некоторое время крутил в руках пачку с табаком, а теперь развернул, и принялся с подчеркнутой неторопливостью сворачивать папиросу.

— Вы? Забудьте! — кажется, дядюшка впервые за весь этот разговор по-настоящему разозлился — Сами хорошо знаете почему! Вы здесь уже четыре дня, так? Итак, времени у вас до следующей субботы, ни минутой больше. Или забыли, что случилось с Нарвалом?

— Почему же «забыли»? — Махорка пожал плечами, спрятал кисет в карман и поднялся. В левой руке у него вдруг оказалась коробочка, Махорка чиркнул спичкой, затянулся, бросил ее в пустой стаканчик — Очень хорошо помним. Был Нарвал — и не стало Нарвала — он помахал ладонью, разгоняя дым, и подошел к окну, приоткрыл его, опять затянулся — и ты, капитан, себя не заедай. Мы и так все решили, до твоего вопроса. Ты не представляешь, что это такое: год за годом жить в поездах, без шанса ступить на твердую землю. Тогда, в Средигорье, мы думали, это выход. Спасение. Вроде бы: хотя медицина бессильна, а мы все равно будем жить, благодаря горной ведьме обвели судьбу вокруг пальца. Хрена два. Может, для кого другого, это выход, а лично для меня — хуже смерти.

Никодем де Фиссер слушал его молча, только ходили под кожей желваки. Потом он обратился к другим — и Марта впервые увидела, как изменилось, состарилось его лицо.

— Ну — бросил он — с этим вопросом разобрались. Кто-то хочет что-либо добавить? Или присоединиться к Грибу с Махоркой?

Никто не хотел.

Де Фиссер улыбнулся на это с бывшим, привычным своим рвением, и сказал:

— Тогда следующий тост — за нашу память! За тех, кто ее бережет — и за тех, кто будет о нас помнить, когда мы сами ступим на твердую землю, когда сойдем на берег.

Все повернулись к наименьшему из столиков, многие подняли стаканчики, салютуя трем фигурам в черном.

Марта не знала, почему их только трое, отец не рассказывал, он вообще не любил вспоминать о том, что случилось в Средигорье. Очевидно, это были вдовы тех, кто воевал и не вернулся — но их там погибло намного больше, почему же не приходили родственницы других?

Одна была совсем молоденькой, вторая — старше, третья — совсем древняя. Они заходили в зал едва не первыми, сразу же занимали свой столик, и вплоть до конца оставались там.

У них раз и навсегда, была своя, отведенная им роль. Сидеть. Молчать. Привставать во время третьего тоста.

В детстве Марта думала, что у них нет голосов, отнялись от горя: такое бывает, она читала в каком-то романе. Но один-единственный раз — года три-четыре назад — они вдруг поднялись, и старшая бросила смурную фразу о том, что какое-то колесо вновь начинает вертеться. Тогда Марта поняла, что они не от горя молчат, а просто помешались, бывает и так.

Сегодня они тоже поднялись, но Марта ничего особенного не ожидала. Она прислушивалась к следующему кругу беседы Элизы, и тетки из овощебазы. Тетка с мнимым сочувствием отвечала: мол, все понимает, и ничем, буквально ничем не может помочь. Только пусть Элиза не думает лишнего: просто времена сейчас такие, а так, конечно, надо держаться друг друга, мы же принадлежим к общему побратимству, или сестринству, одной большой семье.

Марте хотелось сказать — чисто по-семейному — мол, если она так же парит мозги своему сыну, ясно, почему тот типа отбился от рук.

— Червь — звонко вымолвила самая молодая из трех вдов. Личико у нее было кукольным: тоненькие бровки, крошечный носик, пышные губки — Червь — и вонь его везде. И здесь — сильнее всего…

— Измена — добавила вторая — на вид одногодка Элизы. Морщины исказили черты ее лица, седина коснулась висков, но взгляд был до сих пор ясным — Измена в братстве. Шпион и псица. Престол и отрубленная голова…

— Язык — прибавила третья — древняя, сгорбленная баба. Она поджала губы, мигнула. И повторила — Язык без костей. Но поражает глубже, чем зуб. Острее, чем лезвие. Всегда рядом. Всегда…

Их слушали, затаив дыхание — все, и ветераны, и жены с детьми. Де Фиссер побледнел, скулы его заострились, ноздри вздулись, словно капитан надеялся по запаху определить, почувствовать изменника.

— Кто? — спросил он хрипло — Назовите нам имя!

Тогда куколка вздохнула, словно вынырнула из бездонных глубин на поверхность, вздохнула и повернулась к де Фиссеру. За ней повернулись две других вдовы. А потом старая медленно, словно в кошмарном сне, начала поворачиваться в обратном направлении. К столу, за которым сидели жены и дети ветеранов.

К Марте. К Марте!

Старуха посмотрела ей прямо в глаза — взглядом мудрым и безжалостным. И уже открыла было рот — но не успела вымолвить ни слова.

Двери столовой качнулись и с хрясканием ударились в стену. Взлетели с шорохом шторы у раскрытого окна, все вздрогнули, кто-то вскочил из-за стола, при этом в руках у Камыша откуда-то появился нож, Спрут небрежно положил ладонь на шейку бутылки. Лишь отец сидел с отсутствующим выражением на лице — не человек, а восковая кукла. Если бы не пальцы, что время от времени ласкали футляр с флейтой, Марта решила бы, что он умер во второй раз.

В столовую ввалился Кабан, пихая перед собой какого-то парня, заломив ему руку за спину. Парень не упирался, шел молча. Господин Цешлинский, ночной сторож, частил за ними, растерянный и огорченный.

— Вот — процедил Кабан — держи, капитан. Ты был прав, я — нет. Крысы, повсюду одни крысы. Этого, я поймал прямо под дверями. Подслушивал, сопляк! Шпионил!

— Я не…

— Заткни пасть!

— Господа! — пытался вмешаться старый вахтер — Я решительно и категорически вас прошу… Это, напомню вам, школа — и вы не имеете права своевольничать!

Никодем де Фиссер оглянулся на своих людей, дал знак. Спрут оставил в покое бутылку, куда-то исчез нож из руки Камыша. Циклоп вышел из-за стола и неким таинственным образом оказался у дверей, за спиной у господина Цешлинского, рядом, с беззаботным видом, стал Махорка.

О трех вдовах все забыли. Все, кроме Марты. Старуха так и смотрела на нее, минуту, другую.

Потом она мигнула, словно просыпаясь от длительного сна, провела узловатой ладонью по лицу, вздрогнула. Ее подхватили под руки, повели и усадили в углу.

— Успокойся, Таддеус — говорил тем временем дядюшка де Фиссер. Он впервые за весь вечер изменил голос — избрал тот, что принадлежал беззаботному, немного озорному юноше — Ты перенервничал сам, и напугал парня — вел он далее — Расскажи, пожалуйста, что случилось.

— Я вышел покурить, вон, вахтер открыл двери. Ну, отвлекся на несколько минут: позвонила по телефону Делия, мы с ней всегда перед сном… — он дернул плечом — Не важно… Словом, только зажег я новую сигарету, старая угасла — как смотрю, какая-то тень за стеклом, у дверей. Ну вернулся назад — так, чтобы не всполошить. Как мы тогда, в Ирбисовом…

— И нашел этого парня — оборвал его де Фиссер — который делал — что именно делал?

— Да ключи я искал! — мрачно отозвался пленник. Он смотрел исподлобья, и пытался вести себя так, словно ему ничуть не больно, хотя Кабан сжимал руку словно в тисках.

— Ключи?

— Ключи! Я и этому вашему пытался объяснить, так он же не слушает.

— Ты мне прогрызайся еще!

— Господа! Господа!

— Да что же это за дикость такая! — вскочила из-за стола одна из жен — Что же вы мальчика…

Никодем де Фиссер покачал головой, и не оборачиваясь сказал:

— Циклоп, не надо — а потом, в воцарившейся вдруг тиши, добавил — давай, объясняй. Что за ключи, и почему именно сейчас, в — он посмотрел на часы — половине десятого. Только без выдумок, пожалуйста.

Парень мотнул головой, пытаясь стряхнуть со лба волосы, но вместо этого еще больше их растрепал. Марте показалось, что она его уже где-то видела, но где и когда?

И что ее, блин, так некисло во всем этом напрягает?

— У вас здесь что, клуб анонимных параноиков? Простите, если… — он зашипел, и оглянулся через плечо на Кабана — Все, все! Ключи — от дома. Я. Пришел. После уроков. За девушкой. Раньше освободился — ну и сидел-ждал, потом мы пошли в парк. А когда я вернулся домой, то увидел, что ключей нет — он посмотрел на де Фиссера — Пусть этот ваш… бдительный… проверит в моем кармане. Левом, на куртке.

— Проверь — кивнул де Фиссер.

Кабан с хмурой миной расстегнул змейку и подвигал рукой.

— Ничего — доложил — Пусто. Лжет он, крысеныш этот!

— Глубже пусть проверит — сказал парень — там не просто пусто — там дыра. Они в нее провалились и выпали, без вариантов. Я решил — именно здесь, потому что в парке… ну, не могли они выпасть, их тогда уже не было, это я задним числом вспомнил.

Кабан запустил руку глубже, так, что треснул шов, и вся пятерня внезапно появилась с другой стороны.

— Эй, осторожнее, мне потом еще зашивать!

— Господа — опять попробовал вмешаться господин Цешлинский — если вы не прекратите своеволие, я буду вынужден сообщить директору…

— О чем? — мягко уточнил де Фиссер тем-же беззаботным голосом двадцатилетнего — О том, что вы спали на посту? И поэтому непонятно кто пробрался в школу, которую вы охраняете?

— Подождите — сказала Марта.

Она и сама от себя этого не ожидала, особенно после того, что недавно случилось… или едва не случилось. Но она хотела как-то загладить это совершенное-несовершенное, доказать вдовам — пусть даже те лишь полупомешанные тетки — что это неправда, что она не предательница.

— Подождите. Я, кажется, его знаю. Ты же встречаешься с Никой, ну, с Вероникой Миллер? Тебя зовут Ярополк, да?

— Яромир — кивнул парень — а ты ее лучшая подружка, Марта?

Никодем де Фиссер поднял руку:

— А ну стоп! Ты его знаешь? И почему молчала?

Ответить Марта не успела.

— А ты даешь хоть кому-то слово сказать? — это была Элиза, и Элиза до чертиков разозленная — Устроили здесь застенок! Совсем сдурели! Ты хотел, чтобы они с тобой в патруль шли? Зачем? Чтобы запугивать таких как он? И это все на что вы способны, защитнички?! Раймонд, почему ты молчишь? А ты, Элоиз?

Гиппель побагровел, отец — вздрогнул и, кажется, впервые обратил внимание на происходящее в столовой.

— Драгоценная моя… — начал было де Фиссер, и Элиза отмахнулась:

— Не драгоценная, и уж точно не твоя! Хватит сотрясать воздух! Идите и посмотрите, поищите его ключи. Или для вас это слишком просто, господа офицеры?

Дядюшка де Фиссер поднял руки:

— Сдаюсь, капитулирую! — теперь он говорил голосом грустного философа — Раймонд, ты женился на мудрой женщине, в который раз приветствую и завидую! Итак, прошу прощение у всех за этот досадный инцидент. Камыш, Ланцет — помогите юноше найти его ключи. А вы, господин…

— Господин Цешлинский, Павел Цешлинский.

— …примите мои извинения, мне не стоило разговаривать с вами таким тоном. Безусловно, вы не виноваты в том, что юноша оказался настолько находчивым, и в придачу не захотел вас излишне тревожить. Ну что еще, Таддеус? Разве я нечетко сформулировал? Отпусти Яромира и, если тебе так будет спокойнее, иди с Ланцетом и Камышом на поиски ключей.

Зря, подумала вдруг Марта. Никаких ключей они не найдут. Лгал он, этот Никин Яромир. С самого начала лгал. Вспомни, как он обращался с Шнейдером и дружками — тогда, возле кинотеатра. Как разбрасывал их, не очень то напрягаясь. А здесь вдруг взял, да и сдался на милость Кабана? Не верю.

Вот, догадалась она, вот о ком говорили вдовы! «Измена», «шпион», все яснее ясного! А на меня старуха смотрела, потому что я единственная здесь знаю этого Яромира.

В столовой все говорили, в то же время, какая-то из мамочек поднялась, чтобы вывести свое чадо — дочку лет тринадцати, которая, похоже, не испугалась, а скорее разочаровалась, что не увидит, чем все закончится. Многие искоса поглядывали на Элизу, причем поглядывали с осуждением. Господин Цешлинский что-то втемяшивал де Фиссеру, тот вежливо кивал, время от времени посматривая на двери.

Потом вернулись Ланцет, Кабан и Камыш, хмурые, измаранные в пыли. Уже без Яромира. У Марты внутри все похолодело — она и сама не знала почему. Обвертел их вокруг пальца и убежал? Или не нашли ключей, и решили разобраться с проблемой так, как это делали в Средигорье?

— Закрыли тему — сказал Ланцет. Кабан лишь пробурчал что-то неразборчивое, и налил себе в пластиковый стаканчик из бутылки.

Господин Цешлинский даже побледнел, и тогда Камыш объяснил:

— Упали между скамьей и стенкой, в самом дальнем углу. У вас что, уборщицам вообще не платят? — он попробовал отряхнуть штаны, и быстро поняв, что это бессмысленно, сел к другим.

Все опять заговорили, господин Цешлинский, наклонив стаканчик и сжимая в руках бутерброд, уже даже и не сердился, и еще как все понимал, но просил, конечно, на будущее вести себя посдержаннее, а Никодем де Фиссер голосом грустного философа, конечно же обещал непременно учесть!

Кое-кто из жен действительно забрал детей и направился к выходу, вдов тоже вывели, они шли медленно, будто куклы или работы, младшая время от времени оглядывалась, будто не понимая, где она и что происходит.

Потом, на миг в столовой воцарилась тишина — и все посмотрели на де Фиссера, а тот своим предыдущим, самым редким голосом сказал:

— Ну, довольно уже разговоров. Сыграй нам что-то, Капеллан.

Отец поднял на него взгляд, кивнул, потом обратился к Элизе. Она вынула из пакета, в котором они несли угощения, кувшин, и принесла отцу, поставив прямо перед ним.

Марта видела, как Элиза о чем-то спросила, одними губами, и отец опять кивнул. А потом она села на место — все они расселись по местам, будто терпеливые, лучшие ученики школы — и тогда отец щелкнул застежками на футляре и поднял крышку. Флейта лежала на бархате — пожелтевшая от времени кость доисторического животного. Гладкая, ровная, без всякого узора.

И опять, как в случае с Грибом и Махоркой, в памяти у Марты сошлись две волны воспоминаний. Ей всегда казалось, что отец на Днях памяти просто доставал флейту и играл, но сейчас — когда он взял в руки кувшин и с легким хлопком вынул пробку — она поняла, что именно это происходило всегда перед тем, как начинала звучать мелодия.

И еще она поняла, что за вторым столом — столом родственников — немногие видят этот змеешеий кувшин. Может, и Гриба с Махоркой они тоже не замечали? Или, точнее, их сознание каким-то хитрым образом выжимало, стирало воспоминания об этих двух?

Отец провел пальцами по белым, тонким линиям, что оплетали стороны кувшина, и складывались то ли в узор, то ли в экзотические буквы. Марте показалось, что движение кожи по глазури порождает шорох — сначала чуть слышный, потом полностью различимый. Словно сыплется, набегает волна мелкого сухого песка.

А отец уже поднес мундштук флейты к губам — и ее тонкий, напевный голос перекрыл этот шорох. Вместо шипения песков прозвучал свист ветра, зашелестели узкие, колючие листья на искривленных деревьях, зашумели где-то вдали чужие голоса.

Тоненькая ниточка дыма выглянула из шейки кувшина, качнулась, потянулась вверх. Ветераны смотрели на нее, раздувая ноздри, кто-то бессознательно сжал кулак, сминая пластиковый стаканчик, на кожу брызнули остатки вина, замерли вишневыми каплями.

Вдруг звук прервался. В тишине стал слышен другой — тонкий, беспомощный, протяжный свист. С таким звуком воздух выходит из проколотого мяча, или надувного круга.

Отец мигнул, опустил взгляд себе на грудь. Туда, откуда так долго тянуло порохом. На то место, что оставляло пятна на постельном белье и на рубашках.

Потому что, вспомнила Марта, пуля прошла насквозь. Как он тогда говорил? «Собственно, всем нам невероятно повезло»?

— Капеллан? — спросил Никодем де Фиссер — С тобой все в порядке, Капеллан?

Голос у него чуть дрожал. Как, с удивлением поняла Марта, у господина Трюцшлера, когда тот слишком долго не мог найти деньги на выпивку.

Отец молча кивнул, хлопнул себя ладонью по груди, будто хотел, чтобы рубашка со свитером прилегали плотнее, а потом опять попробовал всем им сыграть.

И опять звук прервался, теперь намного быстрее.

— Что за хрень?! — прохрипел Циклоп — Это типа какая-то шутка?

— Довольно, Капеллан! Здесь не концерт, нам что, тля, тебе похлопать, чтобы ты постарался?

Никодем де Фиссер ударил ладонью по столу:

— А ну все тихо! Не забывайте, Капеллан был за рекой и вернулся… не без проблем.

— И что теперь? — оскалился Кабан — На его проблемы мы уже скидывались, разве нет? Ты мне скажи — какого хрена мы потеряли вечер? У меня, между прочим, молодая жена и…

— …сыну три месяца. Я помню, Таддеус — тихо сказал отец — и я пытался разобраться со своими проблемами самостоятельно.

— Мы все знаем, Капеллан — отозвался Спрут — никто тебя не обвиняет. Но ты же понимаешь…

Ланцет громко выдохнул и потер пальцами глаза:

— Никто, кроме тебя, не умеет на ней играть, никто из нас! А ведьма… она же ясно сказала: чтобы все это держать в кувшине, мы должны раз в году вспоминать.

— Чтобы оно не вернулось к нам в сны — поддержал его Камыш — мы должны его выпускать. Впускать в себя. Все то, о чем мы забыли благодаря колдовству. Все то, что делает нас нормальными людьми и позволяет жить с родными.

Махорка опять закурил, прямо за столом.

— Мы не можем себе позволить — сказал он, затянувшись и выдохнув дым — просто не можем себе позволить, чтобы все это вернулось к нам бесповоротно. Хоть сколько бы мне осталось после того, как я навсегда сошел с поезда на землю — я не хочу жить с этим, Капеллан. Ты же поклялся.

— Мы доверили тебе наши души, Капеллан. Мы все! Капитан, скажи ему!

— Это от него не зависит… — начал был де Фиссер, но Кабан его прервал:

— Кого вы слушаете?! Капитану же все равно, он не надрезал ладонь над кувшином. Ему бояться нечего.

Он осекся, все вдруг смолкли — и Марта почувствовала, как волна страха, холодная и липкая, прокатилась по залу. Ветераны смотрели на мужчину с нестареющим лицом, а тот лишь улыбнулся и вымолвил:

— Ты уверен, Таддеус?

И Кабан впервые по-настоящему смутился. Покраснел, словно мальчишка, опустил глаза.

— Прости — прошептал — Простите меня, вы все. Простите. Простите.

Он просит прощения не у тех, кто сидит за столом, понятная Марта. Кабан обращается к тем, чьи голоса и жетоны носит де Фиссер. Обращается к тем, чью память он носит.

— Проехали — уставшим женским голосом сказал капитан — Сегодня у всех нас был тяжелый день. Чего не сболтнешь в сердцах.

— Но что нам делать с кувшином? — спросил Спрут — Что же нам делать с кувшином?

— Если вы не вспомните сегодня — спокойно ответил де Фиссер — воспоминания начнут возвращаться сами. «От ночи к ночи, все чаще — он словно цитировал чьи-то слова — и вам уже не удастся избавиться от них. Никогда». Я думаю, нам стоит как можно плотнее забинтовать Капеллану грудь — вдруг…

Отец покачал головой и начал медленно расстегивать сначала змейку на свитере, потом пуговицы рубашки. Под рубашкой грудь отца была забинтована в несколько слоев.

На белой марле слева тускнело пятно — влажноватое, бурое.

— Я заткнул отверстие — сказал отец — это никак не связано… невозможно предусмотреть. Иногда мне удается играть немного дольше, иногда звук прерывается — и без вариантов. Все это время, еженощно, я пытался… репетировал. Это от меня не зависит. Пуля прошла насквозь, и дело не в пуле. Не только в пуле.

— Так что — спросил Циклоп — это… все? Конец? Что нам теперь делать?

Де Фиссер постучал пальцами по столу.

— Я подготовил несколько убежищ — сказал он наконец — как раз на такой случай. Подальше от города, где можно будет переждать… и посмотреть на то, не солгала ли ведьма. А потом уже решим, что с вами делать. Если удалось один раз…

Они закричали, все сразу — и женщины, что остались в зале, повскакивали с мест, похоже лишь теперь осознав, что происходит. Одни предлагали, чтобы отец попробовал опять, другие готовы были закрывать ладонями отверстие, пока он будет играть, третьи хотели звонить по телефону знакомым, где-то же в городе найдется человек, способный сыграть на проклятой флейте, должен найтись!

Марта подождала, пока все они выкричатся, и тоже поднялась.

— Я — сказала она. Ее не услышали, и тогда она повторила — Я. Сядьте уже, что вы прямо… как дети.

Она пошла под их взглядами, спокойная и уверенная, как никогда. Элиза пыталась было ее остановить, но Марта лишь покачала головой.

Отец поднялся из-за стола, уступил ей место, Марта села, взяла в руки флейту. Кость — если это была кость — оказалась теплой и гладкой.

Во сне все казалось проще, более понятно. Она приложила мундштук к губам, дунула, пальцы сами бегали по отверстиям. Звук вышел резким и фальшивым, и кто-то сбоку разочарованно вздохнул. Кто-то шепотом сказал: «Не сможет».

Марта никого не слушала. Она вспомнила дым догоревших хижин, взгляд женских глаз — больших, с черными зрачками и ошеломляющими ресницами. «Я пришла предложить договор. Хочешь, я их спасу, спасу вас всех? Точно хочешь? А цену — ты заплатишь цену»? — вспомнила она смех, тихий, похожий на шипение, и стук тарелок, и звяканье медных браслетов, и опять, опять, опять смех — словно кто-то радовался — радовалась! — очень никчемной, подлой шуткой.

Ниточки дыма потянулись из змеиной шейки, уплотнились, стали похожи на ветки, корень, на щупальца. Проскользнули в глаза, ноздри, уши каждого из ветеранов, затуманили взгляды.

Шумели деревья под ветром. Трещали в огне соломенные крыши домов. Кричали, сгорая в хлевах, коровы. Молчали тела, висевшие вдоль дороги.

Марта играла, играла…