Действо

Вот и первый дом - подъезд, почтовые ящики как соты приклеенные к стене. Ворох рекламных проспектов наверху и пара истоптанных листков под ногами.

-Вот и я, - сказал Константин, опуская первую порцию печатного слова в тонкую прорезь.

Сюда пара газет, сюда письмо, а сюда яркую цветастую открытку пестреющую еловыми лапами - их будет все больше, этих поздравлений с новым годом, официальных и не очень. Толстый глянцевый журнал в пластиковой упаковке яркий, модный и бессмысленный.

Пара писем - их становится все меньше, надо признать - народ все охотнее осваивает электронную почту, гонится за высокими технологиями. Придет день, и они совсем исчезнут, конверты из плотной бумаги с синими завитками букв внутри. Полякова это слегка печалило, он видел, что день этот уже не за горами. А жаль - есть что-то романтичное в написанных живой рукой строчках.

Он обошел еще один подъезд, и еще, и в каждом оставлял что-то от себя, словно странный сеятель, что вместо зерен рассыпает хрустящие белые листы бумаги.

Константин довольно давно работал почтальоном - он знал свой участок, и почти знал людей, что живут на нем. Он давно выучил их пристрастия. Каждый из этих, живущих за закрытыми дверями людей заказывал себе что-то свое, отражающее его вкусы и пристрастия.

Вот, например, есть здесь автомобилист - большой любитель четырехколесных повозок, и к нему приходит сразу три или четыре журнала, с ярких обложек которых глядят футуристические мордашки современных автомобилей. Зачастую одних и тех же.

Или вот любитель ТВ - наверняка это его спутниковая антенна торчит из абсолютно плоской стены одного из домов - у него там десяток каналов, и к каждому требуется программа, что он и выписывает. Опять же стопка журналов.

Путешественник - наверное, богат, раз может позволить посетить напечатанные на гладких страницах экзотические пейзажи. А может, напротив, беден и потому посещает их только в мечтах, тоскливо вздыхая над раскрытым журналом.

Компьютерщик - вот этому точно никогда уже не придет бумажного конверта, давно уже перешел на электронную связь. Зато к нему придет журнал о софте и железе и игровое издание с блистающим спрятанной радугой компакт диском. Аккуратно опускаем его в ящик, радуются, виртуальный ты человек!

Вот тут самое интересное - два тонких научных издания. Совсем блеклые, без картинок и кричащих цветов, да и печатаны у нас. Если их открыть то найдешь множество ровных черных строчек научного текста, да похожие на диковинных насекомых хитросплетения формул. Кому это? Поляков представлял, что это профессор - маленький старичок в толстых очках. Лауреат каких ни будь незнакомых премий, владелец патентов на ничего не говорящие обычному обывателю изобретения. С тихим шелестом отправляются в ящик эти порождения науки.

А вот тут у нас совсем другой пример - журнал легкой эротики, журнал о бодибилдинге и глупейшее молодежное издание. Кому это? Да мы, в общем то, знаем - наверняка восемнадцатилетнее дитятко страдающее одновременно инфантилизмом, скрытыми комплексами и надежно остановившееся в своем развитии еще несколько лет назад.

Поляков отправил в ящик и этот набор, потом улыбнулся собственным мыслям - вполне возможно, что все совсем наоборот. И этот неполовозрелый печатный набор выписывает как раз старичок, каждый месяц с вожделением и потными подрагивающими руками вынимает его из ящика.

Все может быть. Все бывает.

Вот так шел он, Константин Поляков, рассыпая щедрой рукой журналы и газеты, письма и открытки и пакеты плотной бумаги, в которой находилось неизвестно что, и чувствовали себя вполне счастливым.

Чувствовал себя на своем месте. Город потихоньку оживал, смена двигалась к завершению, и вот уже появились первые люди на улицах - сонные и встрепанные, словно пробужденные посреди сияющего полудня ночные совы. Гудят машины с обледенелыми стеклами, в воздух взмывают первые сизые струйки выхлопного газа, сегодня тесно братающегося с искристым водяным паром. Зима на улице. Предновогодье.

Осталось лишь два дома - панельные близнецы, стоящие друг напротив друга, словно помятые серые отражения одного единственного здания и зажимающие между собой прямоугольный участок заснеженного двора. На плоских крышах снег, а чуть вышел жмурятся гаснущие звезды.

Сюда тоже зайти и все - на почту. Разбирать, сортировать, ставить сизые штемпели. Что делать, сотрудников не хватает.

А в этом здании тоже есть свои любители. Сюда идет журнал о собаководстве с мохнатыми зверюгами на обложке, и газета посвященная веб дизайну с еще более кошмарными иероглифами, чем в научных журналах, и поэтический тонкий сборник, который влачит жалкое существование уже не первый год. Приходит сюда и детский журнал - тут краски становятся по истине абсолютно кислотными, так, что глаза начинает резать.

Обычный, в общем то, набор. Константин добрался да заснеженных ступенек в подъезд и в некотором замешательстве остановился.

Вот те на!

Письмо лежало на ступенях. На самом видном месте. И с недавних пор лежало - даже снег, как следует, не успел припорошить.

Потерял кто, когда выходил из подъезда? Ну кто же так с письмами!

Поляков вздохнул недовольный людской рассеянностью. Сами же потом жалеть будут, растеряши. Ну а его дело письмо поднять. Кому как не ему - почтальону. Это его прямая обязанность.

Он стоял у ступенек, держал конверт в руке и силился разглядеть адресата. Ого! А его ведь нет. Вернее есть, да он не живой.

"В дом номер такой то, улица такая та", и город тоже указан. Что же это, выходит, письмо всему дому отослали? Чудеса под новый год! И потеряли послание уже перед самым входом. Рука непроизвольно тянулась почесать в затылке, но мешала толстая вязаная шапка.

Чуть помедлив, Константин принял решение - он доставит письмо сам. Исправит ошибку неведомого и нерадивого почтальона. Письма терять, это последнее дело. Особенно такие.

Все еще держа конверт в руке, зашел в подъезд, рассеянно кивнул консьержке и получил в ответ холодный неприязненный взгляд - почтальонов она не любила. Перед набором почтовых ящиков - одинаковых с лица и крашенных унылой зеленой краской остановился в некотором недоумении.

Легко сказать доставить письмо. А кому прикажете его доставлять, если адресовано всему дому?

-Задачка... - сказал Константин.

Он снова посмотрел на конверт. Странный какой-то, бумага плотная, белая, шелковистая на ощупь. Уж не веленевая ли? И почерк фиолетовыми чернилами. Коллективное послание засекреченной организации анонимов соборному разуму панельной многоэтажки.

Ну не бросать же его здесь!

-"И что ты будешь делать, Костя-почтальон?" - спросил Поляков сам себя, "Это ведь можно сказать тест твой на профпригодность! Да что там, на мораль тест, на порядочность!"

Может очень важное это письмо, и зависит от него многое. Может быть, люди, что отправляли, его истово молились, лишь бы дошло. А что? Все может быть!

Женщины всегда говорили Константину, что он похож на большого ребенка. Сам он считал, что просто остался в душе молодым. Если вспомнить его детство проведенное среди запаха сургуча, чернил, хруста желтоватой плотной бумаги и канцелярских скрепок в крохотной конторке его отца, также почтового работника, в этом не было ничего удивительного.

С таким детством точно потом будешь играть всю жизнь. Носить тяжелую сумку на ремне и воображать себя рыцарем без страха и упрека.

Письмо само не дойдет. Ноги письма - это почтальон.

Не доставить его - опозориться перед самим собой. И потому, более не медля ни минуты, Константин Поляков углубился в хитросплетения коридоров, а далее в угластую спираль лестничных пролетов.

Адресат живет здесь - в этом он был уверен, а, следовательно, адресата можно найти.

Первый же звонок в дверь извлек на свет божий небритую глыбастую личность с похмельной тоской во взгляде. На вопрос "Не ваше ли это письмо" личность чуть помолчала, соображая, а потом изрекла сакральное:

-Мужик, ты дурак?

-Я... - сказал Константин, но был оборван.

-Какое на хрен письмо? - осведомился жилец и стало ясно, что этот тип писем не получал уже много-много лет. Конечно, кто такому напишет, отморозку.

Поспешно откланявшись, Константин поспешил выше, вдавливая кнопки звонков - разнообразных по форме, круглых, квадратных, треугольных и модерново биодизайновых.

Иногда на звонки откликались, и иногда в распахнутой двери появлялся заспанный обыватель. А чаще никто не появлялся, а просто подозрительный голос с затаенной опаской вопрошал: "Кто там?" или "вам кого?" или даже "что вам надо?" причем таким тоном, словно в задверенье были твердо уверенны, что он пришел сюда ограбить квартиру, а их самих поубивать страшным и мучительным способом. Эти последние ему так и не открывали, ничуть не поверив в то, что он почтальон.

Почтальоны не ходят по квартирам - это да.

Как бы то ни было, ответ всегда был один: нет, не знаем, не видели, молодой человек вы, по моему, дурью занимаетесь. Странный конверт мялся в руках, его брали, смотрели чуть удивленно, а потом поспешно возвращали почтальону. Как правило с уверениями в безнадежности его задачи.

-Ну тебе что, больше всех надо? - толстая неестественно крашенная под блондинку тетка с десятого этажа возвратила Константину успевший поднадоесть конверт, - Не твое ж письмо. Да и адрес какой-то дурацкий. Кинь ты его, пусть лежит!

-Да не могу я его кинуть, - вздохнул Поляков, - люди ж писали, старались, надеялись что б дошло. Вам бы понравилось, если бы ваше письмо вот так вот в снег забросили?

Тетка помолчала, вглядываясь в него - по виду типичная продавщица с вещевого рынка. Типичнейшая. Может быть, вспоминала, кому когда в последний раз писала такое письмо. Такое, чтобы страстно желалось ему дойти.

-У вас на почте все такие? - спросила, наконец, она.

-Нет, - ответил Константин сухо, пряча письмо в сумку, - Ну если вы не знаете, то я пойду. Мне еще четыре этажа обходить.

-Постой, - после паузы сказала наверное-продавщица-с-вещевого-рынка, дай-ка мне еще раз глянуть.

-Что, вспомнили, что прийти должно? - Поляков извлек конверт и передал собеседнице.

-Не... не должно. С таким адресом оно вообще никуда не придет, - она вгляделась в письмо, в писанный фиолетовыми забавными чернилами адрес, - То-то я смотрю почерк знакомый.

-Узнали?

-Это ж Красноцветова почерк! Точно его! Этого, у которого собака есть еще.

-Ну вот, выходит есть смысл в моей затее, - сказал Поляков, - а где он живет ваш Красноцветов.

-А вот, - хочу-быть-блондинкой кивнула на дверь напротив, - здесь он и живет. Только ведь не он вам тогда нужен. Не станет же он сам себе письмо адрессовывать.

Константин кивнул и, перейдя лестничную площадку, вдавил кнопку звонка неведомого Красноцветова, который находит удовольствие в написании писем самому себе.

Где-то в глубине курлыкнул звонок - раз другой, потом еще раз. После настала тишь. Поляков обернулся - тетка-продавщица все еще стояла в железных дверях своей квартиры и с интересом следила за его действиями.

Константин позвонил снова и опять тщетно - ни Красноцветов, ни его большая собака не отозвались.

-Нету его, - откомментировала словоохотливая соседка, - наверное, собаку пошел гулять. Ты подожди немного, он ее нагуляет и вернется. Хочешь, зайди ко мне?

-Да нет, спасибо, - быстро сказал Поляков, - у меня время... смена скоро к концу подойдет. Он, небось, во дворе гуляет? Пойду, попробую его там поймать.

-Ну, пробуй, - усмехнулась "продавщица", - у него большая такая овчарка. Альмой кличут.

С грохотом захлопнулась за ней дверь. Поляков вприпрыжку побежал вниз, перескакивая по две ступеньки зараз. Сумка постукивала его по боку - не сильно, она много убавила в весе под конец обхода.

Впору было себя поздравить - странное письмо все же нашло адресата. Стоило приложить чуточку усилий ради этого. Взамен получаешь целое море морального удовлетворения.

Лишь бы Красноцветов - письмописец анонимный оказался сейчас во дворе. Поляков припомнил, что вроде бы смутно видел некую собаку во дворе. Может быть даже овчарку.

Выходя на улицу, Константин против воли широко улыбался - к нему всегда приходила эта идиотская улыбка после удачно выполненной смены. Ухмыл абсолютно счастливого, а потому стоящего на грани идиотизма человека.

Хлопнула дверь и почтальон замер на крыльце, полной грудью вдыхая морозный воздух. Прибавилось света на мутных небесах, прибавилось озабоченного народа на улицах, машины резали снег шинами и грозили превратить его к полудню в грязно-бурое месиво. Последние звезды неохотно покидали играющий сине-фиолетовым небосклон. Где-то за монолитными стенами домов занималась заря. Припозднившийся автомобиль мусорщиков, обросший коричневыми дурнопахнущими сосульками, замер подле мусорных баков.

Поляков шумно и с чувством выдохнул воздух, орлиным взором оглядел двор в поисках собачника (ни какого намека на того), и сделал шаг вперед.

Правый его каблук поскользнулся на ледяном пятачке размером с мелкую монетку, центр тяжести моментально сместился, левая нога начала перемещение в поисках утраченного равновесия, но ей на пути встала маленькая снежная горка, что терпеливо копилась здесь последние полмесяца. Вся это мудреная игра гравитации и вестибулярной системы Константина Полякова случилась в течение одной единственной секунды, по истечении которой он стал необратимо заваливаться назад, дергано размахивая руками в поисках опоры. Ноги выскользнули из-под него и взвились куда-то вверх, голова закинулась и изумленные глаза успели лишь обозреть низкий потресканный козырек над подъездом.

Руки патетически взмахнули, а сумка... сумка, груженная остатками почты, последовала вслед за ними, шумно и во всем выбросив свое содержимое в холодный зимний воздух.

Потом притяжение приняло Константина в свои жестковатые объятия, так что на миг или два он потерял всякое ощущение, кроме звона в ушах и играющей колкими звездами темноты в глазах.

А когда открыл глаза и сумел приподняться, то увидел, как содержимое его сумки уносит игривый новогодний ветерок. Всего ничего содержимого - журнал, две мигом вымокшие газеты и одно письмо.

То самое письмо! И так как оно было много легче, чем остальная почта, то и летело все быстрей - прочь от предназначенного ему дома, подъезда, и нерадивого почтальона.

Оскальзываясь, Поляков поднялся на ноги и, проклиная все на свете, побежал вслед за злосчастным куском бумаги. Но куда там - ветер был явно быстрее.

Белой бумажной птицей письмо сначала воспарило вверх на уровень второго-третьего этажа, а потом, мягко спланировав к земле, величаво опустилось на играющую гнилостным многоцветием мусорную кучу. Прямо в мусорный бак.

Константин болезненно скривился - ну почему, почему так не везет? Почему все срывается в последний момент.

Мусорный бак тоже поднимался в воздух - туда, где только что парил белый конверт. Только не сам - ему помогла подъемник мусоровозки, той самой, что припозднилась. Письмо лежало на краю бака и его было четко видно, вот только недолго ему оставалось быть на дневном свету.

-Нет! - закричал Поляков, - нет! Стойте! Стойте! Там письмо!!

Подъемник достиг верха и, оглашая окрестности надрывным воем и скрежетом, вывали содержимое контейнера в благоухающее нутро грузовика. На миг мелькнул белый цвет и тут же скрылся под слоем отбросов. Хлопнула дверь машины.

Грузовик тронулся. Поляков все еще бежал за ним и что-то вопил, хотя больше всего ему сейчас хотелось сесть на землю и расплакаться от бессилия. Прохожие с неприязнью и даже с откровенным страхом косились на него - вон, мол, псих побежал. Допился совсем. Шапку потерял, куртка в грязище какой-то...

В конце концов, он устал и остановился прямо посреди улицы. Это был конец истории с письмом. Никто его уже не получит, никто не узнает, что там было написано. А он, Константин Поляков такими темпами точно разучится уважать себя. Грузовик с выписанным белой краской номером на борту заворачивал на соседний проулок.

Грузовик. Номер... Стоп. Тяжело дыша, Константин всматривался как белые буквы исчезают за углом. Запомнил их, так ведь? Их легко запомнить.

-Я же почтальон, - сказал Поляков.

-Че, правда? - спросил проходящий мимо парень в черной кожанке. Спросил и пошел себе дальше.

-Я почтальон! - продолжил Константин, - Мне же вся информация доступна. Где ж ей еще быть как не на почте!

-"Дубина!" - это уже про себя.

Надежда имеет гнусное свойство помирать последней. Поляков уже ловил машину. Ему не останавливались - видимо из-за внешнего вида и диковато блестящих глаз. Усилием воли он привел себя в порядок, даже вернулся и подобрал выпотрошенную сумку, лежащую на заснеженном тротуаре, как недавно сбитое автомобилем маленькое животное. Отряхнул грязь с куртки, запихал отсыревшие журналы в сумку - кто-то получит некондицию, ну да ничего, это вам не письма, еще придут.

С тонкой сумкой на боку он стал выглядеть приличнее - потрепанный жигуль со своим водилой милостиво согласился взять его на борт.

-Что парень так смотришь? - спросил пожилой, со следами былой интеллигентности, водила.

-Письмо, ушло.

-От невесты?

-От собачника... всему дому... в помойку.

И Поляков получил в свой адрес очередной подозрительный взгляд. Удивительно, как быстро начинается людской остракизм, стоит лишь ненамного ступить в сторону.

-Я почтальон. - Сказал Константин, - я должен доставить письмо.

-Да-да, должен, - быстро сказал водитель и замолчал. Впрочем, ненадолго почтовое отделение было уже совсем рядом.

Из машины Константин вылетел пулей - он не знал, сколько времени осталось существовать безвременно пропавшему листку бумаги.

В помещении почты было пустынно - как обычно. День будний, народ большей частью на обходах. Благодать.

Не снимая заснеженной куртки, Константин подсел к одному из компьютеров и, вознося горячечные славословия современной технике забрался в базу коммунальных услуг города. Комп зашкворчал жестким диском - медленно и заторможено, аппаратура у них в отделе была не очень. Но и этого должно хватить.

Информация неохотно выползла на экран - о, это просто чудо! О том, сколько бы пришлось рыться в бумагах, не будь этих компьютеров, Полякову и думать не хотелось.

Так. База. Дальше листать, дальше. Вот оно - у нас тут три свалки и два мусоросжигателя. Ну надо же! Теперь карту района, и ближайший пункт переработки мусора. Все просто и логично - все централизованно, и именно туда свозят свой дурнопахнущий груз машины обслуживающие район.

Нашел. И подробный адрес тут же. Поляков чувствовал, что снова улыбается. Довольно глупо, и может быть, даже безумно. Но ему было плевать.

Письмо дойдет. Дойдет!

Отловил очередного частника на выходе из почты. На это раз подержанную выше всяких пределов иномарку. Назвал адрес и поехал. Смена была в этот раз какая-то ненормальная. Авантюрная была смена.

Константин не мог понять, почему его так волнует это письмо. Это походило... скорее на одержимость. Было в нем что-то нездоровое. Он хотел доставить письмо. Доставить... любой ценой!

И надежда расцвела, распускалась буйным цветом, пока он ехал по проснувшимся улицам, слушал гудки машин и неумолчный, затмевающий все и вся шорох людских шагов.

Мусоросжигатель оказался именно таким, каким и представлялся Константину Полякову - большим, скособочившимся и уродливым. Высокая закопченная труба делала его неприятно похожим на крематорий.

В узких раскрытых воротах никого не было. Одинокий и ржавый мусоровоз притулился справа. Видно было, что он давно не ездил.

Сбоку обнаружилась бытовка, у которой обретался сморщенный, запойного вида старичок в заляпанной до полной заскорузлости телогрейки. В руках у него дымилась мятая "Беломорина". Руки старика подрагивали и красный огонек чертил в холодном воздухе замысловатые кривые, как подожженный бензиновой смесью шмель.

-Ты куда, а? - спросил старикан.

Константин резко повернулся к нему и гордый обладатель телогрейки вздрогнул, увидев его взгляд.

-Где у вас сжигают мусор? - четко спросил Поляков.

-Т... тама... - сказал старичок неожиданно дрогнувшим голосом, - а...

-Мне нужна машина с номером триста девять! Там есть машина с номером триста девять!?!

-В-вроде была... - молвил телогрейка и, вдруг уронив "Беломорину", заспешил себе в бытовку.

Константин пошел прочь от него, вглубь предприятия. Он заметил, что из трубы уже вовсю валит дым. Такой, какой и положено крематорию - тяжелый и маслянистый.

Машину номер триста девять он отыскал у одной из печей - глупо было бы не отыскать, она одна единственная находилась сейчас на территории, самая последняя. Кузов вплотную к печи, уже готов вывалить свое содержимое в широкий желоб, что заканчивался в ревущем оранжевом пламени. Подле неторопливо работали два мусорщика.

Увидев подбежавшего Константина, они приостановили свою деятельность один из них застыл, положив руку на рычаг опрокидывания кузова. Пламя ревело и бесновалось в печи - совсем рядом. Мусорщики стояли и смотрели на Полякова. Удивленно и с некоторой тревогой.

-Тебе чего, парень? - после паузы спросил один из них - низенький, массивный, с темным нездоровым лицом.

-Вы не должны сжигать сейчас мусор. - Сказал почтальон.

-Что? - не понял мусорщик.

-Вы! Не должны! Сейчас! Сжигать мусор! - Повторил Константин, чувствуя, как что-то сжимается в груди. Он кивнул на второго мусорщика, - отойди от рычага.

-Эй, да ты чего! - не понял тот.

-Отошли от машины!!! - заорал Поляков - мусорщики отшатнулись от него - а затем рванулся вперед, к мусоровозке.

Наплевать на этих двух идиотов! Да он сам разгребет эту мусорную кучу!

Плотный мусорщик его не пустил - вцепился мертвой хваткой, силясь оттащить от товарища, и заорал оцепеневшему напарнику:

-Васька! Беги к Толянычу, пусть охранку зовет!!! Ну, быстрей!

-П-Пусти!! - злобно хрипел Константин.

И напарник побежал. Резво так. Вот только перед этим все-таки дернул рычаг. С натужным гудением кузов начал подниматься, а первые потоки мусора устремились в полыхающую печь. Увидев это, Поляков похолодел.

-Нет... - шипел он, напирая на мусорщика, стремясь завалить его, затоптать, пройти по нему и добраться до машины, прежде чем письмо окажется в огне. Но мусорщик попался сильный - держал, как и прежде, хотя глаза у него же вылезали на лоб - никогда раньше он не встречал человека, который бы вырывался с такой силой.

Мусор устремился вниз, пламя вспыхнуло ярче, взревело как дорвавшийся до добычи дикий зверь. У дальних ворот кто-то испуганно кричал.

-Что ж... ты делаешь... сволочь... - хрипел Поляков, но уже понимал - все напрасно. Письмо должно быть сверху, оно ведь было в последней порции отбросов. Наверняка оно уже бесследно исчезло в пламени. И надежду тоже можно сжечь.

И тут... Константин даже подумал, что это у него мелькает в глазах... Белое, белый ослепительно белый листок взмыл вдруг от машины, прямо из мусорной кучи, подхваченный тепловым потоком из печи. Белый-белый конверт. Кружась, как исполинская снежинка, он мягко приземлился под ноги борющимся Полякову и мусорщику.

Игра случая, чудо, не вовремя возникшее крошечное возмущение воздуха - и вот легкий конверт, подхваченный ветерком взмывает из тяжелой, разлагающейся массы.

Поляков обмяк. Не ожидавший этого мусорщик мощным толчком опрокинул его на снег. Прямо к письму. Оно было рядом, письмо, только протяни руку.

И Константин схватил его. Письмо. Его письмо, которое надо доставить. Словно от этого зависит твоя жизнь.

Мусорщик оторопело пялился, как этот ненормальный, только что рвавшийся к машине, схватил с земли какой-то грязный бумажный листок и побежал прочь. Побежал, честное слово - УЛЫБАЯСЬ! И бравый работник коммунальных служб не стал его преследовать - парень был явным психом. А с такими связываться - себе дороже.

Константин Поляков бежал по утреннему городу, натыкался на людей, шарахался от них и снова бежал. Все было хорошо, он победил.

Вроде бы от мусоросжигателя за ним кто-то бежал. Вопили угрожающе в спину - он не обращал внимания, может быть, это была пресловутая охрана. Наплевать. Вопящий отстал через полкилометра.

Еще через километр Поляков остановился, чтобы отдышаться - люди обходили его со всех сторон, а он стоял, и пальцами нервно гладил шероховатый конверт...

Шероховатый?! Но, постойте, он же был гладким!!!

Дрожащими руками почтальон поднес конверт ближе к глазам, чтобы блекнущий свет фонаря освещал написанное на неровной бумаге:

Кому: А. В. Щелкову.

Город. Московской области. Дом такой, квартира такая то.

Почтовый индекс указан.

От. Сихрулева О.Д.

Город Алма-ата. Казахстан. Почтовый индекс...

Указан...

Почтальон Константин Поляков без толстой, равно как и тонкой сумки на ремне (потерял где-то, пока бежал) громко и жизнерадостно засмеялся. Заливисто и громогласно, и люди сразу же подались в стороны от него, обходя на безопасном расстоянии. А он все смеялся и смеялся, а пот ом стал с остервенением рвать конверт. Не тот конверт с не тем письмом. Рвал его на мелкие кусочки и разбрасывал их в воздух в пародии на снег. Это было даже красиво.

Постояв еще минут десять, он неторопливо пошел домой. И только через половину квартала он задал себе вопрос: "Что это было?"

Еще через километр все происшедшее в это утро уже казалось то ли дурным сном, то ли прошедшим безумием.

Он все шел и шел, и спрашивал себя, на кой черт ему понадобилось доставлять это письмо. Зачем ему оно вообще сдалось? И не находил ответа.

Уже у самого дома он уже был полностью уверен, что не было никакого послания обращенного всему дому, а бегал он с этим идиотским посланием из Казахстана. Просто маленькое помутнение... совсем маленькое.

И пребывал он в этой святой уверенности еще две недели. Встретил новый год и почти что забыл об этом злосчастном утре. Вот только как-то раз у давешнего дома его окликнули. Поляков обернулся и увидел ту саму тетку, что выглядела типичной продавщицей с лотка. Он смотрел на нее и глупо мигал.

-Ну что? - спросила она, - Нашли Красноцветова то своего?

Константин открыл рот, чтобы что-то сказать, да так и остался. Воспоминания и нереализованные желания проносились у него в голове.

Но было уже поздно - после того случая Константин Поляков, почтальон, понял, что больше не любит свою работу.

Школьник.

Вот школьник - один в диких джунглях.

-Ну что, хрен моржовый, попался? - спросил Сеня Гребешков.

Он возвышался совсем рядом - огромный как башня, тяжелый как штурмовой танк. И страшно было даже подумать о том, что можно нанести ему хоть какой ни будь вред, не говоря уже о том, чтобы сбить с ног.

Прижатый к мутно коричневой стене школьного коридора, Максим затравленно огляделся.

Видеть было особенно нечего - три метра вытертого линолеума, деревянная потрескавшаяся рама окна, да облупившийся потолок. Остальное заслоняли собой Гребешков и его друзья - такие же большие и несокрушимые, как и он сам.

Положение было тяжелое, неудачное - может быть одно из самых неудачных за всю неделю. Четверо здоровых хулиганов, и совсем никого из учителей на этаже.

Да, следовало признать, что Гребешков и компания подобрали удачное вовремя для тотального притеснения.

Теперь только держись, Максим Крохин, держись, как держался всегда. Как будешь держаться дальше, если переживешь вот этот момент.

Максим подался ближе к стене, бросил взгляд направо, мимо массивной туши Сениного напарника - ну должен же быть хоть кто ни будь!

И встретился с испуганными глазами Петьки Смирнова - единственного друга в этом угрюмом и полном опасностей заведении. Петька тоже был не в лучшем положении - два других отморозка загнали его в угол подле эмалированной двери в женский туалет, отрезав все пути к отступлению. Петька пытался отбиваться, но тут же был намертво скован длинными ручищами этих мастодонтов. Лицо его покраснело от натуги, волосы стояли дыбом от страха - знал, что ничего хорошего его не ждет.

Как и Максима, кстати.

-Че ты молчишь то? - спросил Сеня с кривой ухмылочкой, которую он сам, наверное, считал тонкой и саркастической. Максиму же она всегда напоминала оскал Бульдозера - огромного пса, что жил в соседнем доме, - ну?

Крохин не ответил и тут же ласково получил по ребрам - в наказание. Пришлось говорить:

-Отпустите нас, а? - сказал Максим, - ну что мы вам сделали?!

Его мучители заржали, а Сеня еще раз двинул Крохина по бицепсу - не сильно, но болезненно, так чтобы остался синяк. Для своих четырнадцати лет Гребешков находился в отличной физической форме. А вот с мозгами у него явно было хуже.

Максим почувствовал, как на глаза сами собой стали наворачиваться слезы. Он знал, что плакать при этих уродах нельзя, но ничего, совсем ничего, не мог поделать. Соленые капли обильно покатились, Максим Крохин беззвучно оплакивал себя, оплакивал беспросветную жизнь и свое не менее беспросветное будущее. Потому что даже если его сейчас отпустят, такие встречи будут еще не раз и не два. И даже если, гребешков и компания уйдет из школы, на их место обязательно встанут новые.

Само собой, от слез все стало только хуже.

-Да он ревет, Сень! - восторженно заорал второй его мучитель, - не, в натуре глянь, ревет!

-Ага, ревет, - добродушно согласился Сеня, - Чмо он, вот и ревет.

Содрогаясь от рыданий, Максим поднял красное от стыда и слез лицо вверх, туда, откуда с недосягаемой высоты пялились ненавистные тупые рожи, и в отчаянии закричал:

-Что вам надо!!?

Кулак врезался ему в живот. Это было уже серьезно, это было началом настоящих неприятностей. Крохин согнулся, и, болезненно вздрагивая, смотрел, как его собственные слезы падают и расплываются по линолеуму, образуя крохотные, идеальной формы лужицы.

А когда разогнулся, то увидел, что улыбка Сени исчезла.

-Что мне надо? - тихо и спокойно спросил Сеня и слегка наклонился, приблизив в лицу Максима уродливое свое подобие человеческих черт, - Мне надо, чмошник, - раздельно сказал он, - Тебе в ... дать! Понял че мне надо?

Крохин понял, что это конец. Все произойдет сегодня. И пусть он последние два года умудряется избегать серьезных побоев, сегодня это все-таки случиться. И придется идти домой с разбитым лицом, в разодранной окровавленной одежде, и врать родителям, что-то врать насчет хулиганов, поймавших его на улице, про то, что он совсем-совсем не знает, и не беспокойся мам, просто я не успел убежать.

И знать, что на самом деле это может повториться. Может быть даже завтра, или после завтра, или через месяц - но это будет!

Будет всегда.

Гребешков снова заулыбался гаденько, показывая большие и серые зубы, точно такого же цвета как у Бульдозера. Они с ротвейлером вообще были похожи как родные братья - несмотря на то, что один был собакой, а второй имел несчастье родиться человеком.

-Ну че с ним будет делать? - спросил Сеня у напарника.

Напарник заржал, в глаза его разгорался азарт.

-Давай мельницу, Сень? Давай, а?!

-Че, чмо, хочешь мельницу?

Максим в панике замотал головой, но приговор уже был произнесен и немедля приведен в исполнение. И все же на фоне дикого животного ужаса, вперемешку со стыдом Крохин чувствовал некоторое облегчение - может быть серьезных побоев не будет. Может быть пронесет. И он смиренно поддался экзекуции, как хронический больной пришедший к врачу на неприятную болезненную, но в месте с тем длящуюся не очень долго, процедуру.

А сильные руки с короткими толстыми пальцами уже влекли его прочь от стены и затхлый коридорный воздух бил в лицо, и мелькали светлыми пятнами свободы незашторенные окна. Крохин сжал зубы и внутренне собрался, как космонавт перед решающей перегрузкой.

Сеня крутил его на вытянутых руках, что, учитывая его массу, было совсем нетрудно. Коричневые стены неслись мимо, снизу шуршал грязный линолеум, а Гребешков все раскручивал и раскручивал свою легкую жертву, а потом на каждом новом обороте стал добавлять по пинку, сначала он, а потом и его приятель. Били, наверное, для скорости. Хотя куда уж быстрее.

Удары сыпались один за другим, упасть он не мог, стены в бешеном танце неслись мимо, стремительно менялись свет и тень, и было больно, а еще обидно, и еще звенело в ушах и начинало тошнить.

Кажется, его мучители что-то орали, вот только Максим уже не слышал, мир несся вокруг него в бешенной, пахнущей ужасом карусели, чужие ноги оставляли на нем отметины и хотелось только одного - что бы это поскорее закончилось. Любой ценой. Только скорее.

Мельница. Невинная совсем забава, если рассудить. Кто-кто, а уж Максим Крохин знал много таких забав. И большинство испробовал на собственном опыте.

Он закрыл глаза. Будь что будет. Крохин чувствовал, что его вот-вот вырвет, и возможно, это случится прямо на Сеню. Что ж, тем лучше. Все лучше, чем крутиться на адской мельнице.

И в этот момент Гребешков его отпустил. Жесткая хватка чужих рук на запястье исчезла, было мгновение звенящей пустоты, а потом жесткий удар о пол. Очень жесткий, так что перехватило дыхание.

На заднем плане его сознания обидно ржали грубые голоса. Кто-то кричал еще дальше, что обязательно расскажет учителям. Сеня что-то сказал в ответ, от чего его напарники дружно грохнули здоровым гоготом.

Максим открыл глаза и обнаружил себя у самой лестницы - далеко улетел. Он стал подниматься, зная, что долго лежать нельзя, как нельзя больше здесь оставаться. Сейчас могут прийти учителя, и если они увидят его здесь, и подозрение падет на Сеню и компанию... Нет, страшно подумать, что будет тогда. Лучше сразу броситься сейчас в лестничный пролет.

Петьку тоже выпустили - но он не убежал, оставался рядом, помогая Максиму подняться. Вот кто всегда готов помочь - даже измывательства они отгребают на пару, хотя Петьку, если он не заступится, никто и не тронет. Не годится он роль жертвы - Петька Смирнов.

Крохин поднялся на ноги, и поспешно побежал вниз по ступенькам, хотя лестница странно шаталась и все грозилась броситься в лицо. На миг возникла мысль, что бы было, если бы Сеня не рассчитал и отпустил его лететь не вдоль коридора, а куда ни будь в сторону стены. Возникла и тут же исчезла - этого не произошло, а счастливо избегнувшей ловчей ямы зверушке не пристало сокрушаться о том, что кол на дне ловушки был смазан ядом. Равно как и о том, что уже завтра она может попасть в такую же.

Лесные зверушки и Максим Крохин жили одни днем. И потому не жаловались.

На втором этаже беглецы остановились, и чтобы отдышаться, привалились к стене. В этом коридоре было полно народу, и нападок ожидать не стоило.

-Ушли - констатировал явный факт Петька, - теперь не достанут.

-Гады, - сказал Максим еле слышно, голова у него все еще кружилась.

-Как есть гады, - согласился Смирнов, - к тем, кто слабее, пристают, а сильных боятся. Трусы.

Крохин кивнул. Он знал, что не так давно Гребешков вляпался в криминальную аферу с угоном автомобилей. Видимо прокололся, потому что неделю ходил так, словно только что обгадился, а как-то раз Максим увидел как он через дворы от кого-то бежит. Один. Хоть какое-то было удовлетворение. Крохин только и мечтал, чтобы, когда ни будь, Сеня прокололся по крупному. Это был, пожалуй, единственный шанс Максима дотянуть до окончания школы. С остальными недругами он, как ни будь, справится.

-Ну, пошли? - спросил Петька, и они побрели еще ниже - на первый этаж, к выходу.

Смирнов болезненно кривился и потирал левый бок. Заметив взгляд Максима, пояснил:

-У одного из этих иголка была. Колол, сволочь, глубоко. Кровь идет.

-Сволочи... - Крохин сжал кулаки - увы, слишком маленькие и нежные, чтобы побить кого-то сильнее третьеклассника. Что-что, а сила явно не числилась в главных достоинствах Максима Крохина. Зато вот фантазия у него работала - дай бог каждому.

В раздевалке они оделись - нацепили теплую и тяжелую зимнюю одежку, зимнюю обувь - тоже тяжелую и заляпанную солью. Сменку отправили в мешок, а на бок подвесили сумки, доверху набитые учебной макулатурой - тетрадями, яркими цветастыми учебниками, карандашами и прочей канцелярской братией и тремя картами тщательно выписанными на куске плотного ватмана.

В клады уже не играли около месяца, после того как потеряли любовно скопленные Максимом полторы сотни - просто закопали их так, что потом не смогли найти. Было жалко до слез. А теперь вот жалко было выкидывать карты - слишком много труда в них вложено.

Приятели закончили экипироваться и, отворив тяжелую школьную дверь, вышли в сверкающий зимний мир. Солнце слепило сверху, снег снизу, а между ними колыхался и свивал тугие невидные кольца мороз. Настоящий январский мороз, от него першило в горле и слезились глаза. Но все равно было здорово!

-Снег! - сказал Петька с удовлетворением, и попытался слепить снежок, но ничего не вышло - пушистая, рассыпчатая снежная масса склейке не поддавалась рассыпалась белыми легкими перьями. Тогда Петька поднял горсть снега к лицу и дунул - получилась маленькая метель. Он с гордостью обернулся к Крохину какого, мол!

Но Максим не смотрел. Он думал. Думал о ловушке с колом на дне, а еще о древних людях - как они ловили мамонтов, загоняя их в ямы. Много-много мелких людей против одного гиганта. Или вот, скажем, саблезубый тигр - его то никак не загонишь в яму. Зато можно заманить, и...

-Максим ты че? - вопросил Петька, - выдумал что? Игру? Как "катастрофу", да?

"Катастрофой" называлась очередная игра - та, что была до кладов. Очень простая, чтобы в нее играть надо лишь толику фантазии, да умение видеть мир по другому. У Максима этого умения было с избытком.

-Они сильные, - сказал он, - Сеня и остальные.

-Ага, и еще как, - подтвердил Смирнов, - а что?

-Сильные, но глупые, - продолжил Максим задумчиво, - знаешь, чем человек отличается от зверей?

Петька задумался - ему как-то не приходила в голову эта проблема. Через некоторое время он неуверенно выдал свою версию:

-Ну... у людей шерсти нет?

-Не только, - сказал Максим, - самое главное, то, что звери хотя и сильные, но глупые. А человек маленький и хитрый. Потому-то человек всегда может победить зверя.

-И что?

-Мы не можем победить Сеню силой. Но мы умнее. Мамонт большой, но что он может в яме?

Петька остановился и глянул на Крохина в один миг восхищенно загоревшимися глазами.

-Ты придумал, как одолеть Гребешкова?!

-У меня есть план. - Сказал Максим.

Энергии обоим было не занимать, и потому разработка ловушки для грозы всей школы Арсентия Гребешкова не заняла много времени.

-Представим, что Сеня - зверь. Могучий зверь с клыками когтями и длинной шерстью, - говорил Максим, склонившись над плоскостью стола, с расстеленным поверх бумажным листом.

-Да, Сеня зверь! - восторженно подтвердил Смирнов, представить Гребешкова в образе животного не составляло никакого труда.

Приятели находились дома у Петьки - в тепле и уюте, спрятавшись от жестокого зимнего мира за двойными стеклами в рамах и крашенного дерева. К работе Крохин подготовился основательно - он всегда так делал, что придавало возбуждающий привкус реальности любой выдуманной им авантюре. Капиллярные ручки, фломастеры, несколько резиновых доисторических штампов - все живописно лежало вокруг пустого пока листа. В углу сонно помаргивал экраном компьютер Петькиного отца - тоже необходимый инструмент для задуманного.

В окна было видно снег и насупившийся дом близнец напротив.

-Охотник, чтобы заманить любого зверя, хищного или травоядного, все равно, приманивает его на манок, - продолжал меж тем Максим, - Но для каждого зверя манок должен быть свой. То, что он любит. Что любит Сеня?

-Ну... - сказал Петька, - наверное, мучить слабых.

-Не только, - кивнул Крохин, - мучит слабых это у него так... хобби. А по настоящему он любит одно...

-Что?

-Помнишь, как он от бандитов убегал? Помнишь? А из-за чего?

-Говорят, задолжал кому-то и... Я понял!

-Больше всего на свете Сеня любит деньги, - торжественно сказал Максим и аккуратно вывел на бумаге несколько цифр, а рядом строгим взрослым почерком написал: "всего".

Петька смотрел восхищенно - все-таки друг у него просто гений. В одиннадцать лет такие мозги иметь - это что-то!

Максим рисовал сосредоточенно, вдумчиво шептал себе что-то под нос. Лист перед ним покрывался строгими линиями и значками, приобретая удивительно серьезный и официальный вид.

-Вот это да! - выдохнул Смирнов, - ну ты даешь, голова!

-А знаешь, какой еще недостаток есть у Сени, кроме жадности?

-Нет...

-Любопытство, - сказал Максим Крохин, - вот на этом мы его и поймаем.

И он замолчал, глядя на свое творение. С первого взгляда было видно, что это карта. Но не такая, что они рисовали совсем недавно, нет! Те карты были стилизованы под старину, и даже выкрашены разведенной акварелью, чтобы имитировать древний папирус - они рождали ощущение погребенной во тьме веков тайны. Но эта карта была другая. Она была серьезной! Вот, что приходило в голову при первом на нее взгляде. Больше того с виду она была настоящей!!

При взгляде на этот исписанный ровными чертами и буквами лист сразу представлялся скособоченный небритый контрабандист с острым взглядом грызуна, закапывающий глухой полуночью алчно поблескивающие под луной драгоценности. Которые, кстати, в карте были обозначены как "изделия из драгметалла и другие ценности". Или даже тайную организацию, закапывающую на черный день накопленное за годы существования добро, или даже... Елки-палки, если бы Петька не присутствовал при акте творения сего документа, он бы безоговорочно решил, что перед ним реальная карта! Да в нее кто хочешь поверит! Ну Максим, ну дает!

А когда Смирнов присмотрелся ГДЕ Крохин расположил свой клад, пометив место захоронения аккуратной точкой с указанием метража, то прыснул в кулак, а потом ликующе захохотал, и хлопнул Максима по спине, не удержавшись, воскликнул:

-Максимка ты гений!

Крохин криво улыбнулся, глядя на ровные черточки и окружности своей карты. Для него это была не просто игра.

Мамонт силен, но что значит его сила, если он в яме?

Минул день, и настоящее с тоскливым утренним вздохом сделало еще один шаг к весне. Максим Крохин стоял на пороге своего родного многоэтажного дома, и ждал, когда из соседнего появится Петька. День сегодня был важный - день охоты на крупного зверя. А капкан на это мощное, но тупое создание сейчас лежал у Максима в сумке.

Где найти Гребешкова Максим знал - за долгие годы измывательств изучил все места обитания своего врага. Знал он и каким образом подсунуть Сене карту. Когда тебя долго преследуют, ты неминуемо начинаешь знать охотника не хуже собственного лучшего друга. Много мелких жизненных подробностей, просто скрашенных ненавистью, вместо чувства товарищества.

То, что Сеня поведется на карту, Максим тоже не сомневался. Сеня был слишком любопытен и жаден, чтобы пропустить такое заманчивое предложение. К тому же он явно был склонен к авантюрам, что доказывали несколько нехороших историй, случившихся с Гребешковым в последнее время. Он клюнет на подсунутую ему сладкую наживку.

И в этом мудрый охотник на крупного зверя Максимка Крохин был абсолютно прав, хотя и не сознавал того. Во время приготовления своей хитроумной ловушки, ему совершенно не приходило в голову, что любой взрослый с легкостью ее разгадает - из-за множества ляпов и несуразностей, сделанных по причине простого незнания, да и по общей наивной и идеалистичной картине. Но Сеня Гребешков, не смотря на все свои монументальные габариты, был всего лишь на три года старше своих жертв, а по уровню логического мышления не только не находился с ними на одном уровне, но и кое-где даже отставал.

Именно поэтому то вся эта странная затея с картой и получила возможность сработать. Главным загонщиком крупного зверя Арсентия Гребешкова оказался он сам.

Смирнов появился из соседнего дома, сияющий, как майское солнце. Он был полон сил и уверенности. Максим тоже улыбнулся и спустился вниз по ступенькам. Взгляд его рассеянно заметил белый, еще не испачканный уличной грязью конверт. Чье-то письмо коротало часы в снежном плену. В другое время Максим бы обязательно заинтересовался - еще бы, кто знает, какие страшные тайны скрывает конверт. Но сейчас он был полностью поглощен идеей загона Сени и так и оставил письмо в снегу.

Ровный поток не очень свежего воздуха дул сквозь полупустой коридор. Было что-то от метро в этом потоке. Он выходил из лестничного пролета, ведущего на третий этаж, а уходил в другой - тот, что шел вниз.

У лестницы воздух овевал собранных и сосредоточенных Максима и Петра, а чуть дальше, ведомый неясной атмосферной флюктуацией, достигал монументальной фигуры Сени Гребешкова. Максим Сеню видел, Сеня Максима - нет. Крохин кивнул другу - считай, мол.

-Раз, два, три... - сказал Петька, замирая от страха и восторга.

Отпущенная Максимом на волю карта была тут же подхваченная сквозняком, и, расправив испещренные "взрослым" почерком крылья понеслась навстречу судьбе.

Расчет был точен - карта попала прямо в Гребешкова, можно сказать прямо в руки, хотя на самом деле она не слишком дружелюбно облепила лицо грозы всех начальных и средних классов. Сеня матюгнулся, но из-за карты это вышло нечетко.

-Сейчас, - сказал Максим, - внимание...

Мощным рывком головы Сеня освободил себе поле зрения, руки его нервно дрогнули, и на миг Крохину даже показалось, что его враг сейчас разорвет карту пополам. План допускал эту возможность, и тогда пришлось бы...

Руки замедлились, потом движения их утратили пугающую резкость, и сделались плавными и мягкими, словно под руки Арсентию попалось что-то очень приятное. Например, любимая женщина, или стобаксовая бумажка.

Сеня смотрел на карту и улыбался. Он улыбался, хмурил брови, и напряженно шевелил губами, раз за разом прочитывая указанную в "серьезном" документе сумму. Она, видимо, не слишком укладывалась у Сени в голове. У Сени никогда не было столько денег, и вполне возможно, ему не светило столько в будущем (на идущие следом за первой цифрой нули Максим не пожадничал).

И Сеня поверил. Это было видно с первого взгляда. У Гребешкова в голове уже образовывались мыльные радужные планы один ярче другого. Сеня заглотил крючок глубоко и надежно.

Петька не удержался и восторженно ткнул Максима в бок. Крохин поморщился, но тоже улыбнулся - расслабляться не следовало, самое главное было еще впереди.

После утренней ловли на живца день прошел как-то быстро и незаметно. Максим оттрубил свое в школе, получил несколько обидных прозвищ от недоброжелателей рангом пониже, и чуть не подрался с еще одним зубоскалом, но вовремя вмешавшийся Смирнов предотвратил разгоревшийся конфликт. Обычный день, что Максима Крохина всегда удивляло, так это как в такой атмосфере можно еще и получать знания?

-Теперь самое главное, - говорил Крохин по пути домой, - если я что-то поминаю в характере Сени он пойдет копать сегодня же вечером. Когда ему что-то втемяшивается в голову, то он прет к цели как бык. Нам же важно его не пропустить. Поэтому ты занимаешь дежурство у окна. И, если его видишь, сразу звонишь мне, будем подсекать.

-Он сам себя подсечет! - сказал Смирнов радостно, - Сам!

У дома они расстались. Кинув восторженный взгляд в глубь двора, Петька Смирнов двинул на свой наблюдательный пост, а Максим отправился домой и стал ждать. Мысль его активно работала. Ему вдруг пришло в голову, что подобный трюк можно повторить еще с кем ни будь, и еще...

Перспективы были, безусловно, не столь радужные, чем у заглотившего приманку Гребешкова, но для не желавшего много Максима они были более чем заманчивы. Сам того не зная, Крохин открыл первый закон интригоплетения: "Силу всегда можно победить хитростью". А также важное к нему дополнение: "Сколько силы - не имеет значения".

Время тянулось мучительно медленно. Максим сидел, смотрел в окно на мерзнущий город в бликах негреющих огней, сизые зимние тени падали ему на лицо, придавая ему недетское, странно жестокое выражение. Минуло восемь, девять, десять и шум на улицах стал утихать, и только далекие электрички стучала заиндевелыми колесами. Прошло еще полчаса и пошел снег.

В одиннадцать раздался звонок от Петьки.

-Он идет, - коротко сказал он.

Максим кивнул, потом понял, что собеседник его не видит и сказал:

-Да, я выхожу.

Родители его уже легли спать, так что покинуть квартиру оказалось делом не сложным. Замирая от собственной храбрости, Максим поспешил вниз. На полпути к земной тверди ему пришло в голову, что консьержка неминуемо его запомнит (а она запомнит точно, потому что люто ненавидит детей) и Крохин поспешил обратно, после чего с некоторым колебанием перебрался по крыше. Небо было совсем близко и холодные звезды роняли вниз колкие снежинки - точные свои копии.

Петька ждал его у соседнего дома - тепло экипированный и полный нетерпения. На вопрос Максима он нетерпеливо махнул рукой вглубь двора.

Там, в конце широкой полосы образуемой домами близнецами тесной группой ютились старые бревенчатые хижины - медленно гниющие останки сгинувшей ныне деревенской жизни. Стояли они тут лет сто, не меньше, и даже сейчас сносить их никто не собирался - район был не из престижных. Цепко держась за стылую землю, покосившиеся эти домики гордо исполняли роль местных трущоб - со всеми полагающимися трущобам атрибутами. Народ здесь жил небогатый и вовсе бедный, свежестиранное белье тянулось от одного дома к другому, везде валялись пустые бутылки и вскрытые консервный банки, и во множестве водились крысы.

Еще здесь должны были бы быть во множестве бродячие ободранные кошки, да отощалые злющие дворовые псы с вечно подведенными животами. Но ни тех, ни других тут не водилось, да и водиться не могло.

Потому что здесь жили Бульдозер со своим хозяином Лапкиным.

Именно в его огороде, напротив его крашенного жизнерадостной синей краской домика с затейливой потрескавшейся резьбой, и возвышалась сейчас фигура Сени Гребешкова. Сеня копал.

Метрах в десяти от него, отойдя от своей уродливой приземистой будки, стоял Бульдозер и смотрел на Сеню. Больше он ничего делать не мог, потому что его не пускала толстенная цепь, возникающая откуда-то из снега. Бульдозер напасть не мог и потому злобно молчал. Картина была отрадная, хотя и попахивала каким-то сюрреализмом. В глазах Бульдозера читалось поистине дзен-буддисткое спокойствие. Как часовая мина с взведенным запалом он считал, что смерть Сени это только дело времени. Гребешков же, понятно, считал иначе.

-Ух ты! - восхищенно молвил Смирнов, - как смотрит! А Лапкин где?

-Уехал из города, - сказал Максим, - я все рассчитал. Он каждый два месяца покидает город, на день или около того...

-А Бульдозер?

-Бульдозера он всегда оставляет. Кто ж к такому зверю подойдет?

Сеня копал в точно указанном на карте месте. Сейчас, с минуту на минуту он должен был наткнуться на вещицу напоминающую врытый в землю люк с куском цепи вместо ручки. И, естественно, он должен за нее дернуть, дабы поднять створку отделяющую его от сокровища. На самом деле он открывал себе прямую дорогу на больничную койку, потому что квадратный кусок металла так похожий на люк на самом деле удерживал в земле начало цепи, которая тихо змеилась где-то под землей, а после, пройдя через чугунное ушко в центре двора, брала круто вправо и оканчивалась на Бульдозере. Хитрая сия система позволяла без потери качества варьировать длину Бульдозеровой цепи, позволяя тому при максимальной длине хватать за пятки прохожих по ту сторону хлипкого забора. Но сейчас круг его возможностей ограничивался пятачком у самого крыльца, да окрестностями будки. Бульдозер молча ждал, когда провидение даст ему возможность добраться до захватчика.

Гребешков обо всем этом не знал - он жил в другом районе, не знал, кто такой Бульдозер, и что его вечная жертва Максим Крохин живет совсем рядом. А если знал бы, то все равно не сумел бы связать воедино элементы сложного Максимова плана. Жадным он был, а вот умным не очень.

В три минуты разбросав засеребрившийся под звездами снег, он принялся методично долбить замершую землю. Земля подавалась с трудом. Иногда Сеня приостанавливался и нервно оглядывался на безмолвствующего Бульдозера. Возможно, его настораживало молчание пса. Максим решил, что настораживало не напрасно.

Затаив дыхание, отважные ловцы хищных зверей смотрели как освобождается стопор собачьей цепи. В тусклом свете он до боли напоминал люк в некое секретное убежище.

Когда стопор полностью явил свои квадратные очертания ночи, Сеня бросил лопату и на минуту замер, глядя на отрытое сокровище. Дыхание с шумом вырывалось из кладоискателя и серебрилось в воздухе невесомым паром. Цепь лежала у ног Гребешкова - слишком заманчивая, чтобы за нее не дернуть. Сеня наклонился.

-Сейчас... - выдохнул, замерев от какого-то парадоксального чувства неизбежного, Максим.

Сеня дернул за цепь и стопор так похожий на люк в земле... открылся! Явив миру темный квадрат лаза неизвестно куда. Обмякшая цепь выпала из руки Гребешкова и тонко зазвенела по вывороченной земле. Максим в панике кинул взгляд на Бульдозера и застал его на том же месте, в том же положении. Стальной поводок ротвейлера не ослаб ни на йоту. Бульдозер холодно глядел, как незваный пришелец пролезает в непонятно откуда взявшийся на его огороде люк.

Которого быть, по идее, не должно. Это было странно... да нет, страшно непонятно и противоестественно. Максим глядел во все глаза и не мог понять, что же удерживает на месте Бульдозера? Не воздух же!

Максимово мышление сделало заведомо безнадежную попытку здраво и логично осмыслить происходящее. В голове его возникали и тут же пропадали возможные объяснения появления люка на месте стопора, но ни один из них не мог объяснить, почему не ослабла собачья цепь!

Сеня высунулся из люка. По отсутствующему выражению лица Гребешкова Максим понял, что тот отыскал клад. Крохину на миг стало дурно от мысли, что сейчас в руках Сени возникнет одно из описанных в карте сокровищ. Мир шатнулся, от ночи разило снежным кружащимся сюрреализмом, а Крохин мог лишь стоять да смотреть, как руки его вечного гонителя выкладывают на припорошенную мелким снежком землю черные поблескивающие предметы.

Один, другой, третий - в рассеянном зимнем свете мелькнула спусковая скоба и играющий пугающе острыми гранями прицел. Четыре вороненых, замысловатых чуждых форм, автомата улеглись рядком подле люка. А Сеня все доставал и доставал - три осколочных гранаты, которые выглядели совсем как в тысячи раз смотренных боевиках, светло серые брикеты с маркировкой и хитрыми поблескивающими штуковинами в комплекте к ним.

-Я вон тот автомат узнал, - прошептал еле слышно Петька, - это агран-2000, десантный автомат. А вот там хеклер и кох марк пять, его в американском спецназе использует, смотри там еще фонарик в подстволье, помнишь в как той игрушке?!

Максим молчал. Ему было страшно, очень страшно и холодно. Он чувствовал себя неудачливым медиумом, что вызвал к жизни такие силы, контролировать которые не смогут и люди в десять раз более опытные несчастного вызывателя. Оранжевый джин вылезал из бутылки на его глазах, но вовсе не для того чтобы выполнить три желания.

-А это глок-17, клевый пистолет! Магазин на семнадцать патронов, возможность вести огонь очередями... - вещал вдохновенно Петька, пока Максим не двинул его жестко в бок.

-Ты что?! - спросил тихо Крохин, - ты хоть понимаешь, чем это все грозит, а? Склад оружия во дворе дома?! Да еще такого?! Да тут все кто рядом окажутся под удар могут попасть!

Видимо сходная мысль пришла в голову и Сене, потому что он приостановил свою деятельность по извлечению клада, и после минутного раздумья стал укладывать все обратно в яму. Крупных серых брусков к тому времени накопилось уже штук пять и ничем иным кроме как пластиковой взрывчаткой это быть не могло.

Гребешков работал целеустремленно и быстро. Сложив поблескивающие орудия уничтожения в лаз, он выбрался на поверхность и приладил крышку люка на место, а потом, быстро и не оглядываясь, пошел прямо на Максима с Петькой. Оторопевшим приятелям на миг показалось, что он увидел их в густой тени отбрасываемой забором напротив, но Сеня, не дойдя метров десять, свернул чуть правее двигаясь вдоль узенькой улицы и Максим понял, что Гребешков просто выбрал себе наиболее удобный выход из местных трущоб. Вжавшись в обледенелые доски забора, приятели проводили взглядом его широкую спину.

-Куда он? - прошептал Петька, когда Гребешков скрылся за углом крайнего дома.

-Обсудить находку с местным криминалом. У самого у него мозгов не хватит правильно распорядиться кладом. Так что он предпочтет посоветоваться. На его языке это называется: "переговорить с серьезными людьми". И он вернется! Это ясно.

-Что же теперь делать нам? - спросил Смирнов.

-Что-что, молчать в тряпочку! - хмуро ответ ответил Максим, - пошли домой, поздно уже...

Ночью Максим не мог заснуть. Странные мысли приходили к нему в голову, по свойски - пинком отгоняли утвердившийся было сон, мучили и рисовали страшные по своей простоте картины. Почему-то Крохин был уверен, что это оружие, попав в дурные руки, станет источником неисчислимых бед и несчастий для незнакомых Максиму людей, которые, останься смертельные агрегаты гнить в земле, возможно, продолжали бы жить поживать, топтать землю еще много-много лет.

Можно назвать сии возникшие чувства голосом совести или вдруг пробудившейся гражданской ответственностью не атрофируйся эти понятия в нынешнем поколении десятилетних до полной невыявляемости.

На следующий день в школе Крохин отыскал Петьку и сразу направился к нему. Смирнов заметил, что друг чем-то удручен больше обычного. Боязливо оглядевшись по сторонам, Максим полушепотом заявил:

-Так нельзя!

-Что нельзя?! - спросил Смирнов.

-Оставлять так нельзя! В смысле оружие! Если оружие, а особенно взрывчатка попадет к тем людям, что контактирует Сеня... Это же, представляешь, что будет? Сколько людей от него погибнет? А мы будем молчать, зная что могли это предотвратить?

-Ну а что мы можем сделать? - удивился Петька.

-Мы знаем главное - что оружие есть, и где оно лежит. Знание - это половина победы! Кроме нас и Сениных покровителей об этом не знает никто! В наших силах не допустить, чтобы оно не попало в руки бандитов!

-И как же? Прийти и им сказать: "не берите, мол, потому что это не хорошо и из этого можно пораниться?"

Крохин помолчал, потом снова оглянулся как шпион из дешевого фильма, потом приблизился к Петьке вплотную и произнес:

-Нет приходить нам не надо. Надо лишь сообщить куда следует...

-Ого... - сказал Петька, обдумывая услышанное. Максим стоял рядом, смотрел выжидающе и у Петьки Смирнова вдруг возник постыдный позыв сейчас развернуться и пойти прочь от своего друга Крохина, который по собственной воле влип в какую-то жуткую авантюру, а теперь собирался влипнуть еще глубже. Но Петька с некоторым содроганием позыв подавил - как уже говорилось, он был настоящим другом.

Сжав зубы, Смирнов кинулся в омут с головой.

Звонок в местное отделение милиции произвели тем же днем - как заправские террористы пользуясь телефоном автоматом на городском вокзале, что был весьма удален от их собственного дома. Хмурый Петька, прочитав текст написанного Максимом сообщения, вынул из кармана белую пластиковую коробочку с китайским иероглифом и решеткой как у древнего радиоприемника. Тряхнув аппаратом, он пояснил:

-Говорить будем низким "взрослым голосом"! Это вокодер, дешевый правда... но он работает.

Дрогнувшей рукой набрав номер, Смирнов, с неподвижным лицом и без выражения, прочитал текст в трубку. Голос, который выходил из вокодера, вполне мог принадлежать какому ни будь особо одаренному пожилому индивидууму из племени даунов - говорил он четко, но несколько растянуто и низко. Максим ни за что бы ни поверил, что Петька Смирнов может выдать вот такой голос - слишком он не соответствовал зеленой внешности говорящего.

Отговорив положенное, Смирнов повесил трубку и они поспешно пошли прочь с вокзала.

-Что теперь?

-Теперь ждать, - сказал Крохин, - они на обычные вызовы не выезжают, но на такой должны. Они всегда выезжают на сообщения о заложенной бомбе. А это склад с оружием и взрывчаткой - почти то же самое, даже круче.

-Максим... а нас, не поймают? - спросил Петька тихо.

Крохин только головой мотнул раздраженно:

-Не пори ерунды. Кто нас видел? Никто! Ты счас иди домой и за двором Лапкина наблюдай. Потом мне скажешь, как там все прошло.

Смирнов только кивнул неуверенно. Ему вдруг пришло в голову, что на свете есть проблемы покруче нападок Сени Гребешкова.

Звонок последовал в семь вечера. Срывающийся голос Петьки в телефонной трубке сообщил:

-Он вернулся!

-Сеня? - быстро спросил Максим.

-Нет! - крикнул Смирнов, - Лапкин вернулся!

-Но он не должен был... - прошептал Крохин, - хотя... Это даже к лучшему. Ведь это, наверное, его склад.

-Что-то будет! - возвестил Петька Смирнов, - до связи.

И он положи трубку, оставив Крохина со все усиливающимся ощущением неудачливого вызывателя духов. Очень неудачливого.

Итак, Лапкин выбрал очень неудачное время для возвращения. Оставалось надеяться, что все обойдется без большой крови.

В восемь телефон истерично взвякнул таким тоном, что Максим сразу понял это его.

-Идет Сеня! - коротко сообщил Смирнов.

-Ох... я тоже иду!

-Мам я погулять пойду? - сказал Максим одеваясь, - еще не поздно!

-Все в клады играете? - спросила мать.

-Ага, - произнес Крохин, чувствуя себя партизаном на задании, - и уже один нашли.

Снаружи светила луна - и совершенно непонятно было, откуда с чистого неба сыпется редкий снежок - создавалось впечатление, что это крошатся от мороза звезды.

Сеня был тут как тут. Максим и Петька на этот раз заняли наблюдательную позицию в тени облезлых берез, чуть в стороне от участка Лапкина. Здесь была отличная видимость на двор, притом, что сами они оставались в глубокой темноте.

Гребешков, не задумываясь, перемахнул через забор. В этот раз он тащил с собой объемистый китайский баул из поблескивающей синтетической ткани. Не было сомнений, что груз должен был переместиться туда.

И Сеня был один - Максим догадывался, почему - старшие товарищи Гребешкова не поверили ему. Либо поверили, но решили перестраховаться. Кладокопатель споро начал разбрасывать снег над люком, совсем не замечая, что окошко домика Лапкина светится неярким желтым светом. Гребешков вонзил принесенную с собой саперную лопатку с целью поддеть ей люк.

В следующую мерзлую минуту на сцене возникло еще трое персонажей, причем появились они на диво синхронно, хотя и совершенно независимо друг от друга. Луна подсвечивала картину холодным софитом.

Из своей конуры вышел Бульдозер и плавно натянул свою цепь до отказа. Он был готов ждать вечно.

На крыльцо своего домика вышел Лапкин в накинутой на плечи драной телогрейке. В отличие от своего пса он был склонен к более эмоциональной оценке происходящего и уже открыл, было, рот для гневной матерной фразы, если бы не внезапное появление третьего участника представления.

Побитого милицейского бобика, который с потушенными фарами вдруг вырулил из соседнего переулка, а на подъезде к участку врубил сирену и сигнализацию.

Надрывный вой жестко и страшно ударил по окрестностям. Петька и Максим замерли, остолбенел на крыльце Лапкин и конечно в ужасе замер дважды застигнутый Сеня Гребешков. И только Бульдозер на вой никак не среагировал. Он ждал.

Уазик притормозил у ворот и неестественный механический голос из громкоговорителя с ленцой посоветовал:

-Стоять... Все встали не шевелятся.

Все и так стояли - абсолютная оторопь делала их похожими на каменные статуи. Максиму вдруг показалось, что он присутствует на какой то апокалипсической игре в "замри". Проблесковый маячок ронял на окрестности синие блики.

Из уазика появилось двое - как и положено в черных кожаных куртках и с АКСУ наперевес. Оба мента были грузноваты и низкорослы, отчего казались почти братьями. Они не торопились - вразвалочку проследовали через калитку, но остановились у самой изгороди. Один качнул автоматом в сторону замершего на крыльце хозяина дома:

-Ты Лапкин? - спросил страж порядка.

-Я, - сказал Лапкин, - а что...

-А это кто? - так же с расстановкой спросил мент и указал стволом АКСУ на Сеню.

Сеня побледнел - это казалось невозможным, если учесть что сверху светила луна, делая всех присутствующих похожих на живых мертвецов, но Сене это удалось. Похоже, он сейчас напряженно раздумывал что будет, если сейчас взять и побежать и будут ли при этом стрелять в спину. Видимо Гребешков решил что будут, и потому не стронулся с места.

-Да откуда я знаю? - неверно и на повышенных тонах произнес Лапкин, - Кто он такой вообще?! Че он здесь делает?!

Милиционер величаво обернулся к Сене и, сняв автомат с плеча, мягко спросил:

-Склад копаешь?

-Какой склад?! - крикнул с крыльца Лапкин, - вы че вообще?! У меня ведь там...

-А ну молчать!!! - с неожиданной злобой крикнул второй мент, а потом кивнул Гребешкову, - копай!

Максима стала бить крупная дрожь. У него на глазах пропадал его давний враг. Но не чувствовал Максим Крохин не радости ни даже злорадства. Страшно было. И еще страшнее оттого, что по щеке Сени Гребешкова вдруг прокатилась скупая мужская слеза. Трясущимися руками он начал освобождать люк от земли.

Охранители закона нервозно оглядывались по сторонам - им было неуютно потому, что анонимный звонок, судя по всему, оказался правдой. Может быть, они решали - стоит вызвать подкрепление или нет. Сеня рыл мерзлую землю с таким видом, словно по завершении ему придется туда лечь. Зрелище было не для слабонервных.

А вот и люк снова блеснул в подлунном свете. Лопата выпала из руки землекопа и глухо стукнула оземь.

-Это... это здесь. - Трясущимися губами вымолвил Сеня.

Максиму вспомнилось, как Гребешков бежал через дворы от своры своих бывших подельничков. У него, тогда, как раз такое было лицо - бледное и испуганное, как у маленького мальчика, застигнутого за какой ни будь непристойностью.

-Да вы че, охренели, что ли все!!! - завопил Лапкин, сжимая кулаки и делая шаг с крыльца, - с ума посходили?! Ведь это же...

Второй милиционер рывком нацелил на него автомат и звучно щелкнул затвором. Лапкин остановился, потрясая руками и тяжело дыша. На низком лбу стража порядка выступил пот и тут же попытался замерзнуть.

-Тяни... - хрипло приказал первый мент и кивнул на цепь.

Трясущимися руками Сеня Гребешков взялся за цепь и посмотрел на милиционеров. Глаза у него были большие и совершенно дикие от страха. Он знал, что открывает дверь в свою несчастье.

Лапкин беззвучно матерился. Менты нервничали. Сеня обмирал, а Максим подавил желание зажмуриться.

Сеня дернул.

Дернул изо всех сил и от рывка своего упал наземь, а вслед за ним волочилась толстая цепь, на конце которой болталась большая квадратная чушка с комьями прилипшей земли по бокам. В земле осталось аккуратная, соответствующая чушке выемка.

И никакого люка!

Гребешков застыл на земле, сжимая непослушными руками цепь и безумными глазами глядя на ментов.

Позади него с низкими вибрирующими звуками набирал обороты Бульдозер.

Лишенная стопора цепь, глухо позванивая, волочилась за ним.

Доблестные работники городской милиции увидели надвигающегося на них ротвейлера и в ужасе попятились. Бульдозер был страшен. В этот короткий миг, когда он преодолевал несколько снежных метров до упавшего Гребешкова, он был самим воплощением необузданного яростного мщения.

Менты преодолели ступор и бросились прочь, не попытавшись сделать не единого выстрела. Может быть, им показалось, что воплощение мщения яростного невозможно убить из обычного оружия. Потрясенный Максим наблюдал, как они бегут через калитку и с перепуганными лицами забираются в своего козла.

Бульдозер достиг Сени и Сеня закричал.

Лапкин бежал в одних тапочках через глубокий снег по направлению к Гребешкову и, как Крохину показалось, вовсе не для того, чтобы оттащить собаку. Менты что-то показывали через заиндевелые стекла своей машины. Бульдозер ревел, Сеня орал.

Не выдержав, Максим и Петька бросились прочь.

В спину им неслись вопли, рев, чей то сдавленный мат, а потом несколько одиночных выстрелов, поразительно четко прозвучавших в морозной ночной тьме.

Наползшая на луну одинокая туча послужила своеобразным занавесом к разыгравшейся трагедии.

После этого жить стало легче. Во всяком случае, Максиму Крохину. Сеня Гребешков в школу на следующий день не пришел, да и не мог прийти в ближайшие два месяца, потому что, как говорили сведущие люди с такими травмами в больнице лежат еще минимум полгода. Лапкин со своего участка исчез и сейчас сидел в КПЗ за мелкое хулиганство, а хмурые люди в форменных куртках каждый день тщательно просеивали каждый квадратный метр его участка, извлекая из-под земного покрова ржавые жестянки, битые бутылки и клубни прошлогодней картошки. Их провожал злобным взглядом Бульдозер, в которого так никто и не попал.

А Максим наслаждался странным и новым для него чувством уверенности в себе. Петька его только что не обожествлял, заявляя, что только настоящий гений мог провернуть такую сложную операцию.

В какой то момент Максиму и самому стало казаться, что это он хитро подловил Сеню Гребешкова в тщательно спланированную ловушку, и что склад с оружием был атрибутом одной из многочисленных выдуманной им игр, и в реальности никогда не существовал. Мысль эта была странная, но отдавала неким прагматизмом - еще бы, ну откуда склад оружия в их дворе? Короткая детская память сослужила Крохину хорошую службу, через некоторое время начисто утратила все детали операции по загону Сени, погребя их под навалом новых интересных и разнообразных игр, оставив лишь осознание собственных не таких уж и маленьких сил и возможностей.

Как-то раз, на очередную угрозу школьного хулигана из седьмого класса Крохин не отмолчался, а ответил бескомпромиссным жестким ударом в лицевую часть обидчика, расквасив ему нос. К удивлению Максима казавшимся несокрушимым семиклассник вместо того, чтобы ударить неожиданно сел наземь и расплакался, размазывая по лицу мутные слезы. Эта стычка послужила серьезной ломкой мировоззрения Максима Крохина, после чего началось его бодрое восхождение по лестнице социального статуса.

Так что когда через три месяца Петька, листая свежекупленную энциклопедию вооружения указал на чем-то знакомый пистолет и произнес:

-Вот, глок! Совсем как в кладе! - Максим только плечами пожал, он уже не помнил, в какой игре у них был оружейный клад.

А когда вспомнил, то было уже поздно - в том ярком и цветном мире взросления, куда он сейчас вступал, не было места необъяснимому.

Вместе с осознанием своей силы почти всегда пропадает вера в чудеса.

Жертва.

Вот жертва - gone a ticket to the moon.

Это реальность? Или горячечный бред?

Андрей этого не знал, но хотел, очень хотел и надеялся, что все это было бредом.

Но даже если так, то следовало признать, что это очень длительный и основательный бред, которой к тому же зациклился и повторялся снова и снова.

Это, впрочем, как раз входит в особенности горячечных снов.

Хуже всего было думать, что все это происходит в действительности. Он и не думал - в последнее время ему стало тяжеловато соображать. Может быть, это из-за тех белых округлых таблеток, что они подмешивают ему в еду? Но с другой стороны если их нет, то, каким образом, эти таблетки попадают к нему? Не сам же он их берет.

Нет. Куда проще считать это все сложной галлюцинацией, психозом или даже ярко выраженной параноидальной шизофренией. Все лучше, чем предполагать, что все это может реально существовать на белом свете. И какой же он после этого белый?

Вот взять эти две рожи - ну с каких гравюр Дантова ада ни сбежали. Одна круглая как луна, мясистая, с отвисшей багрово-синей плотью в сетке сиреневых перенатруженных сосудиков - не поймешь, вроде бы человек, а похож на свинью. Так, словно жирный откормленный боров вдруг попытался стать человеком, да не вышло это у свиной его натуры - так и остался на полпути.

Но это еще ничего по сравнению со вторым обитателем сего жуткого места вот этот был настоящим исчадием. Кошмарный демон в человеческом обличье. Худой как скелет, лицо с правильными чертами, невыразительное и малоподвижное. Но это если не глядеть в глаза - зеркало души, которую у этого типа, похоже, заменяет неугасимое пламя.

Хари эти - такие разные, но с чем-то неуловимо объединяющим начинали каждое утро Андрея Якутина и предваряли собой каждый вечер его же.

Да, все же больше всего это походило именно на кошмар.

Андрей не помнил, как он очутился здесь, и что именно предваряло его появление под этими сумрачными сводами. Он напрягал память, но память была почти девственно пуста. Почти, потому что хранила в себе все те же две образины да смутное воспоминание как он, Андрей Якутин, идет вдоль густо посыпанной снегом улицы, а неоновый свет подмигивает ему из витрин и игриво прыгает по тонированным стеклами проносящихся автомобилей - раз, два. А сам Андрей, он другой, то есть он, конечно, тот же самый, но вместе с тем другой. Он, как бы это сказать... чище? Нет... наивней и с великолепными сверкающими впереди перспективами! Это он еще до того, как жизнь ударила его в голову измазанным в нечистотах подкованным сапогом.

Это, пожалуй, было наилучшее сравнение. Андрею, почему-то доставляло некое горькое удовольствие придумывать вот такие непрезентабельные метафоры для собственного жизнепровождения. В конце концов, у него была всего лишь одна альтернатива - целый день созерцать двух инфернальных уродов, творящих вокруг действо совершенно неясного свойства.

Да, тому Андрею, что жизнерадостно рассекал сыплющий остатком зимы воздух, явно не приходилось думать о чем-то подобном. Как и упорно пытаться не задумываться о своей дальнейшей судьбе.

Это если сжать зубы и признать, что все происходит в реальности.

В чем он, кстати, и убедился в один прекрасный зимний день начала февраля, когда забытье неожиданно кончилось.

-С добрым утром, - сказала одна из рож, та, что похудее.

И кто-то хмыкнул из угла - наверное, второе не порождение бреда. Якутин болезненно моргал и щурился - голова была тяжелая и соображала с трудом.

Со стоном он попытался сесть и у него это почти получилось - спина уперлась в жесткие ребра батареи. Вот только правую руку никак не удавалось уложить на пол - сколько не пытался. Скосив глаза, он обнаружил, что рука его левитирует в воздухе у самой батареи и соединена с ней тонкой стальной цепочкой.

Понадобилось почти три минуты непрерывного осматривания цепочки, чтобы уяснить - это наручники. А рука, стало быть, прикована.

Андрею сразу захотелось чтобы все это оказалось бредом, но теперь сомнений не было - реальность, суровая и жестокая.

Прикована рука, прикован он сам... зачем? Как он вообще тут оказался? Память мучительно подыскивала здравое объяснение, но пока в этих попытках не преуспела.

-Где я? - спросил Андрей Якутин.

-На планете Земля, - ответил худой, - в правом спиральном рукаве галактики "Млечный путь". Это твой точный адрес. А ведь есть еще луна!

Якутин принялся обдумывать фразу - ничего нового она явно не несла. Тогда он принялся глядеть на худого - тот сидел так же привалившись спиной к обклеенной дешевыми моющимися обоями стене. Сидел на белоснежном объемистом матрасе, судя по всему, недавно снятом с роскошной кровати. А где еще могут быть такие матрасы? Еще в комнате был паркет, голые стены и сияющая позолотой по пластику изящная люстра под потолком, которая смотрелась тут абсолютно не к месту. В углу скорчился обладатель второй хари - никакое прозвище кроме как Боров ему не подходило. Боров спал, тоненько всхрапывая и беспокойно дергая пухлыми руками с короткими пальцами.

Где-то позади Андрея обреталось окно, за которым шел снег. Тени пушистых игривых снежинок порхали на призрачно-светлом квадрате, что падал на стену напротив. За окном вроде бы начинался новый день.

При виде падающего снега прежнее воспоминание о вечернем бульваре вернулось с пугающей силой и реальностью. В голове словно что-то щелкнуло и нехотя стало восстанавливать все происшедшее до начала мучительной наркотической Нирваны.

Да, наркотической - он вспомнил!

Вот он идет по проспекту - довольный собой и жизнью, что остается позади гладкой белой дорогой, а спереди стелиться под ноги - такая же ровная и не омраченная ни какими рытвинами неприятностей. Жизнь, сплетенная из маленьких и больших радостей, вышитая уверенностью в завтрашнем дне и инкрустированная большими и амбициозными планами.

Уж с кем с кем, а с Андреем Якутиным любимым сыном обеспеченных родителей уж точно не могло произойти ничего плохого. Такие еще с колыбели стают на свой гладкий и прямой как автобан жизненный путь и идут по нему уверенно и быстро, глядя только вперед и вверх, на возвышенный Олимп собственного благосостояния.

Все у него было в тот снежный день, когда он шагал по проспекту, и можно было бы сказать, что он был счастлив, если бы состояние сего перманентного счастья у Андрея Якутина почти не прерывалось. А как же иначе, если грязь и ненависть мира сего всегда обходит тебя стороной и черная деготь людской зависти не касается твоих сияющих белых одежд.

И естественно идущий сквозь снегопад Андрей был сангвиником доброжелательным, деятельным, умным, и немного ограниченным как все люди с детских лет поставившие себе какую-то цель. У Якутина были друзья, он был гордостью семьи и у него имелись богатые матриархальные планы на будущее, у него были деньги и хороший автомобиль - все то, из-за чего идущий по заснеженной улице человек просто и светло улыбается, вызывая у одних прохожих ответные улыбки, а у других неприязненные взоры - в зависимости от их собственного положения.

Андрей шел к своему приятелю Павлику. Приятелю, которого он считал другом, но так уж получилось, что приятелей у Андрея было много, а вот друзей не одного. Сам он, впрочем, об этом и не догадывался - не случалось в его светлом мирке такого, что могло проверить эту дружбу на прочность.

Павлик жил совсем рядом в потрепанной панельной многоэтажке - вот она виднеется впереди темной угрюмой глыбой с моргающими из-за снегопада блестками окон. А Андрей идет туда, чтобы взять... да он хотел взять стопку музыкальных дисков и пару журналов и еще...

Да не важно, что еще. Важно то, что, свернув с проспекта, Андрей Якутин одновременно свернул и со своего светлого жизненного пути. Свернул с многополосного шоссе на узкий, избитый проселок с зарослями высохшего чертополоха по сторонам. А вела эта дорожка к обрыву.

Теперь же, вяло шагая по ней через тягучие минуты к пропасти, Андрей задал себе основной вопрос всех попавших в неприятную ситуацию - ну почему, почему, скажите, это случилось именно с ним?!

-Вы кто? - спросил Андрей у замершего напротив собеседника, - что вы хотите?!

Теперь он узнал это худое как смерть лицо - именно этот человек открыл ему дверь, когда Якутин позвонил в квартиру Павлика. Андрей еще тогда удивился - вроде бы он знал на перечет всех Павликовых родственников - как никак семьями дружили. И удивлялся он еще полторы секунды, потому, что в этот момент его грубо толкнули в спину и прижали к лицу что-то мокрое и мощно пахнущее медициной. Вслед за мигом бескрайнего удивления последовала тьма и неделя бредовых видений.

-Можешь звать меня Николай Петрович, - сказал худой, - хочешь есть?

Андрей ощутил, что хочет - они его ни разу не кормили за прошедшие дни.

Худой поднялся и открыв дверь, прошествовал на кухню. Дверь так и осталась распахнутой, явив зрению Якутина часть хорошо знакомой Павликовой прихожей. На элегантной белоснежной вешалке обреталась дубленка Андрея. А рядом висела куртка Павлика.

Какая-то темная, нехорошая догадка стала медленно обретать форму в мозгу Андрея, но тут худой вернулся с тарелкой, полной немудреной снеди - ломти грубо нарезанного хлеба, желтоватая масса на проверку оказавшаяся картофельным пюре.

Якутин съел все - пюре оказалось холодным и полным липких комков. Он хотел задать еще один вопрос худому, но неожиданно ощутил тяжелую сонливость. Глаза закрылись сами собой, выключая его из негостеприимного мира. Откуда-то издалека донесся огорченный голос худого:

-Ну вот... эта была последняя

Глубокой ночью Андрей очнулся от легкого толчка. В освещенной лунным светом комнате прыгали диковатые тени. Над ним нависало раздутое нездоровое лицо того второго. В глазах отражались две крохотные яркие луны.

-Я тебя съем, - сказал он, - слышь?! Я тебя съем!

"Красная шапочка..." - хотел добавить Андрей Якутин, но снова отключился.

-Я понял, - говорил он на следующий день неподвижно глядящему на него худому, - вы похитители да? Вы меня похитили! И хотите выкуп?

-Ты удивительно прозорлив, - молвил в ответ худой.

-И... - Андрей замялся, - что же вы хотите?

-Ну как тебе сказать... Ты считаешь, в этом мире все измеряется в материальных ценностях?

-Вы не похожи на похитителей! - сказал Андрей.

-Я не знаю как должны выглядеть похитители, - произнес Николай Петрович, - Так как насчет моего вопроса?

-Что? - невпопад спросил Якутин, он пытался переварить сказанное, но смысл до него не доходил.

-Помимо материальных ценностей современным человеком движет еще одно, - с бесконечным терпением сказал худой, - а именно идея. Чисто эмпирическая составляющая. Люду вообще делятся на прагматиков и эмпириков. И заметь, не смотря на свою видимую оторванность от реального мира, потенциально эмпирики гораздо сильнее прагматиков, ибо в концентрации энергии равных им нет.

-О чем вы?!

Худой вздохнул:

-Ну посмотри, например, на него, - и он указал на своего свиноподобного напарника, что обретался в углу.

Тут он был вынужден сделать паузу потому что, как и Андрей, внимательно смотрел на Борова.

Боров жрал - горка коричнево-черного мяса валялась у самых его ног, безобразно марая дорогой паркет темной тягучей влагой. Боров подцеплял корявой короткопалой рукой кусок и отправлял себе в пасть. Чавкал он тоже громко вполне по-свински. Андрей подавил в себе дрожь.

-Так вот, - налюбовавшись, продолжил худой, - вот он у нас яркий представитель прагматиков. Не очень умен, зато крепко стоит на ногах и имеет простую и ясную цель. А вот я - полная ему противоположность. Так уж получилась, что моя цель куда более метафизична и труднодостижима, чем его. Понимаешь, в этом мире можно не только жрать... Хотя и на жранье можно выстроить целую эмпирическую концепцию, привлечь Дарвина и Бигля и Ронни-младшего, но зачем тебе все это, если ты практик? Практик ведь не задумывается над своей целью - он вообще не склонен к рефлексии, его теория, она, можно сказать, образуется у него на подсознательном уровне, проникая в высшие зоны сознания, но они однако служат неким моторным аппаратом возникающему в мозгу практика осознанию собственной правоты. Это как скелет служит для воссоздания его нечетко выраженной потребности достичь цели - так, глядя на стальной кожух вычислительной машины, мы и не догадываемся о сложной структуре, спрятанной у него внутри. В конечном итоге для внешнего наблюдателя нет никакой разницы между этим кожухом и, скажем, бетонной опорой, но только не для того, кто с этой машиной работает. Ты понимаешь меня?

С истерично колотящимся сердцем, Андрей попытался приподняться с пола и срываясь, закричал:

-Что это значит?! Зачем вы меня держите!? - он на миг замер, широко открытыми, испуганными, глазами глядя на худого, - это розыгрыш, да? Вы меня разыграли? Это Пашка придумал, вон его пальто в прихожей висит! Он ведь рядом, я...

-В некотором роде он с нами. - Произнес худой, - но уверяю тебя, это не розыгрыш. Ты невнимательно меня слушаешь, я говорил о концепции практицизма...

-ЧТО ВЫ ХОТИТЕ!!! - заорал в истерике Андрей Якутин и рванулся к двери, но цепочка не пустила, и он упал обратно на пол, и тут же снова вскочил, дергаясь снова и снова, как обезумевший цепной пес, - ЧТО ВАМ НАДО?!! ЧТО!? ЧТО?! ЧТО?!!

-Давай... - сказал худой, и Боров, оторвавшись от своей трапезы, тяжело прошествовал к бьющемуся на цепи Андрею. Помедлив, выловил момент и тяжело, с оттягом, ударил Андрея в правую скулу.

Андрей захлебнулся криком, и, приложившись затылком о чугунное ребро батареи, повалился на пол. Лежал и смотрел, как на паркет капают прозрачные злые слезы и красные темные капли, падают, смешиваются в розовую влагу.

Когда он прекратил всхлипывать и кое-как принял сидячее положение то увидел, что худой стоит рядом:

-Не плачь, - сказал он, - я, конечно, скажу тебе, что мне надо. Я хочу, чтобы Лунатики обрели независимость.

Темный как деготь, как полярная ночь в угольной шахте ужас затопил сознание Андрея Якутина, прежняя догадка вернулась, и теперь раскрылась, распустилась во всей своей красе. Не в силах вымолвить не единого слова Андрей смотрел снизу-вверх на худого. Прямо в его странные блестящие глаза.

-Ну что ты на меня так смотришь? - удивился худой, - я просто хочу дать народу Луны свободу. Что тут странного? Я ведь и сам с Луны - и зовут меня Николай Петрович Лунатик.

С Андреем Якутиным случилось то, о чем он раньше мог только читать в манерных исторических романах - как нежная барышня, он, без единого внешнего физического воздействия, провалился в глубокий обморок.

Ближе к вечеру он очнулся и даже немного пришел в себя.

-Чертовы психи... - бормотал он, глядя, как Николай Петрович Лунатик расхаживает из угла в угол, заложив руки за спину и чего-то ожидая, сволочи... психопаты поганые. На что я вам? Вам ведь даже деньги не нужны.

-Я же сказал тебе, Андрей, - отвечал Лунатик - деньги ничто по сравнению с идеей! Они могут быть лишь средством ее достижения. Лестницей, так сказать, в небо.

-Ты больной...

-Да, меня признали сумасшедшим. В той больнице, откуда мы недавно сбежали. Представляешь, долго лечили меня от снохождения, а потом вдруг выявили шизофрению. А это вещь забавная - ее, если постараться, и у тебя можно выявить. Только они не понимают ничего - просто на меня луна так действует по-особому. Те, кто на ней живет - они ведь как: луна влияет на приливы в море, а жители луны, они влияют на приливы и отливы в человеческом мозгу.

-Псих...

-Жаль, что у нас кончились таблетки, Андрей. - Сказал Лунатик печально, они очень помогали. Но если ты будешь по-прежнему называть меня этим словом, я буду вынужден попросить своего друга прервать его трапезу и снова тебя ударить.

Андрей замолк, только затравленно следил за перемещениями Лунатика.

-Ведь мой друг, - продолжал меж тем тот, - он ведь настоящий сумасшедший. Опасный-опасный псих. Знаешь кто он? Он каннибал. Как доктор Лектер из кинофильма. Он действительно ел людей, и по секрету тебе скажу - очень хочет съесть тебя.

Якутин непроизвольно кинул взгляд в сторону и встретился глазами с Боровом. Тот смотрел ласково и чуть насмешливо. Вот только от этой насмешки холодило спину.

-Где Пашка? - спросил Андрей.

-Твой приятель? - улыбнулся Лунатик, не прекращая мерить шагами комнату, - он тоже с нами. Рядом.

-Вы приковали его?

-Он не может покинуть комнату.

Андрей снова замолчал, глядя, как падает по стене теневой снег. Якутин был заперт в комнате с двумя психами. Это было похоже не дешевый триллер или даже на не менее дешевую комедию. И эти двое были похожи на актеров - уж очень неестественной они себя вели. Особенно Лунатик. Боров то почти все время проводил у себя в углу и жрал, отлучаясь видно только в сортир. И временами поглядывал на Андрея своими маленькими масляными глазками.

-Ты его не бойся пока, - сказал Лунатик вечером, подавая скудную снедь в трогательной фарфоровой тарелке со сложным рисунком, - я тебя съесть не дам. Ты нужен.

-Зачем... - прошептал Андрей понуро.

Лунатик в ответ показал на окно. Что там было, Андрей не видел, потому что находился к нему спиной.

Ночь он не спал - да и как тут заснешь? Глядел на световой квадрат напротив, смотрел, как по нему бегут легкие прыткие тени, складываясь на миг в диковинных многоногих животных. Лунатик к полуночи расхаживать прекратил и как истукан замер у окна. Боров прекратил жрать, свернулся клубочком и захрапел на всю комнату.

-Вот... - сказал Лунатик часам к двум ночи.

-Что?...

-Вот она. Почти полная. Как головка сыра, которую погрызли вселенские мыши.

-Вы о Луне?

-О ней, малыш. Она все растет и растет, она раздувается как воздушный шар которому помяли бок. Скоро она станет большая и круглая. И именно тогда ты понадобишься.

-Но что я могу сделать? - устало и тихо сказал Якутин, - каким образом я освобожу тех людей. Их ведь нет.

Лунатик тихо усмехнулся в млечной темноте:

-Просто их не видно. Их можно заметить лишь в полнолуние - в это время луна ближе всего к земле. На минимальном расстоянии. Видишь ли, Андрей, тот, кто хочет достигнуть луны должен уметь высоко прыгать! А мы не можем высоко прыгать - я уже стар, мне пятьдесят пять, а вот соня слишком толстый - он не подпрыгнет даже на метр! А вот кто-то вроде тебя - молодой, сильный и здоровый, вот кто нам нужен!

-Но ведь, - сказал Андрей, - тут есть еще Павлик.

В воздухе повисла пауза. Лунатик молчал и смотрел на желтый земной спутник, а тень его печаталась на стене жутким костлявым чудовищем. Казалось там, у окна, стоит скелет.

-Он отказался, - досадливо молвил, наконец, Лунатик, - такой несознательный молодой человек! Но ты не такой. Я же знаю, что ты не подведешь!

-Я не смогу допрыгнуть до Луны, - произнес Андрей.

-Ты же не будешь прыгать с земли, - успокоил его костлявый пленитель, Мы поможем тебе с разгоном и ты прыгнешь из окна, Андрей. В полнолуние. Через два дня.

И слушая эти слова, Андрей Якутин четко увидел пропасть, которой кончался его жизненный путь. Синие таблички на столбах отмечали дни оставшиеся до него, а перед самой ямой громоздились корявые козлы с надписью: "осторожно конец путей"

Он заплакал так тихо, как мог, и плакал так до четырех ночи, пока не сморил сон - темный и пустой мешок, где прячутся от кошмаров реальности.

Утром последовала новая порция холодной снеди - все той же. Андрей пришел к выводу, что ее берут из холодильника на кухне - шикарного четырехдверного агрегата модного антрацитового цвета. Якутин слышал, как он бренчал.

-Ешь давай, - сказали Андрею, - тебе силы понадобятся прыгать.

-Луна находится на расстоянии несколько миллионов миль от земли, говорил Лунатик, - даже когда подходит ближе всего. Поэтому прыгать придется как можно дальше. К счастью в полнолуние от нашей земельки до спутника протягивается ионизированный канал, который облегчает перемещение физических тел в небесном эфире. Так что ты только ногами отталкивайся - а Луна, она сама сделает все за тебя.

-Ну допрыгну я до Луны, а дальше что? - спросил Андрей мертвым голосом, обратно ведь спрыгнуть не смогу.

-Ты не волнуйся так, - сказал Лунатик, - я все продумал. Все будет очень технично. Мы дадим тебе веревку с крючком на конце - ей ты зацепишься за лунный диск, по нему и спустятся все остальные. Помнишь, как в западной сказке про бобовое растение?

-Помню... - сказал Якутин, - значит, мне надо только допрыгнуть?

-Сказка ложь, да в ней намек - корова же смогла достичь луны? В конце концов, ведь на луне уже были люди! Значит, ты будешь не первый.

-Я понял.

Боров жрал и хитро поглядывал на Якутина. Где-то во второй половине дня Лунатик приволок ярко-желтую эмалированную утку - явно из арсенала больницы. На днище утки был черной краской выведен номер - "1". Эта цифра показалась Андрею полной тяжкого пророческого смысла - до того, как его заставят прыгнуть оставался всего один день.

-Зачем это? - спросил Якутин, кивая на утку, - может, проводите меня до санузла?

Лунатик и Боров переглянулись. Боров улыбнулся диковато и подмигнул Андрею.

-Да, - сказал Лунатик, - ничего не выйдет. Ванная тут совмещена с санузлом. А сортир занят.

-Чем?

-Продовольствием, Андрей. - Сказал Лунатик и стал смотреть в окно. Якутин уже знал - астеничный сумасшедший ждал когда взойдет луна.

До вечера пленник думал о корове, что перепрыгнула лунный диск. Он гнал от себя этот привязчивый образ, но тот, как преданная собака, возвращался снова и снова, до тех пор, пока в световом квадрате на стене напротив Андрею не начал мерещиться обрюзгший рогатый силуэт с потешными тонкими расщепленными на концах копытом ножками. Нелепый этот призрак застыл в стремительном и изящном прыжке только такой может заставить грузное тело миновать пенаты земной атмосферы и сквозь колкую космическую ночь обогнуть спутник по дуге, заставляя испуганно шарахаться подвернувшиеся космические аппараты.

А на улице снова шел снег. Как тогда, на проспекте. И никому не было дела до прыгуна через луну Андрея Якутина.

-"Ищут меня?" - думал он, - "ну конечно, ищут. Все службы на ноги подняли. Милиция, спасатели, может быть даже спецслужбы. Обзвонили больницы и морги, а кто ни будь решил, что это просто Андрейке свободы захотелось. Плюнул на все и из семьи убежал. Бывает такое. Обзвонят все друзей и знакомых, всех до кого смогут дотянуться... Но ведь и сюда тогда должны были позвонить?"

Звонок, если он и был - то только когда Андрей находился в беспамятстве. В последнее время телефон не звонил. Да и был ли он в этой квартире. И кстати, куда они дели Пашкину мебель? Безумцы проклятые.

-"Бесполезно", - подумал Андрей, - "за то время пока они меня ищут я уже успею прыгнуть, и, может быть, приблизиться на пару метров в белесо-желтому блину в небе. А потом сразу отдалюсь метров на двадцать и повстречаюсь с землей".

От мыслей этих на глаза снова стали проситься слезы - но Андрей их отогнал - хватит малодушничать! На ум ему снова пришло рогатое парнокопытное создание, замершее на фоне ночного светила - готовая реклама пастеризованного молока для полуночников.

-"Но она ведь смогла?" - неожиданно сказал он себе, - "смогла, не так ли?"

Рогатый зверь, который решил что сможет преодолеть земное притяжение всего лишь силой ног, хоть и известно было, что это совершенно невозможно? В чем было ее преимущество? Создание пошло против невозможного и победило!

Значит положение безвыходно? Наручники, запертая дверь и два психа в охране? Ладно, пусть, нет ничего невозможного! И с Алькатраса однажды сбежали.

-Хорошо, - прошептал Андрей, глядя сквозь темноту на Лунатика, хорошо... Я перепрыгну тебе Луну, ублюдок!

План побега выработался почти моментально - незагруженные больше никакой рефлексией мозги пленника работали с повышенным КПД. Психи доверчивы, если идти на поводу их мании. Они хитрые, эти психи, но здравый человек всегда сможет их обмануть. Просто потому, что он не зациклен на чем-то одном.

-Николай Петрович? - вежливо позвал пленник в два часа ночи.

Лунатик пробудился, поднялся со своего роскошного матраса, на котором когда-то ночевали неизвестно куда сгинувшие родители неизвестно куда сгинувшего Павлика. Волосы у Лунатика были растрепанны, лицо сонное и вялое, но, когда он проморгался и уставился на Андрея, в зрачках вспыхнули две бледные мертвенные точки - как луна отражает солнце, глаза сумасшедшего отражали полнеющую луну.

-Чего тебе?

-Я знаю, откуда легче будет допрыгнуть, - сказал Андрей.

Взгляд Лунатика сразу стал жестче - ни дать не взять пламенный революционер, жизнь готовый отдать ради своих идей.

-Откуда? - спросил он.

-Но это же элементарно, Николай Петрович. Квартира на восьмом этаже. Высоко не спорю. Но прыгать надо все равно с самой высокой точки!

Пауза. Лунатик раздумывал. Потом раздался его голос, хриплый и напряженный:

-С крыши...

-Да, с крыши! - подтвердил Андрей уверенно.

Раздался шорох - сумасшедший подобрался совсем близко. Глаза его смотрели уже не на Андрея - в окно.

-Крыша - идеальная стартовая площадка, - продолжил Якутин, укрепляясь в правильности выбранной манеры поведения.

-Да-да, площадка. Хорошо, что ты с нами, Андрей, - неожиданно тепло промолвил Лунатик. Помолчав, он добавил:

-И не бойся больше. Борову этому я тебя точно теперь не отдам!

Сказав это, он вернулся на матрас, а Андрей сидел у своей жесткой батареи, чувствовал, как болит натертая спина и ломит в прицепленной руке и улыбался. Свой разбег для прыжка он уже начал.

На крыше они должны будут развязать ему руки, иначе он не сможет кидать веревку. И когда его руки станут свободны...

Когда они освободятся...

Луну перепрыгнут Боров с Лунатиком. Андрей клятвенно себе это пообещал.

Весь следующий день прошел под знаком предстоящего события. Якутин сам себе стал казаться отважным космонавтом, ожидающим волнительной минуты старта в звездное небо. Только на этот раз шел отсчет времени до прыжка - десять часов до прыжка, восемь часов до прыжка - задвинуть забрала - пять часов до прыжка морально подготовиться - три часа до прыжка.

Лунатик сыпал техническими терминами, жестикулировал, указывал в серый день за окном. На свет появился плетеный из цветастого нейлона автомобильный канат с заботливо согнутым толстым гвоздем на конце. Поняв, что этим хлипким приспособлением он и будет цеплять лунный диск, Андрей был вынужден приложить усилие, чтобы избежать глупой кривой ухмылки - она была сейчас явно не к месту. Напротив, он со всей серьезностью осмотрел свою лестницу в небо, подергал свободной рукой и почувствовал, как канат растягивается в руках. Якутин сказал, что да, действительно серьезный канат, выдержит не только Андрея, - но и три десятка проклятых лунатиков, что ждут не дождутся ночи, чтобы покинуть осточертевший земной спутник.

Два часа и тридцать минут до прыжка. На улице стало темнеть. Андрею мнился призрачный, исполненный неземного пафоса голос, что размеренно и величаво, как диктор из старых хроник, отсчитывал минуты оставшиеся до обретения свободы.

Или до смерти.

До той или до другой оставалось совсем немного.

Боров жрал. Паркет перед ним пропитался мясным соком и безобразно вспучился. Что бы сказали родители Павлика?

Час до старта - большой город за окном тяжело выдохнул, растягивая многокилометровое тело в усталой истоме. Глаза фонари моргнули розовым и стали разгораться как странные зимние светляки. Суетливый муравьиный бег машин прервался и их, одну за другой, отправляли на ночевку в квадратные жестяные и кирпичные норки. И люди шли домой - усталые или не очень, а может быть совсем свежие. А кое-кто просто гулял по проспекту и любовался карнавальным отблеском ярких витрин на снегу.

То, что когда-то именно так и делал Андрей Якутин, нынешнему покорителю луны казалось какой то нелепой детской сказкой.

Его же сейчас интересовал совсем другой свет - тот, что медленно разгорался где-то за линией горизонта - пока еще слабенько, бледно, но скоро станет так силен, что перебьет, задавит собой соборный свет всех городских фонарей.

Луна - жестокое светило. Об него бьется живой солнечный свет, расшибается и падает в ночь серебристым остывающим сиянием.

Андрей уже знал, что если доведется ему остаться этой ночью в живых, то этот бледно молочный свет всю оставшуюся жизнь будет вызывать у него тяжкую нервную оторопь.

-"Десять!" - сказал величавый голос сгинувших во времени соцреалистичных покорителей пространства - "Девять!" - и Андрей понял, что в счет идут последние секунды.

-"Восемь!"

Боров жрал, истекая слюнями, ему было плевать на всякую луну.

-"Семь!" - зазывал в неведомые дали апокалиптичный глас, звучащий лишь у Андрея в голове, - "шесть!"

-"Пять!" - на дальних дорожках неведомых планет останутся наши следы. На самом деле след останется на ледяной корке далеко внизу, - "Четыре!"

Из окна уже падал мертвенный знакомый отсвет.

-"Три! Два! ОДИН!"

Настала тишь, а потом пятно на стене вспыхнуло ярким синеватым светом, словно кто-то снаружи направил в окно прожектор. Это полная яркая луна выбралась из-за крыши соседнего дома.

-"НОЛЬ! ... Зажигание!"

И Лунатик, неторопливо поднявшись с матраса, вытащил из нагрудного кармана поблескивающие изящные ключики и очень буднично и негромко сказал:

-Ну что, пойдем?

Кольцо наручников, отчетливо щелкнув, страстно обхватило запястье Андрея. Теперь его руки были скованны и он держал их перед собой, тоскливо глядя на распухший, синеватый рубец, что оставили стальные кольца на правой руке. Якутин шел к двери следом за Лунатиком и Боровом и лишь один раз оглянулся на квадратный метр паркета на котором провел последнюю неделю. Почему-то сейчас этот закуток у батареи показался родным и близким, как вид своего дома с выходящей из селения дороги.

Впереди лежала освещенная луной неизвестность.

Лунатик заботливо накинул Андрею на плечи пальто Павлика. Тот, было, запротестовал - но потом увидел глаза Николая Петровича и замолчал - были они стеклянные и пустые, словно стали фарфоровыми медицинскими подделками.

Дверь в ванную была приоткрыта - когда проходили мимо, Андрей скосил глаза и различил темные бесформенные предметы на крытом дорогой итальянской плиткой полу. Боров, проходя дверь, тяжко засопел и посмотрел на Андрея. Потом с некоторой опаской покосился на Лунатика. Про себя Якутин вдруг понял, что из этой парочки массивный и звероватый Боров внушает куда меньший страх, чем его астеничный напарник.

Хлопнула дверь, дохнуло холодом - они поднимались вверх, звучно шагая по ступенькам и одинаковые светлые стены, изрезанные затейливой похабной вязью плыли мимо. Андрей вдруг понял, что различает каждый сантиметр этих стен - все их трещинки и неровности. Матерные письмена казались наделены двумя, а то и тремя слоями смысла, исполненными какой тор неземной, высшей мудрости.

Воздух был какой-то напряженный, словно озонированный. Тени резки, а свет резал не хуже теней - бил в глаза из сияющих ламп. Каждый звук отдавался гулко и долго резонировал под готическими сводами подъезда.

Якутин дивился по сторонам, пока, неожиданно не понял, что подъезд остался прежним, а это он Андрей переживает сейчас критический момент в жизни сопровождаемый диким выбросом адреналина.

Пленника трясло, а он шел, и все думал - испытывают ли то же самое приговоренные к смерти, поднимаясь на эшафот? Кажется ли им мир вокруг таким же ярким и насыщенным жизнью?

И навязчивое воображение подсунуло очередную героико-космическую аналогию: стена рядом - это кожух исполинской стальной ракеты, в кабину которой и поднимался отважный покоритель луны.

Дверь на чердак была приоткрыта, и на пороге застыл заросший неопрятный субъект откровенно бомжеватого вида. Он открыл, было, рот, дабы выразить какую-то мысль, но увидел глаза поднимающейся троицы и поспешно скрылся в темноте, слышно было как где-то в глубине чердачного помещения открывают окно.

Андрею было плевать. Он думал, что дрожит от холода, но когда они поднялись на крышу, то вовсе не почувствовал мороза. Ветер бил в лицо, а оно словно одеревенело и потеряло чувствительность. Мир то становился болезненно резким, то расплывался мягкой пастелью.

Идущий впереди Лунатик остановился и восхищенно вздохнул. Дрогнувшей рукой взял подошедшего Андрея за плечо и указал в небо.

Андрей глянул и тоже застыл.

Луна была совсем рядом. Она была огромной, круглой, яростно светлой. Нависала над ними, как некое злобное древнее божество, и кричащая голова ясно и четко рисовалась на глади этого страшного диска. Оспины и язвы покрывали вопящий в агонии лик, а по краям шевелились и извивались в корчах черные щупальца.

Это могли быть облака, но Андрей знал, чувствовал, что это не так.

Потому что это была ночь Луны. Ночь прыжков на Луну.

Безжалостный, как у ртутной лампы, мертвенный свет высвечивал лица стоящих, рисуя им новые, ночные и резкие черты, и Андрей увидел, что лицо Лунатика точь-в-точь повторяет мертвую голову на сошедшем с ума земном спутнике.

И на какой то миг, крошечную долю секунды, глядя на лицо своего пленителя, Андрей поверил что да, бывают ночи, когда Луну можно достичь.

Такие как эта ночь.

Но в следующую секунду он стряхнул оцепенение - как бы то ни было, приближался момент истины.

Лунатик зябко повел плечами, робко поднял руку и махнул Луне, словно ее невидимые жители могли сейчас наблюдать за ним, и пошел к краю крыши, волоча за собой Андрея. Впереди колыхались их тени - короткие и полные чернильной мглы.

А сверху падал резкий свет самого большого на свете софита, который как поется в песнях светил в эту ночь лишь для них троих.

Стоя на краю, Андрей собрался в тугую пружину. Действовать надо быстро, так, чтобы они не успели среагировать. И только когда ему сунули в руки канат, он не сразу понял, что произошло. А когда понял, то с испугом и изумлением обернулся к Лунатику.

-Вы что, не развяжите мне руки? - спросил Андрей, - ведь мне не удобно прыгать с наручниками.

Лунатик смотрел на него и жестко улыбался. Его лицо было похоже на череп - не очень было понятно, что производило такое впечатление.

-Нет... - сказал Андрей, - нет, ну пожалуйста...

-Ты считаешь меня сумасшедшим, да? - мягко спросил Лунатик, - решил обмануть бедного психа? Здоровый лоб хотел расправиться со старым человеком?

-Нет, я не хотел, я же просто...

-Я конечно псих, Андрей, но не настолько, - сказал Лунатик с легкой усталостью в голосе, - ты сможешь держаться за канат и связанными руками.

-КАКОЙ КАНАТ!!! - закричал Андрей Якутин, стоя на краю крыши четырнадцатиэтажного дома, - ПРОКЛЯТЫЙ БЕЗУМЕЦ, ВЕДЬ Я ЖЕ РАЗОБЬЮСЬ!!!

Лунатик смотрел и улыбался - теперь уже мягко. И тем страшнее казалась эта улыбка на угластом черепе, что проступал сквозь нее.

-Андрей, смотри какая ночь. Ты должен прыгнуть и зацепить канат. Ты прыгнешь сам, или мы просто сбросим тебя с этой крыши.

-Я не смогу зацепить канат... - простонал Андрей, потрясая скованными руками, - ну как вы не понимаете... я не смогу его зацепить... - слезы выступили у него на глазах и покатились по щекам. Все было так... глупо.

Лунатик кивнул Борову и они стали наступать на него, оттесняя к обледенелой кромке площадки.

-Стойте! - крикнул Якутин, - стойте я... сам.

Они остановились, а Андрей обернулся к четырнадцати этажам промороженной тьмы.

Он стоял на самом краешке, чувствуя себя маленьким, сгорбившись, и вместе с тем таким тяжелым, что было понятно - никогда и ни за что ему не полететь.

Он смотрел вниз и видел родной город - заснеженный и млеющий в розовом и желтом электрическом сиянии под этим снегом. Видел огни реклам и красные огни радиовышки, и самолет высоко в небе, чей черный силуэт, как стремительная дюралевая корова мелькнул на миг на злобном фоне луны.

Слезы капали у Андрея из глаз, ползли вниз по щекам и замерзали на подбородке, и вроде бы должна была перед глазами пройти вся его счастливая и недолгая жизнь, все его большие радости и мелкие незначительные печали, да только не было ничего. Царила в мозге какая та переполненная сумрачным адреналином пустота. Точно такая же что отделяла сейчас Андрея Якутина от мерзлого квадрата асфальта в точке его приземления. Лишь пустота эта, да горькое, совершенно детское чувство обиды - за что? - спрашивал Андрея у ветра, тьмы и уходящие вслед за ним зимы - почему я?

Выл ветер, а сверху луна, до которой нельзя было допрыгнуть, смотрела как самый благодарный и внимательный зритель.

Якутин понял, что жизненный метроном его отсчитывает последние мгновения, и было просто жаль, так жаль несбывшихся надежд.

И Андрей Якутин, с широко раскрытыми навстречу вечности глазами, с тонким, жалобным криком "мама!", прыгнул в холодную, недобрую пустоту, налитую снежащей тьмой бездну, в нелепом защитном жесте выкинув вперед руки с зажатым в них сплетенном из нейлона автомобильном канате.

Ветер дунул со страшной силой, обжег и заледенил лицо. Андрей закричал, но вставший на дыбы эфир тут же заглушил эти слабые крики.

Мир перевернулся, сделал безумный кульбит, канат рванулся из рук, обжег ладони, Андрей выпустил, потом снова схватил, а потом тяжкий и громогласный удар выбил из Якутина его последний хриплый вздох...

Тьма сгущаться не спешила. Андрей лежал на спине и смотрел как плывут под звездами легкие облака - как кисея, они прикрывали серебристые далекие светила и делали их мягкими как длинные пушистые ресница могут смягчить ледяной взгляд.

Он лежал и смотрел и никак не умирал. Облака плыли, луна светила, рядом кто-то надсадно хрипел.

Время шло. Через сколько-то циклов капели вечности Андрей понял, что происходит что-то не то. Он поднял голову и ощутил, что она вполне цела. Взгляд Якутина бессмысленно шарил впереди.

Оказалось, что Андрей все еще на крыше. Непонятно как, но он лежал у самого входа на черном, обмерзшем рубероиде. Позади из двери дул теплый поток воздуха и чем-то напоминал о метро.

Впереди Боров душил Лунатика, сжимал его своими похожими на окорока руками, бил о жестяную трубу вентиляции. Это Лунатик хрипел, только теперь он уже перестал и обмяк в могучих руках борова. Глаза освободителя Луны выпучились, на губах мерзла пена и дыхание белесыми облачками больше не вырывалось на волю.

Покончив с Лунатиком, Боров очень аккуратно уложил его на рубероид, а потом, взяв за ногу, потащил за собой и пошел к Андрею. Лунатик ехал позади и звучно скреб затылком ледышки.

-Ну что, Андрюша? - неожиданно мягким и интеллигентным голосом произнес Боров, - утомил тебя этот безумец, да?

-Да... - одними губами сказал Якутина.

-Вот и меня утомил, сумасшедший эдакий, - продолжил Боров, легко поднимая Андрея на негнущиеся ноги, - но он, Андрюш, как и все на свете существовал не просто так. Он, как все живое был нам нужен...

Они шли вниз по лестнице, мощная рука Борова дружески обнимала Андрея за плечи, а Лунатик болтался позади и собирал ступеньки затылком.

-Вот знаешь, - говорил Боров, - на зоне у матерых зеков есть такой обычай - они, идя в побег, берут с собой зеленого новичка, якобы чтобы тому свободу дать. Но это не так, Андрюша, зеки народ прагматичный, они знают, что в тайге, где они будут отсиживаться, жрать нечего, а потому новичок этот, он что-то вроде мешка с продовольствием, только на двух ногах и ни о чем не догадывается. Вот какая смекалка у людей. - Они добрались до квартиры Павлика, и Боров одним движением освободил одну руку Андрея и защелкнул кольцо на ручке двери, ведущей в жилую комнату. Лунатика же он подхватил и потащил за собой в ванную, продолжал говорить - так и Николай Петрович, несмотря на свои бредовые идеи, нес эту царственную ношу, не подозревая как он, несчастный сумасшедший мне нужен. Как ты Андрюш. Еще бы, как окончатся жильцы, где мне добывать пропитание?

И Боров включил в ванной свет. Павлик и вправду находился рядом, покойный Лунатик не врал, он был здесь, в ванной, вот только был... не целиком.