Девять принцев в Янтаре

III

Утром ее в доме не оказалось, и какой-нибудь записки тоже. Служанка накрыла стол к завтраку на кухне и ушла по своим делам. Я отверг попытку выудить у прислуги что-нибудь полезное, поскольку либо она ничего не знала, либо не сказала бы того, о чем хотелось знать, а о моей попытке обязательно донесла бы Флори. И раз так случилось, что я остался хозяином дома, я решил вернуться в библиотеку и глянуть, что там можно разузнать. Кроме того, я люблю библиотеки. Мне в них очень уютно, я всегда чувствую себя в безопасности за стеной слов, красивых и мудрых. Я всегда чувствую себя лучше, когда сознаю, что осталось еще что-то, сдерживающее тени в этом мире.

Доннер или Блицен, или один из их родственников, появился неизвестно откуда и пошел за мной на жестких лапах, нюхая носом воздух. Я попытался подружиться, но это было все равно, что кокетничать с регулировщиком движения, который тормознул тебя у обочины. Я заглянул в другие помещения, мимо которых проходил, но это были просто комнаты, выглядевшие достаточно невинно.

Потом я вошел в библиотеку, Африка по-прежнему была передо мной. Я закрыл за собой дверь, чтобы собаки не мешали, и прошелся по комнате, читая названия книг на стеллажах.

Тут было множество книг по истории. По-моему, они составляли основу коллекции. Были тут и книги по искусству — большие дорогие издания — я пролистал несколько. Лучше всего соображается, когда думаешь о чем-нибудь постороннем.

Хотел бы я знать источники явного Флориного благополучия. Если мы — родственники, значит ли это, что я тоже купался в таком изобилии? Я стал думать о своем доходе, социальном положении, профессии, занятии. У меня было ощущение, что денежный вопрос меня беспокоил мало и что всегда было достаточно средств или способов их добычи. Был ли у меня такой же дом? Я не мог вспомнить.

Чем я занимался?

Я уселся за стол и проэкзаменовал память на предмет специальных знаний. Это очень трудно — исследовать самого себя со стороны, как человека незнакомого. Наверное, поэтому у меня ничего и не получилось. Что-то твое является частью тебя, и отделить это невозможно.

Врач? Эта мысль появилась, когда я рассматривал некоторые анатомические рисунки да Винчи. Почти рефлекторно я припомнил некоторые стадии хирургической операции и понял, что в прошлом оперировал людей.

Но это было не то. Хоть я и вспомнил, что у меня было медицинское образование, оно было всего лишь составной частью чего-то другого. Я знал, неведомо откуда, что не был практикующим хирургом. Кем тогда? Кем еще?

Что-то привлекло мое внимание.

Сидя за столом, я мог видеть всю комнату до дальней стены, где, кроме всего прочего, висела антикварная кавалерийская сабля, которую я как-то проглядел в прошлый вечер. Я поднялся, подошел к стене и взял саблю в руки.

Про себя я даже поцокал, увидев, в каком состоянии было оружие. Мне захотелось взять масляную тряпку и абразив, чтобы привести саблю в достойный вид. Значит, я разбирался в антикварном оружии, по крайней мере, в рубящем.

Сабля лежала в руке удобно и легко, и я чувствовал ее зов. Я занял оборонительную позицию. Провел пару приемов атаки и защиты. Да, этой штукой я пользоваться умел.

Так какова же подоплека всего этого, а? Я оглянулся, пытаясь найти еще какой-нибудь освежитель памяти.

Но больше ничего не нашлось, так что я повесил саблю на место и вернулся к столу. Усевшись удобнее, я решил покопаться в его потрохах.

Я начал с середины, потом тщательно обследовал ящики с правой и левой стороны, один за другим.

Чековые книжки, конверты, почтовые марки, листы бумаги, огрызки карандашей, резинки — все, чего и следовало ожидать.

Каждый ящик я вытаскивал целиком и держал на коленях, раскапывая содержимое. Делал я так не специально. Это было, очевидно, частью того опыта, который я имел в прошлом, и этот опыт нашептывал мне, что у ящика всегда следует осматривать днище и и боковые стенки.

Я чуть было не упустил одну деталь, она привлекла мое внимание в последнюю минуту: задняя стенка правого нижнего ящика была ниже, чем у всех остальных.

Это было неспроста, и когда я, встав на колени, заглянул в проем для ящика, я увидел нечто вроде небольшой коробочки, укрепленной на задней стенке.

Коробка, оказавшаяся небольшим потайным ящичком, была заперта.

Примерно минута ушла на дурацкую возню со скрепками, булавками и, наконец, с металлическим рожком для обуви, который я приметил в другом ящике. Именно рожок оказался тем, что требовалось.

В ящичке лежала колода карт.

На колоде была картинка, заставившая меня замереть, стоя на коленях, лоб мой покрылся испариной, а дыхание участилось.

На зеленом поле — рисунок белого единорога, вставшего на дыбы[3] и чуть повернувшегося вправо.

И я знал этот рисунок, и мне стало больно от того, что я не могу вспомнить то, что с ним связано.

Я открыл коробку и вытащил карты. Это была колода карт, похожих на карты Таро[4] с их жезлами, пентаклями, чашами и мечами, но Главные Козыри были совсем иные.

Я вставил на место оба ящика, но сделал это достаточно осторожно, чтобы случайно не закрыть потайного, пока я не исследую колоду до конца.

Они были совсем как живые, Главные Козыри, готовые сойти со своих сверкающих поверхностей. На ощупь карты казались холодными, и было приятно держать их в руках. Внезапно я понял, что и у меня когда-то была точно такая же колода.

Я начал раскладывать карты по порядку.

На одной был нарисован коварный маленький человек с острым носом, смеющимся ртом и копной соломенных волос. Он был одет в нечто, напоминавшее костюм эпохи Ренессанса оранжевых, красных и коричневых тонов. На нем были длинные чулки и плотно подогнанный расшитый камзол. Я знал его. Его звали Рэндом.

Со следующей карты на меня смотрело бесстрастное лицо Джулиэна. Его темные волосы свисали ниже плеч, в голубых глазах не отражалось ничего. Он был заперт в белые чешуйчатые доспехи, не серебристые или металлические, а выглядевшие так, как будто он с ног до головы был покрыт эмалью. Я знал, что несмотря на кажущуюся легкость, даже декоративность, доспехи эти пробить было почти невозможно, и почти любой удар смягчался ими. Это был тот самый человек, которого я победил в его излюбленной игре, за что он и метнул в меня стакан с вином. Я знал его, и я его ненавидел.

Затем следовал смуглый, темноглазый Кэйн, одетый в черный и зеленый сатин, с треуголкой, небрежно сдвинутой набекрень, от которой по спине стекал плюмаж из зеленых перьев. Он стоял ко мне в профиль, подбоченясь, и носки его сапог загибались вверх, и на поясе висел кинжал, в рукоять которого был вставлен большой изумруд. Смутно было у меня на душе.

Затем шел Эрик. Красив по любым стандартам, с волосами настолько темными, что они отливали синевой. Его борода курчавилась у всегда улыбающегося рта, и одет он был в простой кожаный камзол, кожаные чулки, широкий плащ и высокие черные сапоги, и на красном поясе висела серебряная сабля и застежка с рубином, и высокий стоячий воротник, и манжеты тоже были окантованы красным[5]. Руки его, с большими пальцами, заткнутыми за пояс, были спокойными и чудовищно сильными. Пара черных перчаток свисала с пояса у правого бедра. Это он — я был уверен — пытался убить меня в тот день, и это едва ему не удалось. Я изучал его, и я немного боялся.

Затем был Бенедикт, высок и суров, худощав телом и тонок лицом, и могуч разумом. Его цвета были желтый, оранжевый и коричневый, и это напоминало мне стога сена, и тыквы, и пугало, и "Легенду о Глубоко Спящем". У него была вытянутая крепкая челюсть, ореховые глаза и каштановые волосы, которые никогда не завивались. Он стоял рядом с гнедым конем, опираясь на копье, увенчанное гирляндой цветов. Он редко смеялся. Я любил его.

Я замер, когда перевернул следующую карту, сердце мое рванулось вперед, ударилось о ребра, норовя вырваться.

Это был я.

Я видел себя, когда брился, и это был парень с той стороны зеркала. Зеленые глаза, черные волосы, весь в черном и серебряном. М-да. На мне был плащ, и он был слегка приподнят, как бывает от порыва ветра. Я был в черных сапогах, таких же, как у Эрика, и я тоже носил клинок, только мой был тяжелее, хоть и не так длинен, как у него. На руках моих были перчатки, и были они серебряны и чешуйчаты. Застежка на шее — в виде серебряной розы.

Я — Кэвин.

Большой, могучий человек смотрел на меня со следующей карты. Он был похож на меня, лишь челюсть его была тяжелее, и я знал, что он больше меня, хотя и медленнее. О его силе ходили легенды. Он был одет в серый с голубым костюм, перетянутый широким черным поясом, и он стоял и смеялся. На шее у него висела серебряная цепь с тяжелым охотничьим рогом. Он носил коротко стриженую бороду и короткие усики. В правой руке он держал кубок с вином. Я почувствовал к нему внезапное расположение. Тогда я вспомнил его имя. Это был Джерард.

Затем следовал человек с большой светлой бородой, увенчанный пламенем, облаченный в красные и желтые шелка. В правой руке он держал меч, в левой — кубок с вином, и сам дьявол плясал у него в глазах, таких же голубых, как у Флори и Эрика. У него был узкий подбородок, но этот недостаток скрывала борода. Меч его был инкрустирован чудесной золотой филигранью. Он носил два кольца на правой руке и одно — на левой: изумруд, рубин и сапфир соответственно. Я знал — это был Блейс.

Затем была фигура, похожая на Блейса и на меня. Мои черты лица, хотя и более мелкие, мои глаза, волосы Блейса. Он носил охотничий зеленый костюм и сидел на белом коне лицом к правой стороне карты. В нем одновременно чувствовались и сила, и слабость, воля и нерешительность. Я и одобрял, и не одобрял, любил и испытывал отвращение к нему. Звали его Брэнд. Я знал это. Знал, как только бросил взгляд на карту.

Да, я знаю их всех, знаю хорошо, — неожиданно понял я, — помню всех, со всеми достоинствами и слабостями, победами и поражениями.

Потому что они были моими братьями.

Я закурил сигарету из пачки, лежавшей на столе, откинулся на спинку стула и попытался осознать все, что вспомнил.

Они были моими братьями, эти восемь странных людей в странных одеждах. И я знал, что это их право — одеваться так, как они пожелают, и в этом нет ничего необычного, так же как я имел полное право одеваться в черное с серебром. Затем я ухмыльнулся, вспомнив, что я купил в той маленькой гринвудской лавчонке.

На мне были черные брюки, и все три рубашки, которые я выбрал, были серовато-серебристого оттенка. Куртка моя тоже была черной.

Я вернулся к картам и увидел Флори в зеленом наряде цвета моря, совсем такой, как я вспомнил ее предыдущим вечером; затем черноволосую девушку с такими же голубыми глазами, волосы у нее были густые и длинные, а одета она была во все черное, с серебряным поясом вокруг талии. Глаза мои наполнились слезами, сам не знаю почему. Ее звали Дейрдре. Следующей была Фиона, с волосами такими же, как у Блейса или Брэнда, моими глазами и перламутровой кожей жемчужной раковины. Я почувствовал ненависть к ней в ту же секунду, как только открыл карту. Затем была Лльюилл, с волосами цвета ее нефритовых глаз, в переливающемся бледно-зеленом платье с бледно-лиловым поясом, и выглядевшая грустной и печальной. Откуда-то я знал, что она была непохожа на всех нас. Но и она была моей сестрой.

Я почувствовал, что ужасно одинок, разлучен со всеми. Но все же — я почти физически ощутил их присутствие.

Карты были по-прежнему холодны на ощупь, я снова сложил их вместе, хотя с явной и непонятной мне неохотой.

Других картинок не было. Все остальные были младшими картами. И я откуда-то — О! Опять это "откуда-то"! — знал, что нескольких карт не хватает.

Возможно, я и до конца жизни не узнаю, что изображали отсутствующие карты…

Мне было до странности печально. Я взял в руки сигарету и задумался.

Почему память прояснялась, когда я держал карты в руках — практически сразу же? Теперь я знал больше, чем раньше, но только о лицах и именах. Это было все.

Я не мог понять, зачем мы были изображены на картах, но желание иметь у себя такую колоду было неодолимо велико. Колоду Флори взять не удастся: она сразу заметит пропажу, и у меня будут неприятности. Так что я положил карты в потайной ящик и вновь запер его. А затем, господи, как я напрягал свой ум! Но все напрасно.

Пока не вспомнил магическое слово.

ЯНТАРЬ!

Прошлым вечером это слово страшно взволновало меня. Даже слишком страшно, потому что я, хоть и невольно, но избегал думать о нем. Но сейчас я мысленно стал повторять это слово вновь и вновь, ожидая ассоциаций.

Слово было обременено могучей страстью и тяжелой ностальгией. Оно было обернуто в чувства покинутой красоты, великого достижения и чувства могущества, ужасного, почти высшего.

Это слово было из моего словаря. Я был частью его, а оно — частью меня. Я понял, что это название места, которое я когда-то знал. Никаких воспоминаний, одни лишь чувства.

Как долго я сидел так — не помню. Время перестало существовать.

Потом, из своей памяти, я услышал слабый стук в дверь. Ручка медленно повернулась, и служанка, которую звали Камиллой, зашла в библиотеку и спросила, не желаю ли я, чтобы подали ленч.

По мне — так отличная идея, и я последовал на кухню, где и умял половину холодного цыпленка и кварту молока.

Кофейник с черным кофе я забрал с собой в библиотеку, по пути тщательно обходя собак. Я допивал вторую чашку, когда зазвонил телефон.

Я потянулся поднять трубку, но подумал, что в доме наверняка полно параллельных аппаратов, и Камилла подойдет сама.

Я ошибся. Телефон продолжал звонить.

В конце концов я не выдержал.

— Алло, — сказал я, — резиденция Флаумель.

— Будьте любезны, попросите, пожалуйста, к телефону миссис Флаумель.

Голос был мужской, быстрый и немного нервный. Он чуть задыхался, и слова его глохли и тонули в слабых звонках и призрачных голосках, указывавших на большое расстояние.

— Мне очень жаль, — ответил я, — но в настоящий момент ее нет дома. Что-нибудь передать, или вы позвоните еще раз?

— С кем я говорю? — требовательно спросил голос в трубке.

После некоторого колебания я ответил:

— Это Кэвин.

— О, боже, — сказал голос.

Последовало довольно продолжительное молчание. Я решил, что он повесил трубку, но на всякий случай снова сказал:

— Алло.

И одновременно со мной заговорил он:

— Она еще жива?

— Конечно, жива! Какого черта! С кем я говорю?

— Неужели ты не узнал моего голоса, Кэвин? Это Рэндом. Слушай. Я в Калифорнии, и я попал в беду. Я собирался просить у Флори приюта. Ты с ней?

— Временно.

— Понятно. Слушай, Кэвин, ты окажешь мне покровительство? — Он помолчал. — Пожалуйста.

— Настолько, насколько смогу. Но я не могу отвечать за Флори, пока не поговорю с ней.

— Но ты защитишь меня от нее?

— Да.

— Мне вполне достаточно тебя, старик. Сейчас я попытаюсь пробраться в Нью-Йорк. Придется идти в обход, так что не могу сказать, сколько времени это займет, но если смогу избежать неверных теней, то скоро увидимся. Пожелай мне удачи.

— Удачи, — сказал я.

Раздался щелчок повешенной трубки, и я снова услышал отдаленные голоса и тихие гудки.

Значит, пронырливый маленький Рэндом попал в беду. У меня было такое чувство, что меня это не должно особо беспокоить. Но сейчас он был одним из ключей к моему прошлому, а вполне вероятно — и к будущему. Значит, я попытаюсь помочь ему, — конечно, чем смогу, — пока не узнаю все, что мне нужно. Я знал, что между нами не было особой братской любви, но я также знал, что Рэндом отнюдь не был дураком; с другой стороны слово его не стоило и плевка: не моргнув глазом он продаст мой труп в любую анатомичку — по его же собственному выбору — лишь бы хорошо заплатили. Я хорошо помнил этого маленького стукача, к которому все же испытывал некоторую слабость, вероятно, из-за тех немногих приятных минут, которые мы провели вместе. Но доверять ему? Никогда. Я решил, что ничего не скажу Флори. Пусть это будет моим тузом… ну, по крайней мере, валетом.

Я добавил горячего кофе к остаткам в моей чашке и принялся медленно прихлебывать.

От кого он скрывался?

Явно не от Эрика, иначе он никогда бы не позвонил сюда. Затем я вспомнил о его вопросе по поводу того, жива Флори или нет после того, как мне случилось оказаться здесь. Неужели она была такой преданной сторонницей моего ненавистного брата, что все мои родственники уверены — я прикончу ее при первой возможности? Это казалось мне странным, но он все-таки задал этот вопрос. И в чем они были союзниками? Что было источником этого напряжения, этого противостояния? И почему это Рэндом скрывается?

Янтарь.

Вот ответ.

Янтарь. Каким-то образом ключ ко всему лежит в Янтаре — я знал. Тайна всех бед скрыта в Янтаре, в каком-то событии, которое произошло там, и могу предположить, совсем недавно. Мне придется ходить на цыпочках. Мне придется делать вид, что я обладаю знаниями, которых у меня нет, кусок за кусочком выуживая сведения из тех, у кого они есть. Я был уверен — мне удастся это сделать. Тут каждый достаточно окружен недоверием, чтобы всегда держать ушки настороже. Я сыграю на этом. Я узнаю все, что мне нужно, получу, чего желаю, и не забуду тех, кто поможет мне, а остальных — растопчу. Потому что я знал — это был закон, по которому жила наша семья, а я был истинным сыном своего отца…

Внезапно у меня опять заболела голова, запульсировала до треска в черепе.

Что-то о моем отце, — подумал я, догадался, почувствовал, — вот что вызвало боль. Но я не знал: почему и как.

Потом боль стихла, и я уснул в кресле. Еще позже дверь отворилась, и вошла Флори. Был поздний вечер.

На ней была зеленая шелковая блузка и длинная шерстяная юбка серого цвета. Она была обута в уличные туфли, на ногах — толстые чулки. Волосы ее были уложены пучком на затылке и выглядела она бледной. На шее все еще висел собачий свисток.

— Добрый вечер, — я встал.

Но она не ответила. Подойдя к стенному бару, она налила себе солидную порцию "Джека Дэниэльса" и опрокинула рюмку как мужчина. Вновь наполнила ее, забрала с собой в большое кресло.

Я раскурил сигарету и протянул ей.

Она кивнула головой, потом сообщила:

— По Пути в Янтарь — почти невозможно пройти.

— Почему?

Она посмотрела на меня достаточно удивленно.

— Ты когда в последний раз им пользовался?

Я пожал плечами.

— Не помню.

— Ну что ж, пусть будет так. Мне просто интересно, какую лепту во все это внес ты.

Я промолчал, потому что не понял, о чем она говорит. Но вдруг я вспомнил, что кроме Пути попасть в Янтарь можно было куда более легким способом. Было абсолютно ясно, что она не смогла им воспользоваться.

— У тебя не хватает нескольких Козырей, — внезапно сказал я, почти что своим настоящим голосом.

Она подскочила на стуле и пролила виски.

— Отдай! — вскричала она, хватаясь за свисток.

Я шагнул вперед и схватил Флори за плечи.

— Я их не взял. Просто посмотрел что к чему.

Она успокоилась, потом заплакала, и я мягко подтолкнул ее обратно к креслу.

— По мне так лучше бы ты взял оставшиеся, — сказала она, — чем делать мерзкие многозначительные намеки.

Я не стал извиняться. Мне казалось, что это совсем не обязательно.

— И далеко ты ушла?

— В общем, недалеко, — потом она рассмеялась и уважительно посмотрела на меня вновь посветлевшими глазами.

— Вижу, все-таки это сделал ты, Кэвин, — сказала Флори, и я зажег себе сигарету, чтобы укрыться от необходимости отвечать.

— Кое-что из этих штучек дело твоих рук? Ты закрыл мне дорогу в Янтарь еще до того, как явиться сюда? Ты ведь знал, что я пойду к Эрику. Теперь я не могу. Мне надо ждать, пока он придет сюда сам. Умно. Ты хотел заманить его сюда, верно? Но ведь он кого-нибудь пришлет. Сам он сюда не явится.

Странная нотка восхищения проскальзывала в голосе этой женщины, которая спокойно призналась, что собиралась предать меня врагу, и, более того, обязательно предаст, как только представится возможность, когда она говорила что-то о том, что думает, будто я сделал нечто такое, прыжком лосося сломавшее ее планы. Как можно быть таким преданно лживым в присутствии предполагаемой жертвы? Ответ тут же прозвенел из глубин моей памяти: такова была вся наша семья. Нам незачем было хитрить друг перед другом. Хотя мне почему-то казалось, что у нее не хватает утонченности, настоящего профессионализма.

— Неужели ты думаешь, что я так глуп, Флори? Неужели ты думаешь, что я явился сюда и буду просто сидеть и ждать, пока ты не преподнесешь меня Эрику? Что бы тебе не помешало, так и надо.

— Ну хорошо, я не играю с тобой в союзе! Но и ты тоже в изгнании! Так что не такой уж ты ловкач!

Что-то в ее словах нестерпимо жгло, но я знал, что она ошибается.

— Черта с два, — сказал я.

Флори вновь рассмеялась.

— Я так и знала: ты разозлишься и признаешься, — сказала она. — Значит, ты блуждаешь в Тенях с какой-то целью. Ты — сумасшедший.

Я пожал плечами.

— Чего ты хочешь? Почему ты пришел ко мне?

— Мне стало любопытно, что с тобой случилось, — ответил я. — Вот и все. Ты не можешь удержать меня здесь, если я не захочу. Даже Эрику никогда не удавалось этого. А может быть, к старости я становлюсь сентиментальным. Как бы там ни было, я еще немного у тебя поживу, а потом, наверное, уйду навсегда. Если бы ты не так торопилась выдать меня, леди, то, может, выгадала бы несколько больше. Однажды ты просила не забыть тебя, если произойдет некое событие…

Несколько секунд ушли на то, чтобы сообразить: что же я имею в виду.

Затем она сказала:

— Ты собираешься сделать это! Ты действительно собираешься?

— Ты, черт возьми, права, собираюсь, — сказал я, зная: о чем бы мы ни говорили, я действительно собирался ЭТО сделать. — Ты можешь поведать об этом Эрику, если так хочется. Но только помни, что я могу это сделать. И помни — если это произойдет, лучше быть мне другом, а не врагом.

Мне чертовски хотелось хоть приблизительно знать, о чем же я говорю, но я уже нахватался всяких словечек, чуя их удивительную силу, так что я спокойно жонглировал ими, не понимая значения. Но чувствовал я их правильно, даже очень правильно…

Внезапно она бросилась меня целовать.

— Я ему не скажу. Нет, правда, Кэвин! Я знаю, у тебя все получится. С Блейсом тебе, правда, будет трудно, но Джерард, наверное, захочет помочь, а может, даже и Бенедикт. А когда Кэйн увидит, что происходит, он тоже переметнется к вам…

— Я могу сам выстроить свои планы.

Флори опять подошла к бару и налила нам два бокала вина.

— За будущее, — сказала она.

— Я всегда пью только за него.

И мы выпили. Затем она вновь наполнила мой бокал и пристально взглянула на меня.

— Это должны быть или Эрик, или Блейс или ты, — сказала она. — Только вы. Но ты вышел из игры так давно, что я решила: ты — сошел с дистанции.

— Что ж, лишний раз покажем: не надо зарекаться.

Я хлебнул вина, надеясь, что она замолчит хоть на минуту. Уж слишком явно Флори пыталась вести двойную игру. Что-то меня беспокоило, и мне хотелось подумать об этом.

Сколько мне было лет? Этот вопрос — я знал — был частью ответа на то мое чувство отдаления и отчужденности от людей, которое я испытывал, глядя на игральные карты. Я был старше, чем выглядел (лет 30, если верить зеркалу — но теперь я знал, Тени лгут мне). Я был куда старше, и прошло много лет с тех пор, как я видел братьев и сестер вместе, дружными, живущими бок о бок, какими они были на картах, без напряжения, без трений и недомолвок.

Мы услышали звонок и шаги Камиллы, которая пошла к двери.

— А это — брат Рэндом, — сказал я, чувствуя, что не ошибся. — Он под моей защитой.

Ее глаза расширились, затем Флори улыбнулась, как бы оценивая по заслугам хороший ход, который я совершил.

Я не совершал победных ходов, но был рад, что она так думает.

Так я чувствовал себя безопаснее.