Девять принцев в Янтаре

X

Я прошел к маяку и взобрался по каменным ступеням, ведущим к двери его западного входа. Дверь была высокой, мощной и водонепроницаемой. К тому же она была заперта. Позади меня, ярдах в трехстах, находилась небольшая пристань. Там были пришвартованы две лодки. Одна — обычная, весельная. Другая — легкий парусник с каютой. Они мягко покачивались на волнах, и вода вокруг блестела на солнце, как слюда. Я остановился ненадолго, чтобы рассмотреть их. Прошло так много времени с тех пор, как я видел хоть что-нибудь подобное, и на мгновение они показались мне более, чем реальными, и я с трудом удержал рыдание, проглотил его.

Я отвернулся и постучал в дверь.

Когда терпение кончилось, я снова постучал.

В конце концов я услышал внутри какую-то возню, а потом дверь распахнулась, скрипнув ржавыми петлями.

Джоупин — хранитель маяка — смотрел на меня налитыми кровью глазами, словно изучая, и я унюхал запах виски в его выдохе. Он был ростом около пяти с половиной футов, но такой сгорбленный, что напоминал мне Двэкина. Борода у него была такой же длины, как и моя, поэтому, естественно, казалась длинней, и была она пепельного серого цвета, если не считать нескольких желтых пятен возле пересохших губ. Кожа у него была пористая, как у кожуры апельсина, а стихии придали ей темный цвет, так что-то в ней было от красивой от старинной мебели. Сосредотачиваясь, он скосил темные глаза. Как и большинство людей, которые плохо слышат, он говорил громко.

— Кто вы? Что вам нужно? — спросил он.

Если я был столь неузнаваем в моем нынешнем волосатом варианте, то я решил сохранить свое инкогнито.

— Я — путешественник, с юга, и потерпел кораблекрушение, — сказал я. — Я ухватился за большой обломок дерева, и меня вынесло сюда, на этот берег. Я проспал все утро. И сейчас я, наконец, нашел в себе силы, чтобы встать и дойти до маяка.

Он сделал шаг вперед и взял меня за руку. Второй рукой он обнял меня за плечи.

— Входи, входи же, — сказал он. — И обопрись на меня. Ну, ничего, ничего, все обойдется. Пойдем.

Он привел меня в свои комнаты, которые были жутко захламлены, завалены старыми книгами, морскими картами и корабельными снастями. Он не очень-то твердо держался на ногах, поэтому я старался не наваливаться на него сильно, и лишь для того, чтобы поддержать его убеждение, что я полностью истощен. С этой же целью я с трудом оперся о косяк двери.

Он подвел меня к своей койке, предложил прилечь и ушел запирать дверь и поискать что-нибудь съестного.

Я снял ботинки, но ноги у меня были настолько грязны, что я натянул обувку обратно. Если б я действительно долго плавал в море, я никогда не был бы таким грязным. Мне не хотелось, чтобы он так быстро уличил меня во лжи, поэтому я натянул одеяло и откинулся на постели, и в самом деле отдыхая.

Джоупин быстро вернулся с кувшином воды и кувшином пива, большим куском говядины и половиной каравая хлеба на деревянном подносе. Он смахнул с маленького столика все, что там лежало, и ногой придвинул его к кровати. Потом поставил на него поднос и велел мне угощаться.

Я так и сделал. Я нафаршировал себя, как ту индейку. Я глотал. Я сожрал все, что попалось мне на глаза. Я опустошил оба кувшина.

Затем я почувствовал, что смертельно устал. Джоупин кивнул, когда увидел, что у меня смыкаются веки и сказал, чтобы я засыпал. Раньше, чем я это понял, я уснул.

Когда я проснулся, стояла ночь, и я почувствовал себя значительно лучше, чем за много-много ушедших недель. Я встал, повторил свой маршрут, и вышел наружу. Было холодно, небо было кристально чистым, и на нем, казалось, горели миллионы звезд. Фонарь на вершине башни вспыхнул за моей спиной, потом потух, вспыхнул, потух. Вода была холодной, но я должен был искупаться. Я вымылся, постирал одежду и выжал ее. Я занимался этим около часа. Затем я вернулся на маяк, повесил одежду на спинку старого стула, чтобы она высохла, забрался под одеяло и опять уснул.

Наутро, когда я проснулся, Джоупин уже был на ногах. Он приготовил мне обильный завтрак, и я поступил с ним так же, как и с ужином. Затем я одолжил у него бритву, зеркало, ножницы, как сумел побрился и сделал что-то вроде стрижки. Затем я опять выкупался, и когда надел на себя чистую, крепкую от соли одежду, я почувствовал себя почти человеком.

Когда я вернулся с моря, Джоупин взглянул на меня и сказал:

— Сдается, парнишка, я тебя знаю.

Я пожал плечами.

— Расскажи-ка мне о своем крушении.

Я рассказал. Да, но как! Какое бедствие я детальнейше описал. Даже шлепнувшуюся грот-мачту.

Он потрепал меня по плечу и налил выпить. Он зажег мне сигару.

— Отдыхай спокойно, — сказал Джоупин мне. — Я свезу тебя на берег, когда захочешь, или посигналю проходящему кораблю, если он будет тебе знаком.

Я воспользовался его гостеприимством. Пока я не мог поступить иначе. Я ел его пищу и пил его виски, и взял у него чистую рубашку, которая была ему слишком велика. Она принадлежала его другу, который утонул в море.

Я оставался с ним три месяца и постепенно набирался сил. Я, конечно, помогал ему, чем мог — следил по ночам за маяком, когда он лежал, словно избитый, убирал все комнаты в доме, даже выкрасил две из них и заменил пять сломанных оконных переплетов

— и вместе с ним смотрел на море, когда налетал шторм.

Как я выяснил, Джоупин совсем не интересовался политикой. Ему было безразлично, кто правит в Янтаре. По его мнению, вся наша проклятая компания была испорчена. Пока он мог обслуживать свой маяк, есть хорошую еду и пить славный самогон, а также в полном покое составлять навигационные карты, чихать ему было на то, что происходило на берегу. Он нравился мне все больше и больше, а так как я тоже кое-что знал о старых морских картах, мы провели много приятных вечеров, внося в них исправления. Много лет тому назад я отправился в путешествие на корабле далеко на север, и я составил для него новую карту, основанную на том, что я лично помнил. Это, казалось, доставило ему огромное удовольствие, равно как и мое описание тех вод.

— Кори (так я ему представился), мне бы хотелось отплыть с тобой куда-нибудь, — сказал Джоупин. — Я не понял сразу, что ты был шкипером.

— Кто знает, — ответил я. — Ведь ты тоже когда-то был капитаном, верно?

— Откуда ты знаешь?

Я, действительно, знал, но в ответ обвел рукой вокруг.

— Все эти вещи, которые ты собираешь, и твоя любовь к составлению карт, да и ведешь ты себя так, как человек, привыкший командовать, — ответил я.

Он улыбнулся.

— Да, — сказал он мне, — это так. Когда-то я командовал… Лет сто. Но это было так давно… Давай, лучше выпьем.

Я сделал маленький глоток и отставил рюмку в сторону. За те месяцы, что провел у него, я прибавил в весе фунтов сорок. Каждый день я ждал, что он признает во мне члена семьи. Может, когда узнает, он выдаст меня Эрику, а может, и — нет. Теперь, когда между нами возникли товарищеские отношения, я чувствовал, что он не сможет так поступить. Но я не хотел проверять.

Иногда, сидя у огня маяка, я размышлял:

"Долго ли я останусь здесь?"

Недолго, — решил я, добавляя в лампу каплю жира — нет, совсем недолго. Приближается время, когда я отправлюсь в путь и вновь пойду сквозь Тень.

И однажды я почувствовал давление, мягкое, запрашивающее поначалу. Я не мог сказать уверенно, кто это был.

В ту же секунду я остановился как вкопанный, закрыл глаза и заставил разум очиститься, замерзнуть. Прошло по меньшей мере пять минут, пока давление не прошло. Тогда я принялся ходить и размышлять, и тут же улыбнулся, глядя КАК я хожу. Я подсознательно ходил по тому небольшому пространству, которое мне позволяла камера там, в Янтаре.

Кто-то только что попытался связаться со мной через мой Козырь. Был ли это Эрик? Стало ли ему, наконец, известно, что я бежал, и не он ли пытается так обнаружить меня? Я не был уверен. Я чувствовал, что он боится ментального контакта со мной. Тогда Джулиэн? Или Джерард? Кэйн? Кто бы это ни был, я закрылся от него полностью, это я знал. И я откажусь от связи с любым членом моей семьи. Может, я и пропущу важные новости или чью-нибудь дружескую помощь, но я не мог рисковать. Попытка контакта и моя блокировка бросили меня в дрожь, словно от холода. Меня трясло. Я думал весь день и решил, что пришла пора пускаться в путь. Мало было хорошего в том, что я оставался так близко от Янтаря — ведь я был еще очень уязвим. Я поправился вполне достаточно для того, чтобы идти сквозь Тени, чтобы найти тот мир, куда мне следовало прийти, если я хотел, чтобы Янтарь когда-нибудь стал моим. С помощью старого Джоупина я был убаюкан покоем. Мне будет тяжело расстаться с ним — я успел полюбить старика. Поэтому вечером, после нашей традиционной партии в шахматы, я сказал ему о намерении уйти.

Он налил нам выпить и поднял свой стакан, сказав:

— Счастливого тебе пути, Кэвин. Надеюсь, что мы еще когда-нибудь увидимся.

Я не отреагировал внимания на имя, и он улыбнулся, поскольку понял, что это от меня не ускользнуло.

— Мне было хорошо здесь с тобой, Джоупин. Если мне удастся то, что я задумал, я не забуду, что ты сделал для меня.

— Мне ничего не нужно, — он покачал головой. — Я счастлив тем, что имею, делая то, что делаю. Я радуюсь, обслуживая этот проклятый маяк. Это — вся моя жизнь. И если тебе удастся то, что ты задумал, нет, не говори мне об этом, пожалуйста! Я ничего не хочу знать! Я просто буду надеяться, что ты иногда заглянешь ко мне на огонек сыграть со мной партию-другую в шахматы.

— Непременно, — пообещал я.

— Если хочешь, утром можешь взять "Бабочку".

"Бабочка" — это его парусное судно.

— Но прежде чем ты уйдешь, я хочу, чтобы ты взял подзорную трубу, взобрался на башню и посмотрел назад, на Гарнатскую Долину.

— И что я увижу?

— Об этом лучше судить тебе самому, без помощников, — пожал он плечами.

— Хорошо, я сделаю это, — кивнул я.

Затем мы долго пили, пока не почувствовали себя совсем хорошо, а потом принялись устраиваться на ночь. Мне будет не хватать старика Джоупина. Вместе с Рейном, они оказались теми немногочисленными друзьями, которых я нашел по возвращении. Засыпая, я подумал о долине, которая стала огненным котлом в тот последний день нашего похода. Что необычного может произойти там сейчас, четыре года спустя?

Я спал, встревоженный снами об оборотнях и шабашах, а над миром поднималась полная луна.

Когда я встал, только-только начало светать. Джоупин еще спал, и я был рад этому: не люблю прощаний, и к тому же было у меня странное предчувствие того, что вижу его в последний раз.

Захватив с собой подзорную трубу, я взобрался на башню, в комнату, где зажигался огонь маяка. Я подошел к окну, выходящему на берег, и посмотрел в долину.

Над лесом висел туман. Это был холодный, мокрый туман, который, казалось, прилипал к вершинам низкорослых кривых деревьев. Деревья были черными, и ветви их сплетались, как скрюченные пальцы паралитика. Среди них мелькали какие-то неясные черные твари, и по их полету я понял, что это — не птицы. Может, летучие мыши? Чье-то злобное присутствие чувствовалось в этом лесу, и вдруг я понял, что это. Это был я.

Все это сделал я своим проклятием. Я превратил мирную Гарнатскую Долину в то, что я увидел; это был символ моей ненависти к Эрику и всем тем, кто сражаясь, позволил ему захватить власть, ослепить меня. Мне не нравилось, как выглядит этот лес, и, когда я смотрел на него, я понял, во что воплотилась моя ненависть. Я знал это, это было частью меня.

Я создал новый путь в реальный мир. Гарнат — стал дорогой сквозь Тени, Тени мрачные и темные. Только зловещее могло идти по этой тропинке. Это и было источником тех тварей, о которых говорил Рейн, тварей, которые беспокоили Эрика. Хорошо — в каком-то смысле — если эта борьба отвлечет его от всего остального. Но когда я опустил подзорную трубу, я никак не мог избавиться от чувства, что я освободил что-то мерзкое. В миг проклятия я не знал, увижу ли когда-нибудь ясное дневное небо. Но сейчас, когда я видел, я понял, что спустил с привязи тварь, которого нелегко будет уничтожить. Даже сейчас я видел, какие странные тела двигались в выжженном лесу. Я сделал то, чего никто и никогда не делал со времен Оберона: открыл новый путь в Янтарь. И открыл его только для зла. Придет день, когда правитель Янтаря — кем бы он ни был — столкнется со страшной задачей, как закрыть путь. Я знал это, вглядываясь туда, все понимая, потому что это было моим творением, детищем моей боли, гнева и ненависти. Если когда-нибудь я выиграю битву за Янтарь, мне придется сразиться с делом рук своих, что всегда дьявольски трудно. Я вздохнул.

Да будет так, — решил я. А тем временем Эрику будет чем заняться, чтобы не страдать бессонницей.

Я быстро перекусил, снарядил, как мог, "Бабочку", поднял паруса, оттолкнулся от берега и сел за руль. Джоупин обычно вставал к этому времени, но, может, он тоже не любил долгих прощаний.

Я направил лодку в море, зная, куда иду, но не ведая, как туда добраться. Я поплыву сквозь Тень и странные воды, но так будет лучше, чем сухим путем, который моими стараниями рассек королевство.

Я направил лодку к ближайшей земле, такой же сияющей, как Янтарь, — месту почти бессмертному, месту, которого больше нет. Его пожрал Хаос много веков назад, но где-то все же должна была остаться Тень от него. Мне требовалось только найти ее, узнать и снова сделать своей, как это было в давние времена. Затем, когда со мной будет войско, я сделаю еще одну вещь, которой не знал Янтарь. Я не знал, как это сделать, но обещал себе, что в день моего возвращения в бессмертном городе будет греметь канонада.

Когда я отплыл в Тень, белая птица моей удачи прилетела и опустилась мне на правое плечо, и я написал записку, привязал к птичьей лапе и послал птицу в путь. Записка гласила: "Я иду", и дальше — моя подпись.

Я не успокоюсь, пока месть и трон не окажутся у меня в руках, и доброй ночи, милый принц, всему, что стоит между мной и моей целью.

Солнце висело низко, над моим левым плечом, а ветры надували паруса и несли меня вперед. Я выругался, а потом засмеялся.

Я был свободен, и я бежал, и пока что мне удавалось все. И у меня появился тот шанс, о котором я мечтал.

Черная птица моей удачи прилетела и опустилась мне на левое плечо, и я написал записку, привязал к птичьей лапе и послал птицу на запад.

Записка гласила:

"Эрик, я вернусь".

И дальше — моя подпись:

"Кэвин — повелитель Янтаря".

Демон-ветер нес меня к востоку от солнца[31].