Девять миллиардов имен Бога

ПАРАЗИТ

[1]

— С этим ты ничего не можешь поделать, — сказал Коннолли, — совсем ничего. Почему тебе понадобилось тащиться за мной?

Он стоял, повернувшись к Пирсону спиной, и глядел на спокойную голубую воду. Далеко слева, за стоящей на приколе флотилией рыболовецких суденышек, солнце садилось в Средиземное море, окрашивая в пурпур землю и небо. Но ни Пирсону, ни его другу не было сейчас дела до природных красот.

Пирсон поднялся на ноги и вышел с затененной веранды маленького кафе под косые лучи солнца. Он встал рядом с Коннолли над отвесной стеной обрыва, не решаясь подойти к товарищу слишком близко. Даже в прежней, нормальной жизни Коннолли не любил, когда кто-нибудь к нему прикасался. Теперь же его навязчивая идея, какой бы она ни была, сделала его вдвойне чувствительным.

— Послушай, Рой, — возбужденно начал Пирсон. — Мы друзья уже двадцать лет, и ты должен знать, что я не покину тебя и на этот раз. Тем более…

— Знаю. Ты обещал Рут.

— А почему нет? В конце концов, она твоя жена. Она имеет право знать, что случилось. — Он помедлил, старательно подбирая слова. — Она переживает, Рой. Переживает гораздо больше, чем если бы дело было только в другой женщине. — Он чуть не добавил «опять», но сдержался.

Коннолли затушил сигарету о плоскую гранитную стену и швырнул белый цилиндрик в море. Крутясь в воздухе, окурок полетел вниз, туда, где в тридцати метрах под ними темнела вода. Коннолли повернулся к другу.

— Прости, Джек, — произнес он, и на какой-то короткий миг в его лице отразился тот, прежний, Коннолли, который, Пирсон это прекрасно знал, скрывался где-то внутри незнакомца, стоящего сейчас рядом с ним. — Я знаю, ты пытаешься мне помочь, и я ценю это. Но мне жаль, что ты здесь, со мной. Ты сделаешь ситуацию только хуже.

— Убеди меня в этом, и я уйду.

Коннолли вздохнул.

— Я не могу тебя убедить. Так же как не смог убедить того психиатра, к которому вы посоветовали мне обратиться. Бедный Кертис! Он показался мне таким отличным парнем! Передай ему мои извинения, хорошо?

— Я не психиатр и не пытаюсь вылечить тебя, что бы это ни значило. Если тебе нравится так поступать — пожалуйста, твое дело. Но я думаю, ты должен позволить нам понять, что происходит, а там уж, в соответствии с этим, мы будем строить свои планы.

— То есть вы хотите признать меня невменяемым?

Пирсон пожал плечами. Он задавался вопросом, может ли Коннолли разглядеть сквозь его притворное безразличие истинную тревогу, которую он пытался скрыть. Теперь, когда все попытки сближения с Коннолли, кажется, пошли прахом, «честно-говоря-мне-на-все-наплевать» оставалось единственным способом вызвать друга на откровение.

— Я и не думал об этом. Есть несколько практических деталей, о которых следует позаботиться. Ты собираешься остаться здесь на неопределенное время? Ты не можешь жить без денег, даже на Сирене.

— Я могу оставаться на вилле Клиффорда Ронслея сколько пожелаю. Ты же знаешь, он был другом моего отца. Сейчас вилла пуста, не считая слуг, а они не побеспокоят меня.

Коннолли отвернулся от парапета, на который опирался.

— Я собираюсь подняться на гору, пока не стемнело, — сказал он. Слова прозвучали неожиданно, но Пирсон сделал для себя вывод, что ему не дали от ворот поворот. Если он желает, то может составить другу компанию, и это знание было первой ласточкой, несущей надежду, с тех пор как он отыскал Коннолли. Успех был довольно скромным, но Пирсон обрадовался и ему.

Во время подъема они не проронили ни слова, но, если честно, Пирсону было не до разговоров — он и так-то едва дышал. Коннолли поднимался в таком бешеном темпе, словно специально пытался сам себя измотать. Остров отступал вниз, белые виллы, подобно привидениям, просвечивали в тенистых долинах, маленькие рыбацкие лодочки, завершившие дневную работу, отдыхали в гавани. И везде вокруг было темнеющее море.

Когда Пирсон догнал друга, Коннолли сидел над плитой с распятием, которую набожные островитяне воздвигли на самой высокой точке Сирены. Днем здесь толпились туристы, фотографировались или глазели сверху на красивые, будто сошедшие с рекламных проспектов виды, открывавшиеся под ними. Но сейчас, в этот поздний час, на вершине не было ни души..

Коннолли тяжело дышал, однако лицо его просветлело, и моментами даже казалось, что он снова обрел покой. Он повернулся к Пирсону с улыбкой, совсем не похожей на ту ухмылку, которая была у него в последние дни.

— Он ненавидит такие вот физические нагрузки, Джек. Они всегда нагоняют на него страх.

— А кто он? — спросил Пирсон. — Ты нас еще не познакомил.

Коннолли улыбнулся над шуткой друга. Затем его лицо вновь омрачилось.

— Скажи, Джек, — начал он, — ты считаешь, что у меня чрезмерно развито воображение?

— Нет, оно у тебя вполне среднее. Во всяком случае, по сравнению с моим.

Коннолли медленно кивнул.

— Ты прав, Джек, поэтому, возможно, ты мне поверишь. Ведь не мог же я сам придумать создание, которое меня мучает. Оно реально существует. Это не какие-нибудь параноидальные галлюцинации, или как там еще доктор Кертис их называет. Помнишь Мод Уайт? Все началось с нее. Я встретил ее на одной из вечеринок у Дэвида Трескотта шесть недель назад. Я как раз поссорился с Рут и решил, что сыт ею по горло. Мы с Мод оба были навеселе, и, раз я оставался в городе, она поехала ко мне на квартиру.

Пирсон внутренне улыбнулся. Бедняга Рой! Всегда одна и та же история, хотя самому Рою, похоже, так не казалось. Для него каждая такая история была наособицу. Для него но ни для кого больше. Вечный Дон Жуан, всегда ищущий — и всегда разочаровывающийся, ибо то, что он искал, существовало или в колыбели, или в могиле, но никогда между.

— Ты, наверное, будешь смеяться, когда узнаешь, что вывело меня из себя. Это кажется тривиальным, но я в тот раз так испугался, как никогда в жизни. Я подошел к бару, чтобы налить нам выпить. Налил, передал один стакан Мод, и вдруг до меня дошло, что я налил не два стакана, а три. И вышло у меня это настолько естественно, что я сперва не придал случившемуся значения. Я оглядел помещение, чтобы посмотреть, где этот третий, — хотя наверняка знал, что рядом никого больше нет. И его действительно рядом не было и не могло быть, потому что он сидел у меня глубоко в мозгу…

Ночь казалась очень тихой; единственное, что нарушало тишину, — это слабые отголоски музыки, поднимающиеся к звездам из какого-то кафе внизу. Свет луны посеребрил море. Концы распятия над головой вырисовывались во тьме. Сияющим маяком на границе сумерек вслед за солнцем на запад потянулась Венера.

Пирсон ждал, когда Коннолли продолжит рассказ. Он выглядел достаточно вменяемым и рациональным, несмотря на таинственную историю, которую перед этим поведал. Лицо его в лунном свете выглядело абсолютно спокойным, хотя такого рода спокойствие вполне могло быть результатом какого-то серьезного потрясения.

— Следующее воспоминание — это как я лежу в кровати, а Мод обтирает мое лицо. Она сильно перепугалась: я потерял сознание, упал и рассек себе лоб. Вокруг было много крови, но это не имело значения. Я действительно испугался того, что сошел с ума. Это кажется смешным, но сейчас я боюсь другого — что нахожусь в здравом рассудке. Когда я проснулся окончательно, он все еще был во мне — как потом, как теперь. Каким-то образом я отделался от Мод — помню, это было нелегко — и попытался понять, что происходит. Скажи мне, Джек, ты веришь в телепатию?

Неожиданный вопрос застал Пирсона врасплох.

— Я никогда над этим особенно не задумывался, но существует множество убедительных свидетельств. Ты предполагаешь, что кто-то читает твои мысли?

— Все не так просто. То, о чем я сейчас рассказываю, открывалось мне постепенно — обычно, когда я дремал или был немного навеселе. Ты можешь сказать, что такие свидетельства не в счет, но я так не думаю. Сперва это был единственный способ пробиться сквозь барьер, отделявший меня от Омеги, — позже я тебе расскажу, почему дал ему это имя. Но сейчас не осталось никаких преград: я знаю, что он здесь постоянно, ждет, когда я потеряю бдительность. День или ночь, трезвый я или пьяный, я всегда ощущаю его присутствие. В моменты, как, например, сейчас, он притихает, наблюдая за мной исподволь. Я надеюсь только на то, что когда-нибудь он устанет ждать и отправится на поиски новой жертвы.

Голос Коннолли, до тех пор спокойный, сорвался почти на крик:

— Попытайся представить себе весь ужас этого состояния: знать, что любое твое действие, любая мысль, любое желание наблюдаются и переживаются другим существом. Разумеется, ни о какой нормальной жизни уже не могло быть речи. Я должен был оставить Рут и даже не мог ей объяснить почему. А тут еще меня начала преследовать Мод. Она не оставляет меня в покое, бомбардирует письмами и телефонными звонками. Кошмар. Я не мог бороться с ними обеими, поэтому и сбежал. И еще я подумал, что, может быть, здесь, на Сирене, он сможет найти достаточно интересного, чтобы не беспокоить меня.

— Теперь я понимаю, — мягко произнес Пирсон, а сам подумал: «Ничего себе. Этакий телепат-надсмотрщик, которому вдруг показалось мало быть простым наблюдателем…»

— Полагаю, тебе смешно. — Коннолли принял фразу Пирсона вполне спокойно. — Я не в обиде, только надеюсь, что ты с обычной своей аккуратностью как следует все обдумаешь. Сам я далеко не сразу осознал, какая велась игра. Когда миновало первое потрясение, я попытался проанализировать ситуацию с точки зрения логики. Я мысленно вернулся к тому моменту, когда в первый раз осознал его присутствие, и в конце концов понял, что это не было внезапным вторжением в мой мозг. Он находился со мной годами, скрываясь так хорошо, что я никогда не догадывался об этом. А вот сейчас ты, наверное, будешь смеяться по-настоящему. Так вот, мне никогда не было легко с женщинами, даже когда я занимался любовью, и сейчас я знаю причину. Омега всегда находился в эти моменты рядом, разделяя мои эмоции, вожделея страсти, которую иначе не мог испытывать, как только за счет моего тела. Единственный способ, которым я мог сохранять контроль, — это попытаться пробиться к нему, тесно сойтись с ним и понять, что он такое. И в конце концов мне это удалось. Он находится далеко, и это должно ограничивать его силу. Возможно, этот первый контакт был случайным, но я в этом не уверен. В то, что я тебе рассказал, Джек, достаточно нелегко поверить, но это пустяк по сравнению с тем, что я расскажу сейчас. Вспомни, ты ведь только что согласился с тем, что я человек с довольно слабым воображением, поэтому попробуй отыскать, если сможешь, изъяны в моем рассказе. Не знаю, приходилось ли тебе когда-нибудь слышать о том, что телепатия — это нечто независимое от времени. Так вот, это действительно так. Омега не принадлежит нашему времени: он откуда-то из будущего, невероятно далекого от нас. Иногда я думал, что он один из последних людей — почему я и дал ему это имя. Но сейчас я не уверен; возможно, он принадлежит к веку, когда мириады человеческих рас живут раскиданными по всей Вселенной — одни из них достаточно молодые, другие дряхлые, уже отживающие. Его народ, где бы и когда бы он ни был, достиг высот и обрушился с них в такие бездны, о которых не подозревали — даже дикие звери. Вокруг него витает ощущение зла, Джек, — настоящего зла, с которым большинство из нас никогда не встречались. А иногда я ощущаю почти жалость к нему, потому что знаю, что превратило его в того, кем он стал.

Задавался ли ты когда-либо вопросом, что будет делать человеческая раса, когда ученые откроют все, что только можно, когда больше не останется неисследованных миров, когда звезды раскроют последние секреты? Омега и есть один из ответов на этот вопрос. Полагаю, что ответ не единственный, иначе все, к чему мы стремимся, — напрасный звук. Я надеюсь, что он и его раса являются локальной раковой опухолью на здоровом теле Вселенной. Но я не могу быть полностью в этом уверенным.

Они изнежили свои тела до такой степени, что те стали для них попросту бесполезны, и слишком поздно обнаружили свою ошибку. Возможно, они считали, как думают некоторые люди уже сейчас, что смогут жить одним интеллектом. А возможно, они обрели бессмертие, и это сделалось для них настоящим проклятием. Веками их умы разлагались в слабых, тщедушных телах, ища какого-нибудь выхода из состояния невыносимой скуки. Они нашли его наконец единственным возможным для себя способом — отправив свои умы назад, в ранние, более активные времена и начав паразитировать на чужих эмоциях.

Я задаюсь вопросом, сколько их, таких умственных паразитов. Возможно, они-то как раз и объясняют случаи того, что было принято называть одержимостью. Как они, должно быть, обшаривали прошлое, чтобы утолить свой чувственный голод! Представь себе, как целые стаи этих созданий, как вороны на падаль, набрасываются на пришедший в упадок Рим, распихивая друг друга в охоте за умами Нерона, Калигулы и Тиберия? Возможно, Омеге не удалось заполучить более богатые призы. А может быть, у него не было особого выбора, и пришлось взять первый попавшийся мозг, с которым получилось вступить в контакт.

Понимание всего этого приходило ко мне медленно. Думаю даже, что для него составляет дополнительное развлечение — знать, что я ощущаю его присутствие. Я думаю, он мне сознательно помогает — разламывает барьер со своей стороны. Иначе как бы в конце концов я его увидел.

Коннолли замолчал. Оглянувшись, Пирсон увидел, что на холме они уже не одни. Молодая парочка, взявшись за руки, направлялась по дороге к вершине. Они были красивы красотой молодости и шли, не обращая внимания ни на ночь вокруг, ни на двух посторонних людей, повернувших к ним свои лица. Парочка прошла мимо, кажется, так и не заметив присутствия двух друзей. На губах Коннолли появилась горькая улыбка, когда он смотрел им вслед.

— Наверное, это стыдно, но я сейчас думал о том, чтобы он оставил меня и пошел за этим молодым человеком. Но он этого не сделает. Хотя я и отказался играть в его игры, он останется со мной, чтобы посмотреть, что произойдет в конце.

— Ты как раз хотел рассказать, как он выглядит, — сказал Пирсон, раздосадованный тем, что их отвлекли.

Коннолли зажег сигарету и глубоко затянулся, прежде чем ответить.

— Можешь ты вообразить комнату без стен? Он находится в чем-то вроде полого, в форме яйца, пространства, окруженный голубым туманом, который все время закручивается спиралью, но никогда не меняет формы. Там нет ни входа, ни выхода — и нет притяжения, если только он не научился пренебрегать им. Он плавает в центре, а вокруг него расположено кольцо из коротких рифленых цилиндров, медленно поворачивающееся в воздухе. Я думаю, это какие-то машины, подчиняющиеся его воле. А когда-то имелся еще большой овал, висящий рядом с ним, от которого отходили очень похожие на человеческие руки, прекрасной формы. Это был наверняка робот, но эти руки и пальцы на них казались такими живыми. Они кормили, делали ему массаж, обращались с ним как с младенцем. Это было ужасно…

Ты видел когда-нибудь долгопята-привидение? Он очень напоминает его — кошмарная пародия на человека, с огромными злыми глазами. И что странно — как бы наперекор нашим представлениям о ходе эволюции, — он покрыт тонким слоем шерсти, такой же голубой, как и место, где он живет. Каждый раз, когда я его вижу, он находится в одном и том же положении, свернувшись клубком, как спящий младенец. Я думаю, что его ноги полностью атрофировались, и руки, возможно, тоже. Только его мозг все еще активен, гоняясь по векам за своей добычей.

И теперь ты знаешь, почему ни ты, ни кто другой ничего не могут сделать. Твои психиатры могли бы вылечить меня, если бы я был безумен, но наука, которая может разобраться с Омегой, еще не изобретена.

Коннолли сделал паузу, затем устало улыбнулся.

— Именно находясь в здравом уме, я понимаю — мне нельзя надеяться на то, что ты мне поверишь. У нас нет общей почвы для понимания.

Пирсон встал с камня, на котором сидел, и слегка вздрогнул. Ночь становилась холодной, но это было ничто по сравнению с чувством беспомощности, которое им овладело.

— Я буду откровенен, Рой, — начал он медленно. — Конечно, я не верю тебе. Но поскольку ты сам веришь в Омегу и он для тебя реален, то и я приму его существование по этой причине и буду бороться с ним вместе с тобой.

— Это может оказаться опасной игрой. Откуда нам знать, на что он способен, когда его загонят в угол?

— Все-таки я попробую, — ответил Пирсон и стал спускаться с холма. Коннолли, не споря, пошел за ним. — Кстати, а что ты сам предлагаешь сделать?

— Расслабиться. Избегать эмоций. Прежде всего, держаться подальше от женщин — Рут, Мод, всех остальных. Это самое сложное дело. Нелегко порывать с привычками всей жизни.

— В это я легко могу поверить, — суховато ответил Пирсон. — И насколько тебе это удается?

— На сто процентов. Видишь ли, его собственная ненасытность мешает достижению его же цели, потому что, когда я думаю о сексе, я ощущаю тошноту и отвращение к себе самому. Господи, только подумать, что я всю свою жизнь смеялся над скромниками, а теперь сам становлюсь одним из них!

«Вот оно! — подумал Пирсон во внезапной вспышке прозрения. — Вот где ответ!» Он никогда бы не поверил в это, но прошлое Коннолли в конце концов настигло его. Омега был не чем иным, как символом совести, олицетворением вины. Если бы Коннолли осознал это, он бы перестал мучиться. Что же до столь подробного описания галлюцинации, то это еще один прекрасный пример тех обманных трюков, на которые способен человеческий мозг в стремлении обмануть самого себя. Должно быть, существует какая-то причина, почему одержимость приняла такую форму, но это не важно.

Пирсон долго объяснял это Коннолли, пока они шли к селению. Тот слушал его так терпеливо, что у Пирсона возникло неприятное ощущение, что над ним потешаются. Но все же упорно продолжал объяснять ему. Когда он закончил, Коннолли издал короткий, безрадостный смешок.

— Твоя версия так же логична, как и моя, но ни один из нас не может убедить другого. Если ты прав, то через некоторое время я, возможно, вернусь к нормальной жизни. Но ты не можешь представить, насколько Омега реален для меня. Он более реален, чем ты: если я закрываю глаза, то ты исчезаешь, а он остается со мной. Хотел бы я знать, чего он добивается. Я оставил свой прежний образ жизни, и он знает, что я не вернусь к нему, пока он здесь. Так что же он надеется приобрести, выжидая? — Коннолли повернулся к Пирсону. — Вот что меня по-настоящему пугает, Джек. Он должен знать, какое меня ожидает будущее, — ведь вся моя жизнь для него как открытая книга, в которую он может заглянуть на любой странице. И по-моему, он ждет чего-то такого, что произойдет со мной впереди, и это что-то доставит ему особое удовольствие. Иногда… Иногда я спрашиваю себя, а не моей ли он ожидает смерти?

Они уже были среди домов на окраине, и перед ними во всей красе разворачивалась ночная жизнь Сирены. Теперь, когда они больше не оставались одни, в настроении Коннолли произошла трудноуловимая перемена. На вершине холма он был если и не вполне нормальным, то дружелюбным, по крайней мере, и готовым на разговор. Сейчас же вид счастливых и беззаботных толп, казалось, заставил его уйти глубоко в себя. Он неохотно шагал за Пирсоном и наконец отказался следовать дальше.

— В чем дело? — спросил Пирсон. — Разве ты не пойдешь в отель и не пообедаешь со мной?

Коннолли покачал головой.

— Я не могу, — ответил он. — Там слишком много людей.

Это было странно для человека, который всегда получал удовольствие от толп и всяческих вечеринок. Подобное его поведение, как ничто иное, показывало, как сильно Коннолли изменился. Прежде чем Пирсон сумел придумать подходящий ответ, тот развернулся и направился по боковой улочке. Обиженный и раздраженный, Пирсон двинулся было за ним, но затем решил, что это бесполезно.

В тот вечер он послал длинную телеграмму Рут, пытаясь успокоить ее. Затем, измотанный, завалился спать.

Целый час бедняга не мог заснуть. Тело его устало, а мозг по-прежнему активно работал. Он лежал, глядя на пятно лунного света, которое двигалось по стене, отмечая течение времени так же неотвратимо четко, как оно, должно быть, отмечает его в том отдаленном веке, куда заглянул Коннолли. Конечно, это чистая фантазия — и все-таки, против своей воли, Пирсон начал принимать Омегу как реальную, живую угрозу. В некотором смысле Омега и был реальным — таким же реальным, как другие умственные абстракции, эго и подсознание.

Пирсон задал себе вопрос, мудро ли поступил Коннолли, вернувшись на Сирену. Во время эмоциональных кризисов — а бывали и другие, менее серьезные кризисы, нежели этот, — реакция Коннолли всегда была одинаковой. Он вновь и вновь возвращался на этот чудесный остров, где его добрые, беззаботные родители явили его на свет и где он провел свою юность. Пирсон хорошо знал, что сейчас Коннолли пытается хоть как-то вернуть себе то недолгое состояние блаженства, которое знал только в течение одного периода своей жизни и которое тщетно искал в объятиях Рут и всех остальных женщин.

Пирсон не пытался осуждать своего несчастного друга. Он никогда не произносил своего мнения вслух, а лишь наблюдал с сочувственным интересом, который ни в коей мере не являлся тем, что называют терпимостью, потому что терпимость подразумевает ослабление принципов, которыми он не обладал…

Бессонница наконец отступила, и Пирсон провалился в настолько глубокий сон, что проснулся позже обычного. Он позавтракал у себя в комнате, затем спустился к стойке администратора посмотреть, не пришел ли ответ от Рут. За ночь посетителей в отеле прибавилось: в углу холла были сложены два чемодана, явно английские, дожидаясь портье, который должен был отнести их в номер. В праздном любопытстве Пирсон взглянул на бирки, интересуясь, кто он, этот его соотечественник. Пирсон замер, поспешно оглянулся и быстро подошел к клерку.

— Эта англичанка, — сказал он встревоженно, — когда она приехала?

— Час назад, сеньор, на утреннем корабле.

— Она сейчас в гостинице?

Клерк посмотрел на него нерешительно, затем изящно капитулировал:

— Нет, сеньор, она очень торопилась и спросила меня, где она может найти мистера Коннолли. Я сказал ей. Надеюсь, все в порядке?

Пирсон выругался про себя. Такого потрясающего невезения он представить себе не мог. Мод Уайт оказалась женщиной более решительной, чем намекал Коннолли. Каким-то образом она вычислила, куда он сбежал, и то ли гордость, то ли желание, то ли оба эти фактора, вместе взятые, заставили ее последовать за ним. То, что она приехала именно в этот отель, было неудивительно. Все англичане на Сирене выбирают почему-то его.

Поднимаясь вверх по дороге к вилле, Пирсон боролся со все возрастающим чувством бесполезности своих действий. Он понятия не имел, что он будет делать, когда встретится с Коннолли и Мод. Он просто ощущал неясный, но настойчивый импульс поспешить на помощь. Если он сможет перехватить Мод прежде, чем она доберется до виллы, то, возможно, сумеет убедить ее, что Коннолли болен и ее вторжение лишь повредит ему. Но так ли это? А если между ними установились прежние отношения и ни он, ни она не имеют ни малейшего желания видеть его?

Они разговаривали на ухоженном газоне перед виллой, когда Пирсон влетел в ворота и остановился, чтобы перевести дух. Коннолли отдыхал на кованой железной скамье под пальмой, Мод ходила взад и вперед в нескольких метрах от него. Она о чем-то с ним говорила, слов на таком расстоянии Пирсон услышать не мог, но, судя по интонации, догадался, что она его уговаривала. Ситуация была слишком неопределенной, но пока Пирсон стоял, размышляя, подойти ему или нет, Коннолли поднял взгляд и увидел друга. Его лицо, лишенное всякого выражения, походило на маску. В нем не угадывалось ни адресованного Пирсону приветствия, ни нежелания его видеть. Проследив взгляд Коннолли, Мод тоже посмотрела на Пирсона, и в первый раз он увидел ее лицо. Мод была действительно красивая женщина, но отчаяние и гнев так исказили ее черты, что она выглядела персонажем из какой-то греческой трагедии. Она страдала не только от того, что ею пренебрегли, но и потому, что она не понимала причины такого пренебрежения.

Появление Пирсона сработало как сигнал к действию: с трудом сдерживаемые чувства выплеснулись наружу. Мод резко повернулась на месте и бросилась к Коннолли, который продолжал наблюдать за ней с отсутствующим лицом. Секунду Пирсон не видел, что она делает, затем в ужасе закричал:

— Осторожно, Рой!

Коннолли двигался с удивительной скоростью, словно внезапно вышел из состояния транса. Он схватил Мод за запястья, произошла короткая стычка, и вот он уже пятился от нее, завороженно глядя на что-то в своей ладони. Женщина стояла без движения, парализованная страхом и стыдом, прижав костяшки пальцев ко рту. Коннолли крепко сжимал пистолет в правой руке и любовно поглаживал его левой. Мод издала глухой стон.

— Я только хотела попугать тебя, Рой, клянусь тебе.

— Все в порядке, дорогая, — сказал Коннолли мягко. — Я верю тебе, не переживай.

Его голос казался абсолютно естественным, он повернулся к Пирсону и улыбнулся ему своей старой, мальчишеской улыбкой.

— Так вот чего он ждал, Джек, — сказал Коннолли. — Я его не разочарую.

— Нет, — выдохнул Пирсон, белый от ужаса. — Не надо, Рой, ради Бога!

Но Коннолли не слушал уговоров друга, он уже подносил пистолет к виску. И в этот самый момент Пирсон с ужасающей ясностью осознал, что Омега реален и будет теперь искать новое обиталище.

Он не увидел вспышки и не услышал звука выстрела. Мир, который он знал, ушел из его сознания, и вокруг клубился плотный, заворачивающийся спиралью туман. Из центра этого пространства без стен, заполненного голубым туманом, на него смотрели два огромных, лишенных век глаза. В их взгляде ощущался удовлетворенный покой, вот-вот готовый перейти в чувство голода.