Девочка со спичками

Парадокс планктона

Старенькие часы под подушкой Полины настойчиво жужжали вибросигналом и ковыряли в ухе пластиковым звуком будильника. Мелодия называлась «Волна». К ее услугам из пресетов часов, кроме «Волны», были только «Безмятежность», «Маяк», «Мерцание» и «Обрыв». Они были еще хуже, поэтому Полина не меняла рингтон с момента, как получила эти часы от мамы на десятый день рождения.

Позавчера Полине исполнилось шестнадцать.

Она сонно сунула руку в недра подподушечного мира – белого, покрытого серыми крапинками, и теплого. Выудила часы: шесть тридцать утра, одинокая уведомлялка на экране про поступившее пособие – со смерти матери оно, совсем крошечное, исправно приходило каждый пятый день месяца.

Полина прислушалась. Отец за стенкой раскатисто похрапывал. Судя по этому звуку, у нее еще оставалось минут двадцать. Храп был таким оглушительным, что как будто приподнимал пластиковые 3D-постеры с животными и растениями на стенах комнаты. Они были без рамок, выцветшие от постоянного солнца – комната Полины располагалась на юго-восточной стороне.

«Cervus elaphus, – прочитала Полина на одном из постеров и усмехнулась. – Олень обыкновенный. Парнокопытное млекопитающее из семейства оленевых».

Олень внимательно смотрел на нее. Еще чуть-чуть – и начнет от нетерпения перебирать рельефными сильными ногами.

«Благородный олень обитает в большей части Европы, на Кавказе, в Малой Азии, Иране, в некоторых частях Западной и Центральной Азии».

Она опустила ноги на пол, который напоминал шкуру этого самого оленя – коричневая краска с ламинатной пленки местами облупилась, и поверхность стала шершавой и как будто немного всклокоченной.

«Наверное, этот олень просто слишком долго убегал», – с грустью подумала Полина, надела часы и привычным жестом вытащила из них проекцию продуктовой полки. Поспешно стала набрасывать в корзину зелень, мясо, макароны и прочую снедь.

«Заказ создан», – пискнули часы.

Полина упала на подушку и выдохнула.

Отец пропивал почти все деньги, что попадали к ним на счета, поэтому встать раньше него в начале месяца, купить и наморозить продуктов было не просто веселым квестом, а залогом их выживания. Она сжалась в клубок под одеялом, тоскливо ожидая возмездия за свое самоуправство, и старалась впитать в себя последние минуты тишины до того, как отец проснется.

Она знала: вот сейчас он появится на пороге – хмурый, с сединой на висках и в трехдневной щетине – и рявкнет «Поля-я-я!»; от него будет нести перегаром, а сам он будет нести какую-то чушь: про то, какие опять плохие новости в Сети, про то, как мы все просрали. «А ты валяешься, блядь, копытами голыми сверкаешь, шалава! Что, школу отменили?! Пошла на кухню, резче! Там засрано со вчера!»

Между одеялом и поверхностью матраса оставалась дырочка. Полина высунула в нее нос и снова посмотрела на оленя.

Он стоял, поблескивая, на фоне выпуклого, тисненого темно-зеленого массива листвы и предъявлял миру свое совершенное, рыже-золотистое тело. Пластиковый олень был куда более радостным, красивым и настоящим, чем вся ее жизнь здесь после смерти матери.

Полина скользнула глазами на шкаф в углу, ощупала мысленно полки: вон там, справа, на самом верху, лежат мамины недошитые платья – в крафтовой синей коробке, пыльной и никому не нужной, кроме нее. Она иногда приоткрывала ее, пока отец не видел, брала пахнущий маминым парфюмом – Kenzo, «Большая волна» – шелк или ситец и щупала его, крутила, садилась на шаткий стул, непослушными пальцами пыталась вспомнить обметочный шов. Она чувствовала, что это будет очень сложно.

– Полина!

Крик отца сотряс стены, и Полина поспешно схватила с пола у кровати огромные черные наушники, втащила их под одеяло, натянула на голову и включила нейророк.

Она, конечно, не была Cervus elaphus – но тоже научилась отлично убегать.

– Давай, Зоркий! Ну, чё ты тупишь!

Мячик для пинг-понга с треском врезался в зеленый стол, обернутый дешевой проекцией.

Двор школы номер пять города Троицк-N, весь в щетках желтоватой полузасохшей травы, казался выцветшим по сравнению с неоновой яркостью стола для AR-пинг-понга. Стол привезли в начале учебного года; он был новенький, один на всю школу – и за него вечно шла борьба.

Двор постепенно разваливался, турники проседали, белые бордюры дорожек тускнели, но сама школа пока держалась. Ее построили давным-давно, лет семьдесят назад, из добротного красного кирпича. Сейчас она была похожа на строгую старушку-учительницу – с высокими старомодными узкими окнами, портретами писателей и ученых на затертых стенах, низенькая, двухэтажная, но все еще крепкая.

– Не надо. Меня. Торопить. Илья.

Мальчик в квадратных очках методично отбивал атаки в свой адрес. Обе стороны его головы были выбриты, одна окрашена в розовый, другая – в голубой. Фамилия мальчика, Зоркий, звучала почти издевательски, потому что его зрение было безнадежно посажено с раннего детства. Родители Зоркого когда-то отказались делать ему операцию, потому что ее должен был сделать робот, по квоте, бесплатно. Зоркие слыли махровыми консерваторами, поэтому Леша носил очки с толстыми стеклами, пытаясь компенсировать свой изъян вечно меняющимся цветом волос.

Илья в ответ только ухмыльнулся: он нахально поигрывал ракеткой в промежутках между ударами и ловко перебрасывал ее между левой и правой ладонью.

– Димитрова! – Илья размахнулся особенно сильно.

Девочка, которая в этот момент проходила мимо, застыла от неожиданности: мячик с подачи Ильи врезался в край стола рядом с ней, выбив сноп виртуальных искр и оранжевой светящейся лавы прямо ей в лицо, – ребята играли на уровне «Жерло вулкана».

– Да, Илья, – улыбнулась она. Ее руки нервно сжали подол короткого бордового бархатного платья с белым воротничком-стойкой.

– Дашь биологию списать?

Агата Димитрова на мгновение задумалась. Каштановые кудряшки, едва достающие до плеч, опустились на них и снова приподнялись от тяжелого вздоха. Биологию она сама обычно списывала у Полины Максимовой, но Илье Козорезову, самому популярному парню в школе, это было знать совсем не обязательно.

– Дам, – улыбнулась она еще раз. Слегка порозовевшие щеки сказали Илье больше, чем он хотел знать.

– И это, подругу свою позови. Поговорить надо.

– Чего тебе, Козорезов? – деловито осведомилась Полина, появившись как из-под земли рядом с Зорким. Он опустил ракетку.

Черные наушники лежали на плечах Полины и прижимали спутанные от ветра белые волосы, из мембран неслась жесткая звуковая вакханалия.

– Чё, опять отец прибил? – ухмыльнулся парень. – Ты что-то не в настроении.

– Не твое дело! – огрызнулась она.

Полина пересеклась взглядом с Зорким – судя по его лицу, дело было серьезным. Она давно научилась читать планы Козорезова по лицу Зоркого.

– На. – Илья сунул ей маленькую голубую бумажку, сложенную вчетверо. – Только не ори. Это шанс для тебя. Цени.

Полине почему-то стало очень смешно. Она развернула бумажку.

– «Новые технократы. Молодежное движение за свободу образования и выбора»? Вы серьезно? Кто название придумал? Ты, Козорезов? Это же какой-то испанский стыд. Реинкарнация того, что у тебя не получилось в прошлом году?

Губы Зоркого дрогнули от тщательно спрятанной улыбки.

– Полина! – зашипела на нее Агата и дернула за рукав. – Ты с ума сошла? А если кто-то услышит? Это точно педсовет! Ребят, вы же не всерьез? Вам мало прошлого года? – Ее глаза обеспокоенно шарили по лицам одноклассников.

– Да не паникуй ты, Димитрова, у меня терь, это… – Илья перешел на шепот. – Человек из Москвы есть, координатор.

Его глаза сверкали так, словно он был готов строить укрепления и баррикады прямо на школьном дворе.

– Блин, Илья, вот объясни… – Полина сделала музыку потише и принципиально не перешла на шепот. – Что мешает просто хорошо учиться, поступить в универ и переехать в Москву? Просто потому, что ты умный и талантливый.

– Вот ты дура, Максимова! Ты что, долбаная консерваторша? – Козорезов зло сплюнул себе под ноги. – Просто так, что ли, свою биологию ботаешь? Знаешь, что такое естественный отбор? Никакая Москва тебе не светит. И никому из нас. Они… – Парень широким жестом обвел стоящую перед ним школу. – Ты хочешь сказать, что они нас тут чему-то учат? Разве что быть послушными. Подчиняться. Знать мало – и только то, что положено. Шаг вправо, шаг влево – педсовет, исключение и – привет, микрозаймы, ББД, ипотека и пенсия, блин. И из этой ямы ты потом никогда не выберешься. Нас закрыли в гетто и скоро просто сожрут, без остатка. Пора напомнить им, что мы существуем. И я тебе предлагаю перестать быть пассивной и немно-о-ожечко подумать своей головой.

– Я и думаю – в отличие от тебя, Козорезов. Ты реально веришь, что у тебя получится устроить революцию? Ну так я тебя расстрою. До Москвы революции не докатываются.

Полина сжала наушники, собираясь уходить, но Илья схватил ее за руку:

– Вот именно! Ты хоть поняла, что сказала? Нам. Ничего. Здесь. Не светит. Никогда. Ну вот что ты будешь делать, когда закончишь школу? Твоих знаний хватит максимум на то, чтобы стать тут училкой. Универ в Москве стоит бешеных денег – и ты никогда туда не поступишь. Даже ты. Хочешь на Завод? Ну ладно, допустим. Но на этом все.

Илья и Полина смотрели друг на друга исподлобья, волком. Вокруг кричали и носились младшие ученики, хлопали друг друга по ногам синими рюкзаками; шумели поредевшие золотые клены вдоль решетчатого забора и потрескавшейся от времени асфальтовой площадки перед школой; в руках Козорезова еле слышно шипела ракетка. Проекция на ней покрылась мелкими полосками еще неделю назад, когда кто-то из учеников с размаху прыгнул на нее двумя ногами.

– Я на алгебру, – бросила Полина, наконец стряхнув руку Козорезова. Она еще раз зачем-то посмотрела на Зоркого – чуть дольше, чем того требовала ситуация, – и быстро пошла в сторону школы. Агата, обернувшись пару раз, заторопилась следом.

Илья и Зоркий переглянулись.

– Ну и на хрена она нам нужна? – Козорезов устало бросил мигающую ракетку на стол.

– Потерпи, – тихо ответил Зоркий, глядя, как ракетка приятеля подпрыгивает, будто живая, на неоново-зеленой поверхности стола. – Она сечет в биотехе. Говорю тебе, она пригодится. Это наш входной билет на бал.

– Таким образом, – биологица Ирина Львовна резко и хлестко двигала красную точку лазерной указки по доске, – в онтогенезе выделяют два периода: эмбриональный – от образования зиготы до выхода из яйцевых оболочек и постэмбриональный – с момента рождения и до смерти. – Последним словом она буквально припечатала учеников. – Вопросы?

В классе повис хрустящий шепоток, который обычно говорил о том, что Карпова не дождется своего «леса рук» после теоретической части. Полине не хотелось снова повторять очевидные для них обеих вещи: Ирина Львовна и так не сомневалась в выдающихся знаниях Максимовой, поэтому девочка предпочла не дергаться.

Во второй части урока Карпова обычно разбирала их домашки: в прошлый раз она задала эссе на тему биологических парадоксов – например, утконосов, бактерий, которые живут в вечной мерзлоте, или чего-то более экзотического.

Судя по унылым лицам, эссе пережили не все: оценки светились в электронных дневниках, и Агата, сидящая рядом с Полиной, недовольно шепнула:

– Тройку влепила, сволочь!

Полина свою оценку даже не проверила – она была уверена, что это это девять или десять, как всегда.

– Что ж, если вопросов нет, разберем ваши многострадальные эссе. Начнем с самых слабых – вопиюще слабых. Максимова!

Полина резко дернулась от этого грубого окрика.

Ирина Львовна даже привстала от возмущения и смотрела на нее из-за своего стола:

– Вот ответь мне, Максимова, что еще за парадокс планктона? Ты откуда это выкопала, из каких древних залежей Сети?

Девочка медленно поднялась, отодвинув от себя лежащие на парте наушники. Ученики удивленно молчали: Максимова была любимицей Карповой, и тон биологицы был похож на взрыв гранаты среди бела дня.

– Это теория Хатчинсона, датированная тысяча девятьсот шестьдесят первым годом, – стараясь не вжимать плечи в голову, ответила Полина.

Карпова бегло глянула на старую камеру, которая висела нелепым темным наростом в углу, как ласточкино гнездо.

– Понятно. А с отечественными биологами тебе, значит, не по пути? Ясно, ясно. Что ж, давай посмотрим. Парадокс планктона, – демонстративно зачитала Карпова с проекции, которая висела над столом. – Ситуация в водной экосистеме, при которой ограниченный круг ресурсов поддерживает неожиданно широкий спектр видов планктона, нарушая принцип конкурентного исключения. Жизнь фитопланктона разнообразна на всех уровнях, несмотря на ограниченный круг ресурсов, за которые ведется конкуренция.

Пара человек в классе засмеялись – они вообще не понимали, о чем идет речь, но слышать, как Карпова распекает свою постоянную фаворитку, было неожиданно и приятно.

– То есть ты утверждаешь, что существуют виды планктона, которые нарушают принцип Гаузе? Он гласит, что, когда два вида конкурируют за тот же ресурс, всегда будет сохраняться численность только одного вида, а другой окажется на грани вымирания. Другими словами, ты отрицаешь естественный отбор?

Полина молчала, глядя ей в глаза.

– Я его вовсе не отрицаю, – тихо возразила она, все еще надеясь, что у Ирины сегодня просто плохое настроение. – Но некоторые исследователи полагают, что среда обитания планктона никогда не достигает равновесия из-за постоянно меняющихся условий. То есть все настолько нестабильно, что природа никогда не будет благоволить только одному из видов планктона. Если еще проще, мир – это просто хаос, но очень изобильный хаос. И в нем ресурсов и места может хватить каждому. Именно в этом и скрыт парадокс, который идет вразрез… с естественным отбором.

– Два, Максимова.

Максимова не села обратно. Она молча взяла наушники, подобрала с пола рюкзак и на глазах у всего класса и красной от негодования Карповой вышла за дверь.