Дети войны [СИ]

Глава 7

2 июля 1961 года.

После возвращения с Буяна остаток мая пролетел почти незаметно, и пришёл июнь, полностью отданный под сдачу выпускных экзаменов.

Времени наслаждаться победой, одержанной на дуэльном чемпионате, совершенно не было. В первый вечер, конечно, Фридрих отметил успех с друзьями, но после вынужден был основательно засесть за книги. Он сдавал много предметов; для поступления на работу в Департамент международного сотрудничества, помимо общих для всего Министерства требований о высших баллах по общим чарам, трансфигурации, арифмантике и защитной магии, необходимы были также история всемирной магии и два иностранных языка. Кроме того, в старшей школе Фридрих продолжал углублённое изучение боевой магии и древних рун и собирался включить отметки по ним в свой аттестат.

Из его компании всерьёз готовился к экзаменам только Маркус — несмотря на то, что для зачисления в квиддичную команду ему вовсе не нужны были никакие оценки по школьным предметам, он по собственному почину сдавал помимо общих чар, обязательного минимума при выпуске, ещё трансфигурацию и защиту. Кристоф заявил, что ограничится чарами и боевой магией, а Лукаш без удовольствия сообщил, что отец требует от него удовлетворительных баллов по арифмантике и артефакторике — семья Свидерских владела крупнейшим в Польше производством артефактов для дома.

— Зачем вообще это? — ворчал Лукаш, с неприязнью поглядывая на учебники, которыми вынужден был обложиться. — У отца двое артефакторов-советников, на откуп которым он уже давно отдал мастерские…

— Могу предположить, — хмыкнул Кристоф со своего места — он сидел у камина в гостиной и расслабленно листал журнал о квиддиче. — Отец твой боится, что ты не будешь вообще ничего понимать в семейном деле и после его смерти своим безразличием разоришь род.

Лукаш схватился было за палочку, но Фридрих, не поднимая головы от конспекта по трансфигурации, его одёрнул:

— Хватит. Мешаете.

Приятели тут же умолкли и вернулись каждый к своему делу — в преддверии экзаменов Винтерхальтер стал очень уж раздражительным и легко выходил из себя.

Впрочем, всё прошло как нельзя лучше. Хотя в Дурмстранге выпускные экзамены и отличались суровостью, Фридрих успешно с ними справился, запнувшись только во время последнего экзамена на переводе сложной рунограммы. Досадная оплошность, выявившаяся в ходе его ответа, всерьёз подпортила настроение Фридриху — и как же он удивился, когда профессор рун вывел в ведомости высший балл. В тот момент Фридрих сумел сдержаться и сделать вид, что всё так, как должно, но после экзамена подошёл к преподавателю за разъяснениями.

— Стоило ли портить идеальный аттестат одной лишь четвёркой? — заметил герр Блумквист. — Ваша ошибка была незначительна, и вы сами её исправили. Кроме того, — он понизил голос, добавил с расположением: — ваши действия на дуэльном чемпионате достойны поощрения.

«Поощрения достойна победа над Штайнером», — про себя вскрыл подтекст его заявления Фридрих. Весь их курс знал, что герр Блумквист, младший брат нынешнего главы одного из видных чистокровных родов Швеции, не любит Штайнера, в дуэли с отцом которого погиб ещё один его брат.

Аттестаты по традиции вручили первого июля, и Фридрих вместе со своей компанией, выпускниками из числа игроков «Грифов» и ещё дюжиной однокурсников отправился на Буян, где они ночь напролёт отмечали окончание школы. Они начали со вполне приличного ужина в «Самобранке», после пошли в «Барсучью нору», где через пару часов и несколько стопок забористой буянской самогонки Кристоф, кажется, ввязался с кем-то в драку, а Фридрих и Маркус пошли его выручать… Дальнейшее было словно в тумане.

Слегка приоткрыв глаза, Фридрих увидел над собой выбеленный потолок; из окна косо падали солнечные лучи, золотя большую люстру, и от яркого блика на ней Фридрих снова зажмурился. Под собой он чувствовал мягкость перины, а сбоку кто-то храпел так громко и заливисто, что Фридрих, поморщившись, толкнул ногой издававшего звук. Храп тут же прекратился, сменившись ворчанием и обвинениями в бесчеловечности.

— Бесчеловечно, Ройтер, так храпеть, — протянули откуда-то справа — Фридрих едва узнал хриплый голос Маркуса. — Да крик банши для ушей менее опасен…

Вновь медленно открыв глаза, Фридрих не спеша сел, с силой провёл ладонями по лицу и откинул с глаз волосы. Справа от него, уткнувшись в подушку, по-прежнему пребывал в полудрёме Кристоф, а ещё дальше на софе под окном полулежал, приподнявшись на локтях, Маркус — явно искал в себе силы, чтобы встать. Посмотрев в окно, Фридрих обнаружил вместо сероватого неба и частокола каменных и деревянных стен Буяна зелёные кроны деревьев и ясный голубой простор над ними.

— Где мы?

— У меня в гостях, — дверь открылась неслышно, и в комнату вошёл Лукаш, как всегда идеально опрятный и лениво улыбающийся. — Я решил, что бросить вас на Буяне в том состоянии было бы не по-товарищески.

— Очень чутко, — пробормотал Кристоф, не отрывая голову от подушки.

Лукаш на это только вновь усмехнулся. На его зов явился эльф с тремя стаканами воды на подносе.

— С Антипохмельным, — пояснил Свидерский. — Вам бы привести себя в порядок к обеду.

— Уже обед? — спросил Маркус, а Фридрих, к которому домовик подошёл первым, взял стакан и залпом его осушил.

— Да. И матушка хочет видеть вас за столом.

Зелье начинало действовать, и Фридрих почувствовал себя куда лучше. Опустив ноги на пол, он взял с прикроватного столика свою волшебную палочку, чарами приманил ботинки и, пока обувался, спросил:

— А твой отец?..

— Уехал на весь день, — сообщил Лукаш, со скучающим видом рассматривая свалку из алых дурмстрангских мантий на полу. — Можешь не беспокоиться, Фридрих, вашего состояния мои родители не видели — вот и польза иметь в отчем доме собственный флигель с отдельным входом.

Лукаш верно угадал его опасения, и Фридрих кивнул, довольный тем, что удалось не ударить в грязь лицом перед Францишеком Свидерским, известным своей нетерпимостью к разгулу.

— В общем, спускайтесь в сад, — добавил Лукаш, обведя взглядом товарищей, начавших уже приходить в себя. — Обед подадут через час. Если что-то требуется, зовите эльфов.

— Каким, наверное, он себя сейчас чувствует королём, — проговорил Кристоф, когда Свидерский вышел. — На фоне нас-то.

— Просто признай, что Лукаш на этот раз оказался умнее нас с вами, — сказал Маркус, взмахом палочки открыв окно, впуская в комнату тёплый летний ветер.

— Просто знал, что ему от отца попадёт, — хмыкнул в ответ Ройтер. — Спорю, он ещё сегодня с утра говорил с ним и хвастался аттестатом…

Кристоф не переставал ворчать всё то время, пока юноши собирались, но благоразумно стих, как только они присоединились в саду к семье Свидерских.

— Кристоф! — к нему побежала девушка лет четырнадцати — младшая сестра Лукаша. — Как я рада тебя видеть!.. И вас тоже, Фридрих, Маркус.

— Беата, — Кристоф улыбнулся ей. — Ты становишься всё большей красавицей с каждой нашей встречей.

Девушка зарделась, но тут же красиво захлопала ресницами; она училась в Шармбатоне и многое переняла у своих одноклассниц-француженок.

Они подошли к столу, накрытому на берегу пруда в тени ивы, где юноши по очереди поцеловали руку хозяйки дома.

— Я была приятно обрадована, когда Лукаш сказал, что вы погостите у нас, молодые люди, — произнесла она, с особым расположением взглянув на Фридриха.

— Нам всегда приятно бывать в доме вашей семьи, фрау Ирен, — учтиво ответил Винтерхальтер, и волшебница улыбнулась ему. Она уже пережила свои лучшие годы, но никак не желала этого признавать. Урождённая немка, она говорила с отчётливым баварским акцентом, как Фридрих знал, даже по-польски — так до конца и не приняла культуру страны, куда её выдали замуж по расчёту, поэтому и с детьми, когда супруг не слышал, разговаривала исключительно на немецком. Из-за этого и настойчивости матери в привитии им с Беатой любви к германской культуре Лукаш часто саркастически замечал, что он больше немец, чем поляк.

Фридриха же фрау Ирен приметила ещё в тот раз, когда Лукаш впервые пригласил на каникулах приятелей в свой дом — это было лет пять назад, может больше. Тогда Фридрих не придал её интересу большого значения, но теперь понимал, что женщина, думая о судьбе дочери, пришла к выводу, что наследник самого влиятельного магического рода Швейцарии мог бы составить Беате блестящую пару. Винтерхальтер не спешил её разочаровывать — с семьёй Свидерских, потенциально важным партнёром в Польше, он не хотел портить отношения, — но надеялся, что уже давно влюблённая в Кристофа девушка сделает какую-нибудь глупость раньше, чем дело дойдёт до разговоров о помолвке. В его собственных планах женитьба пока не значилась.

— Вы ведь задержитесь? — спросила фрау Ирен, когда они все сели за стол. Беата устроилась рядом с Ройтером и теперь заботилась о том, чтобы рядом с ним стояли самые вкусные блюда. — Завтра вечером у нас небольшой приём для друзей семьи, вашему присутствию мы будем рады.

Маркус и Кристоф переглянулись, решая.

— Принимаем ваше приглашение с большим удовольствием, — ответил Ленц за них обоих.

— А я буду вынужден после обеда же вас покинуть, — сказал Фридрих и пояснил: — Меня ожидают дома.

В глазах фрау Ирен отразилось разочарование.

— Ваш отец, барон, так требователен, что не оставляет вам даже пару свободных дней?

Фридрих не ответил, просто вежливо улыбнулся, рассчитывая, что выводы она сделает сама — и она сделала, судя по выражению лица. Зато не пришлось лгать.

После обеда, когда он простился со всеми, Лукаш вызвался проводить его до площадки для трансгрессии.

— Жаль, что тебя не будет на завтрашнем приёме, — сказан он, когда юноши огибали флигель по дорожке, усыпанной светлой щебёнкой. — Я хотел представить тебе свою будущую жену.

Фридрих удивился.

— Ты женишься?

— Помолвка в конце месяца, свадьба в сентябре, — ответил Лукаш расслабленно и буднично. — Наверное, это выглядит несколько неожиданно, прости, что не сказал раньше — отец не хотел, чтобы кто-то знал, пока всё не будет окончательно договорено.

— Твоё дело. И кто же она? Очень выгодная партия, судя по тому, что твой отец требовал держать всё в секрете.

Лукаш тонко улыбнулся.

— Не просто партия, Фридрих. На сей раз отец играет по-крупному. Её зовут Анна Вильчиньская.

— Неужели? — Фридрих вскинул бровь. — Я слышал, что она обещана Марцину Романовскому.

— Вот я и говорю, что ставки высоки, — отозвался Лукаш. — В Польше, как ты знаешь, осталось всего пять «безупречных» чистокровных родов. Пржибыльские, впрочем, в последние годы не слишком участвуют в политике, а Вальчак объединяют род с Шуваловыми из Смоленска — продаются русским. Болеслав Романовский сейчас наш министр, и его сыну обещали Анну ещё когда они оба были детьми — к счастью, только на словах, договора заключено не было. Семья Романовских отличается не самым честным нравом и большой беспринципностью, кроме того, давно конфликтует с нашей — в руках таких не хочется оставлять власть. Поэтому мой отец и пан Вильчиньский, которого политика нынешнего министра тоже не устраивает, договорились между собой объединить силы и сбить с Романовских спесь — наш брак с Анной будет только началом, после мы объединим активы и связи обеих семей для полноценной борьбы.

«За Свидерскими ряд крупнейших магических производств Польши, у Вильчиньских газеты, аптеки и целый выводок родственников в Министерстве, — подумал Фридрих. — С таким кланом Романовским не тягаться». Вот только ему не нравилась одна деталь: сам Лукаш об открывающихся перспективах говорил равнодушно, без тени удовольствия. Фридрих спросил:

— А что ты сам намерен делать после свадьбы?

Они остановились на краю трансгрессионной площадки, где не действовали барьеры поместья. Лукаш посмотрел на Фридриха упрямым взглядом человека, готовящегося отстаивать свою позицию.

— В отличие от тебя, меня не влечёт в политику, — ответил он, — поэтому я, в ближайшие годы уж точно, не собираюсь делать ничего. Пускай мой отец и пан Вильчиньский сами разбираются с Романовскими — я займу себя тем, что обеспечу роду наследников и буду время от времени интересоваться делами предприятий. Отец согласен на это — все ставят на кузена Анны; он старше нас всего лет на семнадцать, а уже стал главой Отдела магического законодательства. И тебе тоже стоит готовиться сотрудничать с ним, а не со мной, Фридрих.

— Спасибо, что предупредил, — процедил Винтерхальтер. Из всей своей компании именно на Лукаша он рассчитывал больше всего; да, Свидерский никогда не проявлял особого интереса к политике и обычно не участвовал в разговорах о ней, но Фридрих думал, что после школы Лукаш переменится — сам или под влиянием отца. Был убеждён, что имя обязывало.

— Так честно, — заметил Лукаш, глядя на него всё так же упрямо и независимо. — Это моя жизнь, и прожить её я собираюсь не для политики, семьи или государства — для себя. Имею полное право.

— Конечно, — сухо ответил Фридрих. Он не любил не оправдавшихся надежд. — Желаю вам с Кристофом и Маркусом хорошо провести время.

— Загляни, когда освободишься, — предложил Лукаш нейтрально. — Полагаю, тебе будет, что нам рассказать.

Коротко кивнув, Фридрих отступил на шаг и трансгрессировал, чтобы миг спустя оказаться на просторной террасе в тени величественного замка.

«Величественно» — именно это слово неизменно возникало в мыслях Фридриха, когда он смотрел на фамильное гнездо своего рода. Замок стоял на горе, скрытый от живущих в долине внизу и на склонах окрестных гор маглов — каменный гигант, грозная доминанта, из которой идеально просматривалась вся округа. В войну здесь был штаб, где собирались противники Гриндевальда — его псы так и не смогли обнаружить и атаковать замок, защищённый древней магией — наследием предков, многие из которых были великими колдунами, и современными чарами, установкой которых занимался отец Фридриха, нынешний барон фон Винтерхальтер. Швейцария была последней страной в Европе, где у магов сохранялась традиция использования титулов.

Внутри замка как и большую часть времени залегала тишина — она клубилась в коридорах, собиралась в галереях и залах, облаком повисла над башнями. Только из-за неплотно закрытой двери небольшой гостиной, где принимала визитёров мать, доносились звуки зачарованной арфы и высокий женский смех. С неприязнью поморщившись, но тут же заставив себя убрать с лица это выражение, Фридрих переступил порог.

— Добрый день, матушка, — собеседниц матери он едва удостоил кивка.

— Фридрих! — баронесса Дитлинд фон Винтерхальтер улыбнулась. В свои тридцать шесть она была очень красива: мягкие каштановые волосы очаровательно вились, обрамляя лицо с правильными чертами, густые ресницы затеняли яркие голубые глаза. Вот только взгляд этих глаз был пустой. — Где ты так задержался, мой мальчик? Мы ждали тебя ещё вчера.

— Я был у друга, — коротко ответил Фридрих. Уголки губ матери тут же слегка опустились, брови дрогнули; вытянув вперёд руку, мать требовательно пошевелила пальцами — пришлось подойти и коснуться их губами.

— Посиди с нами немного, — попросила Дитлинд и, не давая ответить, потянула за руку и усадила на софу рядом с собой. — Мы с фрау Дрезднер и фрау Пробст как раз говорили о детях. Что вы рассказывали про вашу дочку, Матильда?

— Моя Элеонора в этом году переходит на последний курс Шармбатона, — заговорила фрау Пробст, при этом обращая слова скорее к Фридриху, чем к его матери. — Она большая модница и устроила с разрешения директора Лефевра кружок, где девушки сами придумывают себе фасоны платьев и мантий, а домовики потом по их эскизам шьют. Ещё она занимается пением — у неё соло в школьном хоре.

— Ах да! — стоило рассказчице сделать паузу, чтобы перевести дух, воскликнула Дитлинд с улыбкой. — До того, как Фридрих вошёл, вы сказали, что ваша Лора не очень хорошо сдала годовые экзамены… По чём, говорите, она провалилась?

Лицо фрау Пробст покрыл проступающий пятнами румянец; поднимаясь от шеи, он вскоре залил даже лоб. Фрау Дрезднер, молодая жена одного из самых дряхлых немецких политиков, подняла голову от тарелки со сладким виноградом, чтобы едко хмыкнуть. Мать продолжала улыбаться с наигранным участием.

— Трансфигурация ей не даётся, — пробормотала фрау Пробст, увлечённо рассматривая свои руки, принявшиеся нервно теребить лежавшие на коленях перчатки. — Такая сложная наука не для девушек…

— Покойная сестрица моего супруга была в своё время по трансфигурации лучшей в классе, — сообщила мать со всё той же улыбкой.

Фрау Пробст окончательно растерялась. Фрау Дрезднер переглянулась с баронессой и оскалилась, став ещё больше, чем обычно, похожей на гиену. Вдоволь упившись смущением своей гостьи, Дитлинд изволила вспомнить о сыне.

— Фридрих, покажешь свой аттестат?

— Сейчас при себе у меня его нет, — ответил он, стараясь не смотреть на фразу Дрезднер, оскал которой выводил его из себя. — Вчера я отправил его вместе с остальными вещами домой.

— Так прикажи эльфу принести, — сказала, словно несмышлёному ребёнку, мать и, приобняв его за плечи, доверительно заметила гостьям: — Уверена, там высшие баллы — так всегда бывает, но всё равно каждый раз приятно смотреть…

— Баллы высшие, — раздражённо подтвердил Фридрих и резко встал. — Прошу прощения, меня ждут дела.

Дитлинд сузила глаза; в сочетании с этим ещё не сошедшая с её лица улыбка выглядела особенно мерзко.

— Какие дела, мой родной?

— О которых я вовсе не обязан отчитываться, — с неприязнью бросил Фридрих и вышел прежде, чем мать успела его окликнуть. Ему было плевать, что теперь она будет демонстративно злиться ближайшие пару дней — потом-то, как обычно, придёт время светского раута, и злость куда-то исчезнет, словно от Эванеско, и мать со своей очаровательной улыбкой попросит сына её сопровождать, раз уж его отец как всегда занят работой. «Только о глупых приёмах и думает, — Фридрих с силой захлопнул дверь своей комнаты — стёкла в окнах задрожали. — Бестолковое создание».

Больше выходить сегодня не хотелось — мать отбила всякое желание общения, — но было нужно, ведь Фридрих до сих пор не засвидетельствовал почтение отцу. По сути дела, никому не нужная формальность — но традиция, а потому обязанность. Впрочем, спешить с исполнением сыновнего долга Фридрих не стал и до самого вечера читал у себя в комнате и размышлял о том, как стоит держать себя на встрече с герром Кестенхольцем, главой Департамента международного сотрудничества, назначенной на завтра. Спустился он вниз только к ужину.

Роскошная главная трапезная замка казалась неоправданно огромной с учётом того, что ужинало в ней всего только три человека; но отец отчего-то не любил малую столовую, задуманную как раз для трапез семьи в обычные дни, и домочадцы молчали. Только за ужином (не считая особо важных приёмов) члены их семьи и видели друг друга — все трое жили в разных концах замка и целыми днями были заняты каждый своими делами: отец работал в своём кабинете или вовсе уезжал, мать принимала в своей гостиной приятельниц, посещала мероприятия или читала любовные романы. Фридрих же большую часть года отсутствовал на учёбе и искренне не любил время, когда приходилось возвращаться сюда.

Они трое пришли почти одновременно, с разницей в минуту — сказывалась выработанная за годы привычка. Мать опалила Фридриха осуждающим взглядом, но он попросту отвернулся и поклонился отцу, ответившему на приветствие сына коротким кивком. Барон Конрад фон Винтерхальтер, по мнению многих, был образцовым портретом стального человека, прошедшего войну; в свои шестьдесят белоснежно-седой, но идеально прямой, со всегда напряжёнными плечами, он производил впечатление, подобное тому, какое давал его замок: величественный. В силу роста и нрава он смотрел на всех свысока, равными себе считал единиц. Во второй половине тридцатых и сороковые годы он возглавил чистокровных магов Швейцарии, и они, объединив усилия, выбили из страны Гриндевальда уже к концу сорок третьего; конечно, критики не уставали язвительно замечать, что Гриндевальд здесь не слишком сильно держался — Швейцария полная древней магии, заключённой в её замках, городах, казалось, в самой земле, то ухающей вниз в ущелья, то взлетающей к небесам в виде гор, и эта самая магия противилась любому захватчику-чужаку. Отец Фридриха в те годы проявил характер, на бесчинства сторонников Гриндевальда отвечая с не меньшей непоколебимой жестокостью, но и после, в мирное время в полной мере сохранил его.

— Почему задержался, Фридрих?

— Гостил один день у Лукаша Свидерского. Узнавал о расстановке сил в Польше.

— Хорошо. Твой аттестат?

— Идеален, отец.

Сухой кивок, больше никаких вопросов. В их семье не заведено интересоваться друг другом.

Когда Фридрих и его родители сели за стол, на трапезную опустилось гробовое молчание. Оно давило, гнело, уничтожало. «Разве так должен выглядеть семейный ужин?» — Фридрих сердито сжал вилку и нож, да так, что побелели костяшки. День и вечер его дня контрастировали так резко, что становилось тошно.

Сегодня, однако, отец соблаговолил проявить к нему больше внимания, чем обычно. Отвлёкшись от мыслей и бараньей отбивной, Конрад спросил:

— Что ты намерен делать дальше?

Фридрих быстро расслабил мышцы, заставил себя взять приборы более свободно.

— Завтра я встречаюсь с герром Кестенхольцем по поводу обещанного мне места в Департаменте международного сотрудничества.

— Ты в самом деле хочешь туда идти? — проговорила мать, всем своим видом выражая неприятие самой мысли о чём-то подобном. — Ты — на кабинетную службу бюрократом?

— Дипломатом, — сквозь зубы поправил её Фридрих. — Да, я этого хочу.

Отец продолжал смотреть на него безучастно — будто бы одновременно с разговором с сыном пребывал во вселенной собственных мыслей.

— Тебе нужна помощь?

— Благодарю, я справлюсь сам.

Барон удовлетворился и вернулся к еде. Баронесса поджала губы и потянулась к бокалу с вином. Фридрих отодвинул от себя тарелку с практически нетронутым ужином, поднялся из-за стола и откланялся.

Встреча на следующий день была запланирована на два часа пополудни, но Фридрих отправился раньше — не имел сил находиться дома. Причём сам фамильный замок он всем сердцем любил, чувствуя его своим местом — вот только люди, его населявшие, это ощущение портили.

Зато в Берне он спокойно погулял по старому магическому району, весьма большому и от маглов сокрытому, полному красок и жизни. Для волшебников Швейцарии Берн был полноправной столицей всех аспектов жизни: политической, деловой, культурной, — в то время как у маглов, как Фридрих знал, большую роль играла Женева, хотя правительство страны и располагалось так же, как и магическое, в Берне.

На берегу реки Ааре, подступая почти к самой пронзительно-бирюзовой воде, целый квартал занимало собой большое здание из песчаника, на главном фасаде которого над дверями на чинно поблёскивавшей в солнечном свете золотом табличке крупными чёрными буквами было просто и лаконично выведено: «Министерство магии Швейцарии». Внутри здания, как и снаружи, не было места помпезности, но приятно радовала глаз дороговизна отделки и материалов, уместность каждой детали, начиная с идеально ровного пола, казавшегося монолитным куском мрамора, и заканчивая выполненными под стать входной табличками с именем и должностью каждого сотрудника, от уборщика до министра магии. Его, барона фон Эсслера, Фридрих приметил издалека, когда прошёл через длинный холл с высокими потолками и поднялся по широкой лестнице всё из того же молочно-белого мрамора, что и пол, на второй этаж и свернул в левое крыло здания. Министр, шедший ему навстречу в сопровождении стаи серьёзного вида секретарей, поднял взгляд от какой-то бумаги, которую ему на ходу показывала сосредоточенная молодая колдунья с родинкой на щеке, и тоже увидел Фридриха, спокойно кивнул в ответ на его учтивый полупоклон. Барон фон Эсслер был старым знакомым отца, с которым они в своё время бились бок о бок в войне.

Департамент международного сотрудничества располагался на третьем этаже и занимал его добрую половину в этом крыле. Здесь была сделана серьёзная перепланировка по сравнению с помещениями других отделов Министерства. По коридору, ведущему от лифтов (те ходили со второго этажа и до верхнего пятого), приходящий попадал в холл, посреди которого находился огромный, выше человеческого роста глобус. Он неспешно вращался над полом, и та часть Земли, где был сейчас день, подсвечивалась золотистым, а противоположная ей — глубоким синим; мировые столицы на глобусе поблёскивали, отмеченные россыпью белых огней — чем больше город, тем больше и ярче блеск. Вокруг глобуса располагались невысокие круглые столики, где лежали свежие газеты, и кресла, в которых сотрудники отдыхали, покинув на время свои кабинеты. Собственно кабинеты находились в расходившихся от холла лучами длинных коридорах, каждый из которых соответствовал отделу: «Европа», «Азия», «Африка», «Америка», «Австралия и Океания», «Международные организации». Ещё один коридор, более короткий, располагавшийся напротив входного, вёл к кабинетам главы Департамента и его вспомогательного персонала — туда-то Фридрих и направился через холл.

— …ситуация остаётся напряжённой, — услышал он обрывок разговора двух магов с озабоченными лицами, стоявших у входа в африканский отдел. — Хотя эпидемия в школе закончилась, маги из Нигерии обвинили в том, что случилось в Уагаду, правительство Конго, не досмотревшее за популяцией тибо и вовремя не выявившее инфекцию.

— С учётом собственных внутренних проблем, оставшихся после прошлогоднего выхода из состава Британской империи, Нигерия выбрала крайне неудачное время для конфронтации с Конго…

— Добрый день, — заученно-вежливо произнесла ведьма-секретарь, когда Фридрих вошёл в приемную главы Департамента.

— Добрый день. Фридрих фон Винтерхальтер, мне назначена встреча на два часа.

— Да, герр Винтерхальтер, герр Кестенхольц ожидает вас, — девушка встала, изящным движением оправив мантию, и открыла перед ним дверь, ведущую в кабинет. — Прошу вас.

Волнение захватило, и Фридрих, больше не глядя на ведьму, прошёл мимо неё в большую комнату. Взгляд тут же приковала к себе стена напротив входа — значительную её часть занимали колдографии в строгих тёмных рамках, сделанные явно в разные годы и в разных краях, но с обязательным присутствием в кадре двух вещей: флага страны, в которой был сделан снимок, и человека, сейчас поднявшегося из-за своего рабочего стола.

— Герр Винтерхальтер, стало быть?

— Для меня честь познакомиться с вами лично, герр Кестенхольц, — заставив себя отвлечься от снимков, учтиво произнёс юноша.

Глава Департамента посмотрел на него изучающе. Это был старик, разменявший уже девятый десяток, но всё ещё хваткий, со взглядом цепким и умным, как будто бы пронизывающим насквозь. Он носил короткую бороду и аккуратно зачёсывал назад седые волосы, подчёркивавшие неожиданную загорелость лица; на его крупном, с горбинкой носу сидели очки в очень тонкой серебристой оправе. Когда глава Департамента жестом пригласил его сесть в кресло по другую сторону стола, Фридрих заметил на его пальце перстень с большим рубином.

— Итак, юноша, — заговорил герр Кестенхольц, спокойно опустив руки на подлокотники, — как я уже отвечал вам в письме, должность моего ассистента вакантна, и я склоняюсь к тому, чтобы отдать её вам. В пользу этого решения помимо вашего имени говорят также документы, присланные мне из Дурмстранга, — он сделал мягкое движение палочкой, и небольшая папка, выплыв из-под прочих, опустилась на столешницу перед ним и раскрылась. — У вас блестящий аттестат, — заметил он, бегло взглянув на верхний документ («Что за остальные?» — мимолётно нахмурился Фридрих). — У вас высшие баллы по семи предметам, а также подтверждено знание на высоком уровне французского и английского языков… Владеете какими-нибудь ещё?

— Как и большинство студентов Дурмстранга, я говорю на всех трёх языках школы, а также немного по-итальянски.

— Годы идут, а в Дурмстранге всё так же «собирают тройку», — произнёс герр Кестенхольц с оттенком снисхождения и воспоминаний. — Во времена моей учёбы, правда, болгарский был не в особой чести — большую часть моих однокурсников с болгарского отделения составляли греки… Мне всегда импонировала традиция не предоставлять студентам лёгкий путь освоения языков с использованием магии, а заставлять их учить всё самостоятельно. Конечно, в нашей работе без языковых чар порой просто не обойтись, но мне нравится сам посыл, — он сделал мимолётную паузу и спросил: — Будь у вас выбор, какой бы язык вы начали учить сейчас?

— С мая я начал учить португальский, — сказал Фридрих. — Потому что на данный момент Бразилия, в которой португальский является официальным языком, имеет статус ведущего государства в магической Южной Америке, через которое идёт львиная доля сотрудничества со всем регионом.

— Хорошо, — произнёс герр Кестенхольц (его тон показался Фридриху исполненным глубокого значения) и левитировал наверх стопки документов в папке какой-то другой лист. — К вашему аттестату прилагалась характеристика, написанная директором Хохбергом. Он вас хвалит в ней, называет перспективным молодым волшебником.

— Смею надеяться, я оправдаю высокое мнение директора обо мне, — гордо ответил Фридрих.

Старый маг на мгновение поднял на него взгляд, но тут же вновь устремил его на лист с характеристикой.

— Что ж, хорошо, — документ скользнул обратно в папку, и герр Кестенхольц сложил руки в замок. — Как вам должно быть известно, Швейцария имеет мощнейший в магической Европе дипломатический корпус. К нашим услугам прибегают волшебники из стран по всему миру для помощи в решении спорных ситуаций, разрешения конфликтов; отчётами наших сотрудников пользуются для подкрепления своих слов делегаты на заседаниях Международной конфедерации магов, — он сделал паузу, словно давая Фридриху время в полной мере осознать услышанное. — Скажите, герр Винтерхальтер, — только, прошу вас, будьте предельно честны: вы пришли ко мне потому, что хотите сделать карьеру в Министерстве или из-за желания работать именно в моём Департаменте?

— Из-за желания работать у вас, — произнёс Фридрих, прямо глядя ему в глаза. — Карьера как таковая меня не слишком интересует.

Светлые глаза за стёклами очков оставались непроницаемы.

— Вы даже не подумали о том, чтобы солгать, — спокойно заметил герр Кестенхольц.

Фридрих свёл брови — скорее ощутил, чем понял, что допустил оплошность, которую теперь нужно было исправлять.

— Вы сами попросили меня сказать правду, — проговорил он медленно, с оглядкой. — С учётом того, что вы, как я надеюсь, — мой будущий начальник, я решил, что следует исполнить распоряжение.

— Понимаю, — произнёс герр Кестенхольц всё так же спокойно — и вместе с тем, кажется, сделав для себя определённые выводы. — А теперь представьте, что я — посол страны, причём более сильной, чем та, которую представляете вы. Я попрошу вас ответить прямо: станет ваша земля частью нашей великой державы или нет. Вы ответите мгновенно и честно на этот вопрос? — Фридрих открыл было рот, чтобы сказать, что это совершенно другое, но старый маг опередил его, продолжив: — Или другой пример: вам неприятен собеседник, но он состоит в родстве с кем-то крайне влиятельным. Вы будете в беседе взвешивать слова и контролировать тон?

Фридрих нахмурился, решив вначале, что абстрактным «кем-то» является он сам, а глава Департамента говорит о нынешнем их общении — но затем вдруг вспомнил об одной сцене, имевшей место на Буяне пару месяцев назад.

Герр Кестенхольц слегка кивнул, видя, что юноша понял.

— Я имею о вас информации куда больше, чем содержат школьная характеристика и аттестат, — сказал он. — Более того, свидетелем некоторых вещей я был сам — в частности, так получилось, вашего выступления на дуэльном чемпионате, — он чуть сузил глаза, добавил, имея в виду одновременно многое: — Вы боец, герр Винтерхальтер.

«Он мог в тот вечер быть в Красной палате… Мог слышать мой разговор с грязнокровкой Ровинской…»

— Однако же дипломату нужно быть не только и не столько бойцом, — продолжал герр Кестенхольц, внимательно следя за выражением его лица из-за стёкол очков. — При этом таланта к лицедейству и умения находить к людям подход я пока в вас не наблюдаю. Поэтому спрошу: вы готовы к тому, что вам придётся переделать себя, чтобы стать тем, кем, как заявляете, вы хотите быть? Если нет, можете спокойно отработать у меня несколько месяцев, и я с чистой душой напишу вам характеристику для перевода в другой Департамент, более подходящий вам с вашей горячностью. Потому что в нашем деле горячности места нет.

Фридрих опустил взгляд, пристыженный. Он думал, был так уверен, что сможет скрыть свой главный недостаток от главы Департамента — хотя бы сейчас, а после он и вовсе от него избавится!.. Приходилось признать, что его чаяния были детскими.

— Я готов, герр Кестенхольц.

Глава Департамента кивнул, и в его глазах мелькнул словно бы вызов. «Вот и посмотрим».

— Вы приступаете в следующий понедельник.