Дети Дня

Глава 5

Густо-лиловые сумерки медленно стекали по малиновой полосе заката в море. Ажурная решетка стрельчатого оконца чуть розовела в последних отблесках вечерней зари. Влажный холодный воздух медленно вползал в комнату, нежно пригибая язычки свечей. Госпожа Мирьенде поставила на стол матовый стеклянный шар со светильным камнем. Редкая и драгоценная вещь. Работа Ночных. Она не сразу отпустила руки, и они были прозрачно-розовы от тихого света.

Приятное тяжелое тепло растекалось по телу Онды после бани и ужина. В Доме Бардов кормили всегда сытно, пусть и не изысканно. Онде такая еда нравилась.

— Ты ведь приехал задавать вопросы, Онда? — промурлыкала Мирьенде

— Полагаю, ты уже знаешь половину моих вопросов?

— Мы оба барды.

— Тогда скажи мне, что происходит?

Красивая улыбка Мирьенде стала кривой.

— У кого происходит? У нас, у бардов — ничего, в том и беда.

— Беда? Расскажи мне об этом.

Прекрасная женщина встала, подошла к окну и закрыла ставни. Заметно холодало. Она села, облокотилась на стол и посмотрела в светящийся шар.

— В чем беда, Мирьенде?

— Я читала твои письма, Онда. Я знаю и о долгой хьяште, и о повешенных боговнимателях. Я думаю, ты уже знаешь и о тенях, и о принцессиных сиротках. И о том, что Объезда уже три года нет… Я бьюсь о стену. Король изволит стоять в стороне и ничего не делать. Наши старейшие барды предпочитают не перечить королю, чтобы не дай боги не досталось. Вдруг их успокоят, как Хонору… Хонора, дед короля, король-бард, тот, что восстановил Объезд после долгого забвения, имел чутье на правильное и неправильное, Онда… Извини, что вдаюсь в воспоминания, но я его слишком хорошо помню и мне до сих пор больно. Ах, Онда, какую же мы сделали ошибку…, — она замолчала, и ее глаза и губы чуть припухли, но Мирьенде справилась со слезами. — Я постараюсь изложить все по порядку, друг мой. Тут никакого нет секрета, все написано в книгах, все открыто. Только иногда надо задуматься и сложить два и два… У нас всегда, с Грозовых Лет и Уговора было так — есть король и есть при нем бард. Король поддерживает землю и порядок в ней. В земле течет сила его Правды, честная, чистая, и земля взамен отдает свою силу людям. Текла. Так было. Король был держатель силы, бард был блюстителем королевской правды и разрешитель препятствий, так нас тогда называли.

Мирьенде была хорошим бардом. Она умела создавать видения словами, и Онда с удовольствием отдался ее искусству.

…Он видел, как постепенно уходили беды Грозовых Лет, как наступали годы изобилия и спокойствия. Как разрушались ненужные стены крепостей и расцветали города, и как дети богов приходили к людям, и даже становились их возлюбленными.

Как изобилие и покой приводили к беспечности, и непреложный закон постепенно становился нелепой пустой традицией. Прошло девять поколений, и короли перестали совершать Объезд, а барды начали попустительствовать королям, ведь все было так хорошо и мирно, и ничего не происходило. Камень продолжал кричать под ногами новых королей. Искусство бардов стало уделом избранных.

Только вот дети богов перестали являться людям. Теперь они остались только в преданиях и песнях бардов.

И постепенно угасало понимание правильного и неправильного, земля слабела, твари множились в лесах. Мир медленно кренился…

— …А потом пришел Хонора и сказал — я все исправлю. Барды при нем снова стали силой, и мы поддерживали короля, и сила его текла в земле, — нараспев проговорила она. — Это было время возрождения, Онда… — она помолчала. — Только боюсь, что поздно, — почти прошептала она. — Именно потому все окончилось так страшно, и нам пришлось его убить, и нас стали бояться. Я все думаю, почему мы тогда не взяли власть? Мы не дали бы сесть на престол его никчемному сыну Ианте и воспитали бы нынешнего короля как надо. Мы бы все восстановили! — Она посмотрела на ногти. — Нам надо было раньше убить Ианту. Довершить дело Хоноры.

Онда сидел, открыв рот.

— Что, ночь открытий? — горько усмехнулась она. — Онда, ты помнишь, при Ианте был такой бард, Таора, единственный, которого он не изгнал?

— Да, я слышал.

Маирьенде смотрела куда-то вдаль, за пределы уютной тихой комнаты.

— С тех пор мы многое выяснили, хотя и не до конца. Таора был всегда жаден до знаний. Он был такой дерзкий, стремительный, талантливый. Красивый… Хонора, правда, не очень его любил. Говорил, что тот не видит границ. Он еще до нашей поездки на Тевару пытался разведывать ходы Ночных.

— Знаю, говорят, что они везде под землей ходят. Но это же слухи?

— Это не слухи. Дневные порой заходят в Холмы, почему бы Ночным не ходить под нашими землями? Ночь ведь тоже принадлежит им, так что в ночи они и не под землей гуляют. Я не знаю, куда и как он ходил, но вернулся он намного более сильным, чем ушел. Хоноре тогда было не до сына, он восстанавливал старые обычаи и Правду короля. А Таора сдружился с принцем. Он был красивым малым и обаятельным парнем. Мы даже считали, что Хонора к нему несправедлив…

Когда Хонора ушел в Объезд, он оставил сына в Столице местоблюстителем. И Таора остался там же. А когда король вернулся, все и произошло…

Онда кивнул. Что было потом, он знал. Король попытался убить сына, а когда Таора-бард попытался помешать ему, Хонора убил его заклинанием. А потом барды возвели Ианту на престол отца, словно искупали свою вину. Даже не стали требовать, чтобы он встал на Камень.

Мирьенде словно прочла его мысли.

— Так что, Онда, Ианта не был истинным королем. Камень не крикнул под ним, и мы не совершили преступления, успокоив его.

— Но земля не предавала его! Земля приняла его королем, иначе он не мог бы исцелять, не было бы изобилия, сменился бы ход времен…

— Онда, а ты не думаешь, что в нем просто текла иная сила? Чужая? Та, что шепчет этим самым боговнимателям? Что он заключил какой-то…уговор? И что не просто так умерли три жениха принцессы? Потому он и не встал на Камень, потому отослал от себя бардов…

Онда, мы сделали великую ошибку двадцать лет назад. Мы отступились от короля-барда, а потом, чтобы сохранить мир, отказались от власти. Чтобы нас не боялись. Чтобы мы остались чистенькими. И мы не вмешивались ни во что. Так что в том, что сейчас происходит, мы виноваты, — распаляясь, она шипела и плевалась как кошка. — Ах, если бы Хонора пожил подольше! Пережил бы своего дурного сына, тогда и внук был бы достойным короны! А что сейчас?

— Ты не забыла, какое у деда было прозвище? Хонора Теварский мясник! И ты называешь его правильным королем? Или ты просто не можешь забыть, что Хонора привечал бардов, а Ианта ненавидел? Потому первый хороший, а второй негодяй, хотя оба красавцы те еще?

Мирьенде нехорошо улыбнулась.

— После событий на Теваре вот здесь, внизу, нас допрашивали старшие. А потом… это был ужас, позор, трусость, Онда! Они не хотели, просто не хотели признавать, что твари были у них под носом! Конечно, они же барды, старшие, мудрые, а тут такое! Твари на острове счастья! Ах ты…!

— Но ты не могла быть на Теваре! — крикнул Онда. — Это было сорок лет назад!

Мирьенде расхохоталась. Она смеялась долго.

— Ах, Онда, ну как же приятно тебя слушать! И как забавно тебя удивлять!

Голос не сразу послушался Онду.

— Но сколько же тебе лет? — проговорил он, лишь потом сообразив, насколько нелепо звучит его вопрос.

— У женщин не принято спрашивать о возрасте.

Она вспорхнула с резного табурета, обошла вокруг стола за спиной у Онды.

— Я была там. Я была из молодой поросли Хоноры. Он сам отбирал учеников в Дом Бардов. Чтобы мы понимали его, чтобы стремились к тому же, что и он, верили бы в то, что все можно исправить, и положили бы жизнь на это. Мы с Лайнэ были лучшими. Он взял нас с собой.

…Королевская ладья подходила к острову. Тевара, остров Счастливых, вставал над золотой водой. По древнему договору между первыми королями-братьями и первым хозяином Тевары, Тевандой, на эту землю без дозволения мог ступать лишь король и двое его спутников. Остальные люди попадали сюда лишь если их привозили сами теварцы. Они мало кого принимали к себе и никогда не покидали острова. Своих женщин замуж не отдавали, но привозили с берега женихов и невест, за которых платили родным огромный выкуп. Но кому посчастливилось побывать на острове, те писали о гостеприимных островитянах, пребывавших в счастливой простоте нравов на лоне природы, о прекрасных девах, готовых ублажить гостя как только можно ублажить, о благоуханных цветах и жемчужных россыпях. И о звездном жемчуге. Одно зерно такого стоило дороже всех ароматов Синты вместе с самой Синтой. Жемчуг обладал странным свойством вызывать вещие сны и давать дар прозрения будущего. Во всем мире было считанное число таких жемчужин, и когда будет добыта следующая — никто не знал. Жемчужины «жили» примерно столько, сколько мог бы прожить человек — каждая свой срок.

И мало кто писал о том, что любой чужак, который пытался попасть на остров против воли хозяев, становился жертвой моря. Но это знали все. И это знание лучше всего охраняло остров.

Хонора, став королем, возродил древнюю, уже почти забытую традицию Объезда, и по пути посетил и Тевару. Он сам, королевский бард, и еще двое из молодых бардов — Мирьенде и Лайнэ.

Чудесные голоса разливались над морем, и воздух был полон такого безмятежного тихого счастья, что хотелось остаться здесь и никуда никогда не уезжать. Остров был словно нарочно устроен для людей — ни одного надоедливого насекомого, ни единой колючки, ни жары днем, ни холода ночью. Чистейшие ручьи и теплое море. Ни единого сорняка, урожай два раза в год, ни хищников, ни гадов… Блаженный дар Богов.

И красивые, радушные люди.

С одинаковыми глазами. И очень резкими тенями.

Но красота места мешала это заметить.

…Мирьенде лежала в мягкой, чудесной постели, но почему-то ей не спалось. Было странно тревожно и тяжело на душе. Она села, обхватив колени и прислонившись спиной к стене из дикого камня. Снаружи глухо дышало море. Ночной ветер пронизывали какие-то странные звуки — не то шепот, не то тихое пение. Именно это выматывало душу, вытягивало какую-то живую нить, болезненно, тяжко, мучительно.

— Ты тоже не спишь? — прошептала сзади Лаинэ. Мирьенде обернулась на веснушчатую северянку.

— Муторно как-то.

— Ага. Как будто заклинание поют. Плохое такое.

Мирьенде вздрогнула. Именно так. Заклинание, и нехорошее заклинание.

— Я посмотрю.

— Я с тобой.

Дверь была заперта. Снаружи. Девушки переглянулись.

— Зачем? — шепотом, мгновенно потеряв от страха голос прошептала Лаин.

— Чтобы мы не убежали?

— Или чего-то не увидели.

За дверью послышались быстрые твердые шаги. Мирьенде постаралась отогнать страх и начала складывать короткую песню защиты.

Дверь распахнулась от удара ногой.

На пороге стоял Хонора. Гневный, бледный.

— Живы? — тяжело сказал он. — Идемте. Идемте. Посмотрим.

Мирьенде ощущала идущие от него горячие волны зарождающегося страшного заклинания. Она не могла понять, что именно он затевает, но мощь и ярость были такие, что волосы вставали дыбом и потрескивали.

Они стояли на берегу. Все жители. От младенцев до стариков. Белый язык песчаного пляжа вдавался в мелкий залив, сияя в свете белой-белой луны. Лунная дорожка разбивалась на ослепительные осколки, среди которых неподвижно, черными пеньками торчали торсы сирен, полукругом обступавших нечто круглое, многорукое, копошащееся.

Люди стояли в ярком свете выпученного лунного глаза, и за спиной у них клубились, шевелились тени. У каждого была не одна тень — словно это круглое, многорукое присосалось к спине каждого.

Шепот стоял над берегом. И мужчина — Мирьенде помнила, его звали Тайла Тессиельт, нобиль Тевары — взял из рук стоявшей рядом женщины спящего ребенка и шагнул в воду. Он шел медленно, как завороженный, а сирены шептали, шептали, а многорукий тянул, тянул щупальца…

Лайне тихо охнула и уткнулась в плечо Мирьенде. Та досмотрела до конца…

— Они были кормом для сирен и той твари. Кормом! А сирены следили, чтобы на скотном дворе всегда была скотина. Они не брали больше положенного. У них, понимаешь ли, был такой уговор — сирены получают столько, сколько оговорено душ — стариков, преступников, больных, калек — всех, кого не жаль. А взамен — спокойствие, процветание. А за сладкую душу младенца — звездная жемчужина… И никто же не воспротивился! Никто! Даже мать! Сама отдала!.. Их выжрали тени, Онда. Это были не люди, Онда. У них тени внутри копошились…

Онда молчал.

— Онда. Я снова вижу такие глаза, в которых тени копошатся. Здесь. В Столице. Сожранных тенями надо убивать. У-би-вать.

Онда не сразу сказал:

— Я видел… сирот принцессы.

— Да? — она встрепенулась. — Значит, ты веришь мне?

— Да.

Мирьенде выдохнула. Провела по лицу руками.

— Хорошо, — тяжело и устало сказала она. — Это хорошо. Сатья уехал. В глазах других бардов я почти сумасшедшая.

— Это не так…, — начал было Онда, но она не слушала

— И еще я, видишь ли, стремлюсь к власти. А я ведь и стремлюсь. Я честно тебе признаюсь, Онда. Потому, что я была на Теваре, потому, что я знаю о тенях. А у меня руки связаны! Наш милый государь нам не доверяет… — она начала говорить все быстрее и быстрее, все сбивчивее, лицо ее покраснело, на лбу заблестел пот. Она ходила по комнате, размахивая руками и не видя Онду. — Да, я знаю, что Камень под ним крикнул. Да, я знаю, что он пару раз кое-кого повесил из этих, боговнимателей. Да, он не верит в выродков. Да, он подтвердил Уговор. Да, он намерен совершить Объезд. Но он терпит Айрима. Он не запрещает дома сирот. Если он хочет все исправить, то почему он не идет до конца? У него тоже уговор с кем-то, а? У него же тень на лице, как у всех этих…

— Это может быть порча, Мирьенде.

— Может, и так. — Она горько рассмеялась. — На Иранте тоже была порча. Мы уж постарались. Мы сделали так, что он ни пить воды непорченой не мог, ни еды принимать. И он подох! — Она выдохнула. — А нынешний… Ах, друг мой, он не Хонора. Он слаб. Обрюхатил сестру Тианальта, дескать, сынок придет и все исправит. Ага.

— Откуда…?

Она хмыкнула.

— Видела я, как он пару ночей назад в город влетел, со свитой своей. А за ним сестрица его мясами трясла! Не ты один, Онда, смотришь на меня как голодная собака на кусок мяса… Рассказали мне. И Айрим потом, как призрак бледный, блевал, говорят, со скачки, отыгрался на них государь-то наш, хоть так… Благодетель наш! — продолжала Мирьенде, все сильнее распаляясь. — Покровитель всех сирот, Айрим… — Она перегнулась через стол, глядя в глаза Онде. — У них такие же глаза, как у тех, на Теваре… и тени, тени ползают. Немножечко так пока, незаметненько… — Она выпрямилась. — Они иногда приходят к Дому, Онда. Просто стоят и смотрят. Дети. А в глазах у них — тень. И я знаю, что однажды они придут сюда. Убивать.

— Мирьенде… но если ты видишь это, я вижу, Сатья видит, то почему все молчат?! Почему барды молчат?

Мирьенде шумно выдохнула и плюхнулась на стул.

— Много ли истинных бардов-то осталось, Онда? Настоящих бардов, а не шелупони, которая только на фокусы и способна? Нас всегда было не пруд пруди, а теперь совсем худо. Да, да, знаю, ваши, из Дарды, неплохие, но их ведь тоже мало, а нужда в них большая.

«И год от года все больше», — мысленно добавил Онда.

— …Нельрун — пропал, — продолжала Мирьенде. — Лаинэ погибла на севере, сирены сожрали. Сатья не молчал, но король заткнул ему рот, — почти выплюнула она. — Хорошо, что Сатья не в Столице. Руки развязаны. А наше старичье трусливое… тьфу! Они же так торопились «успокоить» Хонору, прямо кипятком ссали! Только бы все мирненько-спокойненько… чтобы никто не обвинил их, бардов… Онда. Они ведь тоже сожранные. Нет, не тенями. Их благодушие сожрало. Попустительство. Мягкий диван, почет и сытная жратва их сожрали. Они давно уже ни-че-го не могут. Ни-че-го. Одна надежда на младших бардов. На… детей. Наших.

Она посмотрела на него горящими глазами.

— Я больше не верю в королей, Онда. Я надеюсь только на нас. На бардов. Настоящих бардов. Наследников Хоноры.

Онда не успел ничего ответить.

Постучали. Мирьенде подошла к двери и рывком распахнула ее.

— Ну?

— Они прибыли, госпожа, — сказал неприметный, самый обыкновенный человек в непиметной, самой обыкновенной одежде ремесленника.

Мирьенде кивнула.

— Иду.

Человек исчез.

Она обернулась к Онде.

— Решай. Если ты сейчас пойдешь со мной, то придется отвернуться от королей. И придется убивать. Детей. Или, если не хочешь — уходи. Беги сейчас же в Уэльту и не возвращайся. Разрушьте мосты через Аньяфаль и не пускайте никого. Ни-ко-го.

Она была прекрасна и ужасала.

— Я пойду за тобой, — почти против воли прошептал непослушными губами Онда.

ЗЕМЛИ ДНЯ. ЮЖНАЯ ЧЕТВЕРТЬ. ПОГРАНИЧЬЕ, ПУСТЫНЯ.

Когда-то здесь жили. Даже охранные камни сохранились и, наверное, еще не потеряли совсем своей силы, потому как граница между Пустыней и шергом была видна четко. Внутри круга трава была по-настоящему весенней. Снаружи уже начинала желтеть. Рано. Очень рано. Все было неправильно. Дни становились все жарче — до невыносимости, ночи — все студенее. Маллен давно уже замечал эти перемены, и ничего хорошего он не ждал.

Но все же внутри шерга была вода.

Жители пустыни селились везде, где была вода. Говорили, что они чуют ее. И везде, где была вода, создавался шерг — так называлась родовая крепость. Это могли быть сложенные из дикого камня башни на каменистом плато или просто высокая стена, внутри которой стояли шатры из шкур, это могли быть пещеры, расселины в скалах перекрытые плитами песчаника — любая нора, где можно было спрятаться от жары и холода. И где была вода.

Почему покинули этот шерг — Маллен не знал. Тут была вода. И тут жили совсем недавно.

Вот очаг. Старая протертая кошма — уже и не залатать, потому и бросили. Пустынные почти ничего не бросают. Все ценно.

Вот большой зал, если так можно сказать. Потолок закопчен, и еще еле уловимо пахнет вонючим кизячным дымом. Говорят, где-то южнее Пустынные добывают горючий земляной уголь… все может быть.

Вот здесь держали шилорогов. На стене рисунки. Шилорог для пустынного — все. Без них — ни охоты, ни набега, ни удрать от тварей. Ни защитить медлительных тяжелых хакков — а это мясо, и шерсть, и молоко.

Хакки и шилороги — это жизнь.

Судя по всему, шерг был людный, и скота в нем было немало.

Но они ушли. Ушли от воды, от жизни. Куда, почему?

Маллен пока не находил ответа.

Пещера переходила в пещеру. В пещерах хорошо, и в зной, и в холод одинаково. Здесь можно жить.

Он вошел в круглую большую пещеру, которая, видно, была тем же, что и зал-шатер в древних жилищах Дня. Теперь таких уже не строили, Маллен только в книгах про них читал да видел один в развалинах Тианы. Теперь фресками расписывали главные залы. Многое уже стало просто привычным узором, смысл забылся. Но главные имена, главные события помнили, да.

Вот и здесь точно так же была начертана история Пустынных. Рисунки напоминали скорее угловатый орнамент, в который были вписаны схематичные фигурки людей и зверей, но все же это была история, еще тех времен, когда дети богов являлись людям. История Шенаэль и ее потомков.

Шенаэль, вдова, жила в своем имении на границе с пустыней, и ее сыновья были славными охотниками и стражами. У нее были сильные вассалы, большая родня и много друзей. А дочь была ослепительно хороша собой, и за нее многие сватались. Однажды в самых предрассветных сумерках девушка проснулась от дивного пения и увидела в свете умирающей луны прекрасного незнакомца с волосами такого огненного цвета, что они пылали, словно факел, даже в бледном лунном свете, а глаза его светились как дневное лазурное небо. И девушка полюбила ночного гостя.

— Как твое имя и где твой дом? — спросила она.

— Имя мое — Торамайя, Сын Огня, хранитель Красного копья. Далеко на юге, в прекрасной долине возле озера строит мой шерг, и мы будем счастливы там. Поедешь ли ты со мной?

— Поеду, — ответила девушка, ибо я люблю тебя. Приходи свататься ко мне, и я помогу тебе выдержать все три испытания, которые моя мать положила женихам. И я уеду с тобой!

На другой день Торамайя явился свататься. Привез он богатые дары. Три испытания положила ему Шенаэль, и три испытания выдержал он — укротил дикого шилорога, победил в поединке старшего брата девушки — а равного этому бойцу не было — и сложил песню, от которой от счастья плавилось сердце. Свадьбу сыграли, и жених увез невесту. А через девять месяцев он приехал один к дому Шенаэль и привез страшную весть — его жена умерла родами. С собой он привез мальчика-младенца, чтобы в семье матери воспитали и вскормили его. Малыш был с огненными волосами и ярко-синими глазами. Торамайя сказал сказал — когда мальчик вырастет, пусть отправится в пустыню, найдет Потерянный шерг и найдет своего отца.

Настало время, когда юноша, Шенаэльт, отправился в путь…

И все. На этом предание обрывалось. Некоторые рассказывали, что юноша нашел Потерянный шерг и остался там с отцом. Вторые говорили, что юноша должен был пройти через Потерянный шерг, чтобы доказать отцу, что он может стать вождем. Третьи рассказывали, что в Потерянном шерге его ждал вовсе не отец, а кто-то желавший его убить. Но всегда юноша искал Потерянный шерг.

И ничего больше не говорилось о Красном копье.

Этот юноша считался родоначальником Пустынных. Рыжих, синеглазых, обладавших странным чутьем, выносливых к жаре и холоду, способных не пить и голодать дольше, чем любой человек. Их считали странным народом. Кое-кто говаривал, что они не совсем люди. Они делились на множество родов, и каждый род считал себя выше других. Они всегда враждовали, и кое-кто считал, что это потому, что у них нет Правды. И нет вождя, который бы ее держал. И что это из-за какого-то злого, неправедного дела, совершенного давным-давно, такого неправедного, что о нем не говорили — а потому забыли.

Раз в год они собирались на Круг, и неделя Круга была неделей мира. Дальше опять вступала в свои права вражда.

И где-то в пустыне был Потерянный шерг. А в нем — Красное копье Огня. И кто добудет это копье — станет вождем всех Пустынных. И тогда вся Пустыня станет как Потерянный шерг — полной воды, цветущей и плодородной.

Таково было предание Пустынных.

Маллен усмехнулся. Предания народов так неожиданно сплетались, уж и не разберешь, где правда, где выдумка. Предание его народа говорило, что когда первые люди пришли с юга, врата им открыло копье Огня или Красное копье. Владыка Огня сделал его и сам в ничейный час открыл людям врата и Белую Дорогу. А еще есть предание о Копье в камне среди озера где-то на юге. Никто не мог добыть его, кроме Силлаты, и после великой битвы он вернул его в камень. Какие только озера Юга не называли тем самым озером!

Может, это то самое озеро в том самом Потерянном шерге. Маллен вздрогнул.

«Мне трудно поверить, что я там был. Наверное, это все же было просто бред».

Он помотал головой, и вернулся к осмотру шерга. Здесь, в случае чего, можно жить. В таких заброшенных шергах селились изгои и беглецы, уходившие в Пустыню.

Как будто куда-то можно скрыться, если вся земля теряет силу.

Он вздохнул. Твари — порождения Жадного. У богов были дети. Теперь тварей все больше, а дети богов ушли совсем. Или погибли, или… или. Маллен не любил, когда его захватывали размышления о великом. После такого возникало ощущение полной безнадежности. Лучше не думать.

О крылатых девах, девах-оленях, Сыне Огня, Морском певце…

Не надо. Не надо. Не сейчас.