Дети Дня

Глава 4

Анье полулежала в своем шатре. Ройне и Тиа хлопотали вокруг госпожи, смачивая ей виски и подсовывая под нос ароматические соли. Танниэльт отважно нес стражу у порога, и когда в шатер вошел слуга с подносом с кубком пряного вина, чтобы госпожа подкрепилась, юноша смерил его суровым взглядом и нарочито положил руку на рукоять кинжала, нахмурив брови и вздернув подбородок.

Слуга поставил поднос на столик возле постели. Анье лишь уголком глаза уловила движение. Она даже не осознала, что привлекло ее внимание, но взгляд словно притянуло к его руке. А потом к лицу.

Вирранд замер на полуслове с открытым ртом от пронзительного визга Анье.

— Ойааааа! Ойааааааа!

Он вскочил и бросился к шатрам. Король не встал, просто смотрел ему вслед, словно уже знал все. Бард встал совсем рядом с ним.

— Сатья, — король тронул его за рукав. — Это то, что я думаю?

Навстречу Вирранду из шатра выскочил какой-то человек, за ним с обнаженным кинжалом Танниэльт. Анье продолжала орать — стало быть, жива. Вирранд резко обернулся к убегавшему. Что-то странное было в его движениях — стремительные, длинные скачки, какие-то дерганые. Так поворачивает голову птица.

Вирранд не помнил, что он орал, что приказывал, что орал наместник, что вообще было, но беглеца завалили стрелами уже на самом берегу Синтара, и он упал лицом в речной песок. Фарна оказался у трупа первым.

— Барда… надо…, — прошептал Вирранд, глядя на лицо убитого.

— Кто же думал, что здесь, в Королевской пятине-то такое, — пробормотал Фарна.

Недосказанное было слишком понятным и слишком страшным, чтобы произносить это вслух.

Подбежал наместник. Ахнул.

Перед ними было то, что уже много поколений жило только в сказках и преданиях. На гобеленах, рисунок которых не менялся веками, в книгах сказок, картинки в которых от века к веку строго повторялись.

У мертвеца была темно-серая кожа, большие круглые ярко-желтые глаза и ярко-красные губы. В распахнутом в беззвучном крике рту поблескивали слишком большие клыки. Волосы были белыми. Черты лица и телосложение были слишком человеческими, от чего тварь казалась еще ужаснее.

— Сними с него… — знаком показал Вирранд. Фарна быстро распорол кинжалом одежду. Вирранд стиснул зубы. Теперь различие было слишком очевидно. Не мужчина и не женщина. Не человек. Только внешнее сходство.

«Как же они плодятся-то?»

Ойха. Никто не знал, как ойха размножались, и размножались ли вообще, потому, что люди все же выбили их, а детенышей ойха не встречал никто и никогда. Так что мудрые предполагали, что ойха были созданы один раз и навсегда, и размножаться не могли. Но кто их создал, и смертны ли они как таковые — тоже никто не знал.

Они больше всего напоминали термитов, и крепости их походили на термитники. Они выжирали вокруг все живое — людей, скот, диких зверей — а затем переселялись на новое место. Спасало лишь то, что ойха, в отличие от термитов, не размножались. Или размножались чудовищно медленно. Когда люди уничтожали очередной термитник, они находили там только оружие, останки страшной трапезы — и больше ничего. Даже самый нищий человек имел какие-то личные мелочи — хоть амулет на шнурке. У ойха не было ничего подобного. У них даже не было доспехов — жесткие костяные пластины сами нарастали на их теле.

С ними нельзя было договориться. Если у них и был язык, люди его не понимали. Ойха могли повторять слова людей, но за ним не стояло смысла. И все же у них был разум, потому, что в Грозовые Годы они вели против людей беспощадную войну, тяжелую, страшную, а для этого нужен разум и речь. Или был кто-то, кто направлял их действия. У них были вожди, более разумные, чем остальные, и главного из них звали Майюхитта. Но предания не говорили, откуда люди узнали это имя.

Непонятно было, появились они в этом мире раньше людей или пришли одновременно с ними. Люди вошли в мир по Белой Дороге, дороги ойха не знал никто. Эрин Эньяльт предполагал, что они пришли из-под земли, из Провала или даже из-за Провала. Что на этот счет думают Ночные, никто не знал.

Их предводитель, Майюхитта, считался последним из ойха. Его убил Силлата Красное Копье на поле Энорэг. Но перед ними сейчас лежал ойха, вне всякого сомнения. Может, он был последним, уцелевшим еще с тех пор — ведь никто не знал, сколько они живут и смертны ли они.

«Это последний. Последний!»

Вирранд понимал, что это лишь слабая попытка успокоить себя самого. Он нутром чувствовал, что это не последний, а один из новых. Они возвращаются.

Кровь стучала в виски Вирранда. Во рту пересохло. На языке был железистый кровяной привкус.

«Почему я эту тварь не заметил? Откуда он взялся? Зачем он был тут? Как его заметила Анье, именно Анье? Нет, немедленно отправить ее в Тиану, и приставить бардов… А барды могли бы распознать личину? Откуда он пришел? Из леса? Сколько их? Что могут барды? Знают ли они? Что же творится? Или правда что-то не то с королем? Иначе как на земле, осененной его правдой, земле, с которой он повенчан, может оказаться такая тварь? И как его увидела Анье?»

Он вспомнил случай с тем Ночным…

Анье!

Мысли неслись в голове вихрем, и от этих мыслей кружилась голова и сводило живот. Если кто-то натравливает народ на выродков, которые могут распознать ойха… Значит, это не единственный, их много. И снова ими руководит чей-то разум.

Кто?

Где?

Он повернулся к наместнику. Встретил его взгляд. Король медленно шел к ним, очерченный по контуру лунным серебром. Остановился над тварью. Прикусил губу.

— Никому. Ни-ко-му! Понятно?

Праздник кончился. Спокойствие и благость ушли. Пришел страх. Те, кто знал, что случилось, молчали. Остальным сказали, что какой-то нехороший человек пытался похитить госпожу Анье, за что его и убили на месте. Танниэльт, у которого язык был подвешен хорошо, тут же сочинил чрезвычайно занимательную и чувствительную историю и рассказывал ее, как очевидец, по секрету всем и каждому. Так что вскоре даже появилась баллада о прекрасной Анье и злом разбойнике, в которой брат спасал сестру. Но это уже совсем другая история.

Слуги убирали столы и кресла, уносили ткани и ковры. Фарна велел по всему лагерю расставить охрану и зажечь везде факелы и костры. Наместник отдал своих людей под команду Фарне, и тот расставил стражу за пределом светлого круга, в темноте.

А Вирранд, король и наместник молча стояли у реки, глядя на молчаливый Олений лес, теперь страшный и угрожающий. И каждый понимал тревожные мысли друг друга.

— Говоришь, твоя сестра подняла крик? — Он помолчал, глядя вниз, на темную воду. — Я хочу ее видеть.

«Это не со мной».

Вот брат. Вот наместник. Вот человек в темно-пурпурном плаще, застегнутом брошью барда. А вот и государь.

Он был красив, очень красив. Но Анье не чувствовала к нему ничего, кроме острой жалости, почти нежности. У него была тень на лице, она ясно видела это. Он еще светился сквозь эту тень, но света хватит ненадолго.

— Анье Тианаль, — он поклонился, — твой брат позволил мне говорить с тобой.

Тихо мерцает светильник.

Они сидят рядом, не глядя друг на друга.

— Тебе очень страшно?

Анье помотала головой.

— Я не успела испугаться.

— Я не про ойха. Про меня.

— Да. Мне страшно.

В романах было все не так. Ощущение несправедливости и неправильности стояло комком в горле.

— Твой брат говорил, что ты увидела Ночного, неподвижного Ночного? Не бойся меня. Скажи. Это так?

Анье кивнула.

— Ты особенная.

Она быстро подняла взгляд. Он не сказал — выродок.

— Я бы тоже хотел видеть то, что не видят другие. — Он поджал губы. — Тогда я, наверное… Ладно.

Он крутил черную прядь.

— Прости меня. Анье, я хочу, чтобы ты стала моей женой. Сегодня. Сейчас. По закону. — Он говорил так жестко и напряженно, словно кому-то что-то доказывал, а глаза его смотрели куда-то в пустоту, в тень, затаившуюся в углу шатра.

Почему-то его слова не вызвали ни восторга, ни ужаса, только тяжесть. А ведь как хотелось их когда-нибудь услышать. Тонкий белый юноша в цветущем саду, изящно склонившийся перед белой тонкой же девой…

— Ты нежна и тверда, я вижу это.

«Ночной тоже так сказал. Остается поверить».

— Я слишком многое вижу. Если людские преданья не лгут, скоро я умру.

— На тебе тень.

— Ты видишь ее? Что ты еще видишь?

— Ничего.

— Ты увидела эту тварь. Остальные так и не распознали его.

— Я выродок?

— Только боговниматели так говорят. Ты не выродок! Ты особенная! — он опять жестко подчеркнул эти слова, будто с кем-то спорил. — Я не верю, что они слышат богов. Или они слышат вовсе не богов. А кого?

Анье молчала. Что она могла сказать? Разве то, что все ее мечты умирали. Словно таяли, бледнели дивные и прекрасные миниатюры, и оставалась только полная страха и тоски ночь.

— Анье, я зову твоего брата и королевского барда. Надо скорее

Анье кивнула и опустила голову. Золотисто-рыжие волосы скрыли ее лицо.

Ночь шла к исходу.

Тишина в шатре стояла такая, что, казалось, взгляд щекотал обнаженную кожу. Анье лежала, еле сдерживая слезы. А ее внезапный муж и государь говорил, отчаянно, словно оправдываясь. Он не смотрел на нее.

— Я уехал из дворца тайком. С немногими верными людьми. Я просто знал, что мне надо ехать. Я не знал, что встречу именно тебя, но знал, чувствовал, что должен ехать. И решение само собой пришло.

Анье вдруг протянула руку и провела по его тяжелым влажным волосам. Бедный мой.

— Завтра за мной приедут. Пышная свита приедет за государем, дабы сопроводить его во дворец. Не показывайся им на глаза, Анье, но тайком посмотри на них — и запомни все, что увидишь. А ты увидишь, я уверен. Это я слишком долго закрывал глаза и привык не видеть ничего. Ты посмотри, посмотри.

— Хорошо.

— У тебя будет сын. Я знаю, я чувствую. Воспитай его. Расскажи ему обо мне. Отдай ему вот это перстень, перстень королей. Пусть придет в Столицу и встанет на Камень, и все исправит, если я все же не сумею, не успею, — он говорил все быстрее и бессвязнее, почти захлебывался словами.

— Хорошо.

Он вдруг замолчал. Сел, глядя на Анье сверху вниз.

— Дай мне еще раз посмотреть на тебя. Больше мы не увидимся.

Анье вышла в молочно-белый туман. Солнце еще не поднялось над горизонтом, и туман был густ и непрозрачен. Она прислушалась. Пошла на плеск воды. Озеро было теплым, вода обволакивала тело мягко и ласково. Клочья тумана медленно плыли прямо над водой, постоянно меняя облик и форму, постепенно наливаясь золотистым и розовым.

Вернувшись в шатер, Анье не нашла там никого.

«Больше мы не увидимся».

Значит, так и быть. Она молча оделась и села. Ждать.

Время тянулось долго. Она слышала за стенами шатра голоса, и шум проснувшегося стана. Затем какая-то суета, звон сбруи, топот копыт.

— Да как же так можно, государь! — раздался плачущий женский голос.

В шатер скользнул человек. Бард короля. Он поднес палец к губам, затем схватил Анье за руку и потянул к пологу. Чуть раздвинул занавеси. Сделал знак — смотри.

Она кивнула и припала к щелке.

Тринадцать всадников. Восемь крепких слуг несут паланкин, откуда выглядывает очень красивая и очень полная женщина с обиженным лицом, рядом с паланкином очень красивый темноволосый мужчина на белом коне. Судя по тому, как сидит в седле, не лучший на свете всадник.

— Ну как же ты мог!

— А почему я не могу?

— Ну я же волновалась! Я так волновалась! Дайте мне что-нибудь поесть, — пробормотала женщина. — Мне надо поесть! Зачем ты уехал, как ты мог, как ты мог!

— Я король и я в своей земле.

— Но я же так тревожусь за тебя всегда! А ты уехал! А ты бросил! Ты ничего не сказал! Я плакала, так плакала! — рыдала женщина. И Анье поняла, что она действительно искренне волнуется за брата и любит его. Но на лице женщины была тень. Не такая, как у короля, но это была тень. Король обнял ее.

— Мы сейчас вернемся домой, сестра. Сейчас вернемся.

— Вели, чтобы мне дали поесть, — всхлипывала принцесса, уткнувшись брату в грудь.

Анье смотрела из-за полога шатра. Она смотрела на лица свитских принцессы, на четырех из которых лежала тень. На носильщиков с тупыми лицами, на тени, которые извивались вокруг их ног. Один из тех, с тенью на лице, тревожно повел головой и вдруг уставился в ее сторону. Она ахнула, прикрывая рот руками, и попятилась вглубь шатра. Их надо убить. Немедленно! Древний страх и ненависть, унаследованные с кровью предков, поднялись в ее душе, мутью поднимая темную, тяжкую память Грозовых Лет. Тошнотворный страх стянул в комок внутренности, ноги ослабели. Сатья схватил ее за плечи.

— Это они! Они! Ты видел, да? Видел?

— Видел.

— Надо ему сказать! Надо их убить!

— Нет.

— Они убьют его!

Сатья встряхнул ее.

— Не убьют. Не бойся, Анье Тианаль. Барды следят. И теперь я знаю, почему боговниматели убивают вырод… особенных… А теперь с ним поедут еще твой брат и его верные люди, и люди наместника Синты. Мы охраним его, Анье Тианаль.

Анье внимательно посмотрела на барда. Что-то не то было в его словах. Она не понимала, что не так, просто чувствовала.

— Выйди, — повторил Сатья девушке Анье, Ройне. Изобразил улыбку. — Прошу тебя, милая девушка.

Ройне вышла. Снаружи раздался громкий, властный, неожиданный голос короля.

— Поезжай в Столицу, сестра, и вы, господа мои, тоже. Вели приготовить встречу королю и Блюстителю Юга! Я желаю пышной встречи, я желаю великого празднества! Мы свернем лагерь и последуем за тобой, дорогая моя сестра.

К середине дня лагерь был свернут. Король с сопровождением двинулся в Столицу. Начиналось лето, мир был прекрасен, и невозможно было поверить в дурное. Анье со своей крошечной свитой готовилась возвращаться.

Сатья стоял, поджав губы, и смотрел вслед уходящему королевскому отряду.

— Что с ним будет? А? — Анье тронула барда за руку.

Сатья медленно повернул голову. Глаза его были темны и тусклы.

— Он умрет. И он это знает. За все надо расплачиваться.

— За что? Что он сделал?!!

Сатья посмотрел ей в глаза, и голова у Анье тихо, нежно закружилась.

— Чего он НЕ сделал. Воспитай сына так, чтобы он был не таким, — услышала она, засыпая, тяжелые, как падающие медные шарики, слова Сатьи.

Она проснулась в тихо колыхающейся крытой повозке. Высунулась наружу, увидела угрюмого Фарну.

— Мы куда едем? — спросила она.

— В Тиану, госпожа.

— А почему не в Уэльту?

— Ваш брат велел возвращаться в Тиану. И вы не спорьте, мне приказано, я вас доставлю, даже если визжать и брыкаться станете. Так господин велел. — Он отъехал было от повозки, затем вернулся. — Да, и господин Танниэльт при вас будет. И господин Сатья! — с благоговейным придыханием проговорил он. — Так что уж вы удрать-то больше не пытайтесь, будьте так милостивы.

Анье и не собиралась. Вот и кончилась, так толком и не начавшись, сказка про Анье Тианаль и короля. Остался только королевский перстень. Большой, тяжелый, из старого серебра, с четырьмя камнями — алым, зеленым, синим и белым. Юг, Восток, Запад и Север. А металл — королевская власть. Анье он был велик, и она пропустила сквозь него шнурок и надела на шею.

И не будет у сказки продолжения — ни пира в Столице, ни праздника, ни турнира. Ни «они жили долго и счастливо и умерли в один день».

Анье бездумно смотрела на проплывавшие мимо поселки и усадьбы, распаханные поля и сады. Обе ее служанки, Ройне и Тиа, тоже подавленно молчали.

Ближе к вечеру они свернули на какую-то боковую дорогу, покинув Королевское Кольцо, и заночевали в небольшой усадьбе. Фарна назвался каким-то чужим именем и сказал, что везет в Дарду трех своих сестер.

Когда девушки заснули, Анье спустилась во двор, где под открытым небом ночевали мужчины. Нашла Сатью у костерка. Присела рядом. Осторожно тронула его за рукав. Заплакала.

— Вы расскажете мне? Про… него? Расскажете?

— Да, госпожа. Но не здесь. — Он поднял голову и посмотрел на луну.

Анье проследила его взгляд. На ущербный лунный лик наползло облачко, закрыв его на миг красноватой вуалью, словно в воде растеклась капля крови. Облачко скоро ушло, но в тенях на лице луны словно бы остался еле заметный кровавый оттенок.

Онда, бард дома Ньявельтов, остановился перед высоким, воздушным мостом через Тайаннар, чтобы полюбоваться на Столицу. Он любил этот вид еще с тех пор, как впервые увидел этот город двадцать с лишним лет назад, когда его, почти ребенка, привезли сюда, в Дом Бардов. Последний раз он был в Столице… сколько же лет назад это было? Лет семь, не меньше. Летит время, летит… А будет ли в Доме Бардов кто из старых знакомых, кроме госпожи Мирьенде, конечно? Даже стыдно, сколько лет он не писал ей… Дом Бардов в Дарде нынче перехватывал всю способную молодежь Юга. Барды были нужны на границе, а из Столицы еще непонятно, вернется ли ученик. Да, лет десять уже из Столицы никого не присылали, сколько ни просили. Потому Тиво Ньявельт, благослови его боги в своих снах, основал в Дарде свой Дом Бардов. Говорят, Блюститель Юга намерен сделать так и в Уэльте…

Онда уже привык думать только о благе Юга, а о своем бывшем Доме почти и забыл.

«А ведь как припекло, сюда побежал, эх, ты, Онда, стыдно, стыдно!»

Город спускался к полной вечернего золота бухте пятью огромными ступенями от срезанной вершины высокого холма. А холм, венчал белый, легкий дворец Эльсеана, похожий на витую морскую раковину. Парившие над долиной Тайаннара горы в свете заката казались почти алыми, а белые дома розовели, как раскрытые раковины. Тайаннар широким рукавом втекал в залив. Столица не имела названия — она была просто Столица. Самый большой драгоценный камень, нанизанный на нитку Королевского кольца — широкой дороги, охватывавшей весь людской мир и проходившей через все столицы Четвертей.

И самым драгоценным камнем Столицы был Королевский Камень, находившийся на самом верхнем уровне города, перед дворцом Эльсеана, над которым сверкала серебряными крыльями чайка. А в заливе белыми чайками мерцали паруса кораблей со всего мира — от северных льдов до Закатных островов.

«Говорят, бывает такой час, ничейный час между ночью и днем, когда далекий горизонт на мгновение опоясывает зеленая нить — дальний отсвет Стены. Так рассказывают мореходы».

С юга и востока город окружали знаменитые сады, с которыми могла сравниться красотой в час весеннего цветения лишь долина Уэльты. Весна приходила сюда позже, и если в Уэльте сады отцветали к этой поре, то здесь цветение было в самом разгаре, и тем прекраснее и трепетнее был этот вечерний час для барда Онды, приученного видеть неуловимые моменты бытия. На то он и был бардом.

Онда много что заметил по дороге нового, и ему не понравились эти перемены. Он заметил то, чего раньше не было в селениях к востоку от Кольца — частоколы вокруг сельских хуторов и усадеб, а порой и вокруг всей деревни. Две ночи назад хозяйка постоялого двора не стала брать с него денег, когда он сказал, что бард, а за стол и кров попросила «запеть» частокол. Онда спросил — от чего или от кого? Хозяйка не стала мяться, а, загибая пальцы, сказала:

— От тварей разумных и неразумных — это раз, от теней — это два, от лихих людей — это три, и от слухачей — это четыре. Чтобы мимо шли.

Онда сделал, что смог. Про тварей и слухачей было понятно — с тенями и лихими людьми было хуже. Про тени он уже не первый раз слышал, и чем ближе к Столице, тем чаще, но толком понять было трудно, о каких именно тенях идет речь. Однако люди их боялись, и Онда не раз видел, как кто-нибудь да проведет круг холодным железом. Так, на всякий случай.

Вроде все было как всегда. Весна, томное, медовое солнце, острый запах молодой листвы, черная, исходящая паром земля. И назойливая, непонятная тревога. Онда сидел у дверей, в тенечке на скамье, глядя на дорогу.

— Устал? — спросила хозяйка, отирая руки передником.

— Есть немного. После песни всегда так, — он виновато ухмыльнулся — здоровый мужик, а вот ослабел.

— Сейчас перекусить подам… Ишь, опять едут…

— Это кто такие? — спросил Онда.

— Да принцессины дети.

— Кто?

Хозяйка посмотрела на него сверху вниз, снисходительно, как городская на деревенщину.

— Принцессины дети. У нее, понимаешь, своих детей нет, так она теперь сирот собирает. Самых малых годами. Построила Дом Детей, и собирает туда сирот. Говорят, у принцессы есть дома и в других местах в Пятине-то.

— Так много сирот?

— Да нет, не все сироты. Кто лишние рты сплавляет, кто в учение отдает. Накормят-оденут, воспитают… — Она поджала губы. — А я б не отдала.

— Что так?

— Да не знаю. Ты сам, господин, знаешь, что сирот родня берет под крыло, община, всем миром должны растить да воспитывать. А вот так отдать — это как выбросить. Не по-людски как-то. Не по нраву мне это — и все.

Женщина ушла в дом. Онда покачал головой. Он сам был сиротой, и его воспитывала вся деревня, и все его в дорогу собирали в Дом Бардов. Эти люди, может, и недодали ему ласки, но его не обижали, и был он сыт и одет.

Онда не сводил глаз с маленького возка, запряженного двумя крепкими низкорослыми лошадками. На возке сидели детишки, все не старше лет пяти-шести. Одного, совсем мелкого, держала на руках рыженькая девочка, видать, сестричка. Возком управлял мужчина средних лет, заурядной внешности и в заурядной одежде. На возке вместе с детьми сидела такая же заурядная неприметная женщина в мужских штанах и длинном распашном платье. Возок остановился у только что запетой Ондой ограды. День был теплый, солнце припекало, и у Онды на мгновение закружилась голова.

Мужчина и женщина стояли перед входом. Четкие тени падали на пыльную серо-желтую дорогу от их ног. Черные-черные тени. У Онды похолодело внутри, и странная дрожь прошла по позвоночнику, когда он сообразил, что здесь не так. Тени взрослых были не такими, как следовало. Как будто их отбрасывали не мужчина и женщина, а что-то другое. Он посмотрел в глаза мужчине. Они были полны тени. Это было всего лишь мгновение, затем глаза его снова стали обычными, усталыми и тусклыми. Он вернулся к возку, сел на облучок, шевельнул поводом, и лошадки снова потянули возок по дороге, к Столице. Мужчина и женщина не сводили с барда недобрых глаз, пока возок не проехал мимо.

— И часто они так едут? — хрипловато спросил он, когда хозяйка снова вышла на порог.

— Да раз в неделю-две бывает.

— И давно?

— Да уж года три, как король перестал в Объезд уезжать. А вот говорят, что скоро снова поедет! И все исправится!

— Что исправится-то?

Женщина неопределенно махнула рукой.

— Да все. И частокола не надо будет.

Онда помотал тяжелой, словно с похмелья, головой. Кому или чему он посмотрел сейчас в глаза?

Он двинулся в дорогу, как только смог.

Древние стены сохранились только в верхнем городе. Столица была опоясана тонким каменным кружевом, розовым в мягком свете весеннего заката. Холодало. Онда тронул повод, и здоровенный лоснящийся вороной битюг — только такой мог выдержать Онду — двинулся к мосту.

Когда-то он смотрел на Столицу с этого же самого места, оцепенев от восторга. Он приехал — вернее, его привезли — люди Тиво Ньявельта. Провожала его тогда в дорогу вся деревня. Онду привезли вместе с двумя драконьими шкурами, ядом пустынных стрекотунов и отборными тианскими гранатами в кипарисовой шкатулке. Его взяли за руку и повели куда-то, а потом они вошли в большой дом, и там, где-то у него над головой говорили взрослые. Из разговора Онда понял только то, что его оставляют здесь. Потом его взял за руку другой человек. Онда не то чтобы боялся, просто кончилась привычная жизнь, и он совершенно не знал, как себя вести.

Ничего. Привык, освоился. Только потом понял, какая ему выпала честь — его отдали в Дом Бардов!

И теперь он возвращался знакомой дорогой.

Дом Бардов возвышался на третьем уровне города, на самом краю, словно паря над нижним городом и портом. Сам Дом был построен в форме подковы, охватывая полукруглый двор с фонтаном. За двором до самой стены раскинулся сад, паря над Нижним городом. Перед полукруглой аркой входа была небольшая площадь, фонари на стене Дома освещали соседние улочки, где и бардов, и учеников приветливо встречали харчевни, процветавшие на этом выгодном соседстве. Вот и сейчас в сумерках слышалась музыка и громкие, разгоряченные голоса, и смех. Холодный ночной весенний ветер шевелил молодую прозрачную листву.

Онда постучал бронзовым дверным кольцом в запертые ворота. Открылось окошечко, оттуда выглянул привратник, узнал Онду — ему казалось, что этот привратник тут был всегда и со времен его детства никак не изменился. Онда снова был в Доме. Если его весточка дошла — а она наверняка намного опередила его — то его ждут.

Его ждал в прихожей курносый подросток лет тринадцати, который повел его по лестнице на галерею, затем в левое крыло. Онда словно вернулся домой. Все было так знакомо — разве что потолки стали ниже да переходы поуже. Просто забывал все время, что давно уже стал здоровенным страшным дядькой.

Мальчик поклонился ему, оставив его перед знакомой дверью. Онда кивнул. Собрался с духом, постучал и вошел.

Он помнил Дом более шумным и людным. Правда, час поздний, младших учеников уже наверняка разогнали спать.

Он шел по знакомым коридорам и знал, что в маленькой шестигранной комнатке над садом его ждет Мирьенде. Госпожа Мирьенде.

Когда он впервые ее увидел, ему было всего девять лет, а ей, наверное, пятнадцать, и он был выше ее, но она казалась ему недосягаемо высокой и куда более взрослой, чем он. Сколько он помнил себя, он смотрел на нее с каким-то робким, щенячьим обожанием. Так и сейчас — он, здоровенный мужик, робел перед ней. Потому, что госпожа Мирьенде была удивительно красива. Более того — она обладала странным, всепокоряющим обаянием. Даже сейчас, столько лет спустя, она осталась стройной и красивой. Женщины-барды умели петь себе красоту и молодость, хотя это было непросто.

На ней было глухое темно-серое платье, единственным украшением которого были маленькие бронзовые пуговички от подола до подбородка и от запястья до локтя. Темные волосы были забраны в косу, закрученную вокруг головы, легкие прядки выбивались из прически, заставляя сердце Онды трепетать как в отрочестве. Она пошла к нему навстречу, положила руки на плечи и встала на цыпочки, чтобы заглянуть ему в лицо. Огромные светло-карие глаза по-кошачьи щурились в ласковой, радостной улыбке.

— Онда. Здравствуй, дорогой друг.

Золотые искорки плавали в ее глазах.

— Госпожа Мирьенде, привет тебе. — Он наклонился.

Она улыбнулась, мягко клюнув его в щеку.

— Ну, как? Сначала в баньке попарить, потом напоить-накормить или будешь свинствовать и сразу за стол пойдешь?

— Я не похож на сказочного принца.

Госпожа Мирьенде жемчужно засмеялась. У Онды всегда сердце сладко обмирало от этого смеха.

— А я, стало быть, похожа на сказочную ведьму?

Онде хотелось ответить — да, похожа. Но он промолчал.