День свершений.

ОТВЕРГИ

В общем, как чувствовал — гробанулись мы, прямо в эти самые развалины! Само собой, это я потом сообразил, когда в глазах прояснилось... Сижу на куче песка, за спиной стенка — прислонили, значит. В голове — как ветром все выдуло: что, где, как?.. Перед глазами туман, в горле саднит, куда ни тронь — больно. Какие-то люди кругом мельтешат — морды вроде незнакомые. Впереди то ли пустырь, то ли площадь, вся в дыму. А в центре, задрав хвост к небу, догорает наш геликоптер — дым черный, жирными клубами.

Вот тут я мигом все вспомнил. Всесильные боги, значит — выкинуло меня или вытащил кто! А троице — капут! Сгорели ребята, почем зря-Что-то с ними такое случилось, там, в кабине, в последний момент — страшное...

Вцепился я в стенку, поднимаюсь кое-как: ничего, стою, и вроде все цело. Сразу несколько типов ко мне обернулись, тычут дула в живот. Так, думаю, все ясно, можно не рыпаться, тут обо мне позаботятся. Оглядываюсь тихонько. Винтовочки моей не видать — или в машине осталась, или прибрал кто. Жаль! Хотя чего уж тут жалеть?!. Публика вокруг — та еще! Кто в чем: пиджаки, куртки, мундиры... Непонятная братия, разношерстная. А вооружены неплохо, дробовиков да самопалов вообще не видно — винтовочки, автоматы, у одного на плече даже крупнокалиберный пулемет. Видать, этой хреновиной они нас и срубили.

Тут мне наподдали пониже спины — двигай! Только за угол заворотили, смотрю — тройка моя стоит полным составом, спинами к стенке. С виду целы, в комбах этих своих, морды черные, в саже, только белки светятся — чистые арапы! Ян мне зубы скалит, подмигивает: не дрейфь, мол! Вот чертово семя!

И хотите верьте, хотите нет, а на душе у меня полегчало — словно груз свалился. Слава богам, живы! Хорошо ли, плохо ли — живы! Только что же такое с ними произошло там, в кабине, перед тем, как грохнулись мы? Ведь точно помню: раздуло их, как мехи кожаные, будто надул кто?!

Хотел спросить потихоньку, куда там! Поворотили нас — и марш-марш вперед, через площадь аллюром. Шибко погнали, будто гнался за ними кто — не до расспросов! А я никак не соображу — с кем это нас судьба свела? Для ватажников уж больно вооружены справно. Да и какая ватага решится в геликоптер сфероносцев пулять?!

Главным у них был один бледный хиляк в кургузом пиджачке. Маленький, а крикливый — жуть! Пистолетом все размахивал — нервный, видать. Орет что-то, надрывается, а я не слышу: уши у меня заложило...

Долго нас гнали, все по каким-то улочкам захламленным, через пустые дворы, потом подвалами. Похоже на брошенный городок, в районе Больших руин их много. Если так, то отсюда до столицы — рукой подать. Выходит, хорошо я в машине дрыханул, язви его в душу!

В конце концов загнали нас куда-то под землю: подвал не подвал, окон нет, а светло. Под низким бетонным потолком странные светильники, вроде стеклянных колб, на шнурах висят. Свет от них желтый, яркий, глаза режет. Помещение большое и народу — не продохнуть. Разный народ, одет чисто, даже женщины есть; кругом столы, стулья, шкафы железные, пирамиды с оружием. Вдоль стен — здоровенные стеллажи с книгами. Много книг, я и не видел столько, а ведь дед мой, покойник, всю жизнь книжки собирал.

И тут я прозрел. Никакие это не ватажники, куда там! Отверги это, самые опасные типы под Семью сферами — как говорится, черт им не брат! Да-а, вот уж действительно, из огня да в полымя!

Хиляк наш сразу куда-то в угол юркнул, там за столом сидел очкарик один, весь книгами обложен, только лысина сверкает. Главарь, что ли? Ну, все физиономии, натурально, на нас — глазеют, как на привидения. И то верно: вид у нас, прямо скажем, диковатый. Морды черные, в копоти, да еще чехлы эти блестящие. Они от огня, видно, усохли, обтягивают, словно перчатки, и сразу видно, кто есть кто: у Лоты фигура — дай боже. Покосился я на своих: понимают хоть, куда мы влипли? Ни черта они, по-моему, не поняли, озираются с интересом, будто в гостях. А ведь яснее ясного: попали мы в штаб-квартиру отвергов, и черта с два мы отсюда живыми выйдем! Народ отчаянный, ни в кого не верят, никого не признают, никого не боятся, А вы с голыми руками: вся поклажа тройки в геликоптере распроклятом сгорела, и винтовка моя тоже — тю-тю!..

Гляжу, вылезает из-за стола очкарик этот лысый, к нам шлепает брюхом вперед — толстый, как боров. Плешь так и сверкает, словно воском натертая. Остановился возле, руки на животе сцепил, оглядывает. Молча. Глазки маленькие, жиром оплыли, но цепкие. Долго глядел, все на троицу, меня, видать, сразу раскусил, зато остальные — не по зубам! Даже очки на лоб полезли.

— Кто такие? — восклицает наконец.— Откуда?

Голос тонкий, бабий. Открыл я было рот, да тут же и захлопнул: ну, что тут скажешь?! Моя личность вряд ли кого заинтересует, а троица пусть сама выкручивается. Тут особо не потемнишь, отверги народ дотошный!

— А вы кто? — нахально рычит Бруно в ответ.— Какого дьявола вы в нас палили?.. Мы вас не трогали!

У лысого очки чуть не свалились, глазки выпучил, глядит, как завороженный.

— Вы что,— говорит изумленно,— не поняли, кто мы?!

Вижу, Ян на меня зыркнул: мол, выручай. Ладно!

— Нет, отчего ж,— говорю.— Отверги вы!.. То есть эти,— спохватываюсь,— атеисты!

Отвергами их в народе прозвали, поскольку они всех богов отвергают — и старых, и новых. А себя они атеистами кличут. Все одно — безбожники!

Переглянулись мои ребята — дошло, наконец! Лота вперед выступает, капюшон с головы долой, волосы по плечам.

— Мы бы хотели поговорить с вами наедине!

Тихо вокруг стало, народ рты пораскрывал. Я ведь это сразу почувствовал: было в ней что-то такое, отчего руки сами собой по швам вытягиваются. То ли власть какая, то ли сила внутренняя — не поймешь! Трудно было бы ей отказать — железным надо быть.

Глянул на нее толстяк снизу вверх, очки поправил.

— Идите,— говорит,— за мной!..

Прошли через весь подвал, в стене — железная дверка. Открывает ее лысый, тройку пропустил, и только я следом... «Стоп,— говорит,— парень! Ты пока здесь побудь — вызову!..» И хиляку этому кивает: «Присмотри!»

И получилось: они там, а я — у двери.

Хиляк со своим воинством рядом стоит, поглядывает на меня хмуро. И по морде видно, что, будь его воля, шлепнул бы меня тут же без разговоров. Ватажника во мне признал, не будешь же тут объяснять?! А с ватажниками отверги не церемонятся. Известно: где отверги, там ватаг нет. С безбожниками вообще никто не связывается — крутой народ. Дисциплина у них, как в армии, и оружие что надо. С кругачами — война кровная: первые враги экзарха и Святого храма, кругачи за ними по всему Семисферью охотятся, как за псами бешеными. Раньше их на крестах вдоль трактов выставляли — дед еще застал, рассказывал; ну, а теперь, если кого заловят, направляют в Храм, на спасительные люстрации. Очищают, значит, от ереси и скверны... Встречал я кой-кого после этих самых дел. Самые лютые фанатики, за богов сферы — в огонь и в воду! А глянешь им в глаза — жуть берет! Пусто там, будто все у них под черепом выскоблено до блеска. Кукла куклой!

Короче, с какого края ни глянь — плохо наше дело. Нельзя нас отсюда выпускать: а ну как кругачей приведем?.. В общем — безнадега.

Тут как раз дверь приоткрывается, лысый меня требует. Захожу. Тесная каморка с голыми бетонными стенами без окон, с потолка светильник этот чудной свешивается — как раз над лысиной толстяка. Он за маленьким столиком примостился, а напротив, на скамье, рядком — троица. У стены койка, в полу железный квадратный люк, его я первым делом приметил — на всякий пожарный.

Не знаю, что эта компания наплела лысому, но физиономия у него прямо дыней вытянулась, честное слово! Только я вошел, он как гаркнет:

— Имя?..

Я ответил — чего скрывать-то?.. И — пошло, поехало! Как начал он меня потрошить, я даже взмок весь! И сколько лет, и где родился, и где жил, и кто родители, и как их звали... Всю подноготную вызнал, в жизни мною никто так не интересовался. Форменный допрос — видать, толстяк на этом собаку съел. Выжал он меня всего, как лимон, губами толстыми пожевал.

— Что ж,— говорит,— с этим ясно... А теперь, парень, расскажи-ка мне, как ты в геликоптере оказался? — Прищурился и добавляет строго: — Только не врать, понял? Это в твоих интересах!

Ну, что тут будешь делать? Ясно, для него главное — не моя биография, а о троице все разузнать. Небось, они ему тут такого насочиняли— чертям тошно! Ну, а мне-то что прикажете делать? Ведь если скажу все, отверги их как пить дать шлепнут — со шпионами храмовников тут разговор короткий! А темнить начну, мигом расколют, и тогда уж точно — ногами вперед!

Гляжу, Ян мне подмигивает ободряюще: давай, не бойся! Ну, ладно, думаю, была не была, авось пронесет! И выдал все, как было: про Комбинат, Станцию, рейтаров и серебристых, про Обитель монахов и что там случилось, и как мы в темноте на Седловину топали, и как захватили машину кругачей. Словом, всю правду рассказал — куда деваться? — вот только подозрения свои пока при себе оставил, это, извините, никого не касается, пусть толстяк сам выводы делает.

Выдал — и чувствую: если он нам поверит, последний дурак будет, я бы ни в жизнь не поверил, и никто, по-моему, такому не поверит, кроме самых распоследних идиотов!

Долго лысый молчал, два раза очки снимал и все тер, тер — до дыр, наверное, протер. Потом и говорит:

— Ну что ж, давайте знакомиться... Меня зовут Раден!

Вот и пойми после этого, что у него на уме, у дьявола лысого! Ох, и хитрый мужик, скажу я вам...

Смотрю, ребятки мои враз повеселели. Бруно первым вскочил, руку ему пожал, представил всех по именам, даже меня не забыл. «Наш,— говорит,— проводник и товарищ — Стэн!..» М-да... Молодые просияли, улыбаются — наверное, думают, толстяк сейчас извинится, что ихний геликоптер срубили, напоит-накормит и отпустит с миром! Как бы не так, держи карман шире!.. Уж я-то чувствую: задумал он что-то, неспроста вдруг таким вежливым стал...

Уселся он поудобнее, руки на животе сцепил, зенки в потолок — и ни с того ни с сего повел речь о том, как трудно им, бедным отвергам, живется, никто их не понимает, никто не любит, а ведь они жизни свои за нас, идиотов, кладут... и о том, как кругачи о них всяческие мерзости распускают, а народ уши развесил — верит, привык верить, приучен к этому сызмальства, а чтоб собственными мозгами раскинуть — это ни-ни, не может, не умеет, да и не хочет, верить-то проще... а ведь им, отвергам, на самом деле ничего для себя не нужно, нет у них никаких особенных сокровищ, сами с хлеба на воду перебиваются, единственное, чем действительно владеют — знаниями! — вот это да, что есть, то есть, именно за это их кругачи и ненавидят, и, между прочим, боятся, потому что известно отвергам кое-что такое, что кругачи уже два столетия от народа скрывают — тайна Свершения! Ведь они, отверги, народ образованный и верят только в одно божество: Ее Величество Науку, а она говорит точно, что вовсе не боги всех людей под сферу запрятали, как твердят жрецы, а люди — сами себя, своими собственными руками, вот ведь какие дела...

Снял лысый очки, опять тереть начал — глазки красные, блестят, на меня смотрит. Само собой, я уж давно догадался, что распинался он вовсе не для меня. Эту свою ересь он моим приятелям предназначал — прощупывал, значит: чем дышат, как отнесутся?! Ибо есть это самая жуткая крамола под Семью сферами, и пахнет это, скажу я вам, люстрациями! Было б куда — сбежал бы, ей-богу! А блаженные мои, гляжу, с восхищением на него взирают, не понимают, психи, что мы теперь с отвергами одной веревочкой повязаны — ересь, она и есть ересь!

Тут Раден этот достает какую-то бумажку и нам под нос сует.

— Вот в этих,— говорит,—уравнениях — весь секрет нашей сферы! Это и есть главная тайна, которую скрывает от нас вся эта сволочная банда во главе с экзархом!..

Вижу, разволновался старикан малость, очки прыгают. Я, конечно, никакого секрета там не узрел: дьявол их разберет, я в этой математике — ни бельмеса! А вот компания моя в этот самый листочек прямо впилась — неужто соображают чего? Ян вдруг поднимается, руку тянет: «Разрешите?..»

Взял он эту бумажку у Радена, достал из кармана карандашик и что-то там приписал, значки какие-то.

— Вот,— говорит,— так понятно будет? — И протягивает обратно Радену.

Толстяк только глазами хлопает, вроде — не доходит... Долго глядел. Потом вижу — губы затряслись, физиономия пятнами пошла.

— Так это же, это же...— сипит и за ворот хватается.

Ян кивает, улыбается — довольный; на меня глянул — подмигнул. Ну дает, конопатый!

Не знаю, чем бы дело кончилось, только дверь вдруг распахивается и в комнату пулей влетает хиляк тот нервный — морда, как мел, глаза бешеные.

— Кругачи!!! — орет с порога.— В туннель прорвались! Уходить надо...

Ну, думаю, началось! Раден подскочил — стул в сторону —и за сердце.

— Как в туннеле?! — хрипит.— А где же твои люди были, гад?!

— Да они как с неба свалились! — кричит хиляк.— Целый полк! Взорвали завал и по канализации — сюда!..

Переглянулся я со своими — без слов все ясно! Если с неба — значит, за нами.