День свершений.

СТЭН

Дальше — туго помню. Врезали мне чем-то по черепу, все поплыло. Вроде куда-то тащили, везли... Сплошной*туман.

Врубаюсь — степь травянистая ровной чашей; где-то высоко, над головой — лесистые холмы; сзади — какал, весь чертовым кустом оброс. Кажись, тот самый, где мы вчера на засаду напоролись.

Невдалеке — грузовик крытый, храмовники рядом разминаются, дым в небо пускают. А дело уже вроде к вечеру, хотя и светло еще. И на кой черт, думаю, они меня сюда притащили! Не велика птица, могли бы там же, на месте...

Тут еще два грузовика крытых подъехали. Брезент откинулся, солдаты вниз попрыгали. Потом народ повалил разный.

Присмотрелся — собственным глазам не поверил! Вот те на: знакомые все лица! Джуро, Аско Кривой, Пузырь, Шакал с братьями, Ялмар... В общем, вся банда во главе с вожачком, все бывшие покойнички! Вот так-так... А я-то их уже похоронил давно!.. Выходит, никого тройка не убивала, не в их это правилах, просто нейтрализовала как-то, чтоб под ногами не путались — и дальше, своей дорогой! А когда Ялмар с дружками очухались, тут их кругачи и сгребли...

Вслед за ватажниками, смотрю, монахи-древневеры полезли, из горной обители, а когда я среди них отца Тибора разглядел, даже не удивился: отстояла его тройка, они и не такое могут! Дальше — отверги появились, грязные, как черти, даже их хиляк-командир уцелел, хотя и с трудом я его признал — больно излупцован! Одним словом, все, кто хоть как-то с тройкой дело имел. Полный комплект!

Так вот зачем нас к каналу притащили — чтоб концы в воду! И хотя давно уж готов был я к этому, все равно мороз прошиб: неужто решатся, ведь столько народу?!

Кругачи согнали всех в кучу — торопятся, нервничают, затворами щелкают. Вдруг, вижу, народ расступился, и выходит из толпы она — Лота. Целая, невредимая, походка царственная, будто плывет по траве — и ко мне! Солдаты ее не задержали, вроде даже отпрянули — как от ведьмы.

Вскочил я ей навстречу, не устоял — бухнулся на колени, совсем ноги не держат. Наклонилась она, в лицо заглядывает.

— Стэн, мальчик,— шепчет страдальчески,— как же тебя так?!

Видать, крепко меня разукрасили. Кругачи поодаль стоят, на нас искоса поглядывают, курят. А я ничего видеть не хочу, кроме лица ее родного — и ведь ни тени страха в нем!

Руку мне на голову положила, шепчет:

— Потерпи, милый! Сейчас легче будет...

И такая в ее голосе нежность, что в горле у меня намертво перехватило: хочу сказать что-нибудь напоследок — слова не вымолвить! А она все гладит по голове и смотрит, а в глазах блеск странный, завораживающий... И снова, как тогда в лесу, после Станции, боль куда-то ушла, силенка вдруг появилась, в мозгу мыслишки заворочались. Ясно мне стало, что это ее сила в меня вливается — последнее отдает! Извернулся, прижался губами к ладони ее, мычу что-то...

— Ничего они мне не сделали,— шепчет в ухо.— Не посмели! Я же говорила... Держись — скоро уже!..

И на небо посмотрела. А небо действительно странное. Вроде фиолетовый час настал, вечерний, а не темнеет. Наоборот, по всей сфере какой-то тревожный свет: розовыми сполохами, будто пожары повсюду. На знамения похоже о которых монахи потихоньку шепчутся.

Тут солдаты зашевелились, офицер объявился — что-то каркает, рукой машет. Морда красная, бешеная...

Кругачи цепью выстроились, погнали народ к берегу. В общем, если у меня где-то еще теплилось — враз погасло! Значит, всех сразу — и в канал, Засыплют, заровняют — поди найди! Мол, знать не знаем, ведать не ведаем... Лота привстала, глаза прищурила, побледнела: тоже поняла. И опять вверх, на небо — губы шевелятся, словно заклинание какое читает.

Подогнали народ, выстроили у кромки канала. Все молчат, хоть бы крикнул кто—глаза остекленевшие, мертвые. Заранее с жизнью распрощались, уж и души нет, одни оболочки. Ватажников Ялмара пока не тронули — отдельной кучкой стоят, в стороне. А я на заросли кошусь, что левее начинались. Если рвануть туда, и вниз, по склону — может, и удастся, а?.. Ничтожный шансик, но все же?!

Подался я к Лоте, киваю на кусты — мол, давай! Не реагирует, уставилась на солдат, взгляд дикий, страшноватый, зрачки во все глаза — и будто одеревенела! Может, тоже с жизнью простилась!?

Солдаты тем временем выгнали вперед ватажников, у тех уже откуда-то винтовки в руках. Сфероносцы сзади, автоматы им в спину: чужими руками, значит! Подняли ватажники винтовки на прицел — морды хмурые, испуганные. На небо поглядывают, пожар там все сильнее, так и полыхает!

Дернул я Лоту за рукав — если пытаться, то сейчас, пока они с первой партией расправляются! Ноль внимания...

Тут офицер что-то крикнул, рукой взмахнул. Винтовки враз вверх дернулись — залп! Рвануло уши, из канала воронье тучей... А народ стоит! Мимо!!! Ей-богу, мимо! Поверх голов саданули...

Офицер заорал, выхватил пистолет, забегал перед ватажниками, Ялмару врезал наотмашь...

Снова винтовки поднялись, стволы ходуном ходят и, чувствую, опять вверх целят. Пальнули — точно, мимо! Народ, правда, не выдержал, многие попадали вниз — со страху. Вот тебе и ватага — кругачей не испугались!.. Те совсем взбесились, набросились на них — приклады так и мелькают.

Оборачиваюсь — Лота белая, как мрамор, в глазах — огонь холодный, колдовской, до костей прошибает. И понял я, что ватажники здесь ни при чем! Она это!!! Великое небо, кто же еще на такое чудо способен? Она это заставляет ватажников мимо стрелять...

Вдруг — гул раздался, мощный, грозный. Враз крики прекратились, все морды вверх задрали. А там — страшное дело! Горит небо, пылает лютым пламенем. В зените — дырка белая, и бьет оттуда огонь. Жаром дохнуло, вокруг все замерло, не шелохнется: воздух, деревья, кусты, люди. Прямо давит, к земле гнет.

Лота вдруг голову запрокинула, вскрикнула что-то и в траву, как подкошенная. Бросился я к ней — не успел!..

Дернулась тут страшно земля, ушла из-под ног. Лечу я куда-то и вижу: треснуло небо, раскололось! Трещина на всю сферу — черная, как ночь, все шире, шире. В ней — точки яркие, ледяным огнем горят, так и впились а глаза.

Потом грохнулся я на спину — искры из глаз!

Лежу, гудит со всех сторон, словно лавина. А трещина — уже на весь мир. Дрогнули горы, холмы, леса — и вниз, на меня! Обдало меня холодом могильным: вот он, конец света! Мир падает!

Заорал я, сам себя не слыша, зажмурился — конец, конец, конец...

Отключилось у меня в мозгу что-то, выпал кусок из памяти... То ли минута, то ли час... Пришел в себя — тихо, в лицо прохладный ветерок бьет. Поднимаю голову... Великие боги, нет больше сферы!!! Совсем нет! Ничего над головой нет — одна громадная сияющая голубизна! А под этой голубизной — совершенно немыслимая, будто разглаженная исполинским катком, равнина — плоская, как стол! Весь мир — распрямился! Нет больше вогнутых равнин, ничего не нависает, все раскрыто, распахнуто куда-то в жуткую, неправдоподобную бесконечность. Куда ни глянь — плоскость, плоскость, плоскость... Только где-то далеко, в туманном мареве странного дня, в прозрачную синеву вонзались сиреневые горы.

Значит — свершилось, дошло до меня наконец, все-таки свершилось!!! Вот он каков, мир по ту сторону сферы!

Встал я на четвереньки — голова кругом, все плывет, качается, однако ж сообразил, что меня к самому каналу отбросило. Как же, думаю, здесь жить-то, ведь невозможное это дело! Разве что всем в землю зарыться, как кротам!

Слышу, кусты рядом зашуршали, чье-то лицо замаячило. Хоть и туман перед глазами, узнал: отец Тибор! Грязный, побитый, исцарапанный, но живой — глазами хлопает!

Собрался я с силенками, на ноги встал: Лота — вот о ком надо прежде думать! Некогда нюни распускать!

Шагнул вперед — раз, другой. Качает, к горлу дурнота подкатывается, но ничего, иду, не падаю. По плоскости иду, и ничего надо мной не висит, не давит, будто невесомый я. Ох, и странное чувство, скажу я вам!.. Но стало быть, жить можно, ведь не умер же, дышу, вот и остальные вроде шевелятся...

Оглядываюсь, Лоту ищу. Солдатня вперемешку с ватажниками в землю вжимается, кое-кто мычит с перепугу, из канала — вой. Лоты нигде не видать. Может, в канал ее забросило?..

Только двинул туда — полыхнуло что-то в небе, словно взрыв! Вспух над головой бело-желтый шар, засиял невиданно, ослепил! Рухнул я, как подкошенный, под кустик какой-то заполз, замер. Вмиг сообразил: атомный взрыв это, вот что!.. С детства наслышаны о войне этой самой — знаем!.. Значит — решился все-таки экзарх, на все пошел, будь он проклят...

Потом, чувствую, кто-то меня за плечо трясет. Дернулся я, как ужаленный, поднимаю голову — Лота! Сидит на корточках, лицо вверх, под этот чудовищный, испепеляющий свет — и смеется!

— Ну, что ты, глупышка!.. Это же просто солнце! Это же наше с тобой солнышко...

В мозгах моих что-то перевернулось со скрежетом сумасшедшим и лопнуло. Не помню, как на ногах очутился — слезы градом, коленки трясутся. Вокруг — черт-те знает какие цвета, все изменилось: трава, листья, камни, сама земля! Ветерок подул — теплый, ласковый, запахи какие-то одуряющие, в траве — зеленой!!! — живность степная надрывается. Вокруг солдаты зашевелились, кое-кто уже на карачки встал. Из канала народ недорасстрелянный потихоньку выползает — морды очумелые, к земле жмутся. И свет, целый океан света...

Потом прямо с неба свалилась какая-то громадная штуковина, вроде шара белоснежного. Шлепнулась рядом, в сотне шагов, лопнула, как зрелая тыква, люди оттуда посыпались — и к нам: орут, руками машут, чисто психи какие!

А впереди всех, широко раскинув руки, мчится невысокий крепыш с белобрысыми волосами. Екнуло тут у меня сердце: неужто он?! А что, у них и не такое возможно.