Дай мне шанс. История мальчика из дома ребенка

16 Декабрь 1997 года На волоске (реприза)

Однажды вечером Вике удалось проникнуть в дом ребенка № 10, избежав встречи с Аделью и другим начальством. Когда она добралась до шестой группы, Ваня уже поужинал. Вика взяла его и посадила рядом с собой на диванчик в углу, надеясь, что воспитательница не проболтается о ее вторжении. После ссоры с Аделью ей было неспокойно.

Ваня чувствовал ее нервозность, но не посвящать же ребенка во взрослые проблемы! Адель практически отказалась его защищать, усомнившись в способности Линды преодолеть бесчисленные трудности, связанные с усыновлением. Мало того, до нее дошли слухи, что у Григория, ее адвоката, возникли неприятности: сверху" ему дали недвусмысленно понять, что будет лучше, если он бросит Ванино дело. Положение складывалось хуже некуда. А в довершение всего в два часа ночи ее опять разбудил телефонный звонок. В такое время могли звонить только кагэбэшники, во всяком случае, такого мнения придерживались ее родные и знакомые. И все-таки Вика понимала, что обязана подготовить Ваню к тому, что его ждет.

— Ваня, мне надо кое-что тебе сказать.

Он внимательно на нее посмотрел.

— Помнишь, я говорила тебе, что в июне вышла замуж? Скоро у меня будет ребенок.

Ваня молчал.

— Видишь, какой большой у меня живот?

Она приложила его руку к своему животу, и Ваня вежливо изобразил удивление. Вика поняла, что он не знает, откуда берутся дети.

— Малыш у меня в животике, — рассмеялась она, заметив его изумление, и обняла мальчика. Это был болезненно-сладкий миг. Вика сознавала, что ее отношения с Ваней скоро изменятся. Он перестанет занимать главное место в ее жизни. У нее появится собственный ребенок, и ему будут принадлежать все ее силы и мысли.

На другой день Сэра и Вика засели в офисе Алана за компьютер. Позвонила страшно взволнованная Линда. Скоро состоится заседание комиссии, которая должна принять окончательное решение о том, разрешено ли ей усыновить ребенка, сообщила она. На то, чтобы добиться его проведения, потребовалось девять месяцев.

Никакой уверенности, что социальные работники встанут на ее сторону, у Линды не было. Она нуждалась в дополнительных аргументах, чтобы доказать свою правоту. Вика набрала на компьютере Ванину историю. Описала государственные учреждения, в которых ему пришлось жить, условия, которые не давали ему развиваться. Она указала, что, несмотря на нормальную речь, он был направлен в детское отделение психоневрологического интерната, где единственный из шестидесяти детей умел говорить. Когда его вернули в дом ребенка, по уровню развития он напоминал двухлетнего малыша. Если его не усыновят, он окажется в такой же психушке, в какой один раз уже побывал.

“Я верю, что Ваня необыкновенный ребенок, — закончила Вика свое послание. — Он чутко улавливает самые тонкие переживания людей и понимает многое из того, что не под силу понять взрослому человеку. Он будет счастьем для любой семьи, потому что это заботливый мальчик, способный не только принимать любовь, но и отдавать ее!”

У Сэры появилась идея. Она вытащила факсы, полученные из Флориды от Салливанов, в которых они радостно рапортовали о поразительных успехах Андрея.

— Это тоже надо включить! Ведь это история лучшего друга Вани! И это Ваня всему научил Андрея.

Салливаны писали, что за первые пять месяцев Андрей подрос на целых десять сантиметров и стремительно осваивает английский язык. За короткое время он совершил рывок в умственном развитии от полутора до шести с половиной лет. Теперь он успешно учится ходить. О времени, прожитом в доме ребенка № 10, Андрей вспоминает так: “Мы ели, спали, ели, спали, вот и все”. Всплывало и нечто другое. Забрав Андрея из дома ребенка, родители обнаружили у него на попке множественные следы от уколов. У них исчезли последние сомнения: детей регулярно кололи снотворными препаратами, чтобы они спали до пяти часов вечера.

В Америке Андрея обследовали специалисты, которые исключили поставленные мальчику в России диагнозы: рахит и вывих обоих тазобедренных суставов. По поводу самого страшного диагноза — детский церебральный паралич — невролог сказал, что он настолько нерезко выражен, что не должен помешать ему самостоятельно передвигаться.

— Посмотрите, что американцы говорят о его неспособности ходить! — взвизгнула Сэра, ткнув пальцем в очередной факс. — Мы это подозревали! Они уверены, что его состояние — результат позорного невнимания. Все можно было исправить еще в младенчестве.

Сэра не могла сдержаться.

— Здесь в детских домах творятся сплошные преступления. Они получают недоношенных детей и делают из них инвалидов. Вместо того чтобы учить их ходить, они вообще не разрешают им двигаться. Держат их в кроватях или сажают с поджатыми ногами в ходунки, привязанные к манежу, и портят им ноги.

Вике слова Сэры показались излишне резкими.

—. Адель и воспитательницы вовсе не такие бессердечные, Сэра. Просто у них слишком много работы. Они еле успевают мыть и кормить малышей. Ни на что большее у них нет ни времени, ни сил.

— У них в штате семьдесят человек! На шестьдесят два ребенка! Чем занимаются все эти люди? Кстати, если бы они приучали малышей обслуживать себя, одеваться, пользоваться горшком, у них было бы больше времени и меньше работы. Вспомни Ваню — он вполне может пользоваться горшком и сам одеваться, но ему этого не позволяют. А их врачи-специалисты? Целыми днями сидят у себя по кабинетам, пьют чай и заполняют дурацкие формы. Почему бы им не поднять со стула свои задницы и для разнообразия не пойти позаниматься со своими подопечными? А потом еще удивляются, что у несчастных детишек ножки атрофируются! У них все есть — и специальная комната для лечебной гимнастики, и физиотерапевтическое оборудование, а что они реально делают?

— Им так мало платят… — пролепетала Вика.

— Это не оправдание. Я слышала, чем серьезнее диагноз у детей, тем больше льгот получают сотрудники. Например, дополнительные выходные. Им просто выгодно, чтобы дети не развивались, а деградировали!

Вика попыталась вернуть Сэру к более актуальной проблеме:

— Нам нужны медицинские заключения независимых экспертов.

— Как насчет этого? — спросила Сэра, доставая письмо от психолога из Санкт-Петербурга, получившего образование в Центре Анны Фрейд в Лондоне.

Психолог писал: “Я думаю, что Ваня может и будет успешно развиваться, если попадет в условия, необходимые каждому ребенку: семья, любовь, расширение когнитивного и социального опыта, выход за стены дома ребенка”.

Они положили письмо в большой конверт, какие обычно перевозят курьеры и в котором уже лежала кассета с фильмом, снятым пианистом Сергеем в Фи-лимонках с помощью скрытой камеры. Кадры фильма запечатлели ужасные условия содержания детей в интернате. На нескольких из них был и Ваня. На конверте женщины написали адрес Линды.

— Это подействует, — сказала Сэра, пока они ждали курьера.

Сэра и Вика проделали огромную работу, однако угроза, нависшая над Ваней, никуда не делась. Комиссию в доме ребенка ожидали со дня на день, зная: как только она исполнит свои “обязанности”, не миновать Ване следующего интерната. Адель не сможет этому воспрепятствовать. Вечером Вика молилась о чуде.

Лишь теперь, по прошествии десяти с лишним лет, после тщательного сбора свидетельств, занявшего не один месяц, правда выплыла наружу и стало известно, что случилось в тот день, когда комиссия прибыла в дом ребенка № 10.

Пока Сэра и Вика готовили материал для Линды, Адель достала десять пухлых медицинских карт, которые ей следовало разложить по порядку. В картах была собрана вся документация, касающаяся малышей, которым назавтра предстояло показываться комиссии. Медицинская карта Вани Пастухова отличалась особенной толщиной — он был старше других ребятишек. Из-под картонной обложки во все стороны выпирали бумажные листы. Внимание Адели привлек один листок. Это было напоминание из больницы № 58 о том, что Ване рекомендовано не позднее двадцать третьего декабря продолжить лечение в стационаре. У Адели перехватило дыхание. Двадцать третье — это завтра, день работы комиссии. От такого совпадения ее пробрала дрожь. Адель села, решив спокойно все обдумать. Показать его комиссии, а потом отправить в больницу? Нет, не получится. Она представила себе, как комиссия пытает Ваню, а спустя несколько дней у нее на столе появляется письмо с предписанием отправить мальчика в очередной интернат. Воображение живо нарисовало перед ней картину прощания с Ваней. Она-то будет знать, что отправляет его на верную гибель.

Затем перед ее мысленным взором возникла другая картина. Ваня в больнице, доктора превозносят его способности, он начинает ходить, а потом здоровой походкой отправляется прямиком в будущее. Что делать — понятно. Адель убедила себя в том, что комиссия не станет придираться к ней из-за отсутствия Вани, если она сообщит, что он отправлен в больницу для очередного курса лечения. Ей даже не придется кривить душой. Главное, убрать его из дома ребенка до приезда комиссии. Собрав все свое мужество, Адель позвонила водителю и твердо наказала, чтобы завтра явился на работу без опозданий.

С утра в Москве валил снег, и образовались пробки. Ситуация на дорогах ухудшалась в городе с каждой неделей — машин на улицы выезжало все больше, а транспортная инфраструктура оставалась прежней. Члены комиссии направлялись на ежегодное заседание в дом ребенка № 10. Они не ехали, а тащились и оттого пребывали в дурном расположении духа. Свернув на нужную улицу, они чуть ли не нос к носу столкнулись с серой “волгой”, что преградила им путь.

Ворота дома ребенка уже закрыли, так что “волга” сдать назад не могла. Ругаясь и переключая передачу, водитель машины, в которой ехала комиссия, был вы-нужде и задним ходом вернуться на главную дорогу, чтобы пропустить детдомовский автомобиль. Члены комиссии даже не догадывались, что “волга" увозит от них мальчика, чье имя значилось в списке на сегодняшнее утро. Ему удалось сбежать от обследования. А ведь еще пара минут, и…

Вика молилась о чуде, и Бог услышал ее мольбы. Конечно, Вика не считала, что Ваню спасли только ее молитвы. Она говорила, что около ста человек из прихожан ее церкви тоже молились о Ванином спасении. Еще у Вики мелькала тайная мысль, что и Сэра тоже молилась — хотя та ни за что не соглашалась в этом признаться.