Дай мне шанс. История мальчика из дома ребенка

11 Август — декабрь 1996 года На волоске

Со статьей о Ване случилось непредвиденное — она была напечатана, но в крайне неудачное время. Алан и Сэра уехали в отпуск и наслаждались отдыхом в Греции, на уединенной вилле, принадлежавшей эксцентричному английскому профессору, не признававшему ни электричества, ни телефона. Правда, Алан на всякий случай оставил в редакции номер ближайшей прибрежной таверны, в которой, кстати сказать, никто не понимал по-английски.

Статья вышла в субботу, и все выходные потрескавшийся аппарат, висевший на стене “кебабной”, звонил не переставая. К сожалению, никто из присутствующих не смог одолеть языкового барьера. Лишь в понедельник, когда Сэра зашла в таверну пообедать, ее и позвали к телефону. Незнакомая англичанка с милым голосом сообщила, что успела обзвонить редакцию газеты в Лондоне, корреспондентский пункт в Москве и офис Сэриной благотворительной группы, а уж в таверну звонила бессчетное число раз. Затем она перешла к делу: “Я не могу провести остаток жизни, наслаждаясь тем, что имею, после того как узнала, что маленький мальчик содержится в нечеловеческих условиях”. Женщина добавила, что ребенок на фотографии в газете очень похож на ее сына Филипа, которому сейчас четырнадцать лет. Ему тоже был поставлен диагноз “детский церебральный паралич”, но он не стал для него приговором. Кому, как не ей, знать, что именно поможет Ване.

Сэра честно предупредила женщину о сложностях усыновления российского мальчика гражданином Великобритании. Процедура обещает быть не только длительной, но и дорогостоящей. Не факт, что российские власти разрешат усыновление, так как ребенок побывал в интернате. Но женщину ничто не могло остановить. Она сказала, что организует сбор средств и подаст заявление на получение паспорта.

Повесив трубку, Сэра не сразу пришла в себя. Судя по тому, что она услышала, лучшей мамы для Вани не сыскать. Однако Сэре еще никогда не приходилось сталкиваться с международной процедурой усыновления. Да и не считала она, что для ребенка это будет наилучший выход. Он родился в России и должен жить в России: Сэра не могла поверить, что в целой стране не найдется места для такого одаренного и мужественного мальчика. Она вдруг осознала, до чего они с Аланом были наивны. Рассказывая миру о судьбе брошенных детей, на которых навешивали — совершенно безосновательно — самые жуткие диагнозы, тем самым обрекая их на скорую гибель, они не подумали, что на статью наверняка пойдут отклики от людей, которые захотят усыновить Ваню. Познакомившись с Викой, Сэра поняла, что та оказалась более дальновидной. Вика успела изучить возможности для усыновления мальчика в России и сделала единственно верный вывод: его шансы на дальнейшую нормальную жизнь связаны с поиском приемной семьи за рубежом.

На протяжении следующих нескольких месяцев англичанка, звонившая Сэре, — ее звали Линда — никак не проявлялась, однако через организованный ею фонд продолжала собирать деньги на поездку в Москву для встречи с Ваней.

Что до самого Вани, то возвращение в “родной” дом ребенка вовсе не ознаменовало для него начало новой жизни. Вся его история все больше начинала напоминать “день сурка”. Ваня снова оказался в группе с лежачими, обреченными детьми. С той существенной разницей, что его собственное здоровье ухудшилось едва ли не катастрофически. За месяцы в психушке он превратился в скелетик, у него дрожали руки, он был призрачно бледен, а вокруг глаз у него залегли черные круги. Правда, было и кое-что хорошее: рядом находились его друг Андрей и любимая воспитательница Андреевночка, которая приходила один раз в четыре дня. Однако обещанного “лечения” — причина, по которой Ваня был переведен обратно в дом ребенка, — никто ему не обеспечил. Ни дефектолог, ни логопед, ни массажист — ни один из специалистов, состоявших в штате дома ребенка, ни разу не осмотрел Ваню. Адель не давала им такого указания.

Примерно тогда же Сэра познакомилась с молодой женой британского дипломата, дипломированной воспитательницей детского сада, которая проявила готовность заняться с детьми из дома ребенка музыкальной терапией. Адель, при виде иностранцев обычно прятавшаяся у себя в кабинете, в тот день изменила своей привычке. Она была явно взволнована и искала внимательных слушателей. Даже не поздоровавшись, выпалила:

— Нет, я так больше не могу!

Сэра встревожилась.

— Вчера воспитательница третьей группы сорвалась и начала бить детей! Я стала ее унимать, так она и на меня наорала. Кричала, что отказывается работать за гроши, потому что у нее две дочери, которым надо помогать. Я бы и рада платить им больше, но где мне взять деньги? А уж этой воспитательнице и подавно не угодишь. Она недавно выиграла миллион на тараканьих бегах! Но ей все мало! И самое ужасное, она не хочет выходить на работу…

Сэра покосилась на приятельницу. На ее лице без труда читалось изумление: кто эта ненормальная старуха? Сэра не спешила переводить ей слова Адели, потому что имела все основания предполагать: узнав горькую правду, та вряд ли захочет еще раз сюда прийти. Выговорившись, Адель какое-то время подавленно молчала. На музыкальную терапию она все-таки согласилась, как всегда — с большой неохотой. Но, как и все хорошее, музыкальные занятия в доме ребенка № 10 длились недолго и вскоре были запрещены. Очевидно, музыка слишком сильно действовала на малышей.

Сэра давно смотрела на это заведение без розовых очков. Каково же было ее изумление, когда в одной русской газете она прочитала статью, в которой "царство" Адели именовалось "гнездом ангелов" и единственным оплотом добра в насквозь прогнившем городе! В этом “царстве”, уверяла автор статьи, все сотрудники работают с полной самоотдачей и окружают своих подопечных любовью и заботой. Но самое поразительное, журналистка — прихожанка Вторничной церкви — пела хвалу строгой изоляции детей от внешнего мира, уверяя, что только так их можно оградить от зловредного влияния алкоголиков и наркоманов. С этим Сэра была категорически не согласна.

“Забор изолирует детей от реальной жизни, — восклицает Сэра, потрясая выцветшим номером газеты с той давней статьей. — За забором создается закрытый мир, в котором возможны любые издевательства! Ничего удивительного, ведь туда не пускают даже родственников, желающих навещать детей. Я глазам своим не верила, читая восторженный отчет о “монотонной” жизни малышей, якобы спасающей их от проникновения снаружи безумного нищего мира. Автор охотно прощала воспитательницам небрежное отношение к детям: они, дескать, все равно “неизлечимо больны”, следовательно, обречены и не нуждаются в медицинской помощи.

Но когда я дошла до истории Ани — поразительно умной девочки, получившей коляску от британских благотворителей, — у меня буквально кровь закипела в жилах. Журналистка оправдывала сотрудников, так и не удосужившихся заказать для Ани корсет для позвоночника, на котором настаивал доктор Свангер. Зачем, писала она, создавать лишние трудности для девочки, у которой в жизни нет никаких перспектив.

Ее нимало не смутил тот факт, что Аня, по ее собственному признанию, “смышленая и любознательная девочка", получила диагноз “имбецильность" — тот же, что и Ваня. Этот ошибочный диагноз приговорил обоих детей к “интеллектуальной смерти”. Ей и в голову не пришло связать жестокий приговор, вынесенный ребенку, с тем, что с Аней вообще никто не занимался. Мало того, ее обрекли на существование в группе с детьми, не умеющими говорить. Вывод напрашивался сам собой: с точки зрения Вторничной церкви, Адель, будучи верующей, все делала правильно. Я тут же вспомнила Вику. Какое разительное отличие! Та тоже искренне верила в Бога, но это не мешало ей понимать, что в домах ребенка не только не лечат детей с недостатками развития, но и закрепляют у них эти недостатки”.

Однажды в декабре Сэра и Вика повезли Ваню в Центр лечебной педагогики, один из первых независимых детских центров. “Это было вскоре после возвращения Вани в дом ребенка. Контраст между обоими заведениями просто поражал. Неужели центр и дом ребенка № 10 существуют в одном и том же городе? В центре к Ване впервые отнеслись как к человеку. Ни на одном из врачей не было белого халата. На рубашке директора красовалась надпись: “Все дети обучаемы”. Ване дали время оглядеться, освоиться в новой обстановке и только потом предложили поиграть со счетами. Ему нравилось прикасаться к гладким деревянным шарикам, и врач разделял его радость. За каждую осмысленную фразу его горячо хвалили. В первый раз в жизни Ваня имел дело с кинезотерапевтом, который растягивал его на большом резиновом мяче. В конце занятий логопеды пригласили его выпить чаю — из настоящей фарфоровой чашки с блюдцем — и предложили самостоятельно положить в чай сахар. Разве могло это сравниться с кормежкой из бутылочки через железные прутья? И мы впервые воочию увидели, какой могла бы быть его жизнь.

Наблюдая за истощенным семилетним мальчишкой с ногами-палочками, я пыталась представить себе реакцию на его чудовищное состояние со стороны человека, не знакомого с российскими реалиями. Такой человек первым делом поразится, почему никто из сидящих за столом экспертов не бросается к телефону и не вызывает полицию, чтобы сообщить о жестоких издевательствах над ребенком. Однако все присутствовавшие на чаепитии знали, что подобное обращение с Ваней одобрено государством и не противоречит ни одному закону. В государственных учреждениях принята следующая точка зрения: если ребенок болен физически или умственно, то никто в этом не виноват. Всех детей с отставанием в развитии здесь торопятся записать в имбецилы и махнуть на них рукой — слабоумие неизлечимо. Разумеется, мы, собравшиеся в тот день за чашкой чая, знали, что это совсем не так, — сама система превращает одаренного ребенка в истощенного инвалида”.

Если кто и уделял Ване внимание в доме ребенка, то только волонтеры. Вика попросила свою подругу Асю дважды в неделю давать Ване и Андрею уроки. Оба мальчика впервые чему-то регулярно учились. Ваня узнавал названия цветов и времен года, быстро запоминал русские народные сказки. Через два месяца он буквально преобразился. Сэра побывала на одном из уроков. В тот день Асе разрешили воспользоваться комнатой, где была установлена шведская стенка, зеркало во всю стену и перекладина для детей. Ковер, на который явно не ступала нога человека, без слов говорил об истинном предназначении комнаты — служить показухой. Несмотря на то что мальчики всю жизнь провели в доме ребенка, в этой комнате они не были ни разу и смотрели на нее, как на пещеру Аладдина.

“Я была поражена, — вспоминает Сэра, — как решительно дети выразили свои пристрастия. Ваня быстро сообразил, что ему нравится, а что нет. Вот он забрался на перекладину, перекувырнулся на ее другую сторону, перевернулся спиной назад. Он как будто испытывал свои силы. Ася окликнула его, и он ответил: “Сейчас!” Закончил свое упражнение и присоединился к ней”.

Мальчики активно исследовали незнакомую комнату, словно в ускоренном режиме проходили все те стадии развития, которые пропустили за неимением нужных условий. Они получали удовольствие, проделывая все то, чем обычно развлекаются двухлетние дети: подпрыгивали у взрослых на коленях, вытаскивали игрушки из ящиков и складывали их обратно.

Ваня заинтересовался стоявшим на маленьком столике отключенным телефоном. Сэра сделала вид, что звонит Вике, и попыталась вовлечь в игру Ваню. Однако с ним этот номер не прошел.

— Сэра, этот телефон сломан, — заявил он. — Я не могу разговаривать с Викой!

Потом Ася запела песенку, и Ваня, бросив прочие занятия, быстро-быстро пополз к ней. Он даже подхватил припев, в котором были такие слова: “Я проснулся”.

Ваня стремительно развивался, но в доме ребенка ничего не менялось. Никто не спешил организовывать для него медицинскую помощь. Через посредничество еще одной благотворительной организации, основанной мамой ребенка с ДЦП, Сэра записалась на прием к главному врачу больницы № 58, специализировавшейся на детском церебральном параличе.

Ваня занимался физическими упражнениями и вполуха слушал сказку, которую рассказывала Ася, когда в комнату вошла отвозившая его в интернат Вера и села за стол в углу. Сэра напомнила ей, что через два дня повезет Ваню в больницу. Вера, кажется, обрадовалась. Она объяснила Сэре, у кого получить результаты анализа крови. Сэра показала на Андрея:

— Хорошо, что он едет во Флориду, верно? Вот бы и Ваню отправить за границу.

— Еще бы! Тем более что на него уже пришла путевка в тридцатый интернат. На следующий месяц.

— Тридцатый интернат? — Сэра пришла в ужас. — Это же страшное место! Все равно что вернуть его туда, откуда он едва выбрался!

Ваня внимательно прислушивался к разговору женщин. Поняв, что речь идет о нем, он замер. Мальчик, еще минуту назад лучившийся счастьем, вдруг превратился в маленького озабоченного старичка, вынужденного полагаться лишь на самого себя.

Вернувшись домой, Сэра снова и снова возвращалась мыслями к демаршу Веры, словно бы невзначай сообщившей ей трагическую весть. Ваня едва оправился от девятимесячного пребывания в одной психушке, а теперь его хотят отправить в другую — на свалку для списанных детей. Вера явно была травмирована, когда отвозила Ваню в интернат для душевнобольных. Она беспокоилась о мальчике и в душе желала ему добра. Но попытаться вмешаться в его судьбу — нет, это ей и в голову не приходило. Оставался единственный выход. Пока Ваня будет находиться в больнице, ему ничего не грозит. Значит, надо, чтобы он переждал там опасное время, в течение которого дом ребенка будут “очищать" от детей, распределенных по психушкам.

Два дня спустя Ванины ножки тщательно обследовал импозантный мужчина с пышной гривой седых волос — главный врач больницы № 58. Эта больница считалась лучшей в Советском Союзе по реабилитации детей с церебральным параличом. Сэра была уверена, что в ней налажено почти конвейерное производство: детишек стайками привозят на колясках, а через несколько недель они выходят на своих ногах. Больница и вправду оказалась большая, однако ни людей, ни следов активной деятельности в ней почти не наблюдалось. Бесконечные пустые коридоры и палаты без единого пациента. Несмотря на обилие просторных незанятых помещений, Ваню главный врач осматривал в коридоре. Подобно своим коллегам во всем мире, он был уверен в превосходстве хирургических методов над нехирургическими и сказал, что готов оперировать Ваню.

— Почему вы его раньше ко мне не привезли? — сурово спросил он.

У молодой массажистки из дома ребенка, сопровождавшей Ваню в больницу, на лице не дрогнул ни один мускул. Она не считала, что состояние Вани на ее совести.

Гораздо позже Сэра узнала, что это был не первый визит Вани в больницу № 58. Именно сюда привозила его мать, возлагая надежды на здешних врачей. И ничего от них не получила. Именно здесь она услышала от санитарки: “Родила бог знает кого, а мы теперь с ним валандайся”.

Несколько дней спустя Ване была сделана первая операция. Логично было ожидать, что в первоклассной клинике и уход за пациентами окажется на высоте. По крайней мере, Сэра в этом не сомневалась, — вероятно по своей наивности. Вот почему она не сразу отправилась навестить своего подопечного, опасаясь, что в больнице на ее приход посмотрят косо. Однако подруга, сын которой родился с церебральным параличом и которая хорошо знала эту больницу и ее порядки, прямо-таки отчитала ее за то, что она оставила Ваню одного после операции.

Сэра позвонила Вике, и они договорились на следующий день навестить Ваню. По дороге в больницу они остановились у дома ребенка и прихватили Валентину Андреевну, которая доработала свою смену и уже надела красивое синее пальто и шляпу в тон. Сэра забрала огромный физиотерапевтический мяч, который купила для дома ребенка, в первую очередь для Вани, но которым никто не пользовался. Мячу предстояло сыграть роль волшебного ключика, отпирающего двери в палату перед тремя мушкетерами в юбках, очарованными Ваней и не жалевшими сил, чтобы изменить его судьбу.

В машине Валентина Андреевна распаковала подарок, который приготовила для Вани, — оранжевокоричневый свитер, связанный из остатков шерсти. Она вышила на нем “Ваня Пастухов”, чтобы свитер не пропал в больнице. Из своей нищенской зарплаты — около сорока долларов в месяц — она сумела выкроить деньги на яблоки, печенье и пластмассовую игрушку.

Огромный мяч привлек к ним внимание охранников, которые преградили им дорогу. Вике пришлось звонить в отделение и просить, чтобы их пропустили. Она привезла с собой иностранную делегацию с дорогим медицинским оборудованием, бестрепетно заявила она. Встретить их вышел главный врач отделения. Вел он себя довольно вежливо. Сэра вручила ему мяч. И он исчез вместе с мячом, чтобы вернуться несколько минут спустя, но уже не доктором Джекилом, а мистером Хайдом.

— Кто вам разрешил посещать этого мальчика? — с ходу накинулся он на Вику. — Он перенес операцию. Ему не нужны никакие посетители. Вы ему не мать. К таким больным допускается только мать.

Он так разбушевался, что Сэра решила вмешаться.

— У мальчика нет матери, — сказала она. — А Вику он любит больше всех на свете.

Пока продолжался этот спор, Сэра уголком глаза заметила, что Валентина Андреевна надевает белый халат и шапочку, которые носила в детском доме. Этот нехитрый обман позволил ей прошмыгнуть мимо ретивого доктора прямо к Ване в палату.

После бесчисленных препирательств было решено, что Ванину кровать выкатят в коридор, где с ним смогут побыть все три “нематери”.

— Почему доктор так странно себя ведет? — спросила Сэра пробегавшую мимо медсестру.

— Да он всегда такой, — пожала та плечами. — Мы зовем его доктор-психопат.

Из коридора посетительницы отлично видели, что в каждой палате с детьми сидели мамы. Они ухаживали за ними, кормили их принесенной из дома едой, читали им книжки. Ваня был всего этого лишен. Он не был центром чьей-то материнской вселенной.

Естественно, Ваня был рад повидаться с Сэрой, Викой и Андреевночкой, хотя из-за боли в ногах у него хватало сил лишь на слабую улыбку. Посетительницы мрачнели на глазах, понимая, как одиноко ребенку в больнице без матери. Пока они стояли рядом с кроваткой, подошла медсестра и проверила, хорошо ли держатся прокладки между пальчиками на ногах. Но не проронила ни слова.

“Когда я поближе познакомилась с больницей, — рассказывала Сэра, — я поняла, что вся система ее функционирования рассчитана на то, что у ребенка есть мать. Дети с мамами могли посещать бассейн и заниматься послеоперационной гимнастикой. Ваня же был предоставлен самому себе. И опять нам с Викой пришлось мобилизовать добровольцев для помощи мальчику. Вика распределила дежурства между прихожанами своей церкви, а я отыскала двух студентов, у которых был годичный перерыв в занятиях”.

Однако и Ваня не полагался на волю случая. Он подружился с Эльвирой — красавицей с черными как вороново крыло волосами, своей ровесницей, тоже сиротой. Он совершенно очаровал маму одного из соседей по палате, и она стала подкармливать их с Эльвирой домашней едой и читать им вслух. Однако самым большим достижением Вани стало то, что он убедил главного врача пересмотреть свой диагноз. Тот признал его “совершенно нормальным мальчишкой”. К сожалению, в судьбе мальчика, находящегося под опекой государства и не имеющего родителей, которые могли бы за него побороться, отмена страшного диагноза мало что меняла.