Дар Небес

8

– Не трогай меня! – Питер вырвал локоть из пальцев эр-лана.

Тот пожал плечами.

– Я пришел, чтобы рассказать о Мелл Фэлри – не хочешь послушать?

– Надо же, похититель приходит к родственникам жертвы, чтобы о ней рассказать – как благородно с его стороны! – Питер уже пришел в себя от изумления и пылал чистой, холодной яростью.

По вечерам на площади «Лотоса» полно народу – на них оглядывались, но без особого интереса. Главу клана Лэ никто не узнавал – да и сам Питер в первый миг не узнал его, хоть и видел много раз по галовиду.

Безупречное лицо Лэнгилла слегка сморщилось – словно рябь прошла по поверхности воды.

– Что, скажешь, клан Лэ не причастен к исчезновению Фэлри? Думаешь, я тебе поверю?

Эр-лан придвинулся чуть ближе – от него исходил холодный, чуть резковатый аромат, совершенно не похожий на благоухание тела Фэлри. И понять его смысл Питер не мог – да и сильно подзабыл это непростое умение, различать настроение эр-ланов по запаху.

– Клан Лэ причастен, – спокойно произнес Лэнгилл, – но не так, как ты думаешь. Может, все-таки не будем давать сегам лишний повод для сплетен?

Питеру страшно не хотелось вести эр-лана в «Лотос». Как-никак, это их с Фэлри место, и оно, пусть и недолго, принадлежало только им. Но Лэнгилл прав, сегам совсем ни к чему знать об их встрече, тем более что разговор явно пройдет на повышенных тонах.

Они молча поднялись по пандусу, освещенному двумя золотистыми параллельными полосами, вделанными в стену – темное небо за стеклянными лепестками крыши по контрасту казалось совсем черным. Питер провел ладонью над замком и посторонился, пропуская эр-лана вперед. И тут же обругал себя – какого Темного он с ним церемонится? Этот человек приказал похитить Фэлри и, быть может, удерживает его в плену за пределами Оморона – а может, и в самом Омороне, обманув хитрый алгоритм Инзы.

Но все же, как ни крути, а Лэнгилл – отец Фэлри, и Питер не мог позволить себе обращаться с ним грубо.

Эр-лан оглядел нехитрое убранство комнатки – за прошедшие десять лет Питер ничего к нему не добавил – и уселся на ближайший прямоугольный металлический ящик. В комнате была пара таких, они служили как сидения и хранилища для вещей.

Питер хотел остаться стоять, но нависать было неловко, и он тоже сел.

Несколько секунд они молчали, откровенно разглядывая друг друга, наконец Питер не выдержал:

– Так в чем дело?

Прекрасное лицо Лэнгилла осталось непроницаемым, но аромат слегка изменился, хотя Питер по-прежнему не мог понять, что он означает.

– Я слышал, ты решил снова искать Мелл Фэлри.

Питер послал очередное мысленное проклятие сегийскому любопытству.

– Это была предсмертная воля моего отца. Хотя вам и это наверняка известно.

– Вообще-то нет.

– Ничего себе, клан Лэ не знает всех подробностей моей жизни, как же так? – протянул Питер, но Лэнгилл резко оборвал его ерничанье:

– Я пришел, чтобы сказать – не ищи его.

– А то что? – Питер наклонился вперед, уперевшись руками в колени. – Посадите меня под замок, как Фэлри, в какой-нибудь вашей тюряге?

Лэнгилл скрестил руки на груди и тяжело вздохнул, как человек, решивший стойко переносить все, что бы ни выпало на его долю.

– Мы не сажали Мелл Фэлри ни в какую… тюрягу. Мы его вообще не похищали.

– Вот как? А записка с угрозами? А отрезанные волосы? – при одном воспоминании о том утре у Питера все похолодело внутри. – Скажешь, это подделка?

– Не подделка, – Лэнгилл покачал головой, и на его точеном лице внезапно промелькнуло выражение, которое Питер с трудом уловил, а поймав, не поверил в то, что увидел – страдание, – Мелл сам их обрезал.

После довольно длинной паузы Питер заметил:

– Инза говорила, что вы, эр-ланы, соврете – недорого возьмете, но такая ложь и впрямь дешево смотрится.

– Это часть правды, – аромат эр-лана снова сменился, и Питер вдруг вспомнил его – лес после дождя, влага, прохлада… это была печаль, – а вся правда состоит в том, что Мелл Фэлри хотел уйти, исчезнуть – и попросил меня помочь. Обставить все, как похищение… чтобы ты его поскорее забыл.

Если бы эр-лан с размаху влепил ему пощечину, Питер не был бы так оскорблен и потрясен. Он вскочил, уже не думая о том, что нависать невежливо.

– Ты… да как ты смеешь говорить такое? Что ты знаешь о Фэлри? Что ты знаешь о нас?! Фэлри никогда, никогда не оставил бы меня по своей воле, я – его Дар Небес, слышишь, ты?!

Но он слышал также и сам свой дрожащий, жалкий, неуверенный голос и чувствовал, как сомнение поднимает в душе колючую голову, открывает желтые драконьи глаза.

– Ты прав, эр-лан никогда не покинет свой Дар Небес, – спокойно ответил Лэнгилл, словно не замечая гневной вспышки собеседника, – но он может уйти, если ощущает себя недостойным этого Дара. Замаранным. Грязным. Мелл отмалчивался, но мне показалось, что так оно и есть. Мой сын так и не научился толком контролировать свое тело…

– Это полная чушь, с чего бы ему так думать? – резко оборвал его Питер. – Даже если допустить, что я поверю в этот бред… как он мог уйти, не сказав ни слова? Может… может он просто разлюбил меня и не осмелился признаться?

Лэнгилл резко поднял голову и от холода в его взгляде Питера пробила дрожь.

– Если ты не заметил, твой избранник – эр-лан. Не какой-то паршивый сег или непонятно кто из-за Барьера. Ваши жалкие стандарты к нам не применимы. – Он поднялся так резко, что блестящая светлая прядь взметнулась над плечом, и в два шага очутился у двери. – Я сказал тебе все, как есть. Не ищи Мелл Фэлри, потому что он не хочет, чтобы ты его нашел. К тому же никто в Омороне не знает, куда он направился… даже я.

В последней фразе внезапно прорвалась такая живая, подлинная боль – боль отца, навсегда потерявшего сына – что Питер невольно шагнул к эр-лану.

Но тот выпрямился, повел плечами, словно стряхивая наваждение; платиновая прядь соскользнула ему на спину и заструилась между лопаток. Точь-в-точь как у Фэлри.

Дверь открылась сама, хотя должна была среагировать только на генотип Питера. Лэнгилл задержался на пороге – стройная фигура без возраста, тонкий профиль такой красоты, что и описать невозможно, светлые волосы тускло поблескивают в золотистом наружнем свете.

– Вы, сеги, постоянно стремитесь к тому, чтобы вас любили так, как вы хотите и никак иначе. Создаете внутри себя образ любви и признаете ее только в такой форме, а все прочие отвергаете. Они вызывают в вас сомнения и подозрения. Но любовь может быть разной, Питер… очень разной. И даже если она порой причиняет боль, это вовсе не означает, что ее нет.

После ухода Лэнгилла Питер какое-то время стоял неподвижно, не в силах пошевелиться. Потом медленно вышел из комнаты и побрел вниз по спиральной галерее. Уснуть сегодня точно не удастся, а ходьба хорошо прочищает голову.

Покинув «Лотос» через главные ворота, он старательно обогнул парк, не желая вдыхать сладкие флюиды деревьев и поддаваться их чарам. Такая прогулка хороша для расслабления в приятной компании, а ему нужно подумать.

И все же, оставляя таинственно мерцающий фиолетовым парк по правую руку, Питер не мог не вспомнить, как однажды осуществил давнее желание и затащил Фэлри в похожее место. Они целовались, укрытые от любопытных глаз свисающими почти до земли ветвями дерева, за завесой крохотных огоньков. Фэлри явно напрягался – он вообще позволял себе расслабиться только когда был полностью уверен, что их никто не потревожит. И все-таки Питер не мог отказать себе в странном, дразнящем удовольствии – ощутить ласки эр-лана всего в нескольких метрах от других людей, рискуя быть замеченным.

Впрочем, в подобные парки приходили именно за этим, никто бы их, конечно, не осудил, а быть может, и не узнал бы.

Но вот беда – сколько раз он ставил Фэлри в неловкое положение ради своей минутной прихоти? Он вдруг осознал, что всегда в такие моменты чувствовал, что эр-лану неприятно… и в глубине души был даже доволен. Как будто получал какую-то компенсацию за то, что пережил сам в момент пресловутого поцелуя. Мол, я тогда стерпел, а теперь ты потерпишь.

Эр-лан никогда не упрекнул его ни единым словом, ничем не выказал неудовольствия – собственно, Питер вообще не помнил, чтобы он хоть раз был чем-то недоволен на протяжении года, который они прожили вместе. Всегда ровное, мягкое отношение, всегда нежность и внимание, теплая улыбка и любящий взгляд. И Питер даже не думал о том, что быть может Фэлри далеко не так счастлив, как показывает.

Но правда ли что-то его угнетало? Или теперь, после слов Лэнгилла, он уже готов вообразить невесть что? Если Фэлри страдал, почему скрывал это, почему прожил с Питером целый год, исполняя малейшее его желание?

«Быть может, из-за чувства вины?» – прошептал внутренний голос, и Питеру стало совсем скверно.

Прямо за парком раскинулось пространство, превращенное в лабиринт сетью дорожек из черного, слабо мерцающего изнутри камня. Здесь морферы выставляли свои творения, возле каждого висела в воздухе гало-табличка с именем создателя.

Питер шел медленно, не столько рассматривая удивительные, красивые непривычной, какой-то нечеловеческой красотой переливчатые или угловатые формы, сколько читая имена на табличках.

«Ормэро», «Малдин», «Эбигейль» – последнее даже походило на имя, какие давали за Барьером, а может, и впрямь было взято из старинной книги.

Поразительно, но имена всех сегов в Омороне были уникальными, ни одно не повторялось, поэтому в имени рода, как за Барьером, не было нужды. Имя могло быть использовано повторно, если его обладатель скончался, но так поступали редко – предпочитали придумать новое.

Питер вспомнил, как придумал имя для Фэлри – точнее, оно пришло само, и каким-то непостижимым образом оказалось именно таким, как надо. Как мерцали во мраке золотые волосы, как дрогнул голос эр-лана, когда он произнес: «Скажи еще раз». Воспоминания причиняли боль и одновременно пронзительную радость. Как он мог бы отказаться от них?

Неужели Лэнгилл прав, и он, Питер, оказался таким слепым и бесчувственным, что не заметил боль самого дорогого и близкого ему существа? И неужели он сам настолько плохо скрывал рану, нанесенную ему зрелищем Фэлри в объятиях Тайрона, что Фэлри видел ее каждый день и потому был несчастен?

Возможно, так и есть – ведь даже отец был в курсе, думал Питер, глядя невидящим взором на очередное морфо-творение. Откуда он узнал – неужели Фэлри с ним поделился? Может, и так, они были очень близки. Мама относилась к эр-лану, как и ко всем прочим людям – с легким добродушием, а вот отец как-то сразу к нему прикипел душой, и Фэлри отвечал ему взаимностью. Быть может, еще и поэтому они и прожили весь тот год в деревне для адаптации – Фэлри хотел, чтобы они подольше оставались вместе.

Он так отчаянно стремился быть частью семьи, только сейчас понял Питер, ему этого не хватало, он и в клане Лэ искал того же самого – близких людей, которых у него никогда не было. А я еще подсмеивался над ним, говорил, что любой нормальный человек ждет не дождется, когда наконец уйдет от родителей и заживет своим домом…

Легкая тень легла на лицо Питера, и он поднял голову.

Он стоял перед огромной морфо-статуей, больше всего напоминавшей полупрозрачную волну с загнутым, пенным гребнем. Волну на самой высшей точке подъема – Питер не жил у моря и никогда не видел таких огромных волн, но сразу понял, что воспоминание не подвело творца. Даже цвет подходил – темно-синий с белыми прожилками, днем он, наверное, в точности повторял цвет глаз Фэлри.

Внезапно пришло озарение – отец прав. Если Питер не найдет эр-лана, тот до конца жизни его не отпустит. Он будет везде – в морфо-статуях, в цвете неба, в «Хрустальном лотосе» – каждая грань жизни будет так или иначе напоминать о нем, пробуждать воспоминания.