Далеко не близко

Экземпляр на рецензию

Комнату освещало лишь пламя, горевшее посреди пентакля.

Человек, скрывавший своё лицо в тени, произнёс:

— Но почему вы хотите его убить?

— Что вам с того? — произнёс клиент.

— Скажем так, — убеждающе заговорил тот человек. — Чтобы установить психический контакт, необходимый для успеха нашего... эксперимента, мне нужно полностью знать все вовлечённые эмоциональные факторы. Лишь полное знание сможет принудить Аба. — Он надеялся, что это прозвучало правдоподобно.

— Однажды он нанёс мне смертельную рану, — проговорил заказчик. — Мне тоже нужно убить его.

— Но зачем этот метод? Почему не что-то более прямое?

— Я не могу пересечь континент. Не могу покинуть Нью-Йорк. Как только пересекаю реку — не знаю, у меня словно дыхание улетучивается...

Тот человек подумал, что это навязчивый невроз — форма агорафобии.

— Но людей убивали по почте? — посоветовал он.

— Не этого. Он слишком умён. Он пишет детективы; едва ли он станет открывать нежданные посылки, есть полученные от незнакомцев шоколадки — и почему это всегда шоколадки? — он слишком умён, чёрт возьми.

— Но, естественно, должна быть возможность...

Заказчик вскочил, и его тень дико заплясала в свете пентакля.

— Я плачу вам; не довольно ли этого? Можно подумать, вы пытаетесь меня отговорить.

— Чушь, — произнёс человек в тени. Хотя это была истина. Он знал, что владеет силами и может хорошо зарабатывать, их используя. Но знал он и то, сколь они непредсказуемы, так что неизменно испытывал мимолётное желание отговорить покупателя. — Но если вы сообщите мне свои причины?.. — В этой настойчивости был свой смысл. Когда порой что-то шло не так, и клиент становился неприятным, щепотка сведений личного характера часто мешала ему потребовал деньги обратно.

Заказчик вновь сел.

— Ладно, — проговорил он. — Расскажу вам. — Свет пентакля падал на его обнажённые зубы и поблёскивал на капле слюны в уголке рта. — Он рецензировал мою книгу. Умный, дьявольски умный обзор. Столь чертовски остроумно исполненный, что стал знаменитым. Его цитировали в своих колонках Беннет Серф[67] и Харви Брейт[68]. Это было единственным, что кто-либо слышал о книге. И это убило книгу, убило меня, так что он должен умереть.

Человек в тени незаметно улыбнулся. Одна рецензия из сотен, в газете, выходившей совсем в другом городе. Но поскольку она была чётко сформулирована, легко было свалить вину на неё, обвинить только её влияние в провале книги, которая никогда не могла бы иметь успеха. Его клиент был абсолютно сумасшедшим. Но какое это имело значение для него, ведь его клиенты всегда были столь же безумны, сколь и прибыльны?

— Вы понимаете, — проговорил он, — что в крови должен быть огонь?

— Я много узнал о нём. Знаю его привычки и его реакции. Огонь будет, и он воспользуется им. — Заказчик замешкался, и капля слюны, блестевшая в пламени пентакля, упала. — Я... я ведь узнаю об этом? Словно сам там был?

— Это ваша кровь, не так ли? — коротко проговорил тот человек.

Укладывая покупателя внутри пентакля, он больше не проронил ни слова. Поставив рядом с собой контейнер с густой чёрной жидкостью, он положил на него запястье клиента так, чтобы кровь из надреза стекала внутрь. Затем он бросил в пламя пригоршню порошка и принялся петь.

Книга попала в редакцию “Сан-Франциско Таймс” самым обычным и ненавязчивым образом. В картонной коробке, обёрнутой коричневой бумагой, с почтовыми расходами по соответствующему тарифу пересылки книг. Этикетка была простой и не содержала никаких сведений, кроме отпечатанного на машинке адреса:

Книжный отдел

“Сан-Франциско Таймс”

Сан-Франциско, Калифорния

Мисс Венц вскрыла пакет и выбросила обёртку. Она взглянула на обложку со странными узорами, открыта книгу и прочла печатный текст на бланке:

Мы с удовольствием посылаем вам эту книгу на рецензию и будем признательны за две вырезки с текстом любого отзыва, какой вы сможете поместить.

Она пробормотала своё мнение об издателях, не указывающих ни цену, ни дату публикации, и обратилась к титульному листу. Глаза её слегка вылезли из орбит.

КРОВЬ ЕСТЬ СМЕРТЬ

являющая собой собрание скрытых истин,

указующих,

что в насилии смерти

таится будущее жизни,

собранная

Иеронимом Меланхтоном

Нью-Йорк

“Хоразин Пресс”

1955

Она никогда не слышала ни о Иерониме Меланхтоне, ни о “Хоразин-Пресс”[69]; но в газету приходит что угодно. В отделе рецензирования книг недоверие — забытая эмоция. Мисс Венц пожала плечами и трезво принялась делать карточку для папки, словно это была книга как книга.

Прервало её работу прибытие Великого Человека, как она (в неформальной обстановке) именовала Самого Влиятельного Редактора Книжных Обозрений К Западу От Миссисиппи. Влетев в комнату, он быстрым взглядом окинул гору новых поступлений и поколебался при виде “Кровь есть смерть”.

— Что такое? — произнёс он, а затем взял книгу одной рукой и позволил страницам пролистаться под его большим пальцем. Недоброжелатели говорили, что после такого жеста он мог написать безупречный обзор на 250 слов. — Чокнутый, — коротко проговорил он. — Налево. — Он забрал свою почту и направился в кабинет. Но задержался на минутку, взглянул на свой большой палец, затем достал носовой платок и потёр чернильное пятно. Он выглядел обиженным, словно биолог, на которого набросилась и поцарапала лабораторная морская свинка.

Мисс Венц поставила “Кровь” слева. Одну стену офиса занимал высокий двойной книжный шкаф. Справа были книги для текущего рецензирования, откуда их и отбирали обозреватели. Слева — мешанина любовных романов по подписке, томов поэзии, изданных за счёт автора, тайн космоса, открытых в Лос-Анджелесе, и прочей оперы, считавшейся недостойной даже краткого упоминания в общем обзоре. “Кровь” поместилась среди них, между “Чипами иллюзий” и “Трисменистом графа Сен-Жермена”.

Мисс Венц вернулась к пишущей машинке и приступила к задаче разъяснения обычному числу нетерпеливых претендентов, что Великий Человек не читает нежеланные рукописи. Спустя мгновение она машинально подняла взгляд и проговорила: “Привет”, но там никого не было. Рецензенты по понедельникам вечно сновали туда-сюда; она была уверены, что услышала, увидела, ощутила кого-то...

Она пыталась печатать, хотела, чтобы зазвонил телефон, чтобы Великий Человек решил подиктовать, да хоть чтобы ввалился какой-нибудь чудак-автор. Что угодно, лишь бы не эта комната, не совсем пустая...

Она очень тепло приветствовала Преподобного, как мысленно называла его, — настолько тепло, что даже смутила газетного обозревателя религиозной литературы. Это был молодой человек, пока что пребывавший в дьяконах и не проучившийся в семинарии и года, но уже осознавший сети и пружины, расставленные холостому священнослужителю. Постепенно он превращался не столь в женоненавистника, сколь в гинофоба[70], и всё чаще читал святого Павла. Редакцию “Таймс” он всегда воспринимал как убежище, но даже здесь... Он отвернулся, смущённо покраснев, и погрузился в тщательное изучение книг справа.

Он взял письма военно-морского капеллана, учёную диссертацию на тему созерцания и небольшую книжку, напечатанную крупным шрифтом, с бодрым заголовком “Молитва — это Награда”. Со вздохом смирения отложив их на стол (быть может, где-то в них таится проповедническая мысль), он вновь лениво прошёлся взглядом по полкам. С полуулыбкой он достиг “Кровь есть смерть”.

— Какой кощунственный заголовок! — заметил он, листая книгу. — Полагаю, это может попасть в мою епархию?

— Что? Ох. — Мисс Венц посмотрела на “Кровь”. — Это должно было оказаться с другой стороны. Он не хочет её ни в каком виде.

— Я нашёл её здесь, — мягко возразил Преподобный.

— Уверена, я поставила её к отвергнутым. — Она встала и убрала книгу на положенное место. — Ну, вот она и там.

Преподобный нахмурился, глядя на свой палец.

— Какие ужасные чернила в этой странной книге! Посмотрите, что вышло.

Мисс Венц полезла в ящик.

— Вот салфетка.

Но, как он ни старался, пятно осталось. Он всё ещё занимался им, терзаемый жаждой обратиться к словарному запасу студенческих времён, когда вошёл Марк Маллоу.

Марка Маллоу обычно описывали словом “умный”, порой даже “блестящий”. Люди всегда говорили, как они восхищаются его работой, как он занимателен. Они решительно не могли сказать просто что-нибудь вроде “Маллоу? Ой, он милашка”. Маллоу носил, помимо прочих необходимых принадлежностей, нарядный костюм от Ван Дайка, жизнерадостную шляпу и яркий галстук-бабочку. Возникало ощущение, что он мог бы добавить и гетры с тростью, не будь это слишком для Сан-Франциско. Его походка была пружинистой, а на вечно приоткрытых, обнажая зубы, губах неизменно играла улыбка.

Предупреждение справедливое; хотя Марк Маллоу никогда не лаял, укусы составляли неотъемлемую часть его жизни. Мало кто подвергал когда-либо сомнению его суждения в избранной области критики; Старретт, Квин и Сандоу[71] состояли с ним в постоянной переписке и уважали его вкус; но никто не упрекнул бы его в неумеренном мягкосердечии. Он был честен и при необходимости порой еписал восторженные отзывы; но слова эти звучали вынужденно и вымученно. Зато его обзоры были жемчужинами лаконичных убийств, хирургически точной работой скальпеля, проливающего животворную кровь.

Ему было весело.

Маллоу кивнул Преподобному, улыбнулся мисс Венц и застонал, увидев еженедельную стопку детективов, отведённых для него. Затем он просмотрел общий раздел справа, выбрал пару работ, граничивших с его интересами, и остановился, присвистнув от изумления. Он взял книгу, уставился на её титульный лист и проговорил:

— Будь я проклят! Простите, Преподобный?

— Вполне, — ответил Преподобный, давно уже разделявший это мнение.

— Это Джером Блэкленд, или я перечислю несколько предметов, кои не должен здесь упоминать. Запишите-ка её мне, мисс Венц, прошу вас; выйдет хорошее чистое состязание.

Мисс Венц машинально подняла взгляд и издала резкий раздражённый звук.

— Как она туда попала?

— Она была именно тут, — сказал Маллоу.

— Знаю... и готова поклясться на стопке Библий, что я поставила её слева не один раз, а дважды. Разве не так?

— Я видел это, — кивнул Преподобный.

— А теперь она... Ну, ладно. Он не хочет, чтобы её обозревали, но если вас это особенно интересует...

— Почему? — спросил Преподобный.

Маллоу раскрыл книгу на безумном титульном листе.

— Видите это невероятное имя, Иероним Меланхтон?

— Псевдоним, конечно. Вечно эту околомистическую литературу пишут под псевдонимами.

— Подобно человеку, писавшему под именем святого Иоанна спустя столетие или около того? — лукаво вопросил Маллоу. — Что ж, я знаю, кто стоит за этим псевдонимом. Переведите его, и что вы получите?

Преподобный воззвал к своему семинарскому греческому.

— Джером Блэк...ленд, так?

— Точно. Богатый эксцентричный нью-йоркец. Запутался в чёрной магии и всём таком, так что вышел потрясающий опус, полу-роман, полу-автобиография, по сравнению с которой Уильям Сибрук[72] и Монтегю Саммерс[73] выглядели скептиками. Мне было весело. Думаю, тут я тоже позабавлюсь... Чёрт! — Он замолчал и уставился на свой большой палец. — Кровь течёт. Этот адский опус восстал и укусил меня? Нет... крови нет. Это из книги. Что за чёртовы чернила?

Преподобный выглядел — и был — озадаченным. На его руке пятно от странно напечатанного тома было чёрным. У Марка Маллоу — кроваво-красным. Смотрелось извращённо. Несомненно, есть простое объяснение — какая-нибудь химическая соль, присутствующая в выделениях тела Маллоу, но не у него, действовала как реагент... Тем не менее он занервничал и нашёл повод срочно покинуть комнату.

Маллоу отправился во внутренний кабинет, чтобы посовещаться с Великим Человеком, оставив “Кровь” в комнате. На сей раз книга осталась на месте, дожидаясь его. Мисс Венц попыталась опять печатать, но комната снова была не пустой. Лишь когда Маллоу и его набитый книгами портфель удалились, комната снова вызвала обычные чувства.

Марк Маллоу удобно расположился в поезде, ехавшем на ту сторону пролива. Был час пассажиров, и поезд оказался переполнен; но опыт и изобретательность всегда помогали ему занять место. Завершив беглый просмотр дневной газеты, он расстелил её на коленях, поставил поверх портфель и принялся рыться в недельном запасе. Пузатому бизнесмену, занявшему вторую половину сиденья, требовалось для его массы нечто большее, чем эта половина; но мускулы Маллоу, натренированные под гражданской униформой, бессознательно отразили посягательство.

Поездка на мосту через залив, даже на поезде (который движется на более низком и менее живописном уровне, чем автомобили), в первый раз выглядит прекрасной и захватывающей. Но завсегдатаи никогда не выглядывают в окно, разве что пытаясь что-то вычислить по кораблям, стоящим в этот момент в порту. Марк Маллоу не различал великолепия залива, поскольку выбирал последнего Сименона, чтобы насладиться им в пути. (Маллоу дейстительно нравилось читать хорошие детективы; он просто не любил писать о ком-то кроме дураков.)

Он перечитал первую страницу трижды, прежде чем понял, что усилия тщетны. Что-то побудило его положить Сименона в портфель и достать другой том, тот, в обложке со странными фигурами. Его рука двигалась словно бы сама собой, и в то же время его мускулы сообщили тот поразительный факт, что давление бизнесмена исчезло. Собственно говоря, он как будто отступил.

Открыв книгу, Маллоу улыбнулся. Претенциозная нелепость титульного листа привела его в восторг, а текст более чем соответствовал этому. (Бизнесмен не походил на тех, кто уступят место леди.) “Должно быть, неизбежным образом, — размышлял Маллоу, — у тех, кто стремится выразить невыразимое, должен отсутствовать талант к выражению.” (Дама тоже не походила на тех, что отказываются от сидячего места.) Конечно, стоит выделить в колонке небольшой абзац. Весело, если бы только не эти треклятые чернила... (Место оставалось пустым в переполненном вагоне до конца поездки. Маллоу не замечал этого; ему казалось, что там кто-то был.)

Преподобный всё ещё был слегка встревожен. Нелепо беспокоиться из-за такой мелочи, как мелкая химическая странность. Разве не сам он подготовил на будущее воскресенье проповедь, осуждающую современных материалистов, сводящих всё к серии химических реакций?

Но всегда был источник мира и утешения. Преподобный взял Библию, намереваясь обратиться к псалмам — пожалуй, к девяносто первому. Но в изумлении уронил Книгу.

Это произошло так быстро, что с трудом верилось.

Пятно на его большом пальце было чёрным. Коснувшись Библии, оно мгновенно стало кроваво-красным, в точности как пятно на руке Марка Маллоу. Затем последовало недолгое шипение и мгновение сильного жара.

Теперь на его большом пальце вообще не было пятна.

В кабинете доктора Холстеда было пусто. Преподобный поспешно снял трубку и набрал номер “Таймс”. Сказав “Книжный отдел”, он спустя мгновение настойчиво потребовал:

— Мисс Венц? Можете дать мне домашний адрес Маллоу?

Марк Маллоу ел хорошо, как всегда, когда ему доводилось готовить самому. Ужин был простой: две камбалы, отварной рис (с щепоткой шафрана) и салат из зелени с овощами; но его невозможно было удовлетворительно воспроизвести даже в Сан-Франциско, городе ресторанов.

Пол-бутылки приличного шабли за ужином и бренди после ужина (оба из калифорнийских виноградников, но отнюдь не презренные) умалили усталость Маллоу, и он с неким извращённым удовольствием мысленно оценил изысканность этой фразы. Теперь проницательность Сименона приятно усилила бы его жар.

Он устроился перед камином. На холмах Беркли было тихо. Нет, “тихо” — слишком мягкое слово. Было тишайше — нет, надо ещё точнее — было утихомиренно. Всё стихло и мягко застыло в тишине.

В мире исчезло всё, кроме огня, урчащего пищеварительного тракта и книги в его руке... Книга называлась “Кровь есть смерть”, и огонь поблескивал на его покрасневшей руке.

Марк Маллоу мысленно выругался, но, столь сытому, ему лень было вставать. Он открыл книгу и прочёл немного. Глаза его полузакрылись; высокопарная тарабарщина — одно из лучших снотворных. Но тут глаза резко распахнулись, и он вскочил, приветствуя нежданного гостя.

Комната была пуста.

Он вновь выругался, но нерешительно. Обратившись к исключительно удовлетворительным процессам пищеварения, он заметил, что они достигли точки, требующей некоторого внимания. Он встал, отнёс “Кровь” к книжной полке с текущим обзором, поставил её туда, достал Сименона и положил его на подлокотник. Затем он направился в ванную, без всякой причины оглянувшись через плечо, когда выходил из комнаты.

У Преподобного были толстые ноги. Они потребовались ему, пока он взбирался на холм за последней автобусной остановкой.

“Что должно говорить? — вопрошал себя Преподобный. — Что должно делать?” Он не мог ответить на эти вопросы. Он знал лишь, что столкнулся с ситуацией, когда долг его — действовать.

Он припомнил, что в Римской церкви один из низших чинов священства был известен как “экзорцист”. Он задался вопросом, обучали ли римское духовенство подобным задачам, или это название было лишь архаичным пережитком? Он со стыдом позволил своим пальцам залезть в карман и коснуться приютившейся там бутылочки — крошечной бутылочки, которую он наполнил святой водой, проходя мимо Римской церкви.

Впереди, должно быть, огни дома Марка Маллоу. Из окна падал свет, похожий на лампу в сочетании с камином. Освещённое окно было мирным и добрым предзнаменованием.

Затем возникла краснота — огромная краснота, заполнившая комнату, окно и оба глаза Преподобного.

Вернувшись из ванной, Марк Маллоу едва ли не поколебался, входить ли в комнату. Он ощутил абсурдный импульс уйти, запереть дверь и лечь спать. Улыбнувшись сам себе (редкий феномен), он решительно проследовал к креслу. Он уселся, достал Сименона... и краска окрасила его пальцы в красный. Он в ярости вскочил и швырнул безумный том в огонь.

За мгновение до этого комната погрузилась в ожидание. Тени задрожали, зная, что за свет намерен их рассеять. Пламя камина отступило, ожидая свежего и страстного топлива. На мгновение в этом пространстве исчезло время.

Миг, что был вечностью, прошёл, и время устремилось обратно в комнату. Книга нашла пламя, пламя нашло кровь, а кровь нашла ту смерть, что есть жизнь, и ту жизнь, что есть смерть. Тень шагнула из почти что невидимости в ослепляющую ясность и стала едина с пламенем, кровью и книгой, и то единственное, что было тенью, пламенем, кровью и книгой, прыгнуло.

Когда вошёл Преподобный, в комнате было темно. На мгновение там стало слишком много света; баланс разумной вселенной потребовал тьмы.

Свет загорелся сам собой, когда баланс вновь выровнялся. Преподобный не зажмурился, ибо следовало это увидеть. Он видел тело Марка Маллоу, и он видел кровь Марка Маллоу — и ещё одного.

Преподобный знал, что делать. Он открыл склянку со святой водой и начал лить её на кровь. И тут кровь потекла к нему, но он не вздрогнул. Он стоял на месте и смотрел, как вода и кровь соединились и явили собой одно, и это одно было водой. Он закупорил склянку, и в ней была только вода, а вокруг тела Марка Маллоу была кровь лишь одного человека.

Он покинул дом. Он кое-что постиг. Он понимал, что человеческий разум не сможет принять труп, проливший крови вдвое больше, чем в нём было, и что его приход позволил ему восстановить баланс. Теперь смерть Маллоу была всего лишь ужасным и нераскрытым убийством, хотя она и могла открыть человеку знание, кое тот не способен вынести. Труднее ему было понять, почему ему позволено было прибыть лишь после... случившегося. Он догадывался, что каким-то образом мелкие, уютные злодеяния Марка Маллоу сделали его уязвимым для большого зла.

Он не знал. Не знал, сможет ли он нести знание, взваленное им на плечи. Знал он лишь то, что должен молиться за душу Марка Маллоу — и, быть может, за того человека, что звался Блэклендом.

Человек, обычно державший своё лицо в тени, имел порядочность присутствовать на похоронах Джерома Блэкленда. Он всегда делал это для своих клиентов. Своего рода профессиональная этика.

Ревностный сторонник профессиональной этики мог бы заметить, что ему следовало предупредить Блэкленда об опасностях, связанных с использованием жизненных достоинств своей крови для оживления печатных чернил. Но зачем? В половине случаев чары работали несовершенно, если вообще работали; так что не стоит беспричинно отпугивать клиентов.

Он тоже вознёс молитвы, в своём роде, за души Блэкленда и Маллоу.