Далеко не близко

Когда-нибудь

— Моя дорогая Агата, — объявил за завтраком мистер Партридж, — я изобрел первую в мире успешно работающую машину времени.

На его сестру это, по-видимому, не произвело ни малейшего впечатления.

— Полагаю, теперь счет за электричество вырастет еще больше, — заметила она. — Ты когда-нибудь остановишься и задумаешься, Харрисон, во сколько нам обходится твоя работа?

Мистер Партридж благодушно прослушал неизбежную лекцию. По завершении ее он запротестовал:

— Но, дорогая, ты только что услышала объявление, какого до сей поры не слышала ни одна женщина на Земле. На протяжении веков человек мечтал посещать прошлое и будущее. С самого появления современной теории времени у него даже появилось некоторое представление о том, как этого достичь. Но никогда до сих пор в истории человечества никто не создавал действительно рабочую модель машины времени.

— Хм-м-м, — сказала Агата Партридж. — И что хорошего?

— Ее возможности неописуемы. — Бледные глазки мистера Партриджа загорелись. — Мы можем наблюдать за нашими предками и, быть может, даже исправлять их ошибки. Мы можем узнать тайны древних. Мы можем наметить неизведанный маршрут в будущее — новые конкистадоры храбро вторгнутся на новые континенты не нанесенного на карту времени. Мы можем...

— А кто за это заплатит?

— Они будут стекаться ко мне, чтобы заплатить, — самодовольно произнес мистер Партридж.

Похоже, его сестра наконец впечатлилась.

— И как далеко ты можешь путешествовать со своей машиной времени?

Мистер Партридж крайне сосредоточенно намазал маслом кусок хлеба, но без толку. Его сестра повторила вопрос:

— Как далеко?

— Не очень далеко, — нерешительно признался мистер Партридж. — Вообще-то, — поспешно добавил он, заметив, что в ответ формулируется более конкретный вопрос, — почти никуда. И только одним способом. Но вспомни, — продолжал он, набравшись смелости, — на первой своей модели братья Райт[47] не пересекли Атлантику. Маркони[48] не запустил радио вещать на весь мир. Это только начало, и из этого семечка...

Недолгий интерес Агаты вполне угас.

— Я так и думала, — сказала она. — Лучше посмотри счет за электричество.

Мистер Партридж думал, что так будет лучше, куда он ни отправится, кого ни увидит.

— Как далеко ты можешь путешествовать?

— Почти никуда.

— Хорошего дня, сэр.

У людей нет воображения. Их нельзя заставить увидеть, что свободное волевое движение по шкале времени, движение, не обусловленное безжалостной силой, толкающей человечество с неизменной скоростью... как бы это сказать... одна секунда в секунду... что его смещение хотя бы на малую долю секунду — такое же великое чудо, как микроскоп в 5900 году до нашей эры. Он вспомнил, что сам поначалу испытывал разочарование...

Открытие это было сделано случайно. Эксперимент, над которым он работал, часть его долгих и бесплодных попыток воссоздать современными научными методами предполагаемые результаты, описанные в старинных алхимических трудах, этот эксперимент требовал создания мощного магнитного поля. И частью соответствующего прибора был хронометр.

Мистер Партридж пометил время, в которое начал эксперимент. Было ровно девять часов, тридцать одна минута и четырнадцать секунд. И именно в этот момент все сотрясла дрожь. Вовсе не серьезное потрясение. Для тех, кто, как мистер Партридж, последние двадцать лет провел в Южной Калифорнии, дрожь была едва заметной, не считая того, что разбитая стеклянная пробирка скатилась со стола. Но, когда он вновь взглянул на хронометр, его циферблат показывал десять часов тринадцать минут.

Когда вы увлечены работой, время летит быстро, но все-таки не настолько. Мистер Партридж посмотрел на карманные часы. На них было девять часов тридцать две минуты. Внезапно, за долю секунды, лучший хронометр, какой можно было найти, перевел стрелки на сорок две минуты.

Чем больше мистер Партридж размышлял над этой проблемой, тем больше его подавляла неизбежная логическая цепочка. Хронометр был точен, следовательно, он корректно отсчитал сорок две минуты. Он не отсчитывал их здесь и сейчас, следовательно, потрясение отправило его туда, где он мог это сделать. Он не перемещался ни в одном из трех измерений, следовательно...

Хронометр переместился во времени на сорок две минуты и показал это, вновь достигнув настоящего. И только ли на минуты? Завод был рассчитан на восемь дней. Возможно, прошло двенадцать часов и сорок две минуты? Сорок восемь часов? Девяносто шесть? Сто девяносто два?

Почему? Как? И — главный вопрос в сознании мистера Партриджа — можно ли заставить это устройство работать с живым существом?

Он размышлял почти пять минут. Было уже девять часов тридцать семь минут, а циферблат показывал девять часов восемнадцать минут. Экспериментируя наугад, он отключил электромагнит, подождал немного и вновь его включил. Хронометр показал ровно одиннадцать часов.

"Будь я проклят", — заметил мистер Партридж. Любопытный пророческий комментарий в свете того факта, что это великое открытие вскоре превратит его в убийцу.

Незачем подробно описывать множество экспериментов, жадно предпринимаемых мистером Партриджем для проверки и подтверждения своего открытия. Они были по природе своей чисто эмпирическими, поскольку мистер Партридж принадлежал к тому типу изобретателей, у кого мало теории, да много приборов. Он сформулировал черновую рабочую гипотезу — внезапный толчок заставляет магнитное поле повернуться во временно́е измерение, где оно создает определенный... он пытался найти слово... определенный негативный потенциал энтропии, заставляющий предметы перемещаться во времени. Но сомнительную и очень спорную теорию он оставлял академическим ученым. Он должен был создать собственно машину, усовершенствовать ее, сделать пригодной для использования, а затем ворваться в пораженный мир как Харрисон Партридж, первый путешественник во времени. Его маленькое высохшее эго вспыхнуло и раздулось от этой перспективы.

Прошли эксперименты по искусственному сотрясению, создававшему синтетическим путем эффект землетрясения. Прошли эксперименты с белой мышью, подтвердившие, что путешествие во времени безвредно для жизни. Прошли эксперименты с хронометром, установившие, что пройденное время прямо пропорционально квадрату мощности электромагнита.

Но эти эксперименты также установили, что пройденное время равнялось не двенадцати часам или какому-либо иному длительному периоду, но лишь сорока двум минутам. И с оборудованием, находившимся в его распоряжении, мистер Партридж не мог растянуть этот период дольше, чем на жалкие два часа.

Мистер Партридж сказал себе, что это нелепо. Путешествие во времени на столь короткий отрезок и только в прошлое не дает никаких возможных преимуществ. О, возможно, несколько пустяков — однажды, когда мышь убедила его, что он сам может безопасно рискнуть, его занимали длинные расчеты, которые желательно было закончить до обеда. Часа, естественно, не хватило, так что в шесть часов он переместил себя обратно в пять часов, и, проработав два часа в промежутке с пяти до шести, легко решил задачу к обеду. А однажды вечером, когда, увлекшись, он забыл про свою любимую радиовикторину, и она успела закончиться, весьма просто оказалось вернуться в ее начало и удобно прослушать целиком.

Но хотя столь пустяковое использование машины времени могло оказаться важной частью ее работы и, быть может, самым сильным коммерческим аргументом в пользу недорогих домашних моделей, оно не выглядело достаточно впечатляющим и поразительным, чтобы упрочить репутацию машины и, что было важнее, репутацию Харрисона Партриджа.

Великий Харрисон Партридж получил бы несметное богатство. Он мог бы обеспечить свою сестру Агату и больше никогда ее не видеть. Он приобрел бы неописуемое величие и шик, несмотря на свою полноту и лысину, и прекрасная и отстраненная Фейт Престон упала бы в его объятия, как спелая слива. Но «бы»...

В тот момент, когда он предавался подобным мечтам о власти, в его мастерскую зашла Фейт Престон собственной персоной. На ней был белый спортивный костюм, и она выглядела столь свежо и непорочно, что вся комната словно засияла от ее присутствия. В ней были все те юность и красота, что ускользнули от мистера Партриджа, и пульс его подпрыгнул.

— Я зашла сюда, прежде чем повидаться с вашей сестрой, — сказала она. — Голос ее был столь же холодным и ярким, как и одежда. — Я хотела, чтобы вы узнали первым. Мы с Саймоном собираемся через месяц пожениться.

Мистер Партридж так и не смог вспомнить, что было сказано потом. Он представил, что она, как обычно, рассуждала о потрясающем беспорядке в его магазинчике и, как обычно, вежливо расспрашивала о его текущих исследованиях. Он представил, что изложил все полагающиеся добрые пожелания, расширив свои поздравления и на этого чертового юного хищника Саймона Аша. Но все его мысли были о том, что он хотел ее, нуждался в ней, что великий, неотразимый Харрисон Партридж должен был явиться в ближайший месяц.

Деньги. Вот оно. Деньги. С деньгами он мог бы построить грандиозное оборудование, необходимое для мощного эксперимента (деньги, конечно, были нужны и для его мощности), продемонстрировавшего бы истинно впечатляющие результаты. Путешествия во времени хотя бы на четверть века будет достаточно, чтобы поразить мир. Например, появиться на Версальской мирной конференции[49] и растолковать делегатам неизбежные последствия их слишком мягких... или слишком жестких?.. условий. Или с неограниченными средствами пересечь столетия, тысячелетия, вернуть утраченные искусства, забытые тайны...

Деньги...

— Хм-м-м! — сказала Агата. — Все еще мечтаешь об этой девушке? Не будь старым ослом.

Он не видел, как Агата вошла. Он вообще ее в тот момент не видел. Он видел некий рог изобилия, который бы дал ему деньги, которые бы дали ему аппарат, который бы дал ему машину времени, которая дала бы ему успех, который дал бы ему Фейт.

— Если вместо работы тебе надо грезить — конечно, раз ты называешь это работой, — то хотя бы поверни несколько выключателей, — огрызнулась Агата. — По-твоему, мы созданы из денег?

Он механически повиновался.

— Затошнит, — бурчала Агата, — как подумаешь, на что некоторые люди тратят свои деньги. Кузен Стэнли! Нанять этого Саймона Аша в секретари только затем, чтобы тот присматривал за его библиотекой и коллекциями. У него столько денег, что их можно только транжирить! И ему достанутся все деньги двоюродного дедушки Майкла, хотя мы бы могли так мило их использовать. Если бы не кузен Стэнли, я была бы наследницей. И тогда...

Мистер Партридж собирался заметить, что даже в качестве наследницы Агата, несомненно, была бы той же нетерпимой старой девой. Но две мысли заставили его прикусить язык. Одной было внезапное поразительное открытие, что даже у Агаты есть свои скрытые стремления. А другой — ошеломляющее чувство благодарности ей.

— Да, — медленно повторил мистер Партридж. — Если бы не кузен Стенли...

Вот таким простым путем и становятся убийцами.

Логическая цепочка была столь крепкой, что вопросы морали едва ли оказались задействованы.

Двоюродный дедушка Майкл был бесконечно стар. Естественно, он не протянет и года. А если его сын Стэнли умрет раньше, то Харрисон и Агата Партриджи окажутся единственными родственниками. Максвелл Харрисон был столь же бесконечно богат, сколь и стар.

Итак, Стэнли должен умереть. Его жизнь не заслуживает хорошего конца. Мистер Партридж понимал, что существуют экономические теории, согласно которым явное расточительство служит должным целям, но не желал понимать их. Живой Стэнли ничего не стоил. Мертвый Стэнли открывал путь к обогащению мира одним из величайших открытий человечества, неизбежно наделявшему мистера Партриджа большим богатством и престижем. И — быть может, второстепенная, но все же важная сторона дела — смерть Стэнли оставляла без работы его секретаря Саймона Аша, очевидно откладывая его брак с Фейт и предоставляя ей время оценить великое богатство мистера Партриджа.

Стэнли должен умереть, а смерть его должна быть осуществлена с максимумом личной безопасности. Средства для этого находились под рукой. Мистер Партридж внезапно осознал, что единственной вполне практической целью использования краткосрочной машины времени будет предоставление алиби для убийства.

Главной трудностью оказалось создание переносной модели, которая сможет охватить заметный период времени. Первая модель могла перемещаться не более двух минут. Но к концу недели мистер Партридж сконструировал переносную машину времени, которой хватало на сорок пять минут. Больше он не нуждался ни в чем, кроме острого ножа. Мистер Партридж находил в огнестрельном оружии нечто ужасающее.

В ту пятницу он вошел в библиотеку кузена Стэнли в пять часов дня. В это время эксцентричный богач неизменно посвящал себя тихому, исследовательскому созерцанию своих сокровищ. Дворецкий Брэкет не решался объявить о приходе мистера Партриджа, но тот сказал:

— Сообщите моему кузену, что я нашел новый пункт для его библиографии.

Самой последней коллекционерской страстью кузена Стэнли стала беллетристика, чьи сюжеты опирались на реальные убийства. Он уже собрал исчерпывающую библиотеку по этой теме. Вскоре он намеревался издать полную библиографию. И результат его трудов, конечно, служил сезамом для открытия пещеры истинных сокровищ.

Тяжелая грубоватая веселость, с какой Стэнли Харрисон приветствовал кузена, указывала, что он не заметил странный предмет, который тот нес с собой. Все знали, что мистер Партридж — чокнутый изобретатель. Странный каркас из проводов и магнитов в его руках вызывал удивления не больше, чем пачка рукописей в руках у литератора.

— Брэкет говорит, у тебя что-то есть для меня, — прогудел кузен Стэнли. — Рад слышать. Выпьешь? Что там у тебя?

— Нет, спасибо. — Что-то в мистере Партридже бунтовало против гостеприимства его жертвы. — Мой венгерский друг упоминал роман, о некой Беле Кише[50].

— Киш? — Кузен Стэнли просиял. — Великолепно! Никак не мог понять, почему ее никто не задействовал. Женщина-убийца. Типаж Ландрю[51]. Всегда увлекательно. Держала в пустых баках из-под бензина. Никогда бы не поймали, если бы не дефицит бензина. Полицейский подумал, что немножко отольет, проверил баки, нашел трупы. Прекрасно. Теперь, если сообщишь мне подробности...

Кузен Стэнли, занеся карандаш над бумагой, склонился над столом. И мистер Партридж нанес удар.

Он изучил анатомию удара, равно как проверил имя забытого, но интересного убийцы. Нож вошел как должно, и послышалось бульканье и жуткое судорожное подергивание умирающей плоти.

Теперь мистер Партридж был наследником — и убийцей, но времени обдумывать ни то, ни другое у него не было. Он проделал все тщательно отрепетированные движения, а разум его был нем и пуст. Он запер окна библиотеки и закрыл все двери. Это должно было стать невозможным преступлением, в котором нельзя было бы доказательно обвинить ни его, ни кого-либо невиновного.

Мистер Партридж стоял рядом с трупом посреди безупречно запертой комнаты. Было четыре минуты шестого. Он дважды очень громко крикнул, резко, неузнаваемо. Затем подключил портативный прибор к розетке и повернул выключатель.

Было четыре часа девятнадцать минут. Мистер Партридж отключил свою машину времени. Комната была пуста, дверь открыта. Взгляд мистера Партриджа упал на стол. Вопреки всем своим соображениям и знаниям, он чувствовал, что там должна быть кровь — по крайней мере какой-то след того, что он сделал, того, что еще три четверти часа не случится.

Мистер Партридж достаточно хорошо знал дом кузена. Он вышел, никого не встретив. Положил прибор на затрясшееся при езде сиденье автомобиля и направился к Фейт Престон. Ближе к концу своего долгого путешествия по городу он осторожно проехал на красный свет и получил квитанцию с пометкой, что она выдана в четыре часа пятьдесят минут. Через четыре минуты он приехал к Фейт. За десять минут до только что совершенного убийства.

Саймон Аш не спал всю ночь, каталогизируя последние приобретения Стэнли Харрисона. Но в ту пятницу он встал, как обычно, чтобы до намеченного ланча с Фейт разобрать утреннюю почту. В половине пятого пополудни он уже спал на ногах.

Он знал, что через полчаса в библиотеке появится его наниматель. А Стэнли Харрисон любил предаваться своим злорадным пятичасовым библиографическим медитациям в одиночестве. Но рабочий стол секретаря прятался в углу за библиотечными шкафами, и ни одна физическая потребность не может столь сильно охватить человека, как потребность во сне.

Лохматая белокурая голова Саймона Аша опустилась на стол. Отяжелевшая рука столкнула на пол стопку карточек, и в его мозгу лишь слабо мелькнула мысль, что их придется заново сортировать по алфавиту. Он был слишком сонным, чтобы думать о чем-то, кроме таких приятных вещей, как неизменно скрашивавшая его выходные парусная лодка в Бальбоа, поход в Сьерру, запланированный в ближайший отпуск, и, прежде всего, Фейт. Фейт, свежая, прекрасная, совершенная, Фейт, которая через месяц станет его...

Грубоватое лицо спящего Саймона улыбалось. Но он проснулся, в его голове звенел крик. Он вскочил и выглянул из-за стеллажей.

Мертвая громада, рухнувшая на стол с рукоятью в спине, была невероятна, но куда невероятнее оказалось другое зрелище. Там был человек. Он стоял спиной к Саймону, но казался немного знакомым. Он стоял рядом со сложным прибором. Раздался щелчок переключателя.

И ничего не было.

В комнате не было ничего, кроме Саймона Аша и бесконечного количества книг. И их мертвого владельца.

Аш подбежал к столу. Он попытался поднять Стэнли Харрисона, попытался вытащить нож, но затем понял, как безнадежна любая попытка оживить это тело. Он подошел к телефону и замер, услышав громкий стук в дверь.

— Мистер Харрисон! — доносился оттуда голос дворецкого. — Вы в порядке, сэр? — Пауза, еще стук и вновь: — Мистер Харрисон! Впустите меня, сэр! С вами все в порядке?

Саймон бросился к двери. Она была заперта, и он потратил почти минуту, пока отыскал на полу ключ, под все более громкие и настойчивые мольбы дворецкого. Наконец, Саймон открыл дверь.

Брэкет уставился на него — на его покрасневшие от недосыпа глаза, залитые кровью руки и на то, что сидело сзади за столом.

— Мистер Аш, сэр, — выдохнул дворецкий. — Что вы наделали?

Фейт Престон, конечно, была дома. Столь важный элемент плана мистера Партриджа непозволительно было бы оставлять на волю случая. Она сама говорила, что лучше всего ей работается после полудня, когда она уже проголодалась. На этой неделе она усердно трудилась над работами для национального конкурса резьбы по мылу.

Вечернее солнце ярко освещало ее комнату, которую можно было, если вы вежливы, назвать студией, а если невежливы, то чердаком. Отобрав среди скудной обстановки несколько безупречных тонов, солнечные лучи обращали их в яркие ореолы, окружавшие совершенные формы Фейт.

Тихо играло радио. Ей лучше работалось под музыку, и это тоже было учтено в плане мистера Партриджа.

Шесть минут незабываемой светской беседы... Над чем вы работаете? Как мило! А что вы в последнее время делали? Возился в лаборатории, как обычно. А планы на свадьбу?

И тут мистер Партридж поднял руку, призывая к молчанию.

— Когда вы услышите гудок, — объявило радио, — будет ровно пять секунд до пяти часов.

— Я забыл завести часы, — небрежно заметил мистер Партридж. — Весь день гадал, сколько же времени. — И он установил свои идеально шедшие часы.

Он глубоко вдохнул. Наконец он знал, что теперь он — новый человек. Теперь он — Великий Харрисон Партридж. Последняя деталь его идеального плана исполнена. Труды завершены. Через четыре минуты кузен Стэнли будет мертв. Примерно через месяц двоюродный дедушка Макс последует за сыном более естественным способом. Потом богатство, новая машина, сила, слава и...

Мистер Партридж оглядывал залитый солнцем чердак, как новорожденный младенец, наделенный чудесной способностью видеть и узнавать. Он и был новорожденным. Он не только сделал величайшее открытие своего века — он совершил безупречное преступление. Для новорожденного Харрисона Партриджа не было ничего невозможного.

— Что случилось? — спросила Фейт. — Вы так веселы. Хотите чаю?

— Нет. Ничего. Все в порядке. — Встав за ней, он взглянул через ее плечо на изящную обнаженную фигуру, являвшуюся из заточения в куске мыла. — Прекрасно, дорогая, — заметил он. — Изысканно.

— Рада, что тебе нравится. Мне обычно не нравится, как получаются обнаженные женщины; думаю, все женщины-скульпторы ими недовольны. Но хотела попробовать.

Мистер Партридж провел сухим горячим пальцем по груди мыльной нимфы.

— Восхитительная текстура, — отметил он. — Почти так же прекрасно, как... — Его язык осекся, но рука мысленно касалась прохладных шеи и щеки Фейт.

— Но, мистер Партридж!.. — смеялась она.

Этот смех был уже слишком. Нельзя смеяться над Великим Харрисоном Партриджем, путешественником во времени и совершенным убийцей. Его план вовсе не предусматривал того, что последовало потом. Но что-то, выходящее за рамки любых планов, заставило его опуститься на колени, охватило его руками маленькое тело Фейт и выдавило с его непривычных губ бурные, бессвязные, страстные слова.

Он видел, как ее глаза наполняются страхом. Видел, как ее рука инстинктивно поднялась для самообороны, и выхватил из нее нож. И тут его глаза заблестели при виде ножа. Маленький, до смешного крохотный. Такой не вонзишь в спину мужчине. Но он был острым... Горло, артерия на запястье... Его мышцы на мгновение расслабились. И в этот момент потери бдительности Фейт вырвалась на свободу. Она не оглядывалась. Он услышал стук ее шагов вниз по лестнице, и на какое-то время Великий Харрисон Партридж исчез, а мистер Партридж испытывал лишь страх. Если он вызвал в ней ненависть, если она не подтвердит его алиби... Страх вскоре ушел. Он знал, что никакая вражда не заставит Фейт сказать ничего, кроме правды. Она была честной. А враждебность исчезнет, когда она постигнет, что за человек ее избрал.

Дверь Фейт открыл не дворецкий. Это был полисмен в форме, сказавший:

— Что вам тут надо?

— Мне надо видеть Саймона... мистера Аша, — выпалила она.

Выражение лица полицейского изменилось.

— Пошли, — и он поманил ее в длинный коридор.

Фейт последовала за ним, возможно, не столь смутившись подобным приемом, как это было бы в другое время. Если кроткий и забитый мистер Партридж может вдруг обратиться хищным волком, то возможно все. Тогда и почтенный мистер Харрисон может нажить неприятности с полицией. Но ей надо видеть Саймона. Ей надо, чтобы ее успокоили, утешили...

— Меня зовут Джексон, — сказал высокий человек в штатском. — Присядете? Сигарету? — Она нервно отмахнулась от пачки. — Хинкль говорит, вы хотели поговорить с мистером Ашем?

— Да, я...

— Вы мисс Престон? Его невеста?

— Да. — Ее глаза расширились. Но как вы... Ох, с Саймоном что-то стряслось?

Молодой детектив выглядел несчастным.

— Боюсь, что да. Хотя в данный момент он цел и невредим. Понимаете, он... Да черт возьми, я не могу изящно сообщать такие новости.

Вмешался полицейский.

— Его забрали, мисс. Понимаете, похоже, он пришил босса.

Фейт не упала в обморок, но несколько минут мир вокруг нее колыхался. Она едва ли слышала объяснения лейтенанта Джексона или видела утешительную записку, оставленную Саймоном. Она просто крепко держалась за стул, пока контуры не вещей не приобрели свою обычную резкость, и она сглотнула.

— Саймон невиновен, — твердо сказала она.

— Надеюсь, что так, — по-видимому, искренне ответил Джексон. — Мне не нравится обвинять в убийстве столь порядочного на вид человека, как ваш жених. Но, боюсь, дело слишком ясное. Если он невиновен, то мог бы рассказать нам более убедительную историю, чем у него. Убийцы, поворачивающие выключатель и исчезающие в никуда, едва ли убедят большинство присяжных.

Фейт встала. Мир снова был четок, а один факт — ясен.

— Саймон невиновен, — повторила она. — И я это докажу. Не расскажете, где я могу найти сыщика?

Полицейский расхохотался. Джексон открыл рот, но засомневался. Угрожающий хохот перешел в широкую ухмылку.

— Понимаете, мисс Престон, город платит мне зарплату, полагая, что я сыщик. Но я понимаю, что вы имеете в виду. Вам нужен более свободный вариант, которому не будут препятствовать такие соображения, как официальная точка зрения или даже обстоятельства дела. Что ж, это ваше право.

— Спасибо. И как мне его найти?

— Работа агента по трудоустройству не совсем для меня. Но я не хочу видеть, как вы свяжетесь с какой-нибудь мутной ищейкой, и порекомендую вам человека, с которым — или против которого — я работал раз пять или шесть. И, думаю, это дело как раз достаточно невозможное, чтобы обратиться к нему. Он любит безнадежные дела.

— Безнадежные? — Это звучало мрачно.

— И, честно говоря, должен добавить, что они не всегда остаются такими безнадежными, когда он их решит. Его зовут О'Брин — Фергюс О'Брин.

В тот вечер мистер Партридж обедал вне дома. Он не мог вновь подвергать себя острому язычку Агаты. Позже он сможет удобно ее где-нибудь разместить и по мере возможности избегать. Пообедав, он обошел бары на Стрипе и играл в приятную игру “если бы они только знали, кто сидит перед ними”. Он чувствовал себя Гарун-аль-Рашидом, и ему нравилось это теплое чувство.

По пути домой он купил на перекрестке номер утренней “Таймс” и задержался на обочине просмотреть его. Он ожидал сенсационных заголовков о загадочном убийстве, поставившем в тупик полицию. Вместо этого он прочел: “Секретарь зарезал нанимателя”.

После минутного потрясения Великий Харрисон Партридж вновь стал самим собой. Он не хотел этого. Не хотел причинять никому излишних страданий. Но маленькие люди, мешающие планам великих, должны получить то, что должны. Слабо мелькнувшая в его голове мысль исповедаться и спасти этого невиновного молодого человека... Нет, это опасная чушь, ее надо искоренить.

То, что за ваше преступление заплатит другой, сделает безупречное убийство только безупречнее. А если штат решит избавиться от Саймона Аша в газовой камере[52]... Да, штат ведь поможет решить проблему с Фейт.

Мистер Партридж поехал домой удовлетворенным. Можно было переночевать на койке в мастерской и не видеть Агату. Включив свет, он замер.

Там стоял человек. Около машины времени. Необычной большой машины. Чувство сверхчеловеческой самоуверенности наполняло мистера Партриджа, но его было легко подорвать подобно тому, как огромной воздушный шар достаточно лишь немного кольнуть булавкой, и он сдуется. На мгновение он представил себе ученого специалиста из полиции, вычислившего его метод, выследившего его досюда и обнаружившего его изобретение.

Затем фигура повернулась.

Ужас мистера Партриджа ослаб, но не сильно. Ибо этой фигурой был сам мистер Партридж. Плавая в ночном кошмаре, он подумал о доппельгангере[53], о “Вильяме Вильсоне” По, о распавшихся личностях вроде доктора Джекила и мистера Хайда. И тут второй мистер Партридж, громко закричав, бросился вон из комнаты, а вошедший в нее мистер Партридж рухнул на пол.

Взлеты и падения неизбежно чередуются. Неумолимым следствием восторга мистера Партриджа стала кромешная тьма. Успешно совершенное убийство, страсть к Фейт, вечер в роли Гарун-аль-Рашида — все исчезло, оставив его жалким ползающим существом, охваченным двойным страхом безумия и разоблачения. Он услышал в комнате жуткие звуки и только через несколько минут понял, что это его собственные рыдания.

Наконец, он поднялся на ноги. Он вымыл лицо холодной водой из раковины, но ужас все еще терзал его. Только одно могло его успокоить. Только одно могло убедить, что он — Великий Харрисон Партридж. И это была его благородная машина. Он потрогал ее, погладил, как прекрасную, горячо любимую лошадь.

Мистер Партридж нервничал и выпил больше, чем позволяли его бережливые традиции. Его рука коснулась переключателя. Он поднял глаза и увидел, что входит в дверь. Он громко крикнул и бросился вон из комнаты.

Освеженный холодным ночным воздухом, он медленно понял все. Он случайно отправил себя в тот момент времени, когда входил в комнату, так что, войдя, увидел себя. Больше ничего не было. Но он осторожно пометил в уме — всегда будьте осторожны при использовании машины, чтобы не вернуться в то место и время, где вы уже находитесь. Не встречайтесь с самим собой. Опасность психологического потрясения слишком велика.

Мистер Партридж почувствовал себя лучше. Так он испугался сам себя? О, он не последний, кто будет трепетать от страха перед Великим Харрисоном Партриджем.

Фергюс О'Брин, сыщик, рекомендованный — если можно так выразиться — лейтенантом полиции, помещался в ветхом старом здании на углу 2-й улицы и Спринг-стрит. В приемной, помимо Фейт, были двое, кого она постаралась представить клиентами. Один выглядел самым облезлым бездельником Скид-Роу[54], а элегантный беспорядок другого не мог указывать ни на что, кроме принадлежности к нижней прослойке верхних слоев Голливуда.

Сыщик, наконец увиденный Фейт, был ближе в своем костюме ко второму посетителю, но носил спортивную одежду не как знак касты, а как будто ради удобства. Это был худощавый молодой человек с острыми чертами лица и ярко-рыжими волосами. Заметнее всего были его глаза — ярко-зеленые и полные бесконечного любопытства. Они заставляли чувствовать, что он не завершит работу, не удовлетворив этого любопытства.

Сыщик молча выслушал рассказ Фейт, не двигаясь, даже чтобы что-то пометить. Он был внимателен и заинтересован, но настроение Фейт упало, когда она заметила, что любопытство в зеленых глазах сменяется безнадежностью. Когда она закончила, он встал, закурил и стал расхаживать по узенькому кабинетику.

— Мне так лучше думается, — извинился он. — Надеюсь, вы не против. Но о чем мне думать? Послушайте, вот что вы мне сообщили. Ваш молодой человек, этот Саймон Аш, был с хозяином в библиотеке один. Дворецкий услышал крик. Постучал в дверь, попытался войти, но не тут-то было. Аш отпирает дверь изнутри. Полицейский обыск позже показывает, что все остальные двери и окна тоже заперты изнутри. А на орудии убийства — отпечатки Аша. Дорогая мисс Престон, для любого жюри это лучше письменного признания.

— Но Саймон невиновен, — настаивала Фейт. — Я знаю его, мистер О'Брин. Невозможно, чтобы он совершил подобное.

— Я понимаю ваши чувства. Но что, кроме них, у нас есть? Не говорю, что они ошибаются, но пытаюсь показать вам, как на это посмотрят полиция и суд.

— Но у Саймона не было причин убивать мистера Харрисона. У него была хорошая работа. Она ему нравилась. Мы собирались пожениться. Теперь у него нет работы и... и нет ничего.

— Согласен. — Детектив продолжал расхаживать по комнате. — Вот единственный пункт, который у вас есть — отсутствие мотива. Но до сих пор обвинительные приговоры выносились и без мотива. И вполне верные. Убийцы не всегда рассуждают, как рациональные люди. Мотивом может быть что угодно. Самое возмутительное и захватывающее со времен Ландрю французское убийство было совершено из-за не работавшего в то утро электрического тостера. Но оставим мотивы. Мистер Харрисон был богатым человеком, кому отходят все эти деньги?

— Саймон помогал составлять ему завещание. Все уходит библиотекам, фондам и подобным учреждениям. Конечно, немного слугам...

— Не слишком это меняет дело. А близкие родственники?

— Его отец еще жив. Он ужасно старый. Но такой богатый, что глупо ему что-нибудь оставлять.

Фергюс прищелкнул пальцами.

— Макс Харрисон! Конечно. Престарелый барон-разбойник, мягко говоря, уже десять лет как должен помереть. И оставить горстку миллионов. Вот вам и мотив.

— Какой?

— Убийца мог получить выгоду от смерти Стэнли Харрисона не напрямую, раз все его деньги уходят в фонды, а косвенно, через его отца. Сочетание двух классических мотивов — выгода и устранение. Кто следующий в очереди на состояние старика Харрисона?

— Не уверена, что знаю. Но там есть двое троюродных или что-то типа того. Думаю, это единственные родственники, оставшиеся в живых. Агата и Харрисон Партриджи. — Ее взгляд немного затуманился, когда она упомянула мистера Партриджа и вспомнила его странное вчерашнее поведение.

Глаза Фергюса снова загорелись.

— Наконец, зацепка. У Саймона Аша нет мотива, а у некоего Харрисона Партриджа есть, чем приманиться. И это ничего не доказывает, но дает вам возможность начать.

— Но... — запротестовала Фейт, — мистер Партридж тоже не мог этого сделать.

Фергюс перестал расхаживать туда-сюда.

— Смотрите, мадам, я готов признать неоспоримую невиновность одного из подозреваемых, опираясь только на слова клиента. Иначе у меня не будет клиентов. Но если всякий, кто подвернется дальше, окажется тем, в чью чистоту души вы безоговорочно верите и...

— Дело не в этом. Вовсе нет. Конечно, я не могу представить, как мистер Партридж делает что-то такое...

— Не надо, — мрачно произнес Фергюс. — Некоторые мои лучшие друзья были убийцами.

— Но дворецкий говорит, что убийство произошло вскоре после пяти. И мистер Партридж в тот момент был со мной, а я живу на другом конце города от мистера Харрисона.

— Вы уверены во времени?

— Мы слышали пятичасовой радиосигнал, и он сверил часы. — Она встревожилась, стараясь не вспоминать последовавшие за тем ужасные мгновения.

— Он придавал этому значение?

— Ну... мы говорили, он остановился, поднял руку, и мы услышали сигнал.

— Хм-м-м. — Казалось, что это особенно поразило детектива. — Ну, есть еще сестра. В любом случае, Партриджи дают отправную точку, а это мне и надо.

Фейт с надеждой посмотрела на него.

— Так вы беретесь за дело?

— Берусь. Бог знает, зачем. Не хочу вселять в вас надежды, потому что если и видел безнадежное положение вещей, то именно сейчас. Но берусь за дело. Думаю, я не могу устоять перед удовольствием, когда лейтенант полиции сам сует мне его в лапы.

— Брэкет, эта дверь всегда запиралась, когда мистер Харрисон был в библиотеке?

Дворецкий держался неуверенно, не будучи в силах оценить, джентльменом или слугой является наемный сыщик.

— Нет, — сказал он, достаточно вежливо, но не добавляя “сэр”. — Нет, это было очень необычно.

— Вы бы заметили, если она была заперта до того?

— Но она не была. Я впустил посетителя перед тем, как... как случилось это ужасное происшествие.

— Посетителя? — Глаза Фергюса заблестели. Перед ними предстали все возможные способы запереть дверь снаружи так, чтобы она выглядела запертой изнутри. — И когда это было?

— Ровно в пять, кажется. Но этот джентльмен сегодня звонил сюда, чтобы выразить соболезнования, и заметил, когда я затронул эту тему, что ему кажется, что это было раньше.

— И кто был этот джентльмен?

— Мистер Харрисон Партридж.

“Вот черт”, — подумал Фергюс. Еще одна возможность отпала. Должно быть, это было сильно раньше, если в пять он был у Фейт Престон. И радиосигналы времени не подправишь, как часы. Но...

— Заметили что-нибудь странное в мистере Партридже? В его поведении?

— Вчера? О, нет. У него было какое-то странное приспособление... Я едва ли заметил, какое. Полагаю, его недавнее изобретение, которое он хотел показать мистеру Харрисону.

— Он изобретатель, этот Партридж? Но вы говорите — “вчера”. С ним что-то странное сегодня?

— Не знаю. Трудно описать. Но в нем было что-то, как будто он переменился — вырос, что ли.

— Повзрослел?

— Нет. Просто вырос.

— Итак, мистер Аш, этот человек, которого, по вашим словам, вы видели...

— По моим словам! Черт подери, О'Брин, хоть вы мне верите?

— Легко. Главное, что мисс Престон вам верит, и, уверяю, это немало. А я делаю все возможное, чтобы подкрепить ее веру. Итак, этот человек, которого вы видели, коли это сделает вас немного счастливее в узилище, напомнил вам кого-нибудь? Хотя бы предположение...

— Не знаю. Меня это беспокоит. Я не вглядывался, но было что-то смутно знакомое...

— Вы говорите, позади него была какая-то машина?

Саймон Аш вдруг возбудился.

— Точно. Так вот что.

— Что?

— Кто это был. Или мне показалось, что это он. Мистер Партридж. Что-то типа кузена мистера Харрисона. Нелепый изобретатель.

— Мисс Престон, мне надо задать вам еще ряд вопросов. Слишком многие знаки указывают мне один путь, и даже если там ждет тупик, я пойду по нему. Когда мистер Партридж заходил к вам вчера, что он с вами делал?

— Делал? — Голос Фейт дрогнул. — Что вы имеете в виду?

— Из вашего поведения было очевидно, что вы хотите забыть что-то касающееся этой сцены. Боюсь, придется рассказать. Мне надо знать все, что только возможно, о мистере Партридже и особенно — о вчерашнем мистере Партридже.

— Он... Ох, нет, я не могу. Я должна сказать, мистер О'Брин?

— Саймон Аш говорит, что эта тюрьма не так плоха по сравнению с тем, что он слышал о тюрьмах, но все же...

— Хорошо. Я расскажу. Но это было странно. Я... Думаю, я давно уже знала, что мистер Партридж... Ну, можно сказать, он влюблен в меня. Но он такой старый, очень тихий, и он ничего никогда не говорил об этом, и... Ну, в общем, вот, и я вообще про это не думала, так или иначе. Но вчера... Это было, как будто... Как будто он был одержим. Вдруг все словно вырвалось наружу, и он попытался заняться со мной любовью. Ужасно, жутко. Я не могла этого выносить. Я сбежала. — Ее стройное тело содрогнулось при этом воспоминании. — Вот и все, что было. Но это было ужасно.

— На сей раз ты намазал мне отличную приманку, Энди.

Лейтенант Джексон ухмыльнулся.

— Знал, что ты оценишь, Фергюс.

— Слушай, что у вас против Аша, кроме физически существующей запертой комнаты? Старейшее клише в книжках про убийства, и на самом деле не такое уж неизвестное. “Запертые комнаты” можно отпереть. Помнишь дело Каррузерса?

— Покажи, как отпереть именно эту, и твой мистер Аш — на свободе.

— Отложим пока это. Но оцени моего подозреваемого, которого мы, ради новизны ощущений, назовем Х. Х — мягкий, безобидный человек, который хочет получить несколько миллионов после смерти Харрисонов. Он появляется в библиотеке перед самым убийством. Это безумный изобретатель, и с собой у него одно из его устройств. Он демонстрирует озабоченность временем, явно думая об алиби. Он пытается убедить дворецкого, что пришел раньше. Он показательно привлекает внимание свидетеля к радиосигналу времени. И самое важное — он меняется психологически. Он перестает быть мягким и безобидным. Он пытается применить к девушке физическое насилие. Дворецкий описывает его как другого человека — он вырос.

— Неплохо, — кивнул Джексон. — И, полагаю, устройство этого изобретателя объясняет запертую комнату?

— Возможно, когда мы узнаем, что это было. Ты хорошо понимаешь механику, Энди. Это как раз твоя дорожка.

Джексон пододвинул к себе блокнот.

— Твой Х смотрится, мягко говоря, подозрительно. Но такая сдержанность не похожа на тебя, Фергюс. К чему все эти инсинуации? Почему ты не велишь мне пойти и арестовать его?

Фергюс не чувствовал обычной самоуверенности.

— Потому, что, понимаешь, упомянутое алиби — ну, оно хорошее. Я не могу его разбить. Оно безупречное.

Лейтенант Джексон оттолкнул блокнот.

— Иди играй, — устало произнес он.

— Не может оно быть подделкой с другого конца? — настаивал Фергюс. — Какой-нибудь прибор, установленный, чтобы издавать эти крики в пять часов, указывая неверное время убийства?

Джексон покачал головой.

— Харрисон допил чай в половине пятого. Анализ содержимого желудка показывает, что еда переваривалась как раз около получаса. Нет, он умер в пять часов, все так.

— Значит, у Х безупречное алиби, — повторил Фергюс. — Если только... если... — Он внезапно что-то понял и моргнул своими зелеными глазами. — О Боже... — тихо произнес он.

— Если только что? — потребовал Джексон. Ответа не последовало.

Впервые в истории лейтенант лицезрел О'Брина, потерявшего дар речи.

Мистер Партридж вел весьма приятную жизнь. Конечно, это был только переходный этап. В этот момент он был просто... Как там называется переходная стадия между коконом и полностью сформировавшимся насекомым? Личинка? Имаго? Куколка? За пределами электротехники мистер Партридж был не слишком эрудирован. Необходимо это исправить. Но оставим в покое метафоры. Скажем просто, что теперь он пребывал в переходном состоянии между тем кротким червем, каким был мистер Партридж, и Великим Харрисоном Партриджем, которого ждет триумфальное восхождение, когда умрет двоюродный дедушка Макс, а Фейт забудет про этого чертового дурачка.

В столь приятном расположении духа он даже к Агате относился спокойнее, хотя все же обосновался на постоянной основе в лаборатории. Она тоже воспряла духом от перспективы стать наследницей и наиболее точно выразила это, купив роскошный траурный наряд по кузену Стэнли — самую дорогую одежду, какую она приобрела за последние десять лет. Да и свойственная ей, когда доходило до больных мест, резкость как будто смягчилась — или просто приятная дымка, какая бывает у пьяных, смягчала теперь все острые грани в восхищенном взоре мистера Партриджа?

В жизни обнаружились такие удовольствия, о каких мистер Партридж доселе и не мечтал. Например, удовольствие посетить дом покойника, чтобы выразить соболезнования и убедиться, что дворецкий не слишком точно помнит время. Рискованно, скажете? Можно заставить запомнить время еще точнее? Для человека более мелкого, быть может, это и опасно; но для новорожденного Великого Харрисона Партриджа — это веселое упражнение в чистом мастерстве.

Посреди подобных мыслей мистер Партридж, бездельничавший у себя в мастерской с непривычным, украшенным виски, льдом и сифоном подносом рядом, случайно услышал, как радио объявило результат четвертого заезда в Хайели, и безучастно отметил, что лошадь по кличке Карабали принесла по сорок восемь долларов и шестьдесят центов за двухдолларовое вложение. Он почти забыл этот лишь наполовину осевший в памяти факт, когда зазвонил телефон.

Он ответил, и ворчливый голос произнес в трубку:

— Можете забирать их. Те чертовы пять штук, что вы получили на Карабали.

Мистер Партридж издал некие звуки.

— Что мне с ними делать? — продолжал голос. — Хотите забрать сегодня или...

Мистер Партридж невероятно быстро просчитывал что-то в уме.

— Оставьте их пока на моем счете, — твердо сказал он. — О, и... Боюсь, я забыл ваш номер телефона.

— Тринити-2897. Еще планы?

— Не сейчас. Дам вам знать.

Мистер Партридж положил трубку и налил себе выпить. Опустошив бокал, он подошел к машине и отправился на два часа назад. Он вернулся к телефону, набрал TR-2897 и сказал:

— Я хочу сделать ставку на четвертый заезд в Хайели.

— И кто вы? — сказал тот же голос.

— Партридж. Харрисон Партридж.

— Слушай, братишка. Я не принимаю ставки по телефону, пока не увижу наличные, ясно?

Мистер Партридж поспешно пересмотрел свои намерения. В результате последующие полчаса были столь же наполнены действием, как и финальный этап его великого плана. Он узнал про счета для ставок, выяснил адрес букмекера, бросился в свой банк и забрал внушительную сумму в пятьсот долларов, которую смог сэкономить, открыл счет и сделал ставку в двести долларов, не вызвавшую никакой реакции, кроме ужасно плохо скрытой насмешки.

Затем он предпринял долгую прогулку, обдумывая эту проблему. Он вспомнил, как читал в каком-то журнале, что нельзя использовать полученное в будущем знание об исходе гонок, чтобы упрочить свое состояние, поскольку, вмешиваясь в свою ставку, вы изменяете шансы, а значит, и будущее. Но он не черпал из будущего, он возвращался в прошлое. Вероятность того, что он слышал, зависела от того, что он уже сделал. С его субъективной точки зрения, он узнал результат своих действий до того, как предпринял их. Но в объективном мире физического пространства и времени он вполне нормально и корректно выполнял эти действия до того, как они принесли результаты.

Все шло прекрасно — пока что. Конечно, это нельзя было объявить одним из главных коммерческих преимуществ машины времени. Как только принцип Партриджа станет общеизвестен, все азартные игры неизбежно рухнут. Но для переходной стадии это было идеально. Теперь, дожидаясь, пока двоюродный дедушка Макс умрет и профинансирует его великие исследования, мистер Партридж мог проводить время, дожидаясь телефонных звонков, сообщающих ему о блистательном исходе его действий. Он мог спокойно накопить огромную сумму денег и...

Вдруг мистер Партридж остановился посреди тротуара, и шедшая навстречу парочка врезалась в него. Он едва ли это заметил. Его посетила ужасная мысль. Единственным осознанным мотивом убийства кузена Стэнли был поиск денег на исследования. Теперь он узнал, что даже в нынешнем несовершенном виде машина обеспечивает ему неописуемые доходы.

Ему вовсе не требовалось совершать убийство.

— Моя дорогая Морин, — объявил за завтраком Фергюс, — я обнаружил первую в мире успешно работающую машину времени.

На его сестру это, по-видимому, не произвело ни малейшего впечатления.

— Возьми еще томатного сока, — предложила она. — Может, хочешь табаско? Я не знала, что такое не проходит после похмелья.

— Но, макушла[55], — запротестовал Фергюс, — ты только что услышала объявление, какого до сей поры не слышала ни одна женщина на земле.

— Фергюс О'Брин, Безумный Ученый, — покачала головой Морин. — Не эту роль я тебе предназначала. Прости.

— Если ты сперва послушаешь, а потом поскрипишь мозгами, то я сказал “обнаружил”. Не “изобрел”. Это самая жуткая вещь, какая случалась со мной за весь мой опыт. Вспыхнуло у меня в голове, когда я говорил с Энди. Безупречное и единственно возможное решение дела. Но кто мне поверит? Тебя беспокоит, что я вчера вечером вышел и хорошенько набрался?

Морин нахмурилась.

— Правда? Честно и искренне?

— И синяки, сладкая моя, и весь остальной ребячий вздор. Это все Маккой. Слушай. — И он кратко обрисовал все дело. — Вот что бросается в глаза, как забинтованный палец, — Харрисон Партридж, создающий алиби. Радиосигнал времени, разговор с дворецким... Я даже полагаю, что именно убийца издавал эти крики, чтобы не было вопроса относительно времени смерти. И мы упираемся в тот факт, что алиби, подобно кошмару перуанской девочки, безупречно истинно. Но что значит “алиби”? Выдвигаю это слово на премию за самое неверное употребление в английском языке. Оно стало означать “опровержение, оправдание”. Но, строго говоря, оно не значит ничего, кроме “другого местонахождения”. Знаешь классическую шутку: “Меня там не было, это не женщина, и все равно она призналась”? Так вот из этих трех традиционных оправданий только первое — это алиби, заявление о пребывании где-нибудь еще. Заявление Партриджа, что он пребывал где-нибудь еще, вполне верно. Он не играл с пространством, как обычные создатели алиби. И даже если извлечь его из этого где-нибудь и поместить на место преступления, он скажет: “Я не мог покинуть комнату после убийства; все двери были заперты изнутри”. Верно, он не мог — не в это время. И его оправдание не “где-нибудь”, а “когда-нибудь”.

Морин наполнила обе чашки кофе.

— Помолчи минутку и дай мне подумать.

Наконец, она медленно кивнула.

— Он эксцентричный изобретатель, а дворецкий видел, что у него с собой один из приборов.

— И он еще был при нем, когда Саймон Аш видел, как он исчез. Он совершил убийство, запер двери, вернулся в прошлое, вышел через незапертую дверь и отправился слушать пятичасовой радиосигнал у Фейт Престон.

— Но ты не сможешь скормить полиции это. Даже Энди. Он и слушать не будет...

— Знаю. Черт подери, я знаю. А тем временем этот Аш, который кажется чертовским хорошим парнем, Морин, как раз таким, как мы, сидит там с самой надежной бронью на газовую камеру, какую я знаю.

— Что ты собираешься делать?

— Повидаю мистера Харрисона Партриджа. И попрошу выступить на бис.

— У вас тут довольно интересно, — заметил Фергюс, обращаясь к пухленькому лысому изобретателю.

Мистер Партридж вежливо улыбнулся.

— Развлекаюсь небольшими экспериментами, — признался он.

— Боюсь, я не очень разбираюсь в чудесах современной науки. С нетерпением жду более захватывающих чудес, например, космических кораблей или машину времени. Но я пришел поговорить не об этом. Мисс Престон говорит, что вы ее друг. Уверен, вы сочувствуете ее попытке освободить молодого Аша.

— О, естественно. Само собой. Все, что я могу сделать, чтобы помочь...

— Это самый обычный вопрос, но я ищу зацепку. Все, что может указать мне направление. Не считая Аша и дворецкого, вы, кажется, были последним, кто видел Харрисона живым. Не могли бы вы что-нибудь рассказать мне об этом? Как он выглядел?

— Вполне обычно, насколько я мог заметить. Мы поговорили о новом материале, который я нашел для его библиографии, и он выразил легкое неудовольствие последними каталогизациями Аша. Полагаю, они уже говорили об этом.

— С Харрисоном все было в порядке? Никакой... ммм... депрессии?

— Вы думаете о самоубийстве? Милый мой, это не сработает. Боюсь, мой кузен был последним человеком на земле, кому бы такое пришло в голову.

— По словам Брэкета, у вас было с собой одно из ваших изобретений?

— Да, новая и, как мне казалось, сильно улучшенная рамка, чтобы фотографировать редкие книги. Но мой кузен указал, что такое же улучшение уже осуществил один австрийский эмигрант. Я забросил эту идею и неохотно разобрал модель.

— Позорно. Но, полагаю, это часть жизни изобретателя?

— Слишком верно. Вы хотели бы узнать что-нибудь еще?

— Нет. В общем, нет. — Повисла неловкая пауза. В воздухе витал запах виски, но мистер Партридж не проявлял гостеприимства.

— Забавные последствия у этого убийства, а? Только подумать, что этот ужасный факт поможет исследованиям рака.

— Исследованиям рака? — Мистер Партридж поднял брови. — Я не знал, что это было в завещании Стэнли.

— Не у вашего кузена, нет. Но мисс Престон говорит, что старый Макс Харрисон решил, раз его единственный прямой потомок мертв, отдать свое состояние на пользу человечеству. Он планирует создать медицинский фонд, который будет конкурировать с фондом Рокфеллера и специализироваться на раке. Я немного знаю его поверенного, он упомянул, что старик зайдет завтра.

— В самом деле, — размеренно произнес мистер Партридж.

Фергюс мерил лабораторию шагами.

— Если что-нибудь вспомните, мистер Партридж, дайте мне знать. Я хочу очистить Аша. Я убежден, что он невиновен, но если так, то это, похоже, безупречное преступление. Блистательная работа, если можно так выразиться. — Он оглядел комнату. — У вас тут прелестная мастерская. Могу представить, что отсюда может выйти что угодно.

— Даже ваши космические корабли и, — рискнул мистер Партридж, — машины времени?

— Космический корабль — вряд ли, — сказал Фергюс.

После ухода молодого сыщика мистер Партридж улыбнулся. Он подумал, что мастерски провел трудную беседу. Как аккуратно он ввернул придумку о недовольстве Стэнли своим секретарем! Как блестяще он сымпровизировал правдоподобное объяснение машины, которую нес тогда с собой!

Конечно, этот молодой человек ничего не заподозрил. Очевидно, самый рутинный визит. Даже жаль, что дело обстоит так. Как приятно было бы схлестнуться с сыщиком — мастер против мастера. Пустить по своему следу Жавера, Порфирия Петровича, Мегрэ — и восхититься, как блистательно Великий Харрисон Партридж одурачит противника.

Возможно, безупречному преступнику следует быть заподозренным, даже установленным, и все же недосягаемым...

Удовольствие от столь удачно отбитого нападения при этой встрече укрепило его в выросшей со вчерашнего вечера вере. Поистине жаль, что Стэнли Харрисон умер напрасно. На сей раз рассуждения мистера Партриджа оказались неверны; убийство ради выгоды вовсе не было необходимой частью плана.

Но какое великое дело совершили, никого не погубив? Разве колокол не важнее крови несчастных рабочих? Разве древние не верили, что величие строится на жертвоприношении? Не самопожертвовании, как глупо извратили христиане, а истинном жертвоприношении чужой плоти и крови.

Итак, Стэнли Харрисон был необходимой жертвой, на которой воздвигнется Великий Харрисон Партридж. И разве эффект произошедшего еще не заметен? Разве он был бы тем, кем он стал сегодня, выйдя из кокона только благодаря своему открытию?

Нет, его сформировал великий и безвозвратно совершенный поступок, безупречность преступления. Величие — в крови.

Ах, этот нелепый юноша, болтавший про совершенство преступления, он даже представить не может, что...

Мистер Партридж приостановился и обдумал разговор. Дважды так интересно затрагивались машины времени. Затем он сказал... что он сказал?.. “Это преступление — блистательная работа”, а потом... “Можно представить, что из этой мастерской может выйти что угодно”. И эти удивительные вести о новом завещании двоюродного дедушки Макса...

Мистер Партридж радостно улыбнулся. Он был непростительно глуп. Вот его Жавер, его Порфирий. Юный сыщик действительно подозревал его. Ссылка на Макса была искушением, ловушкой. Этот сыщик не знает, насколько теперь не нужно ему это состояние. Он думал соблазнить его и поймать за руку при попытке совершения нового преступления.

А все же, разве любое состояние так уж не пригодится? А такой вызов... такой прямой вызов... можно ли устоять?

Мистер Партридж обнаружил, что уже обдумывает все трудности. Двоюродного дедушку Макса следует убить уже сегодня, раз он планирует повидаться с поверенным завтра. Чем раньше, тем лучше. Наверное, его обычный послеобеденный отдых подходит лучше всего. В это время он всегда в одиночестве дремлет в любимом уголке того большого поместья в горах.

Ох! Загвоздка. Там нет электрических розеток. Портативная модель не годится. И все же... Да, конечно. Можно сделать иначе. В случае Стэнли он совершил преступление, затем вернулся и подготовил алиби. Но здесь он может организовать алиби, а затем вернуться и совершив убийство, отправив себя обратно на большой машине с более широким диапазоном действия. Нет необходимости создавать эффект запертой комнаты. Это приятно, но несущественно.

Алиби на час пополудни. Он не хотел вновь задействовать Фейт. Не хотел видеть ее из стадии личинки. Он позволит ей пострадать из-за бедолаги Аша, а затем набросится во всей славе Великого Харрисона Партриджа. Абсолютно надежное алиби. Можно получить еще одну штрафную квитанцию, хотя его еще не заставляли предъявить первую. Конечно, полиция — вариант не хуже, чем...

Полиция. Но это же превосходно. Идеально. Пойти к ним и попросить о встрече с детективом, работающим над делом Харрисона. Рассказать ему, как будто только теперь вспомнил, о предполагаемой ссоре кузена Стэнли с Максом. Быть там, когда двоюродный дедушка Макс будет убит.

В двенадцать тридцать мистер Партридж вышел из дома и направился в главное полицейское управление. У него не было никакой практической необходимости убивать Максвелла Харрисона. Вообще-то он даже не убедил себя до конца это сделать. Но делал первый шаг в осуществлении плана.

Бдящий неподалеку Фергюс мог слышать храп старика. Попасть в уединенное убежище Максвелла Харрисона было несложно. Уже многие годы газеты так тщательно освещали чудачества старика, что узнать все необходимое можно было заранее — его повседневные привычки, его ненависть к телохранителям, его излюбленное место для сна.

До сих пор отсутствие мер предосторожности вполне оправдывалось. Слуги охраняли все ценное в доме, а кто будет столь экстравагантен, чтобы напасть на человека на десятом десятке жизни, при котором нет никаких ценностей? Но теперь...

Фергюс вздохнул с большим, чем обычно, облегчением, когда добрался до цели и нашел потенциальную жертву невредимой. Он предполагал, что мистер Партридж после беседы с Фергюсом мог вернуться в прошлое. Но детектив сделал ставку на склонность преступника повторять себя — то есть в данном случае сперва совершить преступление, а затем подготавливать свое “когда-нибудь”.

Солнце жарко светило, холмы выглядели мирно. На дне глубокого оврага недалеко от Фергюса журчал ручей. Старому Максвеллу Харрисону хорошо спалось в столь полном одиночестве.

Фергюс курил уже третью сигарету, когда что-то услышал. Это был очень тихий звук, возможно, покатившийся камешек; но здесь, в этом уединении, любой звук, кроме храпа или журчания ручья, казался бесконечно громким.

Фергюс бросил сигарету в овраг и как можно тише двинулся на звук, скрываясь за лохматыми кустами.

Представшее посреди тихого уединения зрелище было хоть и ожидаемым, но, тем не менее, поразительным — на цыпочках крался пухлый лысый мужчина средних лет, а в его поднятой руке блестел длинный нож.

Фергюс бросился вперед. Его левая рука схватила запястье, размахивавшее ножом, а правая завела назад другую руку мистера Партриджа. Лицо изобретателя, на котором в миг приближения маской застыл тихий безмятежный восторг, исказилось чем-то средним между гневом и ужасом.

Его тело дернулось. Это было инстинктивное, неотрепетированное движение, но случайным образом оно пришлось так вовремя, что вырвало его руку с ножом из хватки Фергюса и позволило ей нырнуть вниз.

Движение тела Фергюса было ловким и вполне осознанным, но его оказалось недостаточно, чтобы избежать жалящей раны в плече. Он почувствовал, как по спине течет теплая кровь и невольно ослабил хватку на другой руке мистера Партриджа.

Мистер Партридж поколебался мгновение, словно не зная, попробовать ножом на вкус двоюродного дядюшку Макса или сперва избавиться от Фергюса. Колебание было понятным, но оказалось фатальным. Фергюс прыгнул вперед, нанеся удар по коленям мистера Партриджа. Мистер Партридж поднял ногу, чтобы пнуть приближающееся лицо с зелеными глазами. Он покачнулся и понял, что нарушил равновесие. Затем сыщик ударил его по плечу. Он накренился и падал навзничь, падал, падал...

Когда Фергюс вновь вскарабкался по оврагу, старик все еще храпел. Не было никаких сомнений, что Харрисон Партридж мертв. Ни одна живая голова не болталась бы на шее столь безвольно.

И Фергюс убил его. Назовите это несчастным случаем, самообороной, да как угодно! Фергюс заманил его в ловушку, и в этой ловушке он погиб.

Клеймо Каина можно носить по-разному. Для мистера Партриджа оно приняло вид плюмажа, воодушевляющего его стяга с изображением странного прибора, но Фергюс воспринял эту отметину иначе.

Чувство вины не слишком отягощало его совесть. Он лично и непреднамеренно осуществил то, что надеялся заставить исполнить со всеми надлежащими церемониями штат. Безусловно, человеческая жизнь священна, но если так уж верить в эту заповедь, что станет со смертной казнью или благородным долгом войны?

Быть может, морально он не мог винить себя в смерти мистера Партриджа. Но он мог обвинять себя в профессиональном провале. У него больше не было прежних доказательств для освобождения Саймона Аша, и он запятнал себя убийством. Человек, погибший от вашей руки в устроенной вами ловушке, — есть ли более веская причина утратить сыскную лицензию? Даже если предположить, что вы счастливо избегли обвинения в убийстве.

Ибо убийство распространяется, подобно кругам на воде, и Фергюс О'Брин, расставив ловушку убийце, обнаружил, что и сам стал таким же.

Фергюс колебался, стоя перед дверью мастерской мистера Партриджа. Это был его последний шанс. Тут могут быть доказательства — сама машина или какой-нибудь документ, который бы подтвердил его теорию даже перед скептическим взором лейтенанта полиции Э. Джексона. Взлом при нынешнем послужном списке будет незначительным преступлением. Он решил, что окно слева...

— Привет! — радостно сказал лейтенант Джексон. — Ты у него на хвосте?

Фергюс попытался изобразить свой обычный бойкий вид.

— Привет, Энди. Так ты наконец добрался до Партриджа?

— Он и есть твой таинственный Х? Я подумал, что это, возможно, он.

— И тебя привело сюда это?

— Нет. Он сам вызвал мои профессиональные подозрения. Явился ко мне час назад с чертовски нелепой историей про некое жизненно важное доказательство, которое он забыл. Якобы последние слова Стэнли Харрисона были о ссоре с Саймоном Ашем. Это дурно пахло — как преднамеренная попытка укрепить дело против Аша. Как только я смог освободиться, то решил выйти и еще раз поболтать с этим типом.

— Сомневаюсь, что он дома, — сказал Фергюс.

— Попробуем. — Джексон постучал в дверь мастерской. Ее открыл мистер Партридж.

В одной руке мистер Партридж держал остатки большого бутерброда с ветчиной. Открыв дверь, он поднял другой рукой почти допитую бутылку, содержавшую остатки виски с содовой. Он нуждался в пропитании перед этим ярким новым приключением, этим более чем совершенным преступлением, ибо оно возникло без необходимого принуждения и обычного мотива.

Его глаза загорелись при виде двух стоявших за дверью людей. Его Жавер! Два Жавера! Неофициальный сыщик, так блистательно бросивший ему вызов, и официальный, подтвердивший его алиби. Ему удачно подвернулась возможность вновь ярко выказать свою смелость.

Он не обратил внимания ни на речи официального сыщика, ни на выражение изумленного недоумения на лице неофициального. Он открыл рот, и Великий Харрисон Партридж, сбросив последние рудиментарные облачения кокона, произнес:

— Вы можете узнать правду, если она принесет вам пользу. Жизнь этого Аша ничего для меня не значит. Я могу победить его, даже если он будет жив. Я убил Стэнли Харрисона. Берите это заявление и делайте с ним, что хотите. Я знаю, что неподтвержденное признание для вас бесполезно. Если вы его докажете, можете взять меня. А я вскоре совершу еще одно жертвоприношение, и вы бессильны меня остановить. Поскольку вы, понимаете ли, уже опоздали. — И он тихо засмеялся.

Мистер Партридж закрыл дверь и запер ее. Он доел бутерброд и допил виски, едва ли замечая стук в дверь. Он взял нож и подошел к машине. На его лице маской застыл тихий безмятежный восторг.

Фергюс во второй раз утратил дар речи. Но лейтенант Джексон бросился к двери, опоздав лишь на мгновение. Только через несколько минут они с очнувшимся, наконец, Фергюсом выбили ее.

— Он сбежал, — с озадаченным видом заявил Джексон. — Где-то должен быть выход, это трюк.

— Запертая комната, — пробормотал Фергюс. Его плечо болело, а атака на дверь растревожила рану, которая стала вновь кровоточить.

— Что такое?

— Ничего. Слушай, Энди. Когда у тебя кончается смена?

— Собственно говоря, уже. Я делал этот осмотр в свободное время.

— Тогда давай, во имя семнадцати разных полубогов пьянства, пойдем и утопим наши заблуждения.

Фергюс еще спал, когда на следующее утро позвонил лейтенант Джексон. Его разбудила сестра, наблюдая, как он пытается проснуться, слушая, кивая и бормоча “Да” или “Я буду”. Морин дождалась, пока он повесит трубку, пошарила вокруг, нашла сигарету и зажгла ее. Затем она произнесла:

— Ну?

— Помнишь то дело Харрисона, о котором я тебе вчера говорил?

— С машиной времени? Да.

— Мой убийца, мистер Партридж... Его нашли в овраге в поместье двоюродного деда. Очевидно, он поскользнулся и погиб при попытке совершить второе убийство — так это видит Энди. При нем был нож. Так вот, в свете этого, а также некоего сделанного Партриджем вчера признания, Энди отпускает Саймона Аша. Он до сих пор не понимает, как Партридж совершил первое убийство, но теперь ему не нужно передавать дело в суд.

— Да ну? И в чем проблема? Что плохого-то?

— Плохого? Слушай, Морин Макушла. Я убил Партриджа. Я не хотел этого, и, возможно, ты меня оправдаешь, но я это сделал. Я убил его вчера в час пополудни. В два часа мы видели его вместе с Энди. Затем он ел бутерброд с ветчиной и пил виски. Анализ содержимого желудка показывает, что он умер через полчаса после еды, когда мы с Энди уже почти окончательно опьянели. Ну, ты понимаешь?

— Ты имеешь в виду, что он отправился в прошлое, чтобы убить своего дядю, а тогда ты... ты видел его после того, как ты убил его, но до того, как он отправился в прошлое быть убитым? Ох, ужас какой.

— Не только ужас, сладкая моя. Тут есть и юмор. Временное алиби, то самое “когда-нибудь”, дававшее безупречное прикрытие для действий Партриджа, предоставляет то же самое идеальное алиби и его убийце.

Морин начала говорить и осеклась.

— Ой! — выдохнула она.

— Что?

— Машина времени. Она должна быть там... где-нибудь... разве нет? Тебе же...

Фергюс рассмеялся, хотя ничего смешного не было.

— Это плата за совершенство его опуса. Полагаю, Партридж с сестрой не слишком-то любили друг друга. Знаешь, какая была ее первая реакция на новость об его смерти? После одной официальной слезинки и одного официального рыдания она пошла и к чертям разнесла всю его мастерскую.

На полу мастерской лежали перекрученные и разбитые катушки и шины. В морге лежало пухлое лысое тело со сломанной шеей. Вот и все, что осталось от Великого Харрисона Партриджа.