Curriculum vitae

Глава 7 Январь 1994. Взгляд в бездну

Что такое три месяца для истории? Сполох звёзд на небе, миг, рябь на воде мироздания. И как многое может поменяться! Новый, 1994 год Россия встретила совсем другой страной. Октябрь 1993-го кровью смыл последние иллюзии августа 1991-го.

Всё непотребство после распада СССР воспринималось населением, как временные трудности. Лишь самые проницательные мрачнели и уходили в себя, обсуждая перспективы шестой части света. Прозреть помогли танки в центре Москвы, ведущие огонь по Белому дому. Шок от расстрела собственного парламента вылился в чёткое понимание — букетно-конфетный период между новой властью и старым народом закончился, и в этом «дивном мире неограниченных возможностей» никто никого жалеть не собирается. Будет выгодно — переедут гусеницами под улюлюканье и аплодисменты карманных средств массовой дезинформации, под похлопывание «западных партнеров» по плечу «гут-гут, карашо!» Октябрь 1993 вернул граждан РФ к привычному советскому состоянию: власть и её подданные существуют отдельно, каждый сам по себе. Тихий саботаж и эмиграция — внутренняя и внешняя — росли стахановскими темпами. Свежие анекдоты про «всю королевскую рать» становились чёрными и злыми. В коридорах власти, её прихожих и туалетах, их не слышали и не понимали. Вождям было недосуг. Они хмуро пилили… Эта едкая реплика в ходу с того давнего времени.

Высмеивалось всё новое, «буржуинское», включая кулинарные изыски:

— Скажите, у вас есть Дор Блю?

— А что это?

— Это сыр с плесенью.

— Сыра нет. Есть сосиски дор блю и картошка дор блю. Брать будете?

Но больше было законченной чернухи:

— Зима 1994 года…

Вопрос Армянскому радио:

«Что будет, когда зима кончится?»

Ответ:

«Президент обещал сфотографироваться… с оставшимися в живых»…

1994 — пик смертности и яма рождаемости. Апофеоз геноцида населения СССР невоенными средствами. 1 февраля началась продажа акций финансовой пирамиды Сергея Мавроди. В первую половину года в стране из любого утюга можно было услышать рекламу АО МММ. Главный герой рекламных роликов Лёня Голубков стал Человеком года, опередив в этом рейтинге на целых десять баллов президента России Бориса Ельцина. В конце июля наступил крах. Миллионы «не халявщиков, а партнёров» остались с носом. Кто-то без квартир. Большинство — с долгами. Депрессии, разрушенные семьи, самоубийства…. «Гут-гут, карашо!» — аплодировал коллективный Запад.

В 1994-м окончательно сформировалось понятие «новых русских», полукриминальных нуворишей в малиновых пиджаках. Именно у них у самых первых появились мобильные телефоны и крутейшие, похожие на мавзолеи, памятники. Жили новые хозяева России хорошо, но быстро. Это про них зло шутили непричастные к раздербану страны граждане:

— А нам кажется, что это всё вы купили на народные деньги!

— Да ты гонишь! Откуда такие деньги у народа!

«Йа-йа! — подтверждали „наши западные партнеры“, — натюрлих!»

Народ к тому времени уже ощипали двумя денежными реформами! А к закромам Родины, чавкая и давясь, припала партийная и хозяйственная номенклатура! Партаппарат, бортанув пролетариат раскормленным задом, при попытке приватизировать «нажитое непосильным трудом» был очень быстро оттёрт на обочину жизни более физиологичным и бесцеремонным криминалом. Совпартдеятели позже, обнаружив в кармане кукиш, опомнятся, начнут причитать про славное Советское время, которое «мы потеряли», размазывая сопли по лицу. В 1994-м никаких причитаний не было. Секретари горкомов наперегонки с «красными директорами» и министрами делили наследие «проклятого совка», вырывали друг у друга куски пожирнее, осваивая тюремные навыки «развода» и «кидка». Временщики и мародёры планомерно добивали остатки страны, сдавая дорогим «западным партнёрам» национальные позиции по любому вопросу. Российский министр иностранных дел за свою сговорчивость получил на Западе прозвище «Мистер Йес», в противоположность его советскому предшественнику «Мистеру Ноу».

Вместо разогнанного и расстрелянного Верховного Совета в 1994-м в Москве начала заседать бесправная ГосДума и послушный Совет Федерации. Зато творческая интеллигенция наслаждалась небывалой свободой! Своеобразным «сертификатом» того, что наконец «демократия восторжествовала», явилось возвращение в Россию «живого классика». В мае 1994 года посредственный писатель и талантливый лжец Александр Солженицын с супругой Натальей Светловой спустились по трапу самолета в аэропорту Магадана после 20-летнего проживания за границей. Этот хрен с бугра написал графоманское эссе «Как нам обустроить Россию?», читая которое морщились даже самые преданные фанаты и сочувствующие.

В «черный четверг» 11 октября 1994 года рухнет в преисподнюю курс рубля к доллару, 18 ноября Верховная Рада Украины отменит декларацию о суверенитете Крыма, и в конце года весь пафос бестолковой, но хотя бы формально мирной жизни «новой, демократической России» разобьется о начавшуюся Первую Чеченскую войну.

Историческая справка:

За 1994 г. общий коэффициент смертности увеличился на 8 %, достигнув уровня 15.6 в расчете на 1000 жителей. До 1989 г. он снижался, достигнув своего минимума (10.7). Но уже в 1990 г. он составил — 11.2, 1991 г. — 11.4, 1992 г. — 12.2, и 1993 г. — 14.4. В 1994 г. естественная убыль составила 920.2 тыс. чел., средняя продолжительность жизни равнялась 64.07 лет. Причем 2/3 естественной убыли населения приходится на центральные районы, половина — на Москву и Московскую область и Санкт-Петербург и Ленинградскую область. Наиболее стремительно смертность росла среди мужчин самого экономически активного возраста — 39–50 лет.

Эмиграция из России в страны дальнего зарубежья продолжалась с неизменной интенсивностью после либерализации процедуры выезда в 1986 г. Но если за 1993 г. покинуло страну 116 тыс. чел., то уже в I полугодии 1994 г. этот показатель был удвоен.

9,4 млн человек — это те прямые потери населения, которые понесла Россия в 1992–2001 гг., не считая дальнейших обусловленных этим потерь в будущем, вызванных ухудшением структуры населения. То есть либеральные реформы стоили России почти 10 млн жизней.

В январе 1994-го студенту последнего курса Военно-медицинской академии Григорию Распутину все это было неведомо. Он спешил по скрипучему зимнему снежку на дежурство в госпиталь ветеранов, радостно вдыхая полной грудью колючий морозный воздух. Приключения на «Скорой помощи» и конфликт с криминалом уже забылись, хотя пришлось срочно увольняться и менять квартиру. Но нет худа без добра. В госпитале Григорий получил возможность самой широкой медицинской практики и среди всей безнадёги девяностых нашёл дополнительную опору, чтобы не «съехать с катушек».

Оглядываясь назад, полковник Распутин мог уверенно сказать, что пинок под зад и вкус к жизни, несмотря ни на что, он получил именно в этой «юдоли скорби и печали», во время тотальной разрухи и развала всего, до чего смогли дотянуться шаловливые ручки новодемократов. Потухшим, разуверившимся, потерявшим надежду, Григорий помнил себя в 1992-м году, когда проблемы и беды валились на него одна за другой, и он, мрачно раскуривая сигарету, стоял в загаженном ленинградском дворике, размышляя об уходе из профессии туда, где есть хоть какая-то перспектива — в рэкетиры, в банкиры или еще куда-нибудь, где можно заработать на хлеб с маслом. Вдруг сзади раздался пронзительный звук песни «Идёт солдат по городу». Мимо проехал… Нет! Промчался инвалид-колясочник. На коленях он держал орущий магнитофон и букет цветов. «А солдат попьёт кваску, купит эскимо…» Коляска, лихо затормозив и сделав почти полицейский разворот, проскользнула в арку.

⁃ Это Максим бабушку свою поехал поздравлять с Днём Победы!

Поглощённый происходящим, Григорий не сразу заметил пожилую соседку.

— Она войну медсестрой прошла, потом его растила, пока мать неизвестно где пропадала. А сейчас он о ней заботится. Хотя после Афгана и нелегко ему, но оптимизма не теряет.

Распутин стоял поражённый увиденным и услышанным. В голове не укладывалось, как инвалид может ещё о ком-то заботиться вместо того, чтобы ждать помощи от других.

А из парадного доносилось «Не обижайтесь девушки, но для солдата главное, Чтобы его далекая любимая ждала…»

Эта случайная встреча уничтожила все коммерческие планы Григория, развернув его самого на 180 градусов в направлении госпиталя для ветеранов войн, с твердым намерением помогать таким пацанам, как Максим, а может и самому подпитаться у них непреодолимой жаждой жизни. В лихую годину потрясающих людей родит земля русская, в назидание живущим и для укрепления духа приунывших.

И вот он, параллельно с учебой, два года практикует на Народной улице, не переставая удивляться, сколько «лётчиков маресьевых», «талалихиных», «гастелло» скромно и незаметно живут среди простых смертных! Впрочем, незаметно — до поры до времени, пока не придет та самая минута…

Вчера, в ходе подготовки к операции, Григорий увлеченно слушал байку военного моряка. «Капраз», как он сам называл своё звание, про небывалый и, наверно, единственный случай атаки гражданским судном боевого корабля в мирное время.

В конце восьмидесятых, когда правящая ещё советская, но уже горбачёвская элита демонстративно забила болт на военных, пошли они на новейшем атомном подводном ракетоносце в испытательный поход. Случился с ними по военно-морским и всем прочим понятиям неслыханный конфуз — затухли оба реактора, и АПЛ с позором потеряла ход. Они продуваются, всплывают и встают в дрейф. Как говорится — все, приплыли тапки к берегу…

Случаев подышать воздухом у подводников очень мало, потому что АПЛ никогда не должна быть обнаружена вероятным противником ввиду особой секретности, ну и вообще…

Первыми пришли корейцы, за ними — японцы. Американцы тоже не заставили себя долго ждать. Сначала прискакал эсминец, затем крейсер, а под занавес — целый линкор.

Наши совсем приуныли, позор на всё НАТО и на всех супостатов! А наш надводный флот сопровождения где-то шляется. Тут американский линкорийный кэп, воодушевленный горбачевскими прогибами под Запад, делает контрольный в голову. Он, гад, взял и вывесил сигнальными флагами: ПРЕДЛАГАЮ СДАТЬСЯ. Прикололся над капитаном-подводником и всем советским флотом. Капитан бросился в рубку к радио. «Где, где, я вас спрашиваю, наше уважаемое командование, вся наша поддержка в конце концов??? SOS, всем, кто рядом! Берут в полон, ироды!»

Ближайшим кораблем оказался рыболовецкий сейнер, такая малюсенькая посудинка, не в обиду рыбакам будь сказано, по сравнению с линкором — блоха. И это «насекомое» решительно направилось к кодле НАТОвских кораблей всем своим шестнадцатиузловым ходом.

Первыми, обладая хорошей исторической памятью, стали сваливать корейцы и японцы. Они всё правильно поняли, потому что у русского сейнера висели сигнальные флаги ИДУ НА ТАРАН. И этот маленький кораблик, с пятнадцатью русскими мужиками и капитаном во главе, попёр на линкор, на бандуру, о которую разбился бы, как яйцо. Только погромче. Линкор начал манёвр уклонения. Разошлись чудом. Сейнер ещё и погнался за ним. А не надо прикалываться над нашими!

«Злые языки потом говорили, — вздыхал капраз, — что линкор и „сопровождающие его лица“ свалили вовсе не из-за крохотного судёнышка. Вражеские радары побледнели от количества поднятой по тревоге советской морской авиации. Но подводники видели то, что видели. Поэтому, когда сейнер, отогнав Седьмой флот США и его союзников от советской АПЛ, гордо шествовал мимо подводного крейсера, вся команда во главе с капитаном подлодки выстроилась на палубе, отдавая воинскую честь гражданскому кораблику».

Вот эти духоподъемные истории живых людей и были тем спасательным кругом, удержавшим Распутина на плаву среди безнадёги и безвременья, давая силы не спиться, не скурвиться, не сорваться в бездну и не только жить самому, но и помогать выживать другим.

Помочь выжить — оптимистичные слова. Жаль, не всегда получалось. Распутин хорошо помнил самый драматический день своей госпитальной службы, начавшийся, впрочем, вполне безмятежно и обыденно… Лекций в то утро не было и сразу после тренировки, не успев даже позавтракать, курсант схватил сменку, скатился по лестнице и порысил к подземке.

Рядом с метро гуляла бабушка — божий одуванчик. Хорошо, если ростом по плечо, дорожки песком посыпала. Вдруг к ней подошла девица и что-то спросила. Бабуля энергично ответила, размахивая своей тростью. «Убить такой клюкой — раз плюнуть», — подумал тогда Григорий. Девица, просветлев лицом, что-то передала старушке и радостно убежала в указанном направлении. Пожилая женщина, довольная, повернулась к курсанту лицом, а у неё на груди плакатик: «Справки по городу. 100 рублей». «Вот так частное предпринимательство проникло в среду строителей коммунизма», — усмехнулся про себя Распутин, спускаясь по бесконечному эскалатору.

Неправда, что русским ненавистен дух предпринимательства и индивидуализм. С этим в России как раз всё в порядке! Таких высоких качественных заборов больше нет нигде в мире, даже на погостах, где делить уже и нечего. На ста квадратных метрах покоится с десяток центнеров самых причудливых оградок. Желание обнести забором свой личный мир, спрятать его от окружающих — обратная сторона вынужденного коллективизма, без которого на суровых бескрайних отечественных просторах не выжить. «Один в поле не воин», «Одна рука и в ладоши не бьет», «Даже лес шумит дружнее, когда деревьев много». Это тоже всё наше. Мудрость, сформированная агрессивной внешней средой, выносящей безжалостные приговоры одиночкам. Нет, не мы такие, осознанно коллективные. Жизнь такая. Если где-то в Европе остановиться около сломавшейся машины заставляют привитые нормы вежливости, то в Сибири — обязательный к исполнению суровый закон выживания, уменьшающий количество безвременно почивших. Но как только необходимая и достаточная дань общинности привнесена на алтарь Отечества, русские, в свободное от коллективной работы время, строят свой уголок, воздвигая вокруг него «китайские стены», отдыхая за ними от социума, навязчивого своим вниманием, как стая диких обезьян.

На выходе из метро разместился кусочек Китая — живой пример коммерческой смекалки. Раньше, с незапамятных кооперативных времен, тут, точно напротив налоговой, стоял небольшой отечественный ларек со всякой ерундой, типа сигареты-шоколадки-пиво. Так как других торговых точек рядом с налоговиками не было, люди, видимо, часто спрашивали в ларьке, нет ли ксерокса, или где его можно найти поблизости. На торговой точке сначала появилось объявление «Ксерокса нет», потом «КСЕРОКСА НЕТ!», следом — «КСЕРОКСА НЕТ!! И мы НЕ ЗНАЕМ где есть». Из последних — «Ксерокса НЕТ И НЕ БЫЛО НИКОГДА!! На вопросы „Где есть?“ — не отвечаем», «Штраф за вопрос о ксероксе 10 000 р.». Григорий с интересом наблюдал эволюцию этих объявлений, пока ларек не купил китаец. На второй день там стоял плохонький копировальный аппарат, через месяц — большой цветной, а ещё через полгода вокруг ксерокса вырос небольшой центр цифровых услуг с принтером, сканером, моментальным фото, услугами электронной почты и простейшей закусочной. На работу китаец приезжал уже на подержанном «джипе большом широком». Как же его звали? Забыл… А ведь помнил… Он затормозил около Григория, одарил своей фирменной улыбкой на 32 китайских зуба, половина из которых — фарфоровые, в очередной раз пообещал познакомить со знатоками китайской медицины и унёсся по своим коммерческим делам, а курсант прибавил шагу — на дежурство опаздывать не хотелось.

— Распутин! — заведующий отделения был в тот день особо строг, придирчив, но как всегда, охотлив на острое словцо. — У тебя сегодня спецпоручение — поступаешь в рабство одного очень дорогого для нас человека и важного пациента.

— Матвей Захарович, вы хотели сказать — в распоряжение?

— Да, хотел… Но получилось «в рабство». Возьмёшь у кастелянши свежий халат, шапочку и всё, что там полагается. Будешь неотложно находиться около нашего уважаемого гостя. Обращаться к нему исключительно по имени-отчеству — Артём Аркадьевич, с медицинскими советами не приставать и вообще быть незаметным, сам поймёшь, почему… Вот его карта — автоавария, порезы, ушибы, растяжение, черепно-мозговая, то есть всего понемногу. По отдельности вроде ничего страшного, но все вместе выглядит некрасиво. Надо понаблюдать. Задание понял? К выполнению приступить немедленно, его должны с минуты на минуту доставить из приёмного покоя.

Потерпевший оказался сухоньким горбоносым старичком с испаханным морщинами лицом и внимательными светло-серыми глазами, взглянув в которые хотелось поскорее опустить голову или отвернуться. Было что-то в этих глазах завораживающее и обжигающее одновременно, как будто их обладатель смотрит на тебя через прорезь прицела. Пациент был крайне подвижен и резок для своего семидесятилетнего возраста и для только что побывавшего в аварии. В течении часа построив на этаже весь персонал, раздав ценные указания и категорически отказавшись ложиться в постель, он оккупировал кабинет начальника отделения, выпроводив за дверь хозяина, и усиленно кому-то названивал. Удивляло стоическое терпение, с которым врачи и сестры относились к шустрому пациенту, нисколько не возмущаясь и глядя на «виновника торжества» с немым обожанием, как смотрят фанаты на своих кумиров.

— Да кто это? — не выдержал Григорий, отпущенный на перекур.

— Это же легенда советской контрразведки, генерал Миронов, — добродушно просветила курсанта старшая медсестра, едва ли не ровесница пациента, — прошёл войну, служил в СМЕРШе, потом гонял бандитов по всему СССР, ну а дальше всё покрыто мраком вплоть до его выхода на пенсию. Да и ушел ли он со службы, тоже непонятно. Благодаря ему наш госпиталь выжил, когда его пытались скинуть на баланс в минздрав, сняли с военного довольствия, а на гражданское так и не поставили. Считай, полгода христарадничали. Спасибо Артёму Аркадьичу — всех поднял на уши, наладил снабжение, вернул в армию… К нам попадает, когда совсем припрёт, или как сегодня… Готовься, Гриша, Аркадьич любит молодёжь… во всех смыслах этого слова…

К кабинету Распутин вернулся в настроении, весьма приподнятом таким рассказом, застав у порога грустящего заведующего отделением.

— А, курсант, накурился? Давай, принимай дежурство. Как только больной появится, — доктор кивнул на дверь оккупированного кабинета, — сразу в палату, а я — на доклад к главному…

Начальник явился через полтора часа и, застав скучающего Распутина на том же месте, удивленно вскинул брови.

— Что? Еще там?

— Не выходил, — вздохнул Григорий, — бубнил там что-то по телефону. А сейчас вообще тихо…

— Та-а-ак, — начальник отделения распахнул кабинет и покосился на курсанта, — точно не отходил?

— Да нет, конечно! — возмутился Распутин, — а что?

— То, что, нет его тут, — хмыкнул доктор и потянул Григория за собой, — пойдем-пойдем, я знаю где он.

Легенда контрразведки лежала на кровати в своей палате и читала газету.

— Артём Аркадьевич! — укоризненно произнес заведующий отделением, — ну как же так? После травмы с неизвестными последствиями, без верхней одежды, на морозе по балконам лазать в вашем возрасте? Я же за вас головой отвечаю!

— Плохо отвечаете майор, — не отрываясь от газеты, сварливо произнес беспокойный пациент, — оставили меня наедине с этим мордоворотом, а кто он такой? Вдруг «психиатрический»? Пришлось в соответствии с планом «Б» эвакуироваться запасным маршрутом.

— Артём Аркадьевич, вы же прекрасно знаете, что после ТОГО случая психиатрическую бригаду по Вашу душу сюда на аркане не затащишь!

— А что такого случилось-то? — опустил, наконец, газету ветеран. — Ну не сдал персонал зачёт на профессиональную пригодность. Было бы из чего слона раздувать…

— Насколько мне известно, — ухмыльнулся начальник отделения, — экзамен на профпригодность провалили не только врачи…

— Вы про санитаров? — генерал криво ухмыльнулся. — Да, тест по физической и специальной подготовке ребята откровенно запороли… Но зато теперь они точно знают свои слабые места и смогут продуктивно работать над искоренением недостатков, не так ли?

— Это, Григорий, тебе на заметку, — обратился начальник отделения к озадаченному Распутину. — Один интерн без чувства юмора в ответ на просьбу Артёма Аркадьевича обращаться к нему исключительно «его высокопревосходительство», решил проявить инициативу…

— Я просто подыграл молодому человеку, очарованному монархическими временами. Начитался бульварных романов, насочинял себе романтики про серебряный век… Вот я его и приземлил слегка, — пробурчал ветеран, опять утыкаясь в газету, но делая это явно только для вида.

— Будучи доставленным по известному адресу, — продолжил заведующий, — Артем Аркадьевич решил провести внезапную проверку действий личного состава психбольницы по действиям в нестандартных ситуациях. В результате младший персонал был обездвижен собственными смирительными рубашками, а главный и дежурный врачи до приезда спецгруппы с последнего места работы Артема Аркадьевича, сдавали экзамен по психиатрии… Не сдали, товарищ генерал? — обратился он к пациенту.

— Не сдали, — тяжело вздохнул тот, — но обещали к следующей проверке подготовиться и пересдать. Я поверил…

— То, что сегодня мы обнаружили Вас именно в палате, а не по пути в Финляндию, говорит о том, что курсант первичную проверку прошёл?

— Вы проницательны, как никогда, Матвей Захарович, — кивнул головой генерал на раскрытую спортивную сумку Распутина, задвинутую за тумбочку, — с таким «джентльменским набором» диверсанты на операции не ходят. Интересуетесь историей, молодой человек?

Григорий попытался сказать что-то обидное насчет копания в чужих вещах, но, встретившись со взглядом генерала, почувствовал, как дерзкие слова застряли в горле, выпрямилась спина, а руки сами поползли вытягиваться по швам.

— Вольно, курсант! — заметив его невольное движение, усмехнулся пациент, — сегодня у нас ознакомительный день, строевой подготовки не предвидится. Учитывая ваше хобби, прямо скажем, нетипичное для молодого капиталистического поколения, нынешний день будет насыщен исключительно интеллектуальными занятиями. А посему — даю 15 минут времени — найти и доставить в палату шахматы. Кру-гом! Арш!

За то неимоверно короткое время, доставшееся Распутину для общения с генералом Мироновым, он успел узнать про историю и политологию больше, чем за всю свою предыдущую жизнь и девять лет медицинской учёбы в училище и академии.

— Не там и не так копаете, Григорий, — глядя на доску, как на поле боя, приговаривал Артём Аркадьевич, потирая виски указательными пальцами, — вся ваша литература на исторические темы описывает события, их антураж, эмоции, переживания участников, но только не причины и следствия. А чтобы разобраться с поведением людей, требуется чётко отделить и никогда не смешивать цели и средства, хотя вторые очень часто похожи на первые…

— Например? — вопрошал Григорий, с огорчением глядя, как очередной раз проигрывает партию, имея фору в ферзя.

— Все эти либерте-эгалите-фратерните, старые и новые идеологии, партии и движения — суть только инструменты, а вам нужен ответ на вопрос, почему конкретный политик вёл себя так, а не иначе. Ответить на него можно, поняв, какую смертельную угрозу отводил от себя человек, принимая то или иное решение.

— А если угроза была не смертельной?

— Тогда изучаемая вами персона, скорее всего, осталась бы сидеть на попе ровно. Человек — зверушка ленивая. Пока жареный петух с тыла не зайдет, он с печки не слезет! Или будет, как вы, стоять на распутье до морковкиного заговенья.

— А почему на распутье?

— Потому что Распутин! Вот как определитесь с направлением движения — будете Путин. А пока хОдите с приставкой «рас», главное — правильно провести рекогносцировку… Так вот! Человек принимает действительно важные решения, когда его к этому подталкивают непреодолимые силы. Вот тогда он начинает шарить по карманам, оглядываться вокруг и думать, каким инструментом сподручнее воспользоваться… Начинает вспоминать чьи-то попранные права, вопить, как резаный, про свободу и демократию, про исторический выбор…

— Простите, Артём Аркадьевич, а шарить по моим вещам, стало быть, вас заставила непреодолимая сила?

— Именно она, молодой человек! Только на первый взгляд кажется, что это постыдное занятие. Если бы я обнаружил там бомбу, про этический момент никто бы и не вспомнил. Так что цель оправдывает средства, хотя иногда, вы правы, обвиняет… Но посудите сами, в окружении немолодого, но обладающего кое-какими сведениями генерала появляется молодой спортивный человек с неизвестными намерениями…

— Ну почему же с неизвестными? На мне — белый халат, а вы — в госпитале….

— Белый халат может быть примитивной маскировкой… Если хотите выжить в наше беспокойное время, Григорий, запомните — всё новое и непривычное, должно вызывать у вас тревогу и подозрения. Новые люди, новые вещи… Впрочем и старые, расставленные по-новому… «Семнадцать мгновений весны» смотрели? Помните цветок на окне — знак для профессора Плейшнера? Думаете, разведчики-шпионы специально о таком знаке договаривались? Глупости! Точнее — фантазии писателя Юлиана Семёнова! В реальности достаточно того, что цветок или другой предмет просто стоял не на своём месте…

— Что же тогда оправдало меня в ваших глазах?

— Библиотека в вашей спортивной сумке. Пять килограммов непрофильной, не медицинской литературы, да еще с закладками и пометками, рядом с боксёрскими перчатками меня умилили и порадовали. Правда, набор литературы, прямо скажу хреновый…. Это все равно, что изучать биологию по журналу «Мурзилка».

— А какая литература тогда больше всего подходит для изучения истории?

— Банковские выписки, долговые расписки, финансовые отчёты, убийства, кражи и ограбления, одним словом объективно измеряемые параметры. Всё остальное — декорации. Даже мемуары непосредственных участников событий интересны только как сеансы самооправдания и саморазоблачения…

— Простите я Вас перебил, Артем Аркадьевич….

— Ничего, я вас за это наказал — вам мат в следующие три хода и расставляйте фигуры. Так вот, возвращаясь к теме ваших исследований. Человек — ленивая сволочь, вспоминает про свободу-демократию, право выбора и прочие философские приблуды, когда ему надо обосновать собственные, чаще всего незаконные действия… Это потом правильные историки напишут, что этот человек просто кушать не мог, какую неприязнь испытывал к существующему режиму и потому боролся с ним со всем революционным энтузиазмом. Если же копнуть поглубже — окажется, что таким образом он вульгарно спасал свою шкуру. Учитывайте этот фактор, изучая революционеров всех мастей, чтобы впоследствии не разочаровываться в кумирах…

— Артем Аркадьевич, а можно конкретный пример?

— Да сколько угодно, Григорий! СССР в 1991-м развалился, когда критическая масса советских партработников решила, что пора легально приватизировать управляемое ими народное достояние. Если этого не сделать, рано или поздно ОБХСС придет по их души. По тем же причинам развалилась и Российская империя в 1917 м. Земгусары, генералы и великие князья в Первую мировую столько наворовали, что легализовать «нажитое непосильным трудом» можно было только через революцию. Путчисты-февралисты и номенклатурные перестройщики — однояйцевые близнецы. Главная схожесть обеих революций — 1917 и 1991 — в наличии критической массы криминальных персон у казённого корыта, для которых государственный переворот — едва ли не единственный способ избежать виселицы или расстрела.

— Интересно получается, но не сходится! Хотели приватизировать одни, а сделали это другие.

— А тут вторая закономерность. Плодами революции почти всегда пользуются совсем не те, кто её провоцировал и всемерно приближал. Так было и в Германии, во времена Лютера, оба раза во Франции… Наших заговорщиков тоже не миновала чаша сия. И в 1917, и в 1991 м.

— Тогда третья закономерность — «властитель глупый и лукавый, плешивый щеголь, враг труда»… Горбачёв — это копия Николая II?

— Режете подметки на ходу, Григорий! Они, действительно, похожи. И тот и другой — слабые политики, да к тому же оба — явные подкаблучники. Но вас, как исследователя, должна интересовать не сама личность никчемного руководителя государства, а вопрос — как такое ничтожество вообще оказалось у власти? Ибо ничто просто так не происходит. То, что мы принимаем за случайность, как правило — непознанная закономерность. Выявив её, мы окажемся в шаге от понимания действительных причин геополитических катастроф.

— Но меня в истории интересует не совсем это…

— Понимаю, вы увлеклись общественными науками, потому что почувствовали личную угрозу, ощутили себя щепкой, которую несет стремительным потоком, и решили хотя бы понять глобальные течения, чтобы знать, куда грести и где найти спасительный берег обычному человеку. Похвально! Вы входите в два процента тех, кто интересуется этим вопросом. Большинство предпочитает участь говна в прорубе. И я, пожалуй, дам вам пищу для размышления, как только расставите по новой фигуры, ибо в этой партии вам мат уже через четыре хода…

Прожигая кожу, прямо в лоб Григория опять уткнулся этот пронзительный взгляд. Захотелось стать маленьким и спрятаться под кровать, как в далёком детстве. «Да что ж это такое!» — разозлился на себя Григорий и, собравшись с духом, уставился, не мигая, прямо в глаза своего собеседника. Генерал с интересом прищурился, цокнул языком и первым опустил взгляд.

— А совсем неплохо, Григорий… Недурственно… Вам нужно обязательно поупражняться в гипнозе. Думаю, будет толк.

Распутин недоверчиво хмыкнул. Всё телевидение было забито в те годы Чумаком и Кашпировским. Не было ни одного серьезного медика, который не выступил бы с разоблачениями целительного телешарлатанства.

— Нет-нет, — будто угадав его мысли, покачал головой генерал, — я не предлагаю вам заряжать воду, шаманить, хилерствовать или вводить людей в коллективный транс, хотя сделать это не так уж и сложно. Старина Хаббард проделывал такие штучки уже 40 лет назад. Познакомьтесь с трудами по гипноанестезии Бехтерева, Ухтомского, Буля и, может быть, найдёте что-то для себя полезное… Но мы опять отвлеклись. Вы взялись за учебники по истории, чтобы ответить на вопрос, как вести себя простому человеку в эпицентре геополитической катастрофы. Это очень интересная задачка, во всяком случае нетривиальная. Сталин под конец своей жизни признался, что есть логика намерений и логика обстоятельств, и логика обстоятельств всегда сильнее логики намерений. Его слова вскрывают правила, по которым живут правители. Со стороны может показаться, что они делают, что хотят, но вот весьма авторитетный и авторитарный Иосиф Виссарионович говорит, что это не так. Прислушайтесь к его словами и попробуйте ответить на вопрос «Кто создает эти обстоятельства, которые вынуждают действовать правителей даже вразрез их намерениям?» Выживают те, кто создают эти обстоятельства, оставаясь при этом за кадром.

— И почему обязательно находится за кадром?

— Потому что невозможно починить двигатель, будучи его частью… Снова вам шах, Григорий и посмотрите, что за шум в коридоре…

Не успел Распутин дойти до двери, как она распахнулась и на пороге возник еще один обладатель лампас на форменных брюках — прямая противоположность обитателю палаты — розовощёкий, кровь с молоком, статный, широкоплечий. Чуть обозначившийся второй подбородок совсем не портил волевое лицо, а хищный орлиный нос и брови вразлёт придавали ему целеустремленное выражение. Если бы не капризно-подвижные губы, упирающиеся в носогубные складки, можно было подумать, что представитель Древнего Рима одел форму генерала Российской армии.

— Артём Аркадьевич! Ну как же так неаккуратно? — с порога прогудел генерал голосом железнодорожного локомотива, — я, как узнал, сразу же примчался… Не успел к месту аварии, видел только, что автомобиль — в хлам. Слава Богу, что лед не проломился, а то ушли бы вы вместе с ним на дно Невы…

— Да Рома, повезло. И то, что машина лед не проломила, и что я не пристегнулся, и вывалился удачно — прямо в сугроб. Можно считать, что заново родился.

Распутин заметил, что Аркадьич смотрит на генерала с улыбкой, но не с той, что была на губах еще минуту назад.

— Вот и я о том же! Слава Богу, что живы-здоровы! Разрешите пройти скромному ученику к своему учителю?

— Рома! Да ты уже не просто вошёл, но и занял собой всё пространство. Скромность из тебя так и прёт… Чем же тебя угостить? Чай будешь?

— Артём Аркадьевич, — генерал поднял брови и стал похож на артиста Басилашвили, — вы же знаете, гусары чай не пьют! И у них всегда всё с собой.

Небрежным движением руки посетитель сдвинул в сторону шахматную доску, водрузил на столик черный кожаный дипломат, щелкнул замками.

— Але оп! — на столе появилась бутылка редкого тогда виски Tullamor с приметной зеленой этикеткой и крышечкой.

— Ты смотри! Помнишь, стало быть?

— А как же, Артём Аркадьевич! «Покупая ирландский виски, вы помогаете борьбе за свободу ирландского народа от колониальной британской зависимости!» — после ваших напутствий употребляю только этот волшебный нектар и ни разу не пожалел. Разрешите?

— Валяй, Рома…

Два квадратных бокала, появившихся следом за бутылкой, были украшены такой же этикеткой, создавая вместе с шахматами эклектичный натюрморт.

— За Ваше здоровье и удачу! — провозгласил генерал и первым опрокинул в себя напиток… Нет, всё-таки чего-то не хватает… Разрешите?

— Давай-давай, Рома, распоряжайся, — подбодрил Артемьич генерала.

— Бамбуровский! — рявкнул посетитель так, что у Распутина заложило уши.

На пороге палаты, поедая начальство глазами, материализовался старый знакомый Распутина по Афгану, только округлившийся и выросший в звании.

— Майор, доставай лёд и всё остальное, что у тебя там припасено.

За одну минуту на скромном журнальном столике развернулась скатерть-самобранка с непривычными для начала девяностых, разносолами.

— Артём Аркадьевич?

— Ухаживай!

— С нашим удовольствием!

Булькнув в стакан пациента прозрачный кубик, на что Миронов поморщился и закрыл стакан ладонью, генерал сгрузил остальной лёд к себе, налил вторую порцию, отпил, покатал алкоголь во рту и блаженно расплылся в улыбке, — совсем другое дело!

Артем Аркадьевич опять странно улыбнулся, внимательно осмотрел генерала с верху до низу и покачал головой.

— Эх, Рома-Рома, как был ты троечником у меня, так и остался. Да будет тебе известно, что шотландский и ирландский виски со льдом не пьют, это тебе не кукурузное американское пойло…

— Артем Аркадьевич, не вопрос, исправлюсь!

Генерал резко поднялся, подхватил свой стакан и сделал стремительный для своего крупного тела шаг, вытряхнув содержимое стакана в раковину.

— Товарищ генерал-майор! — подал голос с порога Бамбуровский.

— Да, конечно, — кивнул ему посетитель, и, повернувшись к пациенту, сложил просительно ладошки, — Артем Аркадьевич, простите…

— Да, конечно, Рома, понимаю, служба. Это я могу позволить себе бездельничать, — третий раз за всю встречу улыбнулся постоялец госпиталя, — спасибо, что зашёл-проведал.

— Вам, спасибо, Артём Аркадьевич!

— За что, Рома?

— Да за всё! За науку, за ваше беспокойство, за то, что не даёте мхом зарасти и забронзоветь. Разрешите идти?

— Иди, служи, генерал…

Когда двери за посетителем закрылись, отставник обошёл вокруг журнальный столик, будто любуясь яствами, присел, провел пальцем по запотевшей бутылке, откинулся в кресле и застыл, закрыв глаза и о чем-то крепко задумавшись.

— Артем Аркадьевич, — решил подать голос Распутин.

— А, да, — очнулся от своих мыслей Миронов. — Вы вот что, Григорий, собирайте все эти разносолы и отнесите дежурной смене в ординаторскую. Вместе с бутылкой… Только стаканчик оставь — виски, действительно, превосходный. Сам тоже можешь быть свободен. Уже поздно, а мне ещё о многом предстоит подумать. Последняя просьба… По дороге домой позвони, только не из госпиталя, из любого таксофона вот по этому номеру, передай, что у меня со здоровьем всё в порядке, все обследования провели, даже гостей принимаю… Передай слово в слово, без самодеятельности и ненужных подробностей. Ну всё, курсант, свободен…

Исправный таксофон, который с трудом нашел Распутин, держался в рабочем состоянии на честном слове. Провод, торчащий из трубки, нужно было поддерживать рукой, сама трубка безжизненной плетью свисала из помятого, но работающего аппарата. Чтобы набрать нужный номер, требовалось почти наугад крутить диск с разбитым циферблатом, зато на той стороне ответили уже после первого гудка. Такое впечатление, что звонка ждали. «Да!» — сквозь треск и шипение прорвался удивительно знакомый для Распутина голос. Оттарабанив заученный текст, Григорий только открыл рот, чтобы задать вопрос, но в трубке уже послышались торопливые короткие гудки, и курсант решил интересующий его вопрос отложить на светлое время суток.

Всю ночь начинающему эскулапу снились кошмары. Будто он стоит на броневике над ревущей толпой из солдат и матросов революционного Петрограда и красный кумач до горизонта колышется над штыками, папахами и бескозырками. А рядом, на этом же броневике, примостился последний генсек КПСС Михаил Сергеевич Горбачев и страстно втирает массам что-то там про ускорение и перестройку.

— Не верьте ему! — орёт во всё горло Григорий, — это жулик! Он СССР продал и вас всех продаст!

— А ну, кто тут временные, слазь! Кончилось ваше время! — кричит огромного роста матрос, хватает Распутина за ногу, стаскивает с броневика и тот летит вверх тормашками прямо под ноги солидным господам купеческого сословия, одетых в каракулевые шапки и длиннополые шубы.

— Никогда не понимал этих большевиков, — брезгливо отряхивая соболий воротник, говорит один из купцов, глядя на Горбачёва, — Российскую империю развалили, Советский Союз развалили, ума не приложу, что им вообще от жизни надо?

— Сволочи вы все, мироеды, креста на вас нет, — барахтаясь в кроваво-красном снегу, кряхтит Григорий..

— Ну как же нет? Вот он — крест! Присутствует! — вкрадчиво над самым ухом слышит Распутин голос генерала Миронова, видит самого контрразведчика в комиссарской кожанке и свои руки, примотанные к перекладине креста колючей проволокой.

— Артем Аркадьевич! Зачем это? — изумлённо шепчет Григорий.

— Ну как зачем? — удивляется генерал, — вы же хотели в Рай, Гриша! А там нераспятых нет!

— Да к тому же, с креста оно всегда виднее, куда грести, чтобы не простудиться! — осклабившись, пробасил генерал Рома с черным дипломатов в одной руке и бутылкой Tullamor в другой…

— Поднимай его, братва! — орёт толстяк в бескозырке, и Гриша узнает в нем Бамбука… Крест поднимается над толпой и курсант видит, что он висит над бездной, и стоит еще промедлить хоть секунду — ухнет в преисподнюю..

— Да вот хрен тебе! — орет Распутин в красную рожу Бамбуровскому, рвётся с перекладины, падает и… просыпается на полу рядом со своей питерской кроватью, мокрый и тяжело дышащий..

В госпиталь Григорий пришел раньше времени, дёрганый и невыспавшийся. Несмотря на воскресное утро, у входа он заметил необычное оживление — рядом с санитарными неотложками примостились несколько черных представительских «волжанок», а чуть поодаль разгоняла мигалками предрассветную хмарь пара милицейских «бобиков».

В районе солнечного сплетения неожиданно сжались в комок и заныли мышцы, а в висках начала сильно-сильно стучать кровь. Прибавив шаг, Распутин буквально влетел в фойе и с ходу наткнулся на милицейские куртки и шинели, буквально заполонившие помещения.

— Документы, — коротко бросил стоящий у дверей омоновец.

— Распутин, практикант, на дежурство, — коротко отрекомендовался Григорий, протягивая пропуск.

— Так, — омоновец внимательно пролистал все страницы, — подождите минуту, пожалуйста. За вами сейчас придут.

Пробубнив что-то в рацию, милиционер отодвинул Григория в сторону и тотчас потерял к нему всякий интерес. Ждать пришлось недолго.

— Этот? — исподлобья глядя на курсанта, спросил у омоновца какой-то плечистый мордатый перец в короткой кожаной куртке и пуловере, из-под которого торчал воротничок синей форменной рубашки. Если бы не она, вопрошавший вполне мог сойти за своего в любой окрестной гоп-компании. Увидев кивок омоновца, «кожаный» коротко буркнул, не вынимая рук из карманов «Капитан Заваров, УБОП», развернулся, коротко бросил через плечо «за мной, курсант» и, не оборачиваясь, быстрым шагом пошел в направлении администрации. Народа здесь было поменьше, а шума — побольше. Отовсюду слышны были чьи-то голоса и даже шум передвигаемой мебели. Около знакомой Распутину двери кабинета главного врача капитан остановился, пропуская вперед Григория. Внутри было прилично накурено. Самого Главного не было, зато присутствовали трое, чья служебная принадлежность легко угадывалась и без формы.

— Вот вы какой, значит, Григорий Иванович? — осведомился старший из них. — Ну что, гражданин Распутин, на место преступления потянуло?