Curriculum vitae

Глава 24 À la guerre comme à la guerre

Это случилось впервые и совершенно неожиданно. Впрочем беда никогда не приходит по заранее оглашенному плану, особенно если она скрытная, как враг, притаившийся в засаде. Плохо, когда вдруг отказывается подчиняться твоё собственное, молодое и здоровое тело. Ещё хуже, когда забастовку объявляет разум, не в силах противостоять стремительно растущему из глубины подсознания ужасу, внезапно и неумолимо поглощающему его и весь окружающий мир. Кошмары войны никогда и ни для кого не проходят бесследно. Любая психика травмируется одним только видом насилия, не говоря уже о неотвратимой угрозе уничтожения. Чем непригляднее внешний вид, привкус и запах смерти, тем глубже душевная травма, которая обязательно даст о себе знать в будущем. Непосредственно в минуты опасности психика мобилизуется, подчиняя задаче выживания все эмоции и действия. Со стороны кажется, что попавший в переделку человек на удивление стрессоустойчив. Но как только беда отступает, где-то внутри щелкает тумблер. Организм из мобилизационного режима перестраивается в обычный, и тогда дают о себе знать посттравматические стрессовые расстройства. У Душенки, вынесенной на руках из зоны боевых действий, успокоенной и убаюканной мирной жизнью, этот опасный «отходняк» начался в самый неподходящий момент вынужденного одиночества. Метрдотель, привлеченный женским криком и звоном бьющегося стекла, решил, что в отеле совершается преступление, срочно вызвал полицию и скорую. Приехав и взломав дверь, они увидели разбитое зеркало, следы крови на полу и маленькую окровавленную девочку, забившуюся в угол спальни, не подпускавшую к себе никого из медицинского и обслуживающего персонала.

Григорий появился как раз в тот момент, когда парамедики и полиция решали вопрос насильственной эвакуации гостьи, пребывающей не в себе. Раздвинул окружающих. Подошёл к девушке. Присел. Протянул руку. Дотронулся до волос и чуть не упал от тяжести кинувшейся ему на руки жены. Спрятав лицо на груди Григория, она забилась в бесшумных рыданиях.

— Они вернулись! Они были там, за зеркалом! — повторяла она на своей тарабарской смеси из четырех языков, вцепившись в рукав куртки и трясясь всем телом, — они опять стреляли… Я только хотела, чтобы они не вошли сюда оттуда!..

— Положите шприц и выйдите, — одними губами сказал парамедику Распутин. — Я сам всё сделаю…

Приступ удалось купировать, скандал с порчей имущества отеля — замять, с медиками и полицией — договориться, но на Григория навалилась еще одна проблема, решить которую он был не в состоянии. Служба и необходимость долгое время быть вне дома с одной стороны, и Душенка, которая не могла оставаться одна — с другой. Месяц отпуска, любезно предоставленный начальством, рано или поздно закончится, а будущее видится абсолютно неопределенным. Пришлось набрать телефон Марко…

Через три дня старый партизан был уже во Франции. «Неужели он принципиально не получает визу, не оформляет документы и переходит границы по козьим тропам», — подумал легионер, но не стал расспрашивать, как Марко преодолел полторы тысячи километров. Внеплановое путешествие требовало нестандартных решений.

Сразу перешли к делу. Марко сначала выслушал Григория, потом добрые четверть часа Душенка лопотала по сербски, не слезая с колен мужа и крепко держа его за руку своими тонкими пальчиками. Слушал, внимательно глядя в глаза молодожёнам. Наконец, покивал, прищурился, будто измеряя расстояние от себя до внучки.

— Ты как, Георгиус, удобно сидишь? — неожиданно осведомился старик. — Подержишь Душенку так еще полчасика, пока мы с ней попутешествуем?

Распутин согласно кивнул, а Марко достал из своего дорожного саквояжа, напоминающего чеховский, электронный метроном, подставку, на которую обычно вешают гонг во время боксерского поединка, и легкий алюминиевый диск с изображенной на поверхности спиралью. Метроном начал мягко отщелкивать полусекунды, спираль — завораживающе закручиваться, а Марко — задавать короткие вопросы, на которые Душенка также коротко, односложно отвечала. На второй минуте этого мистического диалога Распутин почувствовал, как пальцы жены ослабли, а голова мягко упала ему на грудь. Старик задал очередной вопрос. На этот раз Душенка заговорила почти не останавливаясь, а Марко только коротко уточнял или односложно поддакивал. Речь Душенки всё ускорялась, становилась вязкой и сбивчивой, в ней стали преобладать плаксивые, жалобные нотки. Марко увеличил частоту звучания метронома и настойчиво, требовательно повторял одну и ту же фразу, а девушка мотала головой, возражала, пытаясь спрятаться на груди у мужа. Наконец, не выдержав натиска старого партизана, она выкрикнула какую-то фразу и без сил повисла на руках у Распутина. Марко, прикусив губу, произнес еще пару фраз, остановил метроном и тихо прошептал:

— Она проспит не меньше двух часов. Уложи ее и пойдем, заварим кофе…

— Что такое гипноз, я знал еще в юности, в нашей семье все умели заговаривать зубную боль, а моя бабушка — даже рожистое воспаление, — медленно рассказывал Марко, помешивая крепчайшую заварку в турочке. — Но до войны относился к этому несерьезно, считал каким-то дремучим шаманством. А когда началась Вторая мировая… Первый мой пациент сломал ногу — неудачно оступился и упал с обрыва на перевале. Нацисты зажали нас со всех сторон. На всех дорогах и горных тропах немцы, усташи. Срочно нужна операция. Обезболивающих нет. Вот я и решился, предложил свою помощь нашему доктору. А что было еще делать?

Старик аккуратно сбил поднимавшуюся пенку, разлил кофе по чашечкам и присел напротив Распутина.

— Долго разговаривал с раненым. Вспоминал, как и что делал отец… Опасался жутко, а тот наоборот — «режь, не бойся!» Смотрю ему в глаза, говорю, что требуется, а сам с замиранием сердца жду: если начнется операция, а у него зрачки расширятся — значит всё! Не получилось! Погибнет от болевого шока! Но обошлось. Кость сложили. Ногу зафиксировали. Поверил в себя и дальше пошла работа в отряде, в институте, потом и в советском лагере в Салехарде…

— Ты занимался анестезией?

— Гипноанестезией, — уточнил старик, — регрессивным эриксоновским гипнозом, директивным медицинским… много чем… А почему ты так удивлён? Уже в начале XIX века Рекомье производил хирургические операции людям, погруженным в гипнотический сон. И позже гипноанестезией занимались серьезные академические ученые. Гипноз не получил развитие только потому, что не давал никакой прибыли фармакологическим компаниям. Вот его и приговорили к забвению…

— Мне один хороший человек сказал, что у меня может получиться.

— Я тоже это заметил и как раз хотел тебе предложить попробовать свои силы. Душенке понадобится не менее десяти сеансов подряд и два-три в неделю — в течении полугода, может и дольше. Я не могу быть рядом вечно, а никого другого она к себе не подпустит. Так что выбора у тебя, Георгиус, нет.

— И я смогу помочь ей так, как ты?

— Не сомневаюсь!

— Но я даже не понял, что ты делал!

— Человеческое сознание — забавная шкатулка с тройным дном. Четыре пятых поступающей информации обрабатывается, контролируется человеком бессознательно и только двадцать процентов осознаётся. Ответная реакция организма также на 80 % бессознательна. Все эти видения, голоса в голове, парализующий страх и агрессия почти всегда идут изнутри и помимо воли человека. Вводя пациента в гипнотический транс, я работаю с теми шаблонами поведения, восприятия и ответных реакций, суть которых человек сам не осознает. Сегодня я заставил Душенку рассказать сначала то, что она помнит, а потом то, что забыла. Убедился, что её собственное сознание самые травматические воспоминания сложило в дальний сундук, но не смогло плотно запереть его. Мы аккуратно, совсем по чуть-чуть растворим, проработаем, напитаем новыми силами подсознание Душенки, сфокусируем её сознание на положительных воспоминаниях, потом вернем в травматический опыт, чтобы она заново его прожила и смогла отпустить…

— А почему «по чуть-чуть»? Разве нельзя заблокировать всё сразу?

— И получить овощ без чувств и памяти? Знаешь, Георгиус, мы и так похожи на вандалов, пытающихся починить тонкий часовой механизм с помощью лома и топора, а если начнем колотить по нему с усердием лесоруба…

— Хорошо, понял. Что я должен делать?

— Как любой ученик — зубрить. Нужные слова, правильные манипуляции, их последовательность… Не только ты. Душенке тоже придется выучить русский язык настолько, чтобы понимать, что ты ей говоришь…

Через десять дней Распутин сидел перед своей женой, держал в руках её нежные ладошки и срывающимся от волнения голосом делал своё первое гипнотическое внушение.

— Сделай глубокий вдох, хорошая моя, медленный-медленный выдох и представь, как веки наливаются тяжестью. Как с каждым новым звуком моего голоса приятная свежесть разливается от глаз к вискам. Твои веки налиты чистым и мягким безмятежным покоем, какой наступает, когда ты засыпаешь. Преврати эту мысль в белое облако — так теперь выглядит твоё сознание. Ты чувствуешь, душа моя, как мои слова повисли на кончиках твоих ресниц. Им уютно и хорошо. Пусть они там отдохнут. И пусть твое сознание понежится в них до полного расслабления…

Связь с Ёжиком осуществлялась просто и неинтересно, без всякой шпионской романтики. Никаких закладок секретных капсул под третьей ножкой четвертой скамейки в городском парке. Распутин заходил на сайт недавно созданного почтового сервиса mail.ru, на специально зарегистрированный для этой цели почтовый ящик, набирал текст письма, самого безобидного по форме, и оставлял в черновиках, никому не отправляя и не копируя. В России Ежов заходил в тот же ящик, читал черновик и ставил точку в конце текста, что означало — почта принята. Собственные послания Лёшка обязался «зашивать» в рекламные объявления, тоннами сгружаемые на почтовый ящик и теряющиеся среди другого спама. Однако ни в сентябре, ни к Новому году Ежов на связь так и не вышел. Распутин прекрасно понимал, почему. Осенью 1999 года Россию захлестнула страшная в своей неразборчивой беспощадности волна тотального терроризма.

Ночью 4 сентября 1999 года в дагестанском городе Буйнакске рядом с пятиэтажным жилым домом № 3 на улице Леваневского, где проживали семьи военнослужащих, был подорван грузовик ГАЗ-52. Две с половиной тонны взрывчатого вещества из алюминиевого порошка и аммиачной селитры не оставили ни единого шанса спящим людям. Погибло 64 человека, из них 23 ребенка.

Через пять дней, в ночь на 9 сентября 1999 года, в Москве на ул. Гурьянова в результате мощного взрыва были полностью уничтожены два подъезда девятиэтажного жилого дома № 19.

13 сентября в Москве взорван ещё один многоэтажный жилой дом на Каширском шоссе. В теракте погибли 124 жильца дома, в том числе 13 детей.

16 сентября в городе Волгодонске Ростовской области был взорван начиненный взрывчаткой грузовик «ГАЗ-53», припаркованный около девятиэтажного дома номер 35 на Октябрьском шоссе. Из завалов было извлечено 18 погибших, 1 человек умер в больнице.

А в горах Дагестана разворачивалась битва между российскими войсками, обескровленными предыдущими реформами, и «сборной мира» по диверсиям и террору. В последний год XX века хорошо обученная, экипированная и мотивированная иностранная наёмная армия вторглась на территорию России.

Огромная страна, раскинувшаяся на одной седьмой части суши, со страшным скрипом собрала боеспособную армейскую группу в 35 тысяч человек. Были привлечены элитные части — спецназы всех силовых ведомств, даже тюремный, отдельные бригады ВДВ, в том числе приписанные к Главному разведуправлению Минообороны РФ. Некомплект был повсеместный. Взводы по 15 человек, а роты по пятьдесят. Не хватало техники. В бой пошло то, что завелось. Не доставало выучки. Но итог этих боёв выглядел иначе, чем в первую Чеченскую войну. Даже исключительно благожелательные западные журналисты описывали происходящее броскими фразами в духе «разбитая повстанческая армия бежит под русскими ударами». Это было самым большим подарком всей стране в последние дни уходящего века.

Уровень зверства «повстанцев» заметно вырос, но привёл к совершенно противоположному результату. Армия окрысилась. Нормой стало носить с собой «прощальную» гранату — живым сдаваться в плен никто не собирался. Полной неожиданностью для террористов и их западных покровителей оказалась поддержка армии РФ жителями Дагестана. Чеченцев воспринимали, как иноземных захватчиков, а дагестанских ваххабитов — как предателей. Сформированное на лету местное ополчение звезд с неба не хватало. Все-таки это были обычные селяне, получившие прямо на месте автоматы или карабины СКС без всякой подготовки. Но несли они караульную службу с энтузиазмом, вылавливая лазутчиков и диверсантов на своей территории. В Казбековский район ваххабиты так и не проникли, встретившись с отрядом бывшего учителя математики. Село Верхнее Годобери отстояла горстка местных жителей во главе с местным ветераном Афганистана — ополченцы сумели продержаться до подхода русских войск с артиллерией. Короче говоря, надежды Запада на массовое восстание на Кавказе не сбылись. И самое удивительное — Россия впервые с 1991 года посмела ослушаться и проигнорировать жесткую риторику и ультиматумы англосаксов.[32]

В канун нового двухтысячного года подарок гражданам России преподнес президент Ельцин, заявив о своей отставке и назначении временно исполняющим обязанности главы государства Владимира Путина.[33] Но Григорий эту информацию пропустил мимо ушей. Его в это время полностью захватила другая подарочная новогодняя новость — Душенка пошла на поправку настолько активно и основательно, что на Рождество объявила мужу, чтобы не расслаблялся — их маленькую семью в скором времени ждало пополнение.

Для майора Ежова командировка на Кавказ закончилась в столице Чеченской республики. 26 декабря в Грозный пошли первые подразделения, в основном из 21-й Софринской бригады МВД полковника Фоменко и с ходу влетели в «котёл». Позиции боевиков обнаружили только после того, как авангарды были отсечены огнём в городской застройке. Окруженные, они трое суток вели непрерывный бой с активным и упорным противником. Итог не радовал. Кавалерийский наскок стоил бригаде более 30 человек убитыми и пропавшими без вести.

Офицеры ГРУ, потратившие термоядерное количество времени и сил на сбор достоверной информации об обороне Грозного для минимизации потерь при штурме города, вполне естественно заинтересовались, почему софринцы сунулись в огневой мешок. Ежов прибыл на КП бригады сильно заведенным, увидел рабочую карту командира и сразу всё понял. Синий цвет, обозначающий противника, отсутствовал напрочь. Было всё, что положено: исходные позиции, ближайшая задача бригады, время выхода на заданные рубежи. Не было огневых точек, опорных пунктов, мест сосредоточения боевиков! Чья-то заботливая рука аккуратно и дотошно вымарала все плоды его трехмесячной работы.

— Где, когда и у кого получали карты, — спросил он начальника штаба бригады, с трудом разжимая губы, сведенные судорогой от бешенства.

Услышав фамилию и должность, резко развернулся к заместителю:

— Всё слышал? Пулей в контрразведку! — и тут же, оборачиваясь к связисту, — «закрытый» канал на Москву! Быстро!..

Через два дня, отчаянно матерясь, Ежов садился в вертолет, сдав дела и возвращаясь на постоянное место дислокации, а в ушах его шелестели искаженные ЗАС-аппаратурой слова непосредственного начальника:

— Майор! Ты всё правильно сделал и никто в твоей квалификации не сомневается. Просто не можем мы пока трогать этих людей! Совсем! Не можем настолько, что тебя самого прятать придется куда подальше. Кстати, в качестве утешительного приза предлагаю самому выбрать — куда.

— Человек, любящий своих ближних, человек, ненавидящий войну, должен добить врага, чтобы вслед за одной войной не началась другая, — чувствуя, что теряет голос, просипел Ежов.

— Ну, это уже попахивает каким-то экстремизмом, — возмутилась телефонная трубка, — поаккуратнее с выражениями.

— Это сказал генералиссимус Александр Суворов, — уточнил Лешка и повесил трубку.

— Вольно, разойдись! — устало скомандовал Распутин неуклюжим падаванам. До курсантов им еще расти и расти. Уже третью неделю он по настоятельной просьбе Дальберга преподавал начальную военную подготовку в школе для мальчиков, не внесённой ни в один официальный реестр и не имеющей никаких внешних признаков учебного заведения. Общественная нагрузка «весила» два его легионерских оклада и позволяла не только оптимистично смотреть в семейное будущее в ожидании скорого пополнения и предоставляла о воспитании аристократами своего подрастающего поколения массу непривычной информации, идущей вразрез с бытующими в обществе стереотипами.

Первое, что бросалось в глаза, — по-спартански скромная обстановка классов и комнат общежития, больше похожего на казарму или провинциальную больницу, чем на обитель отпрысков зажиточных и влиятельных «хозяев жизни». Кровать армейского образца, стул, стол, тумбочка. Никакой мишуры, никаких украшений.

Второе — полное отсутствие электроники. Компьютеры, плейеры, приставки, то, что давно и привычно скрашивало досуг постсоветских детей, здесь под прямым недвусмысленным запретом. По рассказам учеников, дома это правило тоже соблюдалось.

Третье — чистописание. Ученики занимались эпистолярным жанром много и часто. Аккуратно фиксировали в дневниках мельчайшие события, свои переживания, сочиняли эссе на заданные темы, просто переписывали разнообразные тексты — от технических инструкций до поэтических конструкций. Писали перьевой ручкой, такими же чернилами, какими пользовались их бабушки и дедушки.

Четвертое — строгая, в полном смысле слова, палочная дисциплина. Никому и в голову не приходило жалеть графов, герцогов, баронов. Получить указкой по пальцам или линейкой по голове во время урока математики было делом естественным, обычным и никаких возражений у именитых учеников не вызывало.

Всё это удивляло и могло даже восхитить, если бы не обстоятельства, не принимаемые Распутиным на уровне базовых инстинктов. В школе всемерно приветствовалось доносительство. «Настучать» на однокурсника среди «товарищей» аристократов считалось делом таким же обыденным, как почистить зубы. Выпускника советской школы и дембеля советской армии такие отношения откровенно вымораживали. Когда после первого урока к нему по очереди подошли несколько «августейших» персон и сообщили о плохом поведении соседей, Распутин поморщился и предложил евродворянам решать споры о допустимом и недопустимом поведении так, как делали это их славные предки времен Людовика XIV и кардинала Ришелье, а именно — на дуэли. И даже предложил свои услуги в качестве секунданта и доктора.

Обалдев от такого неожиданного предложения, ученики впали в глубокую задумчивость и гурьбой отправились доносить директору школы на неадекватного военрука. Как неотложная помощь, прилетел Дальберг, долго о чем-то беседовал с администрацией и с виновниками торжества. По итогам было заключено перемирие. К Распутину ябеды-корябеды больше не подкатывали, но и общая атмосфера резко изменилась с нарочито-доброжелательной на демонстративно-холодную, отчужденную. Он и не навязывался, но с каждым днем находил в «дворянском собрании» все больше и больше черт, привычек и манер, неудобоваримых для советского и постсоветского человека, поэтому после уроков спешил остаться наедине с компьютером и порыться в новостях из России. Сегодня он привычно открыл почту, проскочил глазами россыпь рекламных объявлений и хотел перейти на новостные порталы, как его внимание привлек давно ожидаемый условный сигнал — «Россия — щедрая душа!»

— Ну, слава Богу! — прошептал Григорий, откидываясь на спинку стула, — дождался…

— Мой источник интересуется, ответы на какие вопросы пробудят интерес ваших коллег к налаживанию двустороннего диалога? — Распутин старательно вкладывал инструкции Ежова в уши примчавшегося Дальберга. — От кого вы ожидаете их услышать и каким образом представляете себе этот диалог?

Дальберг сосредоточенно месил тростью гальку на дорожке школьного сада.

— Мы готовы к диалогу с любой из политических сил, влияющих на принятие государственных решений, — веско отвечал иезуит, — в зависимости от калибра политика будет определён формат будущей встречи и формы ведения диалога, а также определены обоюдоинтересные, имеющие практическое значение темы. Мы ждём, чтобы вступающее с нами в диалог ответственное лицо имело смелость открыто признать возможность и даже необходимость тесного сотрудничества Европы и России, искренне стремилось к самой тесной интеграции во всех возможных отраслях сотрудничества, начиная от сугубо гуманитарных и заканчивая военными…

Все пожелания Петера были Григорием честно законспектированы и переданы Ежову. Москва замолчала, очевидно, обдумывая предложение. А через некоторое время Распутина неожиданно пригласили в замок Дальберга, где он не был ни разу со дня своего последнего визита.

Принимать скромного военнослужащего аристократ изволил не в привычной библиотеке, а в кабинете. Это было некоторым повышением статуса, учитывая щепетильность европейцев в вопросах допуска чужаков в свой дом. Напротив хозяина вокруг банкетного столика расположились еще двое незнакомых Распутину гостей, ближе к дверям — маленький, прилизанный, с живыми, чёрными бегающими глазками, непоседливо подпрыгивающий на месте. Южный темперамент бил через край, сочилсяся из него, как из спелого помидора. Он что-то быстро записывал в свой ежедневник, больше похожий на гроссбух, распухший от всевозможных закладок, визиток и стикеров, торчащих во все стороны и периодически выпадающих на стол. Второй — в глубине кабинета — основательный, фундаментальный, с увесистыми крестьянскими чертами лица и прямым взглядом из под нависающих над глазами желто-белесых бровей, был, напротив, спокоен и умиротворен, с любопытством разглядывая вошедшего легионера, заслонившего собой весь дверной проём.

— Рад видеть тебя, Жорж, — непривычно приветливо, растянув рот в улыбке, поприветствовал Распутина Дальберг. — Надо сказать, меня очень трудно удивить, но вашему… контакту это удалось.

— Да, это было впечатляюще, — кивнул «крестьянин», складывая кисти рук в затейливый домик.

— По настойчивой просьбе моих друзей, — вернул себе слово хозяин замка, — я пригласил тебя, чтобы представить и заодно продемонстрировать, что ты — реальное, а не вымышленное лицо и в произошедшем нет никакой мистификации. Будь так любезен, перескажи, пожалуйста, мою просьбу, выполнение которой мы считали необходимым и достаточным основанием для организации неформального диалога.

— Нет проблем, — пожал плечами Григорий. — Вы сказали, что готовы вступить в диалог с политиками, имеющими влияние на принятие государственных решений и признающими необходимость тесного сотрудничества Европы и России во всех возможных отраслях, начиная от гуманитарных и заканчивая военными…

— Ну? — победно поглядел на своих гостей Дальберг, — убедились, Герхард?

— Да, — вальяжно кивнул «крестьянин», — именно такие условия были поставлены.

Чернявый закончил писать, захлопнул свой фолиант, вскочил, будто у него под сиденьем сработала катапульта, и в два шага оказался возле Распутина, глядя снизу вверх, сверля его своими черными глазами.

— А не будет ли так любезен сержант рассказать присутствующим, где, когда и при каких обстоятельствах он познакомился с этим… политиком?

— Успокойся, Сильвио, — осадил энтузиазм коротышки Дальберг, — ты же видишь, что какие-либо твои намёки на провокации спецслужб безосновательны. Слишком сложно, длинно и малоэффективно.

— Простите, — вставил слово Распутин, — но я понятия не имею, кто выходил с вами на связь и о чем конкретно вы разговаривали.

— Серьезно? — недоверчиво спросил коротышка и вдруг заразительно захохотал, — о Боже мой! Какой я кретин! Ну конечно же, вы — не посол и даже не почтовый ящик! Слишком молоды и неопытны! Вы просто сигнальная лампочка, свидетельствующая о том, что почта пришла.

— Вы, действительно, не в курсе? — поднял брови Дальберг. — Что ж, это только добавляет уважения к вашему источнику. Конспирация для начала переговоров филигранная. Друзья, я думаю, мы ничего не потеряем, если еще раз прослушаем присланную нам запись, а Жорж хотя бы поймёт, почему мы его тут так терзаем.

Дальберг нажал на кнопку пульта, и на темном экране телевизора возникла картинка интервью. Отвечал на вопросы худенький, невзрачный, почти полностью лысый человек с косым пробором и проницательным взглядом глубоко посаженных глаз. Он сидел, откинувшись на высокую спинку кресла, говорил тихо, спокойно, тщательно подбирая слова и помогая себе, будто «жестикулируя» всем телом. Казалось, он сейчас оттолкнется от сиденья и, допрыгнув до журналиста, продолжит диалог, глядя в упор, глаза в глаза. «Я не представляю себе своей страны в отрыве от Европы и от, как мы часто говорим, цивилизованного мира…»

— Вот, — удовлетворенно поднял вверх палец Сильвио, победно оглядев окружающих, — а что я говорил!

«Россия хочет равноправных доверительных отношений…, — продолжал интервьюируемый, а Григорий заметил, как лица присутствующих тронула саркастическая улыбка. — Однако, Россию не устраивает, если без ее участия будут приниматься решения, которые касаются ее непосредственно».

— Храбрый малый, — прокомментировал Герхард, — в его положении ставить условия — смело…

«Мы говорим о более тесных партнерских отношениях с любыми структурами, включая НАТО…» — следовало продолжение.

Дальберг обернулся на остальных зрителей и прибавил звук.

— А теперь внимание!

«Россия готова вступить в НАТО? — удивился на экране журналист.

— Почему нет, — отвечал интервьюируемый, — но только на равных правах с другими участниками…»

— Дальше неинтересно, — резюмировал Дальберг, нажимая пульт видеомагнитофона. — Жорж, — повернулся он к Распутину, — узнал, кому ты нас презентовал?

Распутин пожал плечами. Для него самого происходящее было загадочным и удивительным. «От Ежова и не такого можно было ожидать», — подумал он про себя, проигрывая в голове только что услышанные слова президента России и сравнивая их с теми, что диктовал ему Дальберг.

— Петер, — с улыбкой сказал он вслух, — насколько я понял, вы вполне довольны результатом?

— Скажу больше, — охотно отозвался иезуит, — он превзошел наши ожидания.

— Ну, в таком случае, я читал где-то, что в Древней Греции гонцу полагался кубок вина за хорошую весть…

Историческая справка:

То самое интервью президента РФ Путина:

https://www.youtube.com/watch?v=lOtDSHF3UG0&t=15s