Чужак

Глава пятая

Хочешь сделать что-то хорошо, сделай это сам. Дурацкий принцип. Лично мне всегда больше нравился тезис о том, что место командира — в штабе. К сожалению, колдовские таланты местных полукровок заметно сократили число возможных кандидатов на разведку. Примерно до меня одного.

Ритуал по защите от магического чутья выглядел неприятно, а на собственной шкуре ощущался ещё неприятнее. Местная диковатая магия не ленилась напомнить лишний раз, что простым людям без веского повода лучше бы в неё даже не соваться. К сожалению, повод оказался убедительней некуда.

Разумеется, Ирга могла бы провести защитный ритуал с любым из спутников Шеслава, но что мне проку от разведчика, если он просто не знает, каких данных о противнике я хочу от наблюдения?

Поэтому я лежал на прогретой летним солнцем земле в лоскутной маскировочной "кикиморе" и успешно прикидывался кочкой. Лучи заходящего солнца грели мне спину. Лежать оказалось неудобно: снизу холодно, сверху — жарко, хотелось одновременно пить и в туалет, зато никаких бликов от монокуляра.

Пёстрая змея походной колонны медленно тянулась у меня перед глазами. Конные разъезды пистолетчиков сновали на приличном удалении от неё. Защищало меня только их незнание о возможностях качественной оптики. Простой местный наблюдатель с безопасного расстояния много бы не разглядел. Я же увидел всё.

Тяжеловозы неспешно тянули обитые щитами фургоны. Толстые доски запросто могли удержать даже хороший арбалетный болт. Пехотная колонна двигалась между фургонами. Появись на горизонте какая-то угроза, и повозки сдвинутся в полевое укрепление быстрее, чем самая резвая лошадь приблизится на расстояние выстрела.

Самое же неприятное — две отдельных повозки с шестёркой тяжеловозов перед каждой. Догадаться об их грузе особого труда не составило. Здесь и сейчас это могли быть лишь осадные пушки. Несколько тонн бронзы, способные раз в полчаса отправить каменное или железное ядро массой в полцентнера в крепостную стену — и при верном прицеле отколоть хороший такой кусок.

Серьёзная заявка. Ради орудий не поленились даже пригласить каких-то посторонних специалистов. Я не ориентировался в местной геральдике даже после всех усилий Шеслава с Иргой, но флаги над повозками из общего ряда походных знамён остальных наёмников изрядно выбивались, как цветом, так и символикой.

Подобное отношение даже в чём-то льстило. Нас действительно приняли всерьёз. Если учесть местные расценки на подобные услуги, я бы не постеснялся назвать это паникой. Тщательно скрываемой, но всё же паникой западных организаторов грабительского похода.

Состав армии только укрепил меня в этих раздумьях. Да, хорошие по местным понятиям фургоны, да, наёмные пушкари с осадными орудиями, да, поголовно вооружённые пистолетами всадники, но в основе армии оказались в основном юнцы. Пушечное мясо.

Любой встреченный мной до этого наёмник смотрелся лет на сорок. Опытные боевые ветераны, с кучей шрамов, дорогим оружием и снаряжением. Здесь же добирали остатки. Молодых щенков, жадных до поживы.

Разумеется, пока боевой дух на высоте — они более чем опасны. Молодость, сила и наглость в местных условиях часто важнее любого иного превосходства, если армия умеет держать строй, и каждый знает своё место в бою. Юнцы вряд ли успели повидать степняков по-настоящему, и полагают большую часть рассказов старших товарищей байками — тем более, что рассказ подразумевает, что рассказчик выжил. Больше, чем в мемуарах, люди не врут нигде.

Но молодость — палка о двух концах. Для неопытного солдата кучка жалких дикарей очень быстро превращается в несметные полчища кровожадных чудовищ. Вопрос лишь в грамотном устрашении. Авторитет командиров, если те привыкли только приказывать, в этом случае закончится где-то на их же личной свите.

Пока что я успел насчитать около трёх десятков обладателей красивых доспехов и ярких вымпелов. Судя по властному поведению и презрению к окружающим — потворов. Благородные семьи запада приняли самое деятельное участие в карательной акции. Не удивлюсь, если главной причиной стала глубокая личная заинтересованность. Молодые сильные рабы здесь и сейчас пока что стоили много и требовались всем.

Каждого потвора сопровождали не меньше десятка верховых, тоже с не самым плохим снаряжением. Кирасы и палаши носили все поголовно, у некоторых попадались мушкеты. Примерно каждому второму конному разъезду сопутствовали рослые темноволосые детины в грубой простой одежде и хорошо заметных железных ошейниках. Не иначе, как столь ненавистные степнякам полукровки.

Меня они в упор не замечали. Дешёвый маскировочный костюм из лоскутов скрывал меня от чересчур внимательных глаз не хуже, чем магия Ирги от полукровок.

За то время, что колонна тянулась у меня перед глазами, я узнал всё, что хотел — и гораздо больше. Подвёл малый опыт. Не сомневаюсь, что у Толи-Спецназа моя игра в разведку вызвала бы только бурные приступы хохота.

Для начала, я не подумал о речке-переплюйке, возле которой и вёл своё наблюдение. Вышел я к ней потому, что мимо источников пресной воды посреди степи обычно пройти нельзя. Только не армии в пару тысяч бойцов. Но это, чёрт побери, означало, что рядом с этой речкой армия лагерем и встанет — и вот об этом я уже не подумал.

Ко второму часу на жаре, без малейшей возможности сколько-то заметно пошевелиться, у меня кончились даже ругательства. Убраться подальше ради хоть какой-то передышки я не мог чисто физически. Предводители колонны выбрали для своего лагеря именно это место. Ползти куда-то у них прямо на виду я не хотел. Не с моими навыками скрытного перемещения. Нет их у меня, чего уж там. Приходилось наблюдать и запоминать — хоть какое-то занятие.

Фургоны и щиты образовали идеально ровный прямоугольник. Верховые разъезды стягивались к лагерю. Наёмники сноровисто разбивали большие квадратные палатки. От нескольких походных кухонь даже на таком расстоянии очень скоро запахло стряпнёй.

Лука местные повара не жалели. Желудок предательски заурчал от голода. Видения тушёного мяса в овощном гарнире пришлось отгонять усилием воли. У Ирги оно получалось не хуже, чем в хорошем ресторане, и сейчас я крайне болезненно сознавал, что в ближайшую неделю вся моя пища — смесь из мелко растёртого вяленого мяса и жареных орехов.

Кулинарных фантазий мне хватило ненадолго. В лагере тем временем успешно закончили обустройство укреплений. Пока основная масса пехоты устраивалась на отдых, места в фургонах и за установленными вместо распряжённых лошадей щитами заняли арбалетчики с копейщиками. У некоторых попадались и мушкеты. Если судить на глазок, для огневого боя здесь годилось человек триста. Втрое больше, чем у меня — при вчетверо большей армии.

— Где ж мы вас хоронить всех будем? — пробормотал я. Юмор висельника, но что поделать? Брать лагерь штурмом при таких укреплениях просто бесполезно. Мысли о ночном рейде улетучились как дым. Полукровки вполне сойдут за систему оповещения. Лагерь поднимется куда раньше, чем степняки успеют хотя бы приблизиться. Не будь у них полукровок, или будь у меня хотя бы сотня людей — ещё получилось бы подумать. А так — вряд ли.

Впрочем, это ещё не значило, что марш вражеской армии к первому из моих фортов пройдёт без приключений.

Размечтались.

На вышитом рушнике неторопливо расплылось небольшое кровавое пятно. Ирга не зря связала меня и Вадима узами древнего ритуала. Я и не думал, что у кого-то из ныне живущих вообще хватит силы духа, чтобы его провести. Даже я знал о нём лишь потому, что в легендах рода упоминались два легендарных воителя, некогда связанные подобными узами. Но теперь её колдовские подарки работали для нас двоих — совсем как в тех легендах. Я чиркнул ножом по мизинцу и поставил рядом ответное пятно, как и договаривались. Теперь Вадим знает, что я получил его весть — и готов исполнить всё, как задумано.

Глупый чужак, разумеется, так и не понял, что помимо всего прочего кровное братство делало нас родичами по жене, а я не торопился ему об этом говорить. Зачем? Пусть узнает всё это сам, когда придёт время.

Он хороший воин, коварный, быстрый и непредсказуемый, хоть и сидит в седле не лучше сопляка-первогодка, только что получившего своё первое взрослое имя. Посмотрим, как он держит подобные удары. А я уж постараюсь услышать в ответ на пока что не заданный вопрос заветное "Да". Потом, когда это всё закончится. Думаю, Ирга сможет оценить все преимущества моего предложения — теперь у меня снова есть и стада, и оружие, и верные мне люди, а о подвигах будут петь ещё долгие годы у каждого из костров степи.

Сейчас же меня ждала совсем другая работа. Да, работа. Я посмотрел на распростёртого на земле пленника и усмехнулся. Того час назад привязали к специально для этого принесённым сюда жердям и вырвали язык. Тряпки у него во рту ещё сочились кровью.

Тяжёлая дубинка сломала ногу чуть ниже колена. Молодые воины ещё не умеют ломать кости врага так, чтобы плоть оставалась цела и не впускала духов болезней в тело, поэтому работать приходилось мне самому.

Сейчас, после месяца успешных боёв, я уже мог делать эту непростую работу спокойно, без лишних эмоций. К последнему форту дымарей остатки наёмников оказались в таком ужасе, что почти не сопротивлялись. Воины Народа вновь познали чужую трепещущую плоть на поле боя и оставили сломленных трусов доживать жалкие дни в непрестанном ужасе. Когда же Вадим поведал мне о судьбе тех, за кого не получится взять богатый выкуп, я впервые понял, что и у его безвестного народа есть понятия о настоящей воинской доблести.

Чужак в очередной раз оказался прав. Живой пленник стоил гораздо больше мёртвого, тем более, когда помогал убить других врагов

Кости пленника сломались одна за другой. Жалкий трус верещал как зашибленный камнем заяц. Ни тени достоинства. Ни один из моих воинов не сдержал презрительной гримасы.

— Поднимайте, — я убрал дубинку на пояс и перевёл дух. Жерди послушно скользнули в подготовленную яму. Глубокую и узкую, чтобы не повалило ни ветром, ни чем-то иным. Я рассыпал вокруг пару горстей заговорённой соли. Теперь ни один степной хищник не подойдёт ближе пятидесяти шагов и не подарит калеке лёгкой смерти.

Пока столб опускали в яму, разбитые кости пришли в движение и причинили новую боль пленнику. Тот уронил голову и потерял сознание.

— Как бы не подох раньше времени, — я посмотрел, как лихорадочно вздымается грудь пленника. Верёвки прочно удерживали его за перебитые члены. У грамотного палача такой мог умирать несколько дней кряду. Раньше мне доводилось наблюдать подобные казни. Только сейчас я понял, какие умение и труд на самом деле стояли за этой работой.

Но там, где испокон веков кончалась работа палача, моя только началась. В ногах у пленника, на высоте половины человеческого роста, закрепили бочонок с порохом. Для несведущего взора он выглядел всего лишь дополнительной опорой — чтобы пленник мог протянуть на сутки дольше. Но истинная суть бочонка заключалась не в этом.

Грубая ткань, смола, и россыпь мушкетных пуль покрывали его слоем толщиной в два пальца. Сердцем ловушки стал маленький и невзрачный красный цилиндрик, едва с большой палец размером. Если бы не загадочные письмена, идеально ровные, как в проклятии дорогого западного каллиграфа, никто бы не рискнул предположить, что перед ним огневой припас грозного оружия.

— Да будет спокойна душа твоего создателя, — воинская молитва прозвучала будто сама, — поскольку ведёт тебя рука достойная и недрогнувшая, что придаст силы убить многих и собрать обильную дань с врагов наших.

При этих словах мне стало не по себе. Вадим учил меня своей военной науке едва ли не подробнее, чем правилам ухода за многозарядным оружием. Я слишком хорошо видел, на что способен даже один этот припас, без целого бочонка пороха и пуль. Но доверять сейчас я мог только науке Вадима и талантам дымаря, который собрал пружину и боёк.

Вадим называл эту конструкцию словом из своего языка. У меня так и не вышло поделить его на привычные слоги. Поэтому я называл её просто запалом, пусть даже здесь и не было ни привычного кресала, ни трута. Зато наточенный до игольной остроты гвоздь бил у меня точно в центр проволочного кольца даже когда я собирал проклятый запал в темноте на ощупь.

Теперь я знал наверняка — едва огневой припас займёт своё место, а пружина будет взведена, ловушка прикончит любого, кто заденет стопор. Натянуть растяжку так, чтобы её не заметили до последнего, умеет любой воин, которому доводилось хотя бы однажды развешивать колокольчики вокруг лагеря. Идеальная ловушка.

Когда мы закончили, я плеснул холодной колодезной водой прямо в лицо пленнику.

— Это единственный колодец на два перехода вокруг, — поведал я ему. — У тебя есть все шансы дождаться, когда твои соратники придут к тебе на помощь.

В мутных глазах парализованного болью пленника не осталось и тени понимания. Мои воины, один за другим, садились на коней. Я оставил полупустое ведро там, где беспомощный калека мог видеть, что в нём есть вода, и запрыгнул на своего коня.

Теперь всё решали только хорошо смазанная жиром стальная пружина и чужая неосмотрительность. И я не сомневался, что суть ловушки не успеют понять вовремя. Слишком чуждое это знание. Слишком новое.

— Теперь это снова только наши земли, — я поправил за спиной дробовик чужака и в последний раз оглянулся на распяленного на жердях наёмника. — А завтра мы придём, и отберём ваши!

У охоты на людей есть крайне занятная особенность. Понять её в полной мере получается лишь у того, кому доводилось хоть раз выслеживать зверя. Любого, сойдёт даже простая ворона, из тех, что прилетают жрать яблоки на даче. Звери настороже всегда. Люди — от случая к случаю.

Этим утром я собирался наглядно продемонстрировать, что сегодня как раз один из таких случаев. Маршрут конных разъездов походной колонны оказался чересчур предсказуем. Даже у меня получилось угадать с хорошей позицией для засады, и сейчас дюжина всадников неторопливо двигалась у меня в прицеле. Их полукровка мог почуять степняков километров за тридцать, а потвор обладал идеальным зрением, но здесь и сейчас ещё ни одна живая душа не знала, что всего лишь один человек может выйти на десятерых — и победить. Значит, никто из них толком не представлял, куда надо смотреть на самом деле, и чего следует бояться.

— Пулемёт бы сюда, — задумчиво пробормотал я, пока всадники один за другим продвигались вглубь моего сектора обстрела. — Пулемётик…

У Лешего на заимке пулемёт был. Идеальной сохранности эмгач с несколькими ящиками патронов и даже запасным стволом. Казалось бы, в наши дни отыскать в окопах той войны можно разве что кости бойцов и гнилое железо, на которое дыхни чуть сильнее — уже посыплется ржавыми хлопьями, а вот надо же — MG-34, как на картинке.

Как и где хозяйственный историк ухитрился нарыть столь интересный немецко-фашистский агрегат, и уж тем более как сумел приволочь его в свои края, вопрос тот ещё. Но возьми я перед злосчастной грозой другой рюкзак — лежал бы сейчас за пулемётом.

Впрочем, с дюжиной целей на трёх сотнях метров у меня вполне могло получиться и без пулемёта. Все двенадцать всадников уже не могли быстро покинуть опасное пространство. Я совместил метку прицела с фигурой в блестящей кирасе, ещё раз проверил, в какую сторону дует ветер, и плавно выжал спуск.

Отдача толкнула в плечо. Всадник неловко дёрнулся и повис в стременах. В прицеле на мгновение появился чей-то ещё силуэт, и я выстрелил снова. Попал.

Для разъезда нападение оказалось полной неожиданностью. Их реакция выдавала это с головой. Попытки отыскать стрелков обошлись несчастным остолопам ещё в нескольких убитых.

Пока я перезаряжался, трое решили удрать. Полукровка и ещё кто-то из прислуги оказались посмелее и попытались догнать и перехватить лошадь господина. Он так и болтался в стременах беспомощным кулём, но с лошади не падал. На расстоянии детали видно плохо, но его рука, несомненно, крепко цеплялась за лошадь. Падать раненый пока не собирался.

— Ну и виси, — пробормотал я. Ещё три выстрела покончили с двумя беглецами. Третьего я отпустил — хорошая паника стоит больше, чем один беспомощный наёмник.

Остаток магазина отправился в горе-спасателей. Полукровке шальная пуля буквально разнесла голову. Его товарищ сделал выводы — и неприятно меня удивил.

Он просто упал на землю за своей лошадью. Никогда бы не поверил, что кто-то способен провернуть настолько рискованный трюк на полном ходу. Желание выжить заметно расширило пределы его возможностей.

— Ну и ладно, — я проследил стволом за последним из живых беглецов. — Ну и нафиг.

Для моих целей вполне хватало не более чем одного свидетеля разгрома. Несколько беглецов заметно снижали назидательный эффект атаки. Приклад толкнул меня в плечо, и видимые цели кончились. Я добил потвора и торопливо двинулся к заранее обустроенному схрону.

Иллюзий о собственной безопасности у меня уже не осталось. Шум выстрелов наверняка слышали в лагере, а последний живой беглец даже пешком одолеет кросс до следующего разъезда минут за пять, самое большее — семь. Ещё минуты за три сюда прискачет добрая половина всадников из охраны колонны. Итого — десять. Если очень повезёт — около пятнадцати.

Какая-нибудь призовая местная орясина, вроде Кейгота, за это время не то, что кросс, а хороший такой кусок марафонской дистанции ухитрится пробежать. Я же дальше чем от главного корпуса к цехам и обратно уже пару лет не бегал, о чём сейчас крепко пожалел. Куда сильнее, чем о пулемёте Лешего. Только двенадцати кило железа, и это без патронов, мне сейчас до полного счастья и не хватало!

В небольшом распадке, где я оставил коня, при желании получилось бы спрятать и целый эскадрон. Не будь у полукровок их аномального чутья, именно это я бы и сделал. А так — пришлось громоздиться в седло и торопливо бежать. За последний месяц я волей-неволей приобрёл скромные навыки верховой езды, но удовольствия от неё всё ещё не получал. О почти сутках в седле не хотелось и думать.

Самое позднее завтра вечером я должен встретить Кейгота — и вместе с ним обустроить здесь такую ловушку, о которой местная военная наука ещё даже не задумывалась.

Теперь я представлял себе каждую деталь этого безумного плана, и у меня появилась хоть какая-то уверенность в том, что его получится выполнить.

Если бы вчера мне сказали, что десять пеших могут выйти против сотни всадников посреди голой степи, я рассмеялся бы лжецу в лицо. Но чужак считал иначе. Мы сделали всё, чтобы наше поведение выглядело настоящим самоубийством, и теперь я искренне сомневался, что у меня впереди окажется что-то, кроме гибели в славном бою.

Вадим ждал, что наши ловушки взбесят преследователей. Любой дурак в степи знает, как верные рабы потворов ненавидят любой вольный народ. Но я и представить не мог, что всего лишь одной засады и одной ловушки хватит, чтобы настолько разъярить наших преследователей. Жалкий десяток воинов посреди степи до этого дня ещё ни разу не привлекал к себе целого десятка потворов с личной свитой.

Только вот мы их уже поджидали. Скажи мне кто год назад, что я буду с лопатой в руках зарываться в землю от врага, и ему пришлось бы выращивать новые зубы.

Но именно это приказал нам Вадим!

В походе власть командира не оспаривают. Я вбил эту науку своим воинам за тот месяц, что мы брали один форт за другим. Но всё равно, приказ Вадима стал для многих неожиданным, и вызвал ропот.

Воины успокоились лишь когда поняли, что не просто зарываются в землю, а делают это согласно колдовскому рисунку. Изломанные линии, которые Вадим проковырял в дерне лопатой, не могли быть ничем, кроме защитного колдовства. Мастера-гравёры на западе наносят подобные защитные символы на доспехи за огромные деньги — слишком редкие и дорогие колдовские припасы нужны, чтобы такое колдовство продержалось дольше нескольких дней. Вадим, похоже, знал, как обойтись без них — или Мать-Земля отметила его каким-то своим даром.

Я и подумать не мог, что мне придётся довериться чужому колдовству и терпению Матери-Земли, на теле которой чужак изобразил свои загадочные руны. В его защитном круге нашлось даже место для наших лошадей, а за нашими спинами торчали на шестах последние четыре бочонка с порохом и пулями.

Этот приказ Вадима оставлял нас почти без огневых припасов, но какой с них прок мертвецам?

С его самозарядным оружием у нас получалось не меньше тридцати выстрелов на каждого. Я надеялся, что хотя бы половина из них придётся в цель. Привыкнуть к оружию с настолько чувствительным спусковым крючком и быстрой стрельбой оказалось куда сложнее, чем я думал.

Мои воины за то же время успевали сделать два — только потому, что каждый взял два мушкета. Потворы с личной свитой вряд ли дадут им время на перезарядку.

Предложение сжечь весь остальной порох я встретил с мрачным удовлетворением. Если мы победим, у нас будет возможность взять ещё, а мертвецам огневая снасть ни к чему. Тем более ни к чему снабжать ей врага, который вот-вот осадит принадлежащий тебе форт!

Когда на горизонте появилось бесформенное скопление всадников, я понял, что настал тот момент, когда Отец-Небо зрит каждого из нас.

Десять против сотни. Не меньше десятка потворов с полукровками, личной свитой и закалёнными в боях ветеранами. Не те, с кем воины могут сражаться даже на равных. Между жизнью и смертью теперь лежали только знания чужака и наша храбрость.

Грохнул выстрел. Первая из пуль Вадима отправилась к цели. На таком расстоянии он всё ещё мог выбирать, кого убить первым, но конная лава стремительно приближалась. За спинами всадников развевались крылья из ярких разноцветных перьев. Даже на западе, где право командовать отрядом продавалось и покупалось, как новый горшок для супа, такие знаки доблести могли только заслужить.

Но личная доблесть ничто, когда новый выстрел звучит каждое мгновение, и пуля убивает на двух сотнях шагов. Когда Вадим первый раз остановился, чтобы перезарядиться, заговорило уже моё оружие. На таком расстоянии картечь из дробовика могла убивать, или хотя бы ранить, даже через доспехи.

Несколько мгновений яростной пальбы, и подаренный мне чужаком дробовик опустел. На степной траве остались несколько тел и раненые лошади.

Потери в передних рядах заставили врага разомкнуть строй, и потерять драгоценные мгновения. Нам хватило этого времени, чтобы расстрелять ещё по десятку выстрелов, а затем к нам присоединились остальные воины.

Лишь сейчас я понял, насколько действенна защитная линия Вадима. Перед нами высились громады боевых коней и всадники. Не промажешь и при всём желании.

Они же видели перед собой в лучшем случае голову стрелка и ствол мушкета. На такой скорости попасть на скаку можно разве что в плотный строй, или встречную конную лаву, но только не в одиночных бойцов, каждый из которых находится в нескольких шагах от другого, и сокрыт в толще земли.

Да, в степи так не воевали. Раньше. Но теперь всё изменилось. Второй залп мушкетов — и первые всадники пронеслись у нас прямо над головами. В узкие земляные щели полетели комья дёрна с лошадиных копыт. Щёлкнули несколько пистолетных выстрелов. Я услышал крики боли, но в следующее мгновение их заглушил новый звук.

Вадим привёл в действие первый запал. Бочонок с порохом раскидал десятки пуль на высоте груди всадника. Многие из них отыскали цель. Всадники, лошади, полукровки, наёмники, хозяева-потворы — ловушка убила всех. Следующая волна конницы не успела даже отвернуть в сторону. Грохот второй мины вызвал новую какофонию лошадиного визга и криков боли.

Одного из всадников убило прямо над моей позицией. Попадания трёх пуль вскрыли панцирь, а четвёртая выбила глаз и оставила сквозную дыру в черепе. Тело потвора ещё содрогалось в конвульсиях запоздалой трансформации, но уцелевший глаз не сохранил и отблеска жизни.

Два последних бочонка Вадим подорвал разом, едва тела упали на землю, и прикончил остатки смятой конной лавы. Сотня всадников прекратила существование за считанные мгновения.

Я вспомнил про дробовик, и взял на прицел спину одного из беглецов. Их осталось не так много, и каждое мгновение становилось меньше и меньше. Вадим не собирался отпускать их живыми.

Вряд ли он подарил жизнь больше, чем троим беглецам — и то лишь потому, что не успевал вовремя перезарядиться. Крики раненых лошадей и проклятия наёмников сливались в лучшую музыку, что я когда либо слышал. Музыку победы.

Я заорал что-то нечленораздельное и выпрыгнул из ямы. В следующее мгновение за мной последовали все мои воины. Они уже сжимали в руках мечи — добивать раненых.

— Оставь там кого-нибудь в живых, — Вадим неторопливо перезаряжал своё оружие. — Надо будет поговорить.

— О чём? — не понял я. — О чём нам с ними разговаривать?

— Ну, как же? — Вадим искренне удивился. — Неужели тебе не хочется узнать, насколько хорошо сработала твоя мина? Хотя бы из третьих рук?

Лошади — не иначе как издевательство богов над чрезмерно заносчивыми смертными, посланное им в наказание. Мои отбитая задница, усталый позвоночник и стёртые бёдра служили тому свидетельством. По дороге обратно к нашему форту я неоднократно клялся, что едва только переживу эту войну — брошу всё, но сделаю хотя бы один паровичок, способный гонять по степи хотя бы на тридцати километрах в час.

Но до этого ещё следовало дожить. Ущерб врагу получился исключительно моральный. Ни один из наших трюков не годился для регулярного применения. Любые повторы означали неминуемую трату ценных припасов без гарантии хоть какого-то приемлемого урона.

Лучше всего работали мои кустарные осколочные боеприпасы, но только в том случае, когда враг сам выскакивал под них. Будь у меня возможность поэкспериментировать с запалом и лёгкой камнеметалкой, я бы собрал дешёвую замену миномёту, но из подручных материалов изготовить фитиль с равномерным горением тут не получалось. Местные химики ещё даже порох толком гранулировать не умели. Зёрна варьировались по размеру от пушечных до средней паршивости ружейных. Жирный крест на любых затеях сложнее "прицелиться и бахнуть".

И потом — где взять столько пороха? С местным темпом стрельбы за час боя вполне реально сделать около сотни выстрелов. Самый маленький осколочный боеприпас, который ещё имело смысл делать, при таком раскладе оказывался чересчур дорогим удовольствием.

Скрашивали это всё только наши трофеи. Хорошего стрелкового оружия на телах всадников нашлось много. Сожжённый порох окупился полностью. На лошадей едва сумели навьючить стрелковое оружие и боеприпасы. Остальное пришлось безжалостно жечь в одной куче с изувеченными трупами.

Помимо россыпи вполне хороших пистолетов, с трофеями нам достались целых семь нарезных штуцеров. Даже беглого взгляда на их устройство мне хватило, чтобы понять, что нашего врага очень скоро ждёт неприятный сюрприз.

Азик и его дядя за прошедшие месяцы получили у меня посты заместителя и начальника моей первой оружейной мастерской соответственно. Все их подчинённые к тому времени уже поняли, что у меня есть, чему поучиться, и теперь жадно ловили каждую новую идею. Когда я начал им за эту работу ещё и платить, вопрос лояльности решился окончательно.

Следующим откровением для своей маленькой карманной шарашки я готовил смену боеприпаса нарезного штуцера. Это унитарный патрон, или хотя бы капсюль, требовали в местных условиях поднять с нуля собственную металлургическую, химическую и металлообрабатывающую промышленность. После "компетентного" мнения дяди Куздура о роли богов в процессе изготовления моего оружия и патронов, я окончательно в этом убедился, и разубеждать никого пока не торопился.

Мелочь, вроде пули непривычной по местным понятиям конструкции, требовала от моих подопечных всего лишь потратить вечерок на губки для пулелейки новой формы. Несколько экспериментов с пробным отстрелом — и новый боеприпас можно запускать в массовое производство. Неполный десяток стрелков грозил оказаться для врага опаснее сотни привычных мушкетёров.

Любой другой вариант быстрой перезарядки, вроде болтового затвора, по местным понятиям оказывался чрезмерно высокотехнологичным и неоправданно дорогим. Едва у Азика получилось растолковать мне, что в условиях полевой мастерской они с подчинёнными даже замену отдельным деталям пыточного станка не смогут потянуть, я полностью забросил подобные идеи до конца войны. Даром, что мастерами он, и его дядя были классными.

Пришлось крутиться.

Лекция о том, зачем нужна пуля Минье, и как она должна выглядеть, заняла у меня куда больше времени, чем хотелось. Неоправданно много усилий ради всего лишь семи штуцеров, но я хотел использовать любое преимущество, которое мог выжать перед началом боёв.

Девять стрелков, которые могли вести огонь метров с двухсот на скорости в добрых четыре выстрела каждую минуту, и попадать в цель хотя бы тремя, определённо стоили подобных усилий.

Тем же днём я попросту отключился, прямо в кадушке с тёплой водой, где хотел отмыться после недели верхом. Проснулся только под вечер, уже в кровати. Не иначе, как Ирга перенесла. Ей телосложение подобные фокусы вполне позволяло, это я уже после нашей первой ночи выяснил.

Близкое знакомство с богами, хорошие мозги, феноменальная память и авторитет позволяли ей успешно делать и многое другое. Например, за время нашего с вождём отсутствия полностью выслать из форта лишних обитателей.

Женщины, дети, пленники, а также некоторая часть условно боеспособных мужчин, вроде калек и всё ещё не выздоровевших полностью раненых, ушли на восток безопасной дорогой.

С ними же отправили часть дымарей из тех, кто не верил в мою способность удержать форт. Удастся нам выстоять, или нет, а они ещё смогут принести какую-то пользу. Хороший кузнец — всегда хороший кузнец, а бежать ему тут просто некуда. Подобное бегство требует немалой личной храбрости, а с ней, как раз, и наблюдались изрядные проблемы.

Всё, что я мог сделать перед началом осады, я сделал. Теперь оставалось только ждать. Но сначала мне предстояло малоприятное разбирательство. Малоприятное не в последнюю очередь потому, что я и представления не имел, что мне делать в подобной ситуации.

Впрочем, её главная виновница — тоже.

— Погоди, — Вадим смотрел на меня так, будто я с размаху огрела его по голове лопатой. — Чего-чего ты сделала?

— Я же не знала, — первоначальная решимость говорить неторопливо и спокойно исчезла бесследно, едва мне стоило начать. — Я только потом всё поняла, когда он ко мне в бане подошёл! Старый же ритуал, ну кто его помнит, кроме дочерей Матери-Земли?

— Их безутешные воздыхатели, — усмехнулся Вадим. — Ты что, совсем не видела, как он по тебе переезжается? Вождь любой намёк в свою пользу трактовать готов, а ты ему такой подарок совершила! И потом, тебе не кажется, что прежде, чем говорить, что знаешь, как дать нам с Кейготом возможность общаться на расстоянии, следовало бы упомянуть, что это ваше долбаное обручение?

Кажется, я снова покраснела. Не знаю. В горле стоял комок. Не получалось даже хоть что-то сказать в ответ. Лишь сейчас я поняла, что хотя в памяти Вадима были разные женщины, он всегда находился в постели только с одной. И ни разу не делил их ни с кем даже на мужских праздниках. Даже с хорошими друзьями. Но у него же были разные женщины! Много! Я же видела!

— Ты вообще понимаешь, что если мы с ним в твоей постели окажемся, это закончится только после того, как одного из нас вперёд ногами унесут? — спросил Вадим. — И вовсе не потому, что я рос в обществе, где число законных участников брака ограничено двумя!

— Понимаю! — меня как прорвало. — Я дура, правда?

— Да вы тут все хороши, — мрачно сказал Вадим. — Только вот мятежа девятнадцатилетнего полевого командира до полного счастья мне сейчас и не хватало!

— И что нам теперь делать? — растеряно спросила я. Мечта о том, чтобы зажить не хуже нормальных женщин рассыпалась в прах. На её место пришёл страх потерять и то немногое, что у меня есть.

— Нам? — Вадим усмехнулся. — Разве что стреляться. На местных пистолях, с десяти шагов. Ну, чтобы всё честно вышло. Что у вас там легенды за братоубийство говорят? Помрём оба, ты нас похоронишь, а потом кто-нибудь песню сложит. Красивую такую, заунывную.

— Нет! — я не выдержала. — Погоди, я сама ему всё скажу! Он поймёт!

— Ага, вот прямо аж два раза, — Вадим усмехнулся. — Наверняка же решит, что злокозненный чужак обманом лишает его законного счастья. К слову, почти не ошибётся.

— Не решит, — вытолкнула я через комок в горле. — Я объясню! Он ещё молод. Без дозволения родственников и божьей воли ему нельзя!

— У меня с дозволением родственников тоже как-то не очень, — заметил Вадим. — Однако почему-то можно.

— За тебя всё боги сказали, — всхлипнула я. — Их волю не оспаривают. У отца не будет выхода. Я уже понесла детей, а значит, брак нельзя отменить!

Вадим подавился.

— Ты, — он сбился и начал заново. — Погоди. Чего там про детей?

— Задержек в месяц не бывает, — выпалила я. — У нас будут дети! Никто больше не скажет за моей спиной, что я пустобрюхая или воин с титьками!

— О-бал-деть, — по слогам произнёс Вадим. И добавил несколько слов из тех, что в нашем языке отсутствуют. Я, впрочем, их знала.

— В общем, так, — продолжил он после небольшой паузы. — Сейчас Кейгот мне позарез нужен, и его воины — тоже. Поэтому никаких упоминаний обручения и брака при нём до конца осады быть не должно. Полезет — отошьёшь. Как — сама решай, но до конца осады Кейгот должен слушаться любого моего приказа. Любого, ясно тебе?

— Ясно, — всхлипнула я.

— Очень хорошо, — Вадим порылся в карманах и протянул мне чистый лоскут. — А теперь приведи себя в порядок, сделай вид, что этого разговора не было, и отправляйся работать. У нас тут армия на подходе, и к её прибытию хорошо бы кое-что сделать.

— Угу, — выдавила я. На большее меня уже не хватило. Боги, ну за что я такая дура?

Копать степняки умели не хуже японского экскаватора. За время нашего разведывательного похода вокруг форта появилась неплохая, по местным понятиям, линия обороны. Оба дымаря своё жалование отработали на совесть. Их познания в инженерном деле, моя инструкция и авторитет Ирги как отмеченной волей бого сделали наших бойцов отличными инженерами. Разумеется, в окопах и насыпях и капли магии не было, но местным этого пока знать не следовало.

Их творению вскоре предстояло выдержать первую, и самую главную, проверку. Облако пыли с запада стремительно приближалось. Знамёна уже получалось различить даже без монокуляра.

— А хорошо мы их разозлили, — вполголоса заметил я Кейготу. — На совесть.

— Они боятся, — вождь злорадно ухмыльнулся. — Они боятся нас так, что готовы бежать в атаку сходу. Куча дурней сегодня поломает шеи в твоих канавах!

— Хорошо бы, — спорить я не стал, хотя и здорово сомневался, что могу рассчитывать на такой подарок. — Их куда больше чем нас. Любая ошибка в помощь.

Как я и думал, остатки всадников добрались к полевым укреплениям первыми. Где-нибудь в средней полосе России на их пути встали бы полноценные засеки. Но в степи, где каждая жердина откуда-то привезена, такой роскошью и не пахло. Степнякам пришлось вместо этого битую неделю рыть линию неглубоких, только-только сломать лошади ногу, канав. Через них получилось бы перевести лошадь шагом, но вот остаткам кавалерии наёмников пришлось отворачивать.

Пальба из пистолетов на таком расстоянии оказалась напрасной тратой пороха. Вместо разведки боем у верховых получился конный аттракцион сомнительной полезности.

Мои стрелки действовали куда эффективнее. Все штуцеры, дробовик и мой карабин разом выплюнули огонь. На ста метрах после нескольких дней тренировок не промазал бы и слепой, а Кейгот учил только лучших.

Двое полукровок и ближайший к нам потвор упали с лошадей. Сразу несколько пуль угодило в каждого из них.

— Рассредоточить огонь! — запоздало приказал я. — Выцеливайте командиров!

Пожелание хорошее, но бессмысленное. За то время, что перезаряжались штуцеры, мы с Кейготом успели расстрелять по несколько патронов, на чём всё и закончилось. Второй залп штуцеров прогремел уже вслед стремительно удаляющимся всадникам.

На земле осталась дюжина убитых и раненых.

— Добейте, — приказал я.

Пара десятков бойцов торопливо бросилась к ним с мечами наголо. Вернулись они уже с трофеями — несколько пистолетов, кирасы, оружие, и другое барахло. В тот момент я подумал, что это наши последние лёгкие трофеи за всю осаду.

Нестройная толпа вражеской пехоты замерла на безопасном удалении. Всадники торопились доложить результаты своей разведки. Меня крайне интересовало, чего им удалось разглядеть. Пикинёров на земляном валу я не особо и прятал, а вот стрелки до поры не светились, как и моя артиллерия.

— Пойдут в атаку, — подтвердил Кейгот мои опасения. — Смотри, фургоны уже встают осадным лагерем.

— Чтоб я знал ещё, как у них выглядит этот осадный лагерь, — пробормотал я. Для меня действия наёмников чем-то упорядоченным не выглядели. От пронзительных звуков рожков и флейт закладывало уши. Всадники носились между рядами пехоты как наскипидаренные, махали руками, отдавали какие-то приказы, но и только. Что всё это значило, я понятия не имел.

Наконец, пехота сформировала несколько плотных коробок, и двинулась в нашу сторону. Получилось очень красиво — яркие блики солнца на металле доспехов, частокол пик, разноцветная форма, редкие выстрелы мушкетов и неторопливое уверенное продвижение.

Красиво — и настолько же бессмысленно.

Колышки с тряпками отмечали дистанцию уверенной стрельбы. Я успел натаскать стрелков лупить по секторам и поддерживать соседей. На пальцах, разумеется. Для живых тренировок у них оставалось маловато пороха, да и хорошие подвижные мишени здесь не раздобыть и при всём желании.

Теперь они пришли сами — в количестве.

Да, из мушкетов стрелять в мишень дальше, чем с полусотни метров, бесполезно. А вот когда огонь ведётся прямо в плотный строй пехоты — вполне можно попробовать.

Залп сотни моих стрелков буквально выкосил передний ряд противника. Мгновением позже их поддержали арбалетчики. Стоит отдать врагу должное, строй не дрогнул. Мертвецов и раненых невозмутимо перешагнули. Движение не прекратилось даже на одно мгновение. Взвились облачка порохового дыма. Вражеские мушкетёры боеприпасы не жалели, но с такой дистанции вряд ли могли поразить что-то, кроме другого плотного строя. Их пули увязли в земляном валу или столь же бесполезно прожужжали над головами степняков.

— Ну же, — я повёл стволом над головами пехотинцев. — Где эти засранцы?

— Право десять, — сказал Кейгот. — Флаг с драконом.

Как по мне это больше походило на раздавленную каракатицу, но раз Кейгот сказал, что дракон — пусть будет дракон. Выстрел — и знаменосец повалился ничком. Почти одновременно со мной выстрелил и сам вождь. Его выстрел разнёс голову барабанщику.

Этот фокус мы отрепетировали на отлично. Едва сержант врага попытался навести порядок в деморализованном отряде, он получил свою пулю между глаз.

— Лево тридцать, — без малейшей паузы сказал Кейгот. — На голову левее знамени с фениксом.

Этот потвор оказался очень храбрым. Или очень глупым. Попытка возглавить отряд — это хорошо, но зачем сразу выдавать себя всем желающим боевой формой?

Пуля вошла ему в основание шеи, между шлемом и кирасой, только брызги полетели. Какой-то несчастный следом за ним поймал уже деформированный кусок свинца промеж глаз и тоже повалился навзничь. Следом отправились музыкант и знаменосец — лишь мелькнул флаг с вышитой золотом курицей на слегка выцветшем алом поле.

Воздух распороли новые арбалетные болты. С упором на бруствер у степняков получалось худо-бедно стрелять даже из неподъёмных осадных убоищ. Следующий залп ударил в плотный строй — и на этот раз уже с куда большим эффектом. Наша охота за командирами оправдала себя на пятом знамени. Без постоянных выкриков и понуканий молодые наёмники в первых рядах дрогнули, но всё ещё продолжали своё движение. До линии канав им оставалось всего ничего.

До меток для моих артиллеристов — тоже.

Пушки грохнули одна за другой, все десять, что я рискнул притащить на линию укреплений. Десять килограммов свинца — эквивалент полусотни автоматных рожков, устремились к плотным рядам противника.

До этого момента особого представления, что именно делает артиллерийский огонь с вражеской пехотой, у меня так и не сложилось. Масштаба не хватало. Теперь я увидел эту неприглядную картину своими глазами.

По рядам будто прошлась невидимая коса. Центр боевого построения рассыпался. От истошных воплей раненых меня передёрнуло. Мгновением позже их крики заглушил боевой клич степняков. Ряды врага смешались окончательно.

Штуцеры моих снайперов работали не хуже нашего с Кейготом оружия. На расстоянии в сотню метров заметить рослого потвора или богато декорированного сержанта особого труда не составляло даже без прицельной оптики.

Это стоило врагу ещё нескольких командиров — и последних жалких попыток удержать строй. Залпы в спину беглецам оставили на вытоптанной траве ещё несколько десятков убитых и раненых.

Паническое бегство наёмников закончилось только у лагеря. Толстые щиты на повозках вагенбурга давали некоторую иллюзию безопасности, а дистанция в полкилометра — надёжную по местным понятиям защиту от случайных выстрелов.

Доказывать, что эти понятия несколько устарели, я пока не торопился. Пусть до поры чувствуют себя в безопасности. После нанесённого им урона, я сомневался, что следующая попытка случится раньше приведения вражеской артиллерии в боеспособное состояние. Любая заминка в действиях врага мне только на пользу.

— Ну что же, — я отложил карабин в сторону. — Похоже, отбились.

— Почему ты не отдал приказ на преследование? — недовольно спросил вождь. — Мы вполне могли убить ещё несколько десятков этих трусов!

— Вот ещё! — фыркнул я. — Чтобы кто-нибудь в их лагере начал стрелять в наших воинов? Не забывай, их всё ещё раз в пять больше нас. Я не собираюсь зря терять людей, которые доверили мне свои жизни!

— Зря? — удивился Кейгот. — Они бы убили врагов! Мы бы могли победить!

— Мы уже победили, — я усмехнулся. — Подумай сам. Зачем ведётся любой бой?

— Чтобы убить врага! — отрезал вождь.

— Неправильно, — я едва сдержал улыбку. — Чтобы добиться поставленной цели. А цель у нас одна — сковать армию врага. Это мы уже сделали.

— Они всё ещё могут уйти, — возразил Кейгот. — И мы не сможем им помешать. Любой форт за нами они могут взять сходу!

— Да ну? — спросил я. — А они сами про это знают? Наши гости понятия не имеют, сколько воинов сидит в следующем форте. Они понятия не имеют, сколько людей погибнет у них ещё на марше, как это уже один раз произошло. У них почти не осталось кавалерии, чтобы защитить колонну или хотя бы вести нормальную разведку. Знаешь, я почти хочу, чтобы они действительно решились пойти вглубь наших земель.

— Почему? — опешил Кейгот.

— В этом случае, — весело произнёс я, — мы сможем подогнать к ним десяток фургонов прямо на марше, ударить картечью сходу прямо в строй — и удрать раньше, чем у них получится достойно ответить.

Кейгот задумался. Мгновением позже на его лице появилась недобрая улыбка.

— Ты прав, — злорадно произнёс он. — Сейчас им невыгодно уходить. Но что мы будем делать, когда они тоже начнут рыть землю?

— Ничего, — я ждал этого вопроса. — Мы не будем делать ничего.

— Почему? — спросил вождь. — Если они пророют укрепления, как у нас, то смогут приближаться к нам день за днём. Вырыть яму в человеческий рост, и они станут неуязвимы, совсем как мы сейчас!

— Это всё, конечно, правильно, — я и не думал оспаривать его слова, — но скажи мне, чем они будут копать землю? Мечами?

Кейгот посмотрел на меня пару мгновений, а потом запрокинул голову и совершенно искренне захохотал.