Что за чушь я сейчас прочитал?

5. Эми завтракает со злом

Коллега Эми Салливан, Шон, вез ее домой в новом «мустанге». Устроившись на пассажирском сиденье, Эми ела шоколадные хлопья из коробки: всыпа́ла их в рот и запивала апельсиновым соком (в целом ассортимент торгового автомата, стоявшего в комнате отдыха колл-центра, вполне соответствовал ее вкусовым предпочтениям).

– Ты точно не хочешь чего-то еще? Сейчас ты, считай, просто сахар пригоршнями глотаешь.

– Не, пойдет.

– Не знаю, как ты еще не располнела. Я бы уже давно пузом в руль уперся.

– У меня в чулане висит мой портрет – с каждым перекусом нарисованная я все толще.

– Что-что у тебя висит?

Хоть Шон ни разу не запрещал ей перекусывать в машине, Эми все равно гадала, не боится ли он за обивку. Она кое-как держала еду единственной рукой – и подозревала, что выглядит это не слишком надежно. Эми пыталась свыкнуться с протезом, призванным заменить потерянную много лет назад в автокатастрофе левую руку. Они с Дэвидом вместе выбрали по врученному доктором каталогу модель: металлическую, в стиле Терминатора. Обоим она казалась жутко смешной. Все выглядело так, будто Эми сорвала часть искусственной человеческой кожи и обнажила нутро робота, которым всегда и была. По словам Эми, так даже лучше: если кто-то хотел создать киборга и замаскировать его под человека, логичнее было бы спрятать его за очками и сотней фунтов веснушек, а не брать образ громилы-австрийца.

Впрочем, рука продержалась не больше месяца – потом Эми перестала каждое утро ее пристегивать. По ее словам, пользоваться протезом было попросту неудобно: может, он и выглядел как роборука из будущего, но управляла им Эми через обычный кабель, который шел к другому плечу. Чтобы сжать или разжать пальцы, приходилось пожимать плечами. Никаких моторчиков или других диковинок, как у Люка из «Звездных войн», – такие вещи были для людей с золотой страховкой. Крепко сжать что-нибудь протезом тоже не выходило, да и в какой-то момент Эми поняла, что все равно управляется лишь правой рукой. Сила привычки: к тому времени она жила без руки почти столько же, сколько и с ней.

Однако была проблема и посерьезнее: каждый раз, пристегивая роборуку, Эми будто надевала себе на шею табличку с надписью: «Подкаты горячо приветствуются»; текст был написан на языке, понятном лишь самым жутким парням. Вот они роборуку просто обожали, буквально каждый упоминал о ней с таким видом, будто раньше это никому и в голову не приходило. Эми не знала, фетиш это такой или они просто рассчитывали заполучить ее по дешевке, как бракованный товар. Знала она только то, что всякий раз, стоило ей зайти в единственный оставшийся в городе магазин видеоигр, все четверо парней-консультантов ходили за ней от полки к полке, отчаянно пытаясь завязать разговор («Эй, а ты в „Доту“ играешь?»).

Но последней каплей стал конвент.

Компания бывших приятелей по колледжу пригласила Эми на конвент любителей игр в Индианаполисе, предложив за нее заплатить (Дэвид к фестивалю игр не подошел бы и на пять миль, даже если бы у него ручьем текла кровь и нужно было лишь прохромать мимо по дороге в больницу). Ехать собирались в костюмах, и Эми, купив дешевый розовый парик и чуть перешив юбку и топ белого цвета, воссоздала образ Улалы из «Космического канала 5». Этот наряд она выбрала не случайно: Улала носила белые перчатки до локтя. Но Эми забыла их дома, и все принимали механическую руку за часть ее образа: для тех, кто не знал про «Канал», она была обычной «девушкой из космоса». Было даже любопытно, неужели они считали ее такой повернутой на идее своего костюма, чтобы отрубить руку для завершения образа.

Как бы там ни было, некоторые ее фотографии с конвента загрузили в Сеть, и они стали весьма популярны в узких кругах, в которых Эми считали своего рода знаменитостью. Извращенцы засыпали ее письмами, а по крайней мере трое из них даже откопали ее номер телефона. Одни спрашивали, почему она не выбрала более откровенный вариант костюма, с голым животом; другие спешили рассказать, что она слишком уродлива и носить такое на публике не имеет права. Насколько она знала, реальной опасности никто из них не представлял, но сам градус накала пугал и… будил неприятные воспоминания. С той поры, стоило Эми пристегнуть руку, ей начинало казаться, что все на нее глазеют – однажды даже дошло до приступа паники.

Так что больше она и не пристегивала. Причину она Дэвиду так и не объяснила.

«Мустанг» проехал мимо затопленного кукурузного поля, и Эми задалась вопросом, не окажется ли через неделю под водой и дорога. Или через день. Она гадала, сочтут ли это на работе уважительным поводом остаться дома или просто уволят всех, у кого нет каноэ. В таких условиях и сам офис скоро окажется под водой – Эми представила себе, как все сидят за рабочими столами по шею в воде, принимают звонки, а перед мониторами плавают рыбы.

– А как такие времена переживают кролики?

– Какие кролики?

– Разве кролики живут не в норах? А еще кроты, мыши и другая живность. Они не тонут, когда землю затопляет?

– Кролики быстрые, быстрее воды, – сориентировался Шон.

– А если у них крольчата? Их они как вытаскивают?

– Крольчата прекрасно плавают. Это же не люди, им занятия не нужны, они это с рождения умеют. У них все хорошо.

Ей стало интересно, сколько еще он всего выдумает, если она не отстанет. Накануне она задала Дэвиду тот же вопрос, и он ответил: «Дождь льет несколько недель подряд, у этих ленивых говнюков было полно времени, чтобы вскарабкаться повыше. Чего они ждут, службу спасения?»

Большинство коллег Эми были замечательными людьми, а это, если подумать, один из главных факторов, которые влияют на качество нашей жизни. Она променяла два с половиной года учебы программированию на работу, очень далекую от написания кода: на колл-центр охранной компании, и звонили им почти всегда по поводу сработавших из-за собак сирен. Бизнес по установке домашних сигнализаций в их районе процветал; несмотря на то, что почти ни в одном из домов города N не нашлось бы добычи для воров, обзавестись сигнализацией желали все подряд. В основном, напуганные люди, которые надеялись отвадить монстров. Эми сомневалась, что наводнивших город существ сможет засечь камера или датчик движения, но, конечно же, понимала, что на самом деле люди платили за возможность крепко спать по ночам (что иронично, ведь сама Эми работала в ночную смену именно потому, что не могла заснуть). И эта работа ей нравилась, даже за девять баксов в час. Она чувствовала себя полицейским, который стережет сон мирных жителей. Хотя бы тех, у кого были деньги на охранную систему.

– Уже решили, что будете делать, если вас затопит? – спросил Шон.

– Дэвид говорит, можно связать вместе кучу надувных секс-кукол из секс-шопа под нами – будет плот.

Хоть Шон и рассмеялся, было видно, что он такого не одобряет. Дэвид то и дело шутил, что Шон пытается «залезть к ней в штаны» – а значит, Дэвид и правда считал, что Шон пытается залезть к ней в штаны. Эми давным-давно раскусила секрет чтения мыслей, поняла суть этого загадочного двухэтапного процесса. Заключалась она в том, чтобы: 1) закрыть рот и 2) слушать то, что тебе говорят. Если дать людям шанс, они просто завалят вас своими тайнами. Даже лжецы не устоят и позволят правде просочиться наружу.

Так что Дэвид продолжал отпускать язвительные замечания по поводу Шона, а Эми продолжала отвечать, что у того есть жена. Все дальнейшие слова Дэвида сводились к тому, что «Эми еще многое предстоит узнать о парнях». Но он ошибался: Эми была уверена, что в этой игре она разбирается лучше него. Если бы она прямо сейчас сказала Шону остановиться, разорвала на себе рубашку и предложила ему бурный секс, он бы выскочил из машины и начал бубнить извинения – может, вежливо уточнил бы, куда делись ее сиськи («Ой, прости, это все в основном из-за пушапа»). Шон не хочет изменять жене; он хочет, чтобы девушки смеялись над его шутками и восхищались его машиной. Хочет снова ощутить себя как в старшей школе, крутым парнем, а не работягой двадцати шести лет, который вкалывает в офисе и возвращается домой к жене и ребенку, наблюдая, как с каждой выпитой банкой «Ред булла» утекают сквозь пальцы лучшие годы его жизни. Их общение было совершенно безобидным.

Они подъехали к дому с угнездившейся над секс-шопом квартиркой, и Эми увидела, что машины Дэвида нет на месте. Значит, он до сих пор работал над делом о пропавшей девочке – без Эми. Она взмахнула зонтом и направилась к боковому входу. Над головой жужжала розовая неоновая вывеска «Венериной мухоловки». Эми прошла мимо однорукого бетонного снеговика у подножия лестницы, поднялась наверх, отряхнула зонтик и толкнула дверь квартиры. Скользнула взглядом по кухоньке…

Всего на миг ей показалось, что что-то не так.

На кухне стоял Дэвид – с миской в одной руке и венчиком в другой. Словно что-то готовил. Однако – хотя Эми не была уверена, что ей не показалось, – стоял он неподвижно. Совершенно. Будто застыл, повернувшись лицом к окну слева от Эми. Он не работал венчиком, не моргал, не дышал. Просто стоял, целых две секунды. А когда Эми появилась в дверном проходе, тут же отмер, как снятое с паузы видео.

Странно.

– И что там такого завораживающего?

– Ты о чем? – спросил Дэвид.

– Ты что-то в окне разглядывал.

– Правда? Наверное, просто на дождь засмотрелся.

– Разобрались с пропажей девочки?

– Да, она вернулась домой целой и невредимой. Выяснилось, что это был не орущий клоунский хрен, а обычный урод из местных. Копы отследили его через мобильный и нашли фургон. Что бы он ни планировал, у него не было ни единого шанса свой замысел воплотить.

– И все благодаря вам!

– Благодаря нам.

– Черт возьми, Дэвид. Да вы, ребята, просто герои! Это потрясающе!

Эми послышался какой-то странный звук, но какой, она точно не знала. А потом она вдруг поняла, что вся странность была в отсутствии звука. Она заглянула в ванную, и ее догадка подтвердилась: пропало «кап-кап-кап» из трещины в потолке.

– Эй! Трещину заделали! Сегодня просто лучший день в моей жизни.

– Вообще-то ее заделал я. Надоело ждать арендодателя. Я поднялся наверх и сразу же заметил щель в фартуке для воздуховода – надо было всего-то как следует залить трещину силиконовым герметиком. Потратил на это пять баксов и пятнадцать минут, давным-давно надо было с ней разобраться.

– И все равно мое тебе уважение. Я даже не знала, что ты во всем этом понимаешь.

– Я и не понимаю – просто погуглил. Это же не нейрохирургия. Я тут тебе вафли делаю. Проголодалась?

Она была сыта, но радостно соврала, что умирает с голоду: кажется, у Дэвида выдался Хороший день.

– Тогда садись, – сказал он. – Есть у меня на твой счет кое-какие планы – силы тебе понадобятся.

Она хитро усмехнулась:

– Неужели?

Джон не спал уже двадцать два часа, и перспективы вздремнуть пока не предвиделось: где-то там бог знает кто насиловал/мучил/жрал или творил еще бог знает что с маленькой девочкой. Так что Джон заскочил домой, сменил костюм для судов на нормальную одежду, осушил кружку кофе, съел два шоколадных кекса и завершил трапезу парочкой кристаллов метамфетамина. Вскоре он снова вскочил в седло верного джипа и направился к церкви, чувствуя, будто переродился.

Всем дай только поговорить о вреде наркотиков, думал Джон. Это ведь удобный способ отвлечься от собственных худших пороков. Дэйв каждый вечер пил, а почти вся его еда утопала в жире. Эми жила на сахаре, кофеине и обезболивающих и могла всю ночь не спать, прокачивая персонажа в одной из своих игр. У людей с медстраховкой есть антидепрессанты и «Аддералл», у богачей – кокаин, у святош-христиан – целые литры кофе и фуршеты. Так уж получилось, что жизнь стала слишком быстрой, шумной и напряженной для нашего скромного мозга, и каждый что-то да засовывал в себя, чтобы или бежать вперед, или заглушать стыд оттого, что сошел с дистанции. А что до тех немногих, кто действительно обходится без допинга, ну, они ловят кайф от своей праведности.

Джон интересовал «Мой Глаз» – место настолько живописное, что там даже брачные церемонии проводили. Во всяком случае те, кто не был знаком с его историей. На холме вокруг небольшого пруда с водой причудливого цвета стояли маленькая церковь и несколько сдающихся в аренду домиков. У подножия холма, напротив церкви, был вход в угольную шахту: она работала в 1800-х, но обрушилась во время ужасного землетрясения. Возобновить добычу угля так никто и не пытался – как вы уже догадались, обстоятельства катастрофы были до жопы пугающие. Шахтеры сами обвалили себе на голову свод с помощью динамита, видимо пытаясь не пропустить наружу то, что там обитало. Наверх послали паренька – самого младшего из них, – чтобы тот запретил лезть на выручку остальным. В городе подошли к этому как обычно: повесили табличку с предупреждением не входить и постарались обо всем забыть.

За прошедшие десятилетия пространство перед шахтой заполнилось водой, и вход в нее теперь, вероятно, был похоронен под песком и галькой, которые щедро всы́пали в новый пруд. Минералы в скале в зависимости от цвета неба придавали воде изумрудно-зеленый, бирюзовый или кобальтовый оттенок. Так что в ясный день яркий мерцающий пруд резко выделялся на фоне окружающего ландшафта, словно открывшийся в нем волшебный глаз. Церковь на склоне холма построили уже после обвала, словно в попытке от чего-то защититься.

Джон проехал по узкой дороге, огибающей вершины холмов, миновал домики и оказался у церкви, около которой стоял щит с причудливыми призывами, сменяющими друг друга каждую неделю (сегодня на нем было написано: «КУРИТЬ ИЛИ НЕ КУРИТЬ: ВЫБЕРИ СВОЮ ЗАГРОБНУЮ ЖИЗНЬ»). Джон подумал, что даже само здание выглядело так, будто кто-то нарисовал на карте символ церкви и вытряхнул его в реальную жизнь: крохотное, выкрашенное в белый цвет строение из дерева, резные передние двери с крестами, наверху шпиль. С обеих сторон от входа по два витражных окна. Все выглядело точно так же, как нарисовала Мэгги; но отлови хоть сотню детей и заставь каждого нарисовать церковь, результат будет тот же. Еще раз: художники из них дерьмовые.

Джон подъехал к парковке и понял, что Дэйва здесь еще нет – поэтому остановился и стал ждать, зорко оглядываясь в поисках возможных ужасных происшествий. Он побарабанил по рулю. Понял, что сжимает челюсти, и заставил себя перестать. Выгреб монеты из центральной консоли. Протер их рубашкой, одну за другой, потом разложил на сиденье рядом с собой: сначала в порядке убывания ценности, а затем – по дате чеканки. Понял, что снова стиснул зубы…

Раздался крик.

Ошибки быть не могло. Кричала маленькая девочка.

Джон выскочил из джипа. Он потянулся к заднему сиденью и вытащил пушку для стрельбы футболками. Подбежал к дверям, обнаружил, что они заперты, и, попросив у Господа прощения, уже через секунду пробил себе путь ногой.

Когда Джон с пушкой наготове шагнул в портал, грянул гром. Мимо пролетела к выходу стайка голубей.

За амвоном стоял худой, раздетый до пояса человек с сигаретой в руке.

Тед описывал Нимфа как жуткого, двинутого на сексе извращенца, но Джон не видел в нем ничего такого. Его гладкие волосы были зачесаны назад, узкие глаза смотрели с презрением – он больше напоминал Джону ушлого фондового брокера, из тех, кто способен разорвать дружбу из-за проигранной партии в ракетбол. Невысокий, но жилистый. Сухой, мышцы как веревки.

Поднялся ветер, и от потока воздуха заскрипели стены. Струи косого дождя полили на пол сквозь открытую позади Джона дверь. Он захлопнул ее, лягнув ногой.

– Мистер Нимф, я полагаю? – спросил Джон.

Мужик затянулся и ответил:

– Поздравляю, ты успешно прошел по следу множества до зевоты очевидных подсказок. Скажи, когда ты в комнату входишь, у тебя уравнения перед глазами не встают?

Джон взмахнул пушкой.

– ГДЕ ОНА?!

– Ты мне ответь, Джон.

– Ты о нас слышал.

– Слышал.

– Ты поэтому девочку украл? Чтобы нас приманить? Ну что ж, вот и мы. Отпусти ее. Не надо впутывать в это других.

– О да, мы ведь не хотим еще больше травмировать бедного Теда, правда? Знаешь, почему солдаты маршируют в ногу? Зачем их заставляют петь хором? Это своего рода гипноз, он подавляет участки мозга, ответственные за критическое мышление. По той же причине школьников каждое утро заставляют твердить клятву верности. Но внушение ослабевает, а войти в колею после такого ужасно трудно. Настоящая трагедия. И нет, Джон, оказывается, не все в этой вселенной вертится вокруг тебя.

Сверкнула молния, и через миг раздался раскат грома. Близко. Снова поднялся ветер. У дерева снаружи надломилась ветка.

– Так чего же ты тогда хочешь?

– Того же, что и все мы. Питаться и размножаться. Попробуешь угадать, для какой из этих целей мне нужна малышка Маргарет Нолл? Может, для обеих.

– Она еще жива.

Нимф затянулся.

– Ответь мне, Джон. Ты веришь в существование человеческой души?

– О боже, у меня нет времени на это дерьмо. – Снаружи снова загудел ветер. О стену ударилось что-то тяжелое. Земля задрожала – Джон был уверен, что рядом рухнуло целое дерево. Буря сбрасывала оковы. – Я думаю, у тебя души нет, как тебе такое?

– Ну, это уже что-то! Почему ты считаешь, что у меня ее нет?

– Потому что ты гребаный ублюдок, который убивает маленьких девочек.

– А дерево, которое только что упало, – у него душа была?

– Ты тянешь время. Я не стану играть в твои игры.

Нимф ничего не сказал – он просто смотрел на Джона и ждал, пока тот ответит. И это молчание, конечно, сказало все за него: «У тебя нет другого выбора. Ты будешь играть».

– Нет, насколько я знаю, у деревьев души не бывает – и мне на это насрать, – сказал Джон сквозь зубы.

– Ты, разумеется, прав. Деревья – просто плоды химических реакций. Солнце, вода, воздух. Деревья не могут отказаться от солнечного света по моральным соображениям или поделиться водой с более достойным деревом. Они просто механизмы, поглощающие пищу при любой возможности.

Шум ветра перешел в нестихающий вой, он яростно бился и завывал за стенами церкви. Послышался шум, словно что-то сорвалось с крыши.

– Я понял, – сказал Джон. Ему пришлось повысить голос, чтобы перекричать вихрь. – Деревья тупые. Где девочка? Мэгги, ты меня слышишь?

– А у личинки есть душа?

– Ты так себе этот разговор в голове представлял? Придумал заумные словечки, чтобы походить на злого гения? Потому что, если бы мне в компьютерной игре такая сцена попалась, я бы ее на хрен пропустил.

– Разумеется, в личинке не больше души, чем в дереве: положи ее на кусок гниющей плоти, и она начнет есть. Идея того, чтобы не есть пищу перед собой, ей совершенно чужда. Так что же насчет тебя? У тебя есть душа?

– Дэйв будет здесь с минуты на минуту. На твоем месте я бы начал каяться еще до того, как он войдет в эту дверь. Видишь ли, думаю, его не заботят ответы. Думаю, он просто хочет посмотреть, как ты истекаешь кровью. Я думаю, он от такого тащится.

Нимфа это ничуть не смутило.

– Ты знал, что можно легко проверить, есть ли у детей душа? В шестидесятых провели эксперимент: оставляешь перед ними на столе печенье «Орео», говоришь не есть его, а затем выходишь из комнаты. Кто-то сдержится до твоего прихода, а кто-то протянет руку и съест печенье через минуту – или несколько секунд. Если десятилетия спустя найти детей из второй группы, обнаружится, что все они наркоманы, преступники или банкроты. Потому что они личинки, понимаешь? Скажи мне, Джон, ты бы прошел это испытание?

Джон его почти не слышал: буря превратилась в огромное животное и отчаянно грызла деревянный панцирь церкви, чтобы добраться до мягкого мяса внутри. Джон незаметно подвинулся к Нимфу. Шанса на второй выстрел не будет – учитывая, что в пушке всего один заряд.

– Мы оба знаем ответ, не так ли? Ты проходишь этот тест каждый божий день. Но я и так отнял у тебя достаточно времени. Почему бы нам не посидеть где-нибудь и не обсудить все как разумным людям? Мы же разумные люди, не так ли?

Нимф отошел от амвона. Он был полностью голый, если не считать детских трусиков, которые совершенно не скрывали огромный стояк.

Ветер завыл с тем самым звуком, который слышишь, когда по лицу несется товарный поезд.

Джон бросился на Нимфа.

С адским грохотом крышу церкви сорвало.

Я проехал несколько кварталов, борясь с самим собой, но в конце концов принял решение развернуться и заскочить домой за Эми. Ветер все усиливался, и буря уже внушала некоторые опасения. Все другие машины стояли на обочинах: ссыкунишки-водители не желали ехать по дороге, пока ни черта не видно. Когда я добрался до дома и вскарабкался на крышу нашего Дилдолэнда, то заметил, что неоновая вывеска погасла: наверное, отключилось электричество. Я вошел тихо, подозревая, что Эми спит, но очень быстро понял, что ее нет дома.

Волноваться было не о чем. Водить она не умела, но были и другие варианты развития событий. Может быть, она задержалась на работе, чтобы не попасть под дождь, а может, парень, который ее подвозил, остановился по дороге доделать свои дела. Может, она забежала за фастфудом в круглосуточный магазин на другой стороне улицы…

Я заметил посуду в раковине. Использованную, но уже вымытую. Миска, венчик, две тарелки. Она что, пригласила позавтракать того парня с работы? Если вы не знакомы с Эми, разрешите пояснить: это абсолютно не в ее духе. Может, он настаивал? На столешнице стояли коробка смеси для выпечки и пластиковая бутылка сиропа для блинов. Я попытался представить, как этот парниша настаивает на том, чтобы войти – в нашу с ней квартиру – и приготовить Эми блинчики на нашей с ней кухне, а она соглашается…

Мой мозг окоченел. То есть ладно бы они просто поддались страсти и зажгли в нашей постели, это я бы понял. Я бы даже не разозлился, осчастливь он Эми и прибери за собой. Но прийти в дом к другому самцу и приготовить его девушке завтрак на его же кухне? Вот ведь маньячила сраный. А может, кто-то другой заходил? Да, наверное, только и всего. Черт возьми, в любой другой день я бы о таком даже не задумался.

Я огляделся в поисках записки – Эми очень любит оставлять записки – и проверил сообщения, чтобы убедиться, что ничего не пропустил. Тишина.

Какое-то время я просто торчал посреди кухни, пока в окна стучали дождь и ветер. Я определенно не волновался. Что, вломились к нам какие-то громилы и для начала ей завтрак приготовили?

Я вытащил телефон и попытался ей позвонить.

Голос в трубке сообщил, что связь не работает.

Джон вздрогнул от какофонии над головой, затем поднял глаза и уперся взглядом в небо. Крышу церкви сорвало целиком – неровно, как верхушку коробки со смесью для приготовления макарон с сыром. Внутрь хлынул дождь, и Джону показалось, будто он сунул голову в воду, пока несся на гидроцикле на скорости семьдесят в час.

Двигаясь почти на ощупь, Джон с трудом добрался до амвона и сложил руки козырьком. Нимф исчез, но в задней стене была дверь. Толкнув ее, Джон оказался в маленькой комнате отдыха. Отсюда вела наружу еще одна открытая дверь. Джон протиснулся сквозь нее как раз вовремя, чтобы разглядеть сквозь бурю исчезающие вдали задние фары.

Джон подскочил к джипу и бросился в погоню. Видимость была настолько плохой, что он не знал даже, есть ли под колесами дорога: он различал только размытый свет фар машины Нимфа, крошечного черного кабриолета. Но Джон и не думал отступать. Он не знал, кто или что этот Нимф, и не слишком об этом волновался. Ему было точно известно, что все и вся в этой вселенной чувствительно к боли. Универсальная константа, которая держит нас в узде. Проведя столько времени за работой, Джон научился причинять боль абсолютно всем. Кому-то подходил клинок, кому-то – солнечный свет или перезвон музыки ветра в летний день.

Джон поймает Нимфа и выяснит, что причиняет боль ему.

Задние фары в лобовом стекле петляли и дергались, и Джон неотрывно следовал за ними. Машина съехала с дороги, затем вернулась на нее, забуксовав на несколько секунд на грязной обочине. Кем бы Нимф ни был, Джон знал одно: ублюдок выбрал не ту машину для побега. Его маленький спортивный автомобиль терял скорость в месиве и чуть не перевернулся, когда въехал в стоячую воду на тротуаре, а вот джип Джона гнал точно вперед.

Наконец Нимф совершил ошибку, которой поджидал Джон. На длинном отрезке чистой дороги Нимф поддал газу, на несколько секунд умчавшись вдаль, а после врезался в большую лужу и полностью потерял сцепление с дорогой: Джон увидел лишь, как во все стороны полетели брызги белой воды, как задние фары вильнули влево, затем вправо…

Джон еще не успел осознать, что происходит, но уже врезался. Сначала маленький спортивный автомобиль резко свернул прямо в столб – задние фары подпрыгнули от удара. Через долю секунды Джон врезался в кабриолет, расплющив его о столб как пивную банку. Хрупкая маленькая машинка не могла тягаться с джипом: тот попросту раздавил ее, сделав вдвое меньше в длину. У самого джипа даже бампер не погнулся.

На мгновение все замерло. Джон мертвой хваткой цеплялся за руль. Из разбитого радиатора с шипением вырывался пар – из радиатора Нимфа, не его. Ветер стих, и дождь снова пошел ровно, как будто это жертвоприношение утолило жажду крови богов. Джон собрался с силами, отстегнул ремень безопасности и, спотыкаясь, подошел к водительской двери спортивной машины. Он отвел назад локоть и разбил окно.

Пусто.

Нимфа не было ни на водительском или пассажирском сиденьях, ни на полу. Никаких следов на лобовом стекле, в которое он мог бы влететь головой при столкновении. Ничего.

Джон попятился к джипу, и…

Кровь.

Она капала с заднего бампера.

Нет.

У такого маленького спортивного автомобиля и в лучшие его времена багажник был небольшой, а теперь он и вовсе превратился в искореженный уголок с фут шириной. Крышка отошла и лежала свободно, а под ней точно было…

тело маленькой девочки, искалеченное и окровавленное

…что-то, но что, под дождем не разглядеть. Если он не откроет крышку, не присмотрится, то, возможно, сможет прожить остаток жизни, так и не узнав, что внутри. Как кот Шредингера: содержимое багажника станет реальным, только если на него посмотреть.

Джон медленно поднял крышку и увидел окровавленные маленькие ручки, обмотанные скотчем запястья и круглое личико с заклеенным ртом. Спутанные светлые волосы. Испуганные глаза, широко раскрытые.

Остекленевшие.

Маргарет Мэгги Нолл. Удар раздавил ее маленькое хрупкое тельце.

Сердце Джона колотилось как бешеное. Он не мог вдохнуть.

Он осторожно опустил крышку багажника, зарычал и стукнул кулаком по крыше машины, затем еще и еще раз. Он кричал. Казалось, где-то рядом смеется Нимф.

Джон так шумел, что почти не услышал, когда из-за спины спросили:

– Ты его схватил? Схватил Нимфа?

Джон обернулся и увидел Теда Нолла.