Червь

Глава 18

Пока мы с семьёй (поверьте, мне тяжело называть этих людей подобным образом, но что поделать) идем по песчаной дорожке устланной мелкими камушками и отходами животных, нам на встречу выходят люди из соседних домов. Люди выходят вообще из всех домов. Люди идут сзади. Люди идут впереди нас. У большинства на лицах негодование, у остальных — страх. Вся эта толпа шепчется в едином порыве, выдавая неразборчивые фразы. Речь одних накладывается на возмущения других и до меня доходят лишь редкие фразы, которые я с трудом могу разобрать: то, что сейчас происходит — не должно происходить. Эти самые “кровокожи”, как я понял, приходят осенью, а сейчас, судя по зелёным листьям и по вечно палящему солнцу — лето. С чем это связано — никто не знает.

Когда впереди показалась каменная дорожка, и до центра деревни оставалось совсем чуть-чуть, толпа забурлила. Хлынула в сторону как тысяча мальков, что в страхе прячутся от хищной рыбы. Люди сдвинулись на правую сторону, пропуская кого-то страшного и важного! Я присмотрелся, прищурился: по левую сторону от дороги показался всадник на коне. Он скакал нам на встречу, рассматривая толпу. Всадник был затянут в странные доспехи, кривые какие-то, бугристые, багрового оттенка. И лошадь — она тоже была всё покрыта чем-то напоминающую ту самую болячку, что мы отковыряли у коровы.

Мне было так любопытно, что я не мог оторвать глаз, мне хотелось рассмотреть доспехи в подробностях, в деталях, но отец отвесил мне подзатыльник. Несильный… Так, чутка волосы взъерошил.

— Отто, — говорит он шёпотом, — опусти глаза и смотри себе под ноги. Голову не поднимай! Понял меня?

— Понял, — я опустил глаза и начал разглядывать свои босые ноги, измазанные грязью. Да я весь был перемазан! Даже умыться не дали! Что за срочность то такая? Кто они?

Когда всадник проходит мимо нас, я слышу громкий стук копыт и булькающее лошадиное дыхание, как будто кровь ей затекает в носоглотку. Как мне это знакомо…

— Кто они? — спрашиваю я.

— Я потом тебе расскажу. Нас всё равно это не коснётся. И в будущем тоже. Я надеюсь.

Вот так всегда, живёшь себе живёшь, думая, что не коснётся, а хрен там! Пройдётся так, что мало не покажется. Не правильно он философствует. Надо быть готовым ко всему, к любой жопе, к любому говну!

А вот и пошли камни под ногами. Толпа уплотнилась, как в пригородной электричке рано утром, но двигалась ровным строем.

Мы дошли до центра деревни, и встали недалеко от колодца. Вот и “Щепка” недалеко, а вот та дорога уводит дворами к дому Роже, а та — в лес.

Толпа снова наполнилась возмущением, но покорна начала вытягиваться в ровную шеренгу. Два всадника, облачённые в такие же бугристые доспехи, бежали с двух сторон, выравнивая толпу.

Ну и духотища… В толпе это ощущалось в десять раз хуже — баня под палящим солнцем. А еще громкий стук копыт, достающий до меня. Я чувствую, как по камням бежит вибрация, окутывает пацана и волнами накрывает моё тельце.

Отец положил мне руки на плечи и выставил перед собой. Мать стояла рядом с ним. Я кинул взгляд налево — там также детей выставили вперед, с левой стороны — тоже самое.

Так-так-так… Попахивает каким-то ритуалом…

Из соседних дворов на площадь прискакали еще два всадника. Они слезли с лошадей и медленно пошли к толпе. Мне было их плохо видно, но то, что они делали, мне было знакомо. Выкинув вперёд руку, один из всадников шёл вдоль шеренги и над головами детей рисовал круги.

Вот всадники уже недалеко. Теперь я вижу их как на ладони, но лучше бы не видел никогда. Судя по выступающим грудям и упругим фигуристым задницам — это женщины. Их тела полностью покрыты коричневой коростой, грубой, с тонкими прожилками, тянущимися по всему телу от ног до головы. Словно их покрывает единый толстый слой болячки — коричневый, засохший с трещинами и буграми. Там, где суставы — болячки гладко стёрты и блестят, и ничто не сковывает движения всадников. Они идут спокойно, уверенно, ведут себя как захватчики. Оружия не видно, но, вполне возможно, что оставили на лошадях. А вдруг толпа взбунтует? Успеют они выхватить мечи или что там у них? Но, может быть, оружия и вовсе нет, и это всё (а я очень на это надеюсь), какая-то благотворительная акция?

Вот одна из женщин уже в десятке метров от меня. Её лицо скрывается под маской, на которой я вижу не только тонкие прожилки, но и диагональные порезы, напоминающие след от меча. Ни губ, ни носа, лишь глаза, утопленные в широких лунках её маски. Она кружит ладонью над головой очередного ребёнка, кидает взгляд то на его родителей, то на детей, что ждут своей очереди, и я слышу, как её дреды, а по-другому назвать это я не могу — длинные волосы, доходящие ей до соска, были скручены в острые сосульки, и, судя по всему, пропитаны кровью до состояния всё той же болячки. Так вот я слышу, как эти дреды скребут по её доспехам.

Причёска этой загадочной дамочки напомнила мне передачу про путешествия, в которой показывали африканских женщин из племени Химба. Помимо огромных сисек, что свисали до пупка, у них было кое что еще, что отличало их от других племён — женщины замазывали красной глиной свои длинные волосы, скручивая их в тонкие какашки. Я тогда пытался подрочить на голых африканок, но не смог; на самом интересном моменте передача оборвалась ебаной рекламой! Всегда! Словно делали это специально!

И вот, эта женщина в кровавом доспехе вращает головой и все эти твёрдые дреды громко скребут по её наплечникам, сыплясь с плеч на спину и с плеч на грудь.

Еще пару детишек, и она возьмётся за меня! А что если она увидит именно меня? Не Отто, а меня, глиста, солитёра, преспокойненько живущего в горячих кишках. Меня утешает мысль, что отец отправил Роже в лес только из-за её дара, а у меня ничего подобного нет! А значит — эта баба пройдёт мимо меня.

И вот, она уже готова подойти, как вдруг, на площадь врываются еще два всадника. Подбегают к нам, и один из них громко кричит, словно захлёбывается кровью:

— Мы нашли её!

Женщина резко оборачивается в их сторону. Её дреды взмывают в воздух и царапают лицо рядом стоящего мужчины. Тот откинулся назад и громко застонал. Ребёнок, что стоял перед ним, испуганно припал к отцу.

Я всматриваюсь в того всадника, и вижу, что за его спиной сидит Роже!

Еб твою мать! Пиздец!

Отец сильно сжал мои плечи и раздосадовано прошептал:

— Поймали…

Женщина с дредами подходит к всаднику, протягивает руку Роже и говорит:

— Не бойся. Возьми меня за руку и спускайся.

В ответ Роже протягивает свою ладонь, а в другой — сжимает какой-то длинный предмет, похожий на толстую палку.

В этот момент второй всадник, сидя в седле, зашатался и обмяк, припал к лошадиной шее. Вожжи они не использовали, и как держались на лошадях — хуй знает! Он неуверенно хватается за лошадиную гриву, которая выглядит так же, как дреды на бабе, пытается найти упор, но что-то явно идёт не по плану — он заваливается на бок и падает на брусчатку.

И тут все мы видим, что у него нет правой руки, а на боку — вырван (именно вырван) большой кусок брони. Там, где в броне зияет дыра, всё залито кровью, но наружу она не вытекала.

— Что случилось с Вацлавом? — гневно спрашивает баба с дредами, хватая Роже за руки и грубо срывая с лошади.

— Девчонки пытались спрятаться от нас в лесу, — докладывает всадник, — но мы их нагнали…

— Что случилось?!

— На Вацлава напал медведь.

Баба с дредами уставилась на Роже. Смерила девочку взглядом. Ладонью, затянутой кровавой коростой, стряхнула грязь с её плеча и провела большим пальцем по щеке, стерев засохшую каплю крови. Какие эмоции скрывались под маской — никто не видел. Но я видел, как сильно испугалась Роже.

Меня затрясло. Мне хочется взять нож, напасть на эту бабу со спины и вонзить лезвие сквозь дреды прямо в шею!

— Где вторая девка? — спрашивает баба с дредами.

— Пока мы убивали медведя, она успела убежать. Смогли только эту поймать, — и кивает на Роже.

Баба наклоняется к Роже и спрашивает, булькая кровью:

— И что ты умеешь?

— Она колдовала над медведем… — добавляет всадник.

Роже опустила голову и молчит. Теперь мне видно, что она держит в руках — это рука, судя по всему, второго всадника.

— Молчишь? Хорошо, я сама узнаю, — она вскидывает руку, медленно проводит ладонью над головой Роже. Затем сжимает кулак и восклицает:

— Нашли! — снова наклоняется к Роже, заглядывает в глаза и выкрикивает: — Продемонстрируй!

Роже молчит.

— Продемонстрируй! Слышишь меня?

Роже молчит. И тут, эта сука в доспехах, похожих на застывшее говно, хватает Роже за волосы и притаскивает к телу валяющегося на земле всадника без руки.

— Продемонстрируй! — кричит она на Роже.

Меня затрясло еще сильнее, я уже готов шагнуть вперёд, но отец словно ощутил мой порыв — я прям чувствую, как его пальцы с силой вонзаются в мою кожу, держа меня мёртвой хваткой.

Бедная Роже, во что же ты вляпалась… Только не плачь! Держись!

— Ты меня не слышишь? — наседает баба. — Продемонстрируй! — и швыряет Роже к телу всадника.

— Я не смогу…

— Почему?

— У него рука зажила.

Культя действительно затянулась коркой.

Баба с дредами молча садиться возле всадника, берётся за его культю и свободной рукой начинает отдирать свежую болячку. Тот задёргался, замычал. Куски, похожие на кору дерева, посыпались на брусчатку. Вся процедура сопровождалась звуками лопающейся кожи и оханьем толпы, что с отвращением наблюдала за происходящим. Меня же картина устраивала полностью, только крови не хватало; она каким-то чудесным образом оставалась на культе.

Отрывая последний кусок, она говорит Роже:

— Быстрее! Показывай!

Роже подносит к культе оторванную руку, вставляет как протез, и просит бабу подержать. Та перехватывает, упирая её с силой в культю. Роже вскидывает руки над повреждённой конечностью и, как всегда в таких случаях, начинает рисовать круги, опустив голову.

Всадник подёргался-подёргался и замер. Он словно расплылся в блаженстве — боль ушла. Он встал, ощупал приращённую руку, покрутил ею, сжал кулак. На вид — как новая!

У Роже получилось срастить конечность с телом! Охренеть!

Всадник взобрался на лошадь. Его бок так же был цел, а на брусчатке ни капли крови, лишь куски доспеха валялись как засохшее дерьмо.

Баба с дредами хватает Роже за руку.

— Умница! Тебя мы и искали…

— А что со второй девкой делать? — спрашивает первый всадник. — Дальше искать?

— Нет. Нам нужна она…

“Африканочка” подводит Роже к первому всаднику. Кладёт руки ей на талию и начинает поднимать, пытаясь усадить на лошадь.

Пронзительный девичий крик болью отдаёт у меня в голове. Он сверлит мозг! Бьёт по нервам! Словно возле моего уха включили колонку на полную мощность с каким-то музыкальным говном девяностых годов! Пальцы отца уже не в силах меня удержать. Я вырываюсь из мёртвой хватки. Выбегаю вперёд, присаживаюсь. Хочу достать нож. Отец рванул за мной, но, когда баба с дредами кинула на нас взгляд, он замер, оставшись стоять в паре шагов от меня.

— Извините его, — мямлит отец. — Он…

Роже бьёт бабу ногами, колотит кулаками всадника, не давая себя усадить, но всё тщетно. Всадник усаживает её перед собой, повернув к себе спиной. Прижимается к ней, обхватывает руками. Всё, теперь Роже никуда не деться…

Блядская штанина! Поднимайся! Мои руки трясутся. Я тупо не могу задёрнуть штанину! Поднимаю её, а она вонзается в острие ножа, застревает, мне приходится снова её выпрямить и снова задрать. Подняв глаза, я вижу перед собой ступни, покрытые уже знакомым мне кровавым доспехом. Вижу узкие прожилки, тянущиеся от голени до кончиков пальцев, чьи очертания проступают наружу. Поднимаю глаза и внимательно разглядываю доспех. Каждый сустав, каждое место, где тело должно сгибаться, имеет между пластинами крохотную щелку с отполированными до блеска краями. Вначале я не разглядел, но теперь вижу, что все элементы просто усыпаны мелкими сколами и порезами, оставленными хер знает каким оружием. Некоторые царапины похожи на след от когтей.

— Смелый мальчик… — гремит надо мной булькающий голос.

Я поднимаю глаза и вижу ту самую бабу с дредами. Штанина так и не поддалась; снова запуталась в лезвие ножа. Ну, давай же! Давай! Поднимайся! Я должен достать нож…

БЛЯДЬ, КАК БОЛЬНО!

Эта тварь схватила меня за волосы и потянула вверх, к своей роже. Но я не успеваю заглянуть ей в глаза. Она отшвыривает меня прямо отцу в руки. Прижимая меня к себе, отец возвращается в строй и шепчет мне, шепчет грубо, постоянно одёргивая за одежду:

— Что ты вытворяешь? Успокойся!

— Они заберут Роже! — отвечаю я ему. — Они делают ей больно!

— Ты уже ничего не сделаешь! Мы ничего…

Он замолчал, увидев перед собой ту бабу. Оно подошла к нам. Смотрит на меня, сука…

— Смелый мальчик, — словно с издёвкой булькает она. С насмешкой! Меня это бесит!

Затем она поднимает голову и уже смотрит на отца. Закидывает голову на бок, она словно его узнала…

— А-а-а-а, — тянет она, — такого мужчину я не могла забыть, — и кладёт ладонь ему на плечо. — А где же твоя дочка?

Дочка? Мне хочется залезть в воспоминания Отто, но я так сильно перевозбуждён от происходящего на площади, что даже не могу вспомнить своё утро!

— Её нет, — мямлит отец.

— Ну зачем же прятать от нас столь юное дитя? Сколько ей сейчас, лет пять? Ты думаешь, мы заберём вечно плачущее создание и будем с ним нянчиться?

Отец молчит, опустив глаза.

— Мы вернёмся через пять зим, — продолжает она, — и не смей её прятать!

— Я никого не прячу, — тон отца стал чуточку смелее.

— Ты должен был прийти на площадь со всеми детьми! Или ты забыл правила?

— Я пришёл со всеми своими детьми, — отец поднял голову и уставился на бабу, уставился в её глубокие лунки, внутри которых прятались глаза.

— Так и где она?

Трясущимися губами отец промолвил:

— Она умерла.

— Какая жалость, — цинично, без какой либо жалости, произносит эта сука, — девочка могла бы стать целителем. Ладно, мы выжмем все соки из этой девки, — и поворачивает голову в сторону Роже.

Я снова попытался вырваться, но безрезультатно; отец ни на секунду не ослабевал хватку, вгрызся в мои плечи, как голодная собака в кусок свежего мяса.

— Какой у тебя смелый сын. Любопытно…

Она вскидывает надо мной руку и начинает рисовать свои ёбаные кружочки.

— Отвали от меня, су… — отец зажимает мне рот…

Закончив кружить ладонью, она вдруг выдаёт такое, от чего я напрягся еще сильнее!

— Ты… — на мгновение она замешкалась, но всё же пробулькала: — Ты — ПАРАЗИТ!

Она отходит от меня, вскидывает руку, вытягивает указательный палец, и, тыча им в меня, говорит:

— Ты — ПАРАЗИТ!

В этот момент термоядерная бомба взорвалась у меня в кишках, связав своей волной все мышцы моего тела в узел. Такой боли я давно не испытывал. Злость рвала каждый клочок моего тела, рвала каждый волос, рвала ноготь за ногтем с каждого моего пальца. Ну сука, держись!

Я дергаюсь с такой силой, что отец практически выпускает меня из рук. У меня получилось вырваться, сделать шаг на встречу этой запакованной в засохшее говно твари! Но ручища отца снова хватают меня за плечи. Он одёргивает меня к себе, обхватывает руками, да так, что я аж чувствую, как мои лёгкие сдавило как консервную банку под натиском ботинка, и я больше не могу произнести ни слова. Мама заплакала, а отец как заведённый твердит мне на ухо и тверди: — Успокойся-успокойся-успокойся…

— Смелый паразит, — говорит баба, — теперь не сможешь жить без неё? — и указывает пальцем на Роже. — А знаешь… ты меня заинтересовал!

Она медленно подходит к нам, демонстрируя всем своим видом свою безграничную власть над нами.

— Захочешь её вернуть… — и тут она подносит руки к своему лицу. Пальцами поддевает выступающие края своей кровавой маски на уровне виска. Пытается их углубить, медленно расшатывая маску, и когда они заходят на половину, начинает её отдирать от лица.

Вначале она замычала. Громко и жутко, и чем больше маска отдиралась, тем громче она мычала. Когда мы слышим, как лопается её кожа, её кожа на лице, что рвётся целыми кусками, она начинает дико орать. Она явно чувствует боль, но продолжает себя мучить. И всё это из-за меня?

Маска отдирается очень туго. Её руки дрожат. В каждое движение она вкладывает всю силу. Я не слышу посторонних хрустов, как это было, когда отец отдирал от коровы огромный кусок болячки. Лишь маленькие осколки с её пальцев пылью осыпаются на землю. Боль сгибает её пополам, шатает из стороны в сторону, но эта сука продолжает себя мучить! Толпа продолжает бурно охать и ахать, а я даже и пискнуть не могу! Отпустите меня!

ОТПУСТИТЕ!

Кровавая баба, наконец, замолчала. За её дредами нам нихуя не видно, но, когда она выпрямляется, я вижу её лицо. У неё на лбу, под линией волос, три отверстия размером с монету, из которых обильно вытекает кровь. Кровавый водопад каскадом стекает по её лбу, затекает на нос, на щёки, огибает губы и заливает подбородок, уходя к шее. Ни одна капля не упала на землю. Там, где под рваной кожей видны мышцы лица — выступает густая кровь и быстро застывает. Она красивая. Ничто не может испортить её красоту. Кровь только подчёркивает стройные линии лица, скулы, тень под губами.

Она идёт ко мне. На её лице уже начал твердеть первый слой, быстро скрывающийся под наплывом следующего. Вот она в шаге от меня. Уставилась мне в глаза и смотрит не моргая. Один глаз затянут кровавым покрывалом, на котором видно лишь черную точку зрачка, другой глаз — обычный, зелёного цвета.

Она протягивает мне руку, в которой крепко держит маску, и говорит:

— Найди меня… — когда она говорит, из её ноздрей и рта вытекает кровь. Кровь заливает губы и твердеет на подбородке в виде острого рога. На лице уже появились очертания той самой маски, что она мне хочет отдать.

Отец продолжает меня держать, но я смог согнуть руку в локте и протянуть ладонь бабе. До маски совсем чуть-чуть, и я не знаю с какого хрена я решил, что она вот так возьмёт и вложит её мне в пальцы…

Баба разжала пальцы. Маска рухнула у моих ног, откатилась в сторону.

— Найди меня, — эти слова вылетели из узкой щели, где только недавно были губы.

Затем она повернулась к нам спиной, отошла, и громко проорала на всю площадь:

— ДОМОЙ!

В конце толпы (или это было начало) вышла вторая баба в таком же доспехе и, держа двух лошадей за гривы, подошла к ней. Они обе уселись на скакунов. Окинули толпу взглядом. Что-то между собой обсудили, после чего лошади вскочили на дыбы, и они помчались по брусчатке в конец улицы, в сторону леса, уходящего хуй знает куда, но я уже точно знал, что я отправлюсь следом! И найду эту суку!

Когда они ускакали, и оханье в толпе сменилось бытовыми разговорами, отец меня отпустил. Я уже хотел кинуться к маске, но вдруг тощая рука в чёрном рукаве опередила меня. Длинные пальцы схватили маску и кинули в ведро. В моё деревянное ведро!

Ебать мой хуй! Этот тот старик!

Прищурившись, он смотрит на меня. Изучает.

Я двинул в его сторону, но рука отца снова, БЛЯДЬ! Снова хватаем меня за шиворот и тянет прочь.

— Она тебе не нужна, — резко ворчит старик и уходит прочь.

— Нет! Нужна! — кричу ему я вслед.

— Нет! Не нужна! — кричит на меня отец. — Не смей! Успокойся, Отто! Всё, Роже больше с нами нет! Теперь мы сами по себе, больше нам не помогут, а значит мы должны быть аккуратными во всем! Понимаешь! Во всём! Это значит, что теперь никто не вылечит твои раны, никто не срастит твои кости, никто не приделает обратно тебе твой оторванный палец!

Он разворачивает меня к себе, наклоняется, пронзительно заглядывает в глаза.

— Отто, никто! Ты понял меня?

— Понял…