Червь

Глава 17

Не смотря на то, что меня окружали чужие люди, и мне как бы насрать на их просьбы и желания, я, всё же, набрал воды, как меня и попросила мама. Ну вот, начинается. Еще чуть-чуть и начну в огороде ковыряться. За курами убирать. Сено таскать в засранные загоны для скота. С одной стороны в этом нет ничего постыдного, обычная бытовуха, присуща всем местам похожим на ЭТО. Но мне кажется, здесь я могу найти работу куда интереснее. Да и с пропажей местных надо разобраться. Чёрт его знает на кого рука судьбы укажет следующим! Вначале надо к старичку наведаться, пошуровать в доме, заглянуть под доски. Только тело сменю, а то пиздюком шляться по округе — скучно.

Вместе с Рожей и полным ведром воды мы вернулись домой. Зайдя во двор, мы видим отца. Он стоит возле коровы преспокойненько дремавшей в грязи.

— Роже, привет! — отец вскинул руку с ножом и машет нам. — Идите ко мне.

Роже пошла к отцу, а я потопал в дом, оставить там воду. На пороге меня встретила мама, и строго сказала, чтоб я с такими ногами даже и не думал заходить внутрь. Приняла из моих рук ведро и вернулась обратно на кухню, дальше запихивать орешки в свиные кишки. Пожав плечами, я двинул к отцу.

— Инга ушла? — спрашивает Роже, рассматривая корову.

— Да, — тянет отец и вытирает ладонью пот со лба. — Быстро она сегодня управилась. Говорит мне, чтобы я за рога схватился и держал крепко. Я возьмись, а она как приставит свой лоб ко лбу коровки, и давай шептать что-то неразборчивое. А потом бурёнка и рухнула.

Роже с пониманием кивнула.

— Ну что, ребятки, приступим? — отец выглядит перевозбуждённым, видимо всё ночь ждал этого момента.

Он наклоняется к корове. Пальцами начинает ощупывать огромную коричневую болячку, что у коровы на боку. Щупает-щупает — а та в ответ неприятно похрустывает. Пальцами он поддевает её края и начинает медленно, и очень аккуратно отрывать от кожи. Туго идёт. Болячка прилипла намертво, но отец не сдаётся. Положив нож корове в ухо, он хватается двумя руками за края куска застывшей крови, по размерам как канализационный люк, и начинает её отрывать, уперевшись коленом корове в грудь. Кожа спящей бурёнки натянулась. Раздался хруст. Затем еще. Болячка треснула, сложилась пополам и оторвалась от кожи. Отец глянул на два куска, что остались у него в руках, оглянулся по сторонам, и швырнул их в сторону. Забрал нож из уха.

На боку у коровы, в области рёбер, был виден розовый круг затянувшейся кожи. Без шерсти, без каких либо пятен. Свежая, розовая кожа, как на коленях в детстве, после того как шлифанул ими по асфальту, а потом, сидя в ванной, медленно сдирал болячку, наслаждаясь приятным пощипыванием.

— Ты готова? — спрашивает отец у Роже.

Та обошла корову и встала со спины. Наклонилась, выставив руки над розовым кругом.

Отец не волновался. Все его движения были отточены опытом и временем. Он подносит нож к месту, где розовая кожа переходит в здоровую. Выдыхает. И давит, погружая лезвие в плоть. А потом словно циркулем рисует ровный круг. Из свежей раны потекла кровь, но Роже начала водить руками и кровь остановилась, оставив на шерсти густые подтёки.

Отец просовывает пальцы корове под кожу, грубо сжимает в кулак края раны, и начинает отрывать кожу от рёбер, помогая себе ножом. Режет тысячи тонких сосудов, что пронизывают плоть сетью туннелей. Срезает жир, срезает мышцы. Роже продолжает кружить руками, и я не вижу даже намёка на свежую кровь, что должна ручьями хлестать наружу! Словно отец режет мёртвое, давно остывшее тело.

Когда нож делает новое движение — корова еле заметно подёргивается, но продолжает глубоко спать. Она явно под каким-то наркозом. Ничего не чувствует! Интересно, что еще умеет эта Инга?

Закончив, отец встаёт, держа в руке круглый лоскут розовой кожи. Он сворачивает его в трубочку и передаёт мне.

— Отнеси матери.

Я быстро побежал к дому. От увиденного меня трясёт. У меня адреналин. Мне хочется снять кожу… но не с коровы, и даже не с животного. Мне хочется найти патлатого! Но это позже, а сейчас я хочу увидеть, что будет дальше! Вроде, утром отец меня просил помочь ему “рубануть”, а это значит, что пришло время моей очереди!

На обратном пути мать пошла со мной. Она взяла маленький табурет и ведро. Поставила его возле набухшего коровьего вымени и начала доить. Тугие струи молока с силой били по деревянному ведру. Некоторые били мимо и падали на землю, быстро растворяясь в грязевой жиже.

Отец снова садится возле коровы. Подносит палец к оголившимся рёбрам и начинает их считать:

— Раз, — ведёт палец по бугристому тёплому мясу.

— Два, — скользит пальцем по узловатым мышцам.

— Три, — давит пальцем на пульсирующие вены синего цвета.

— Четыре, — он останавливается.

Подносит нож и резким ударом вонзает его между рёбер. И начинает резать всю ту биологическую защиту организма, которая не в состоянии противится острому куску металла.

На лице отца написано, что это занятие не доставляет ему никакого удовольствия. Это его рутина. Его работа. Он не мясник. Ему нравится итог работы, а не процесс.

Он отделяет рёбра друг от друга (больше их не связывает между собой ничего: ни мясо, ни мышцы, ни вены). Теперь он может спокойно обхватить своей могучей ладонью ребро, пошатать его. Он зовёт меня. Зовёт к себе.

Начинается!

— Отто, возьми топор, — и головой кивает в сторону столба, в который воткнут топор, — а нож воткни рядом.

Я принимаю из его руки нож. Ноги скользят в грязи, легкое волнение заставляет меня поёжиться, но я уверенно подхожу к столбу. Вставляю нож, смотрю на топор. Лезвие засело глубоко, но схватившись за рукоять двумя руками, и чуть не пукнув, я его вынимаю. Я весь в предвкушении. Мои глаза блестят. Я глубоко дышу. Подхожу к отцу, сажусь рядом.

— Смотри, — говорит отец, — левой рукой обхватываешь ребро, и тянешь на себя. А топором бьёшь сюда — ножом он делает засечку на кости, практически возле кожи. — Понял?

Я кивнул головой. Роже внимательно за мной следит. Я ловлю её взгляд, подмигиваю, но в ответ она даже не улыбнулась. Вот сучка!

Левой рукой я хватаюсь за ребро — оно влажное и тёплое, но слегка шершавое, от чего моя ладонь не скользит. Тяну на себя и вижу, как оно выгибается, не сильно, но всё же! Делаю пробный замах. Подношу лезвие к засечке, а затем медленно заношу топор над головой.

— Нет, Отто! — говорит отец. — Ты собрался корову разрубить пополам? Или отрубить ребро?

Он берёт мою ладонь и начинает опускать. Где-то в метре от ребра он отпускает мою руку и говорит:

— Вот! Теперь бей. Бей, как будто рубишь дерево, под углом.

Пап, не беспокойся, я знаю что делать!

Выдохнув, я ударил. Кусочек кости отлетел в сторону, но перерубить кость с одного удара я не смог. Крепкая, зараза!

— Еще! — наседает батя.

Мать прекратила доить корову, решив понаблюдать за мной. А Роже так и стоит с кислой миной. И чего она ожидает от меня?

Я целюсь. Бью, и ребро отскакивает в сторону, как доска от забора, после того как по ней ёбнешь ногой.

— Хорошо, — говорит отец, — теперь с другой стороны.

Всё это время он стоит со сложенными руками на груди. Оценивает каждое моё движение. Хмурится. Видно, что он переживает. Но после того как я всё же отделил ребро целиком, он заулыбался. Забрал ребро и сказал, чтобы я продолжил.

Я опускаю глаза и вижу в узкую щелку между костями огромное красное коровье лёгкое, сжимающиеся как целлофановый пакет после того, как из него высосал все пары клея. Корова делает вдох и красный пакет расправляется.

Выдох-вдох. Наклонившись, я слышу, как бьётся сердце. Оно где-то там, прячется от моих глаз, уткнувшись между лёгких, и когда лёгкое скукоживается — я его вижу. Огромное, как голова отца. Оно стучит. Стучит медленно и громко, как футбольный мяч об стену.

Отделив следующую пару рёбер, я приблизился к самому первому, и именно под ним и прячется коровье сердце.

Отец сказал, чтобы я был осторожен. Это самое опасное место, но, несмотря на всю опасность, мне надо учиться. Произнося эти слова, он посмотрел на Роже, словно ищет в ней поддержку своему решению. Потом он сказал, что мне пора стать ответственным, и всю эту ответственность вложить в удар.

Я ударил. Одно удара хватило, чтоб перерубить ребро в нижней части. Впереди самый ответственный удар. Последний! Нет, правильно говорить: “Крайний”. Но, походу дела, в моём случае, всё таки последний. Последний для коровы.

Давно я не испытывал такого пристального давления со стороны посторонних людей. Это как пойти пописать — я вот не могу пустить струю, пока рядом кто-то стоит. Жму-жму, а с конца даже не капает! Вот и сейчас, окружили меня со всех сторон и ждут чуда! Я так не могу!

Я зажмурился, от злости сжал губы, и уебал.

Горячая кровь брызнула мне на лицо, залила Роже платье, и струей ударило отцу в глаза. Даже залетело маме в ведро, испортив молоко.

Пиздец!

Корова сильно дёрнулась, лягнула меня, кинув в грязь, затем скрючилась, и в тот же миг обмякла, выкинув язык.

Завопила Роже, заорал отец.

Мне хотелось бить и бить! Бить дальше, пока окружающие меня крики не прекратятся! Отмахиваться от всех, даже не смотря на то, что я лежу в грязи…

Бить и бить…

Замолчите!

ПОЖАЛУЙСТА, ЗАТКНИТЕСЬ!

Я замахнулся, но мои ладони были пусты, лишь капли тёплой крови ощущались между пальцев! Я кинул взгляд на корову и увидел рукоять топора, скрывающуюся под медленно сдувающимся лёгким. Вот и пообедали. На удивление, отец вёл себя адекватно. Даже в критической ситуации он держал всё под контролем.

— Отто, быстро вставай!

Отец оседлал корову. Запустил руки ей в грудину, обхватил лёгкое и поджал его вглубь коровы — прямо туда, к желудку, словно парашют упаковал в рюкзак. Показался торчащий из сердца топор.

— Вынимай! Быстрее!

Топор вошёл не глубоко. Схватившись за скользкую рукоять, я с лёгкостью его вынимаю. Роже быстро наклоняется к грудине и начинает рисовать круги.

— Роже, деточка, давай, нужно оживить бурёнку! — у отца по лицу пот струится ручьями. Он смотрит то на Роже, то на меня. Его шея и лицо — красные, поросшие вздувшимися венами.

Роже опустила голову так, что мне не видно её глаз. Не видно её губ, а мне так хочется их видеть; шепчет она или молча создаёт магию, кружа своими ладонями над сердцем? Вопросы волновали меня больше чем судьба коровы.

Нарисовав в воздухе пару тройку кругов, Роже поднимает голову. Глаза закрыты, губы не шевелятся. Из раны, что оставил мой топор, потекла кровь. Сердце дёрнулось, но не забилось.

— Получается! — воскликнул отец. — Продолжай, пожалуйста!

Роже и не думала останавливаться. Она продолжала рисовать круги в воздухе, но теперь она делала это быстрее. Усерднее.

Сердце снова дёрнулось. Края раны потянулись друг другу как намагниченные, и соединились, оставив на сердце бледную полоску шрама.

Все молчали. Я волновался. Я больше не хочу есть, не хочу пить. Я хочу одного…

Раздался стук. Корова ожила, а с ней и мы. Надувшееся лёгкое выпихнуло руки отца из грудины. Он выдохнул, заулыбался. Весь засиял от радости!

— Роже! У тебя получилось!

Она молчала, продолжая водить руками. Там, где были обрубленные концы рёбер, появились острые выступы, напоминавшие горы, что тянутся к облакам. Сотни крошечных гор потянулись друг другу из разных концов рёбер. Когда они, наконец, соединились, на их поверхности начали появляться мышцы, что ручейками потекли из краёв кожи. Надулись вены. И в завершение всего, начала появляться новая кожа, но не так быстро. Вначале появился волнистый полупрозрачный слой, на поверхности которого выступили крохотные капли крови. И эти капельки крови сливались между собой, превращаясь в огромный кусок болячки, на который быстро слетелись мухи.

Вместо четырёх ребер у нас было три. И всё равно отец был доволен. Он был доволен не только Роже, но и мной. Только мама расстроилась; ей пришлось вылить молок на землю.

Впервые я стою с топором в руке, перепачканный грязью и кровью, а окружающие смотрят на меня с восхищением! Идиллия, которой у меня никогда не было. Я словно снова очутился в детстве, в кругу семьи, где старшая сестра, мама, папа, все смотрят на меня, а ты в их взгляде ловишь теплоту любви и понимание. Ты не один; ни вчера, ни сегодня, ни завтра. Никогда! У тебя есть семья. Настоящая, искренне любящая тебя. И мне больше ничего не надо. Я больше ничего не хочу менять!

Держа три ребра, три ребра покрытых толстым слоем мяса, отец с довольным видом говорит:

— На обед и на ужин хватит. Роже, ты сегодня обедаешь с нами! И это не обсуждается.

Роже закончила колдовать над коровой. Со стеснением посмотрела на отца, а затем опустила глаза на своё платье. Да, видок был у неё не очень. Тусуется второй день со мной, и уже умудрилась дважды перемазаться в крови. А что будет дальше? Надеюсь, у неё есть платья на каждый день?

— Мне нужно переодеться, — говорит Роже, пробуя ладонью оттереть багровые разводы, но делает только хуже.

— Так чего вы ждёте? Бегите! — говорит отец.

Под этим вот “Вы” как оказалось, он имеет в виду и меня. По пути в дом, проходя мимо меня, отец хлопает меня по плечу и говорит:

— Ну, чего глазёнки вылупил, теперь ты её должник. Руки в ноги и бегом!

Тут не поспоришь! Да и прогуляться я не против. Деревню необходимо изучить по подробнее, может еще есть какие интересные заведения. Да и я больше чем у верен, что помимо нашего захолустья в округе должны быть еще поселения, быть может, даже города! А еще у меня дикое желание навестить моего патлатого другана. Я смотрю на торчащий из столба нож и думаю: спросить разрешения или взять так…

Когда отец с матерью заходят в дом, я выдёргиваю нож, а Роже (конечно же, а как иначе) испуганно спрашивает:

— Зачем он тебе?

Отрезав от конца верёвки тонкий лоскуток, я привязываю к ноге (чуть выше голенища) своё новое оружие и прячу его под штаниной. Холодный металл приятно ласкает мою кожу. Мне хочется взяться за деревянную рукоять, вспороть воздух, услышать свист, и точным движением всадить его патлатому прям в сердце. Но не сейчас, надо набраться терпения. Всему своё время!

— Пригодится, — отвечаю я. — Пойдём.

Мы уже подходим к калитке, я открываю дверцу, и мы видим несущегося к нам на встречу тощего мужика. Он бежит из центра деревни. Бледный, задыхается. Трясёт руками и орёт:

— КРОВОКОЖИ! КРОВОКОЖИ ВЕРНУЛИСЬ!

— Чего он несёт? — спрашиваю я у Роже.

Она успела побледнеть. Руки безжизненно повисли вдоль тела. Её рот открывается, но слов не произносит.

Я хватаю её за плечи и еще раз, проговаривая каждую букву, спрашиваю:

— О ком он говорит?

— Плохо… — мямлит она. Её лицо кривится от испуга.

На пороге дома появляется отец, мать виднеется за его могучими плечами.

— Роже! — кричит он. Выпрыгивает из дома и в два шага подбегает к нам. — Роже, деточка! Быстро беги за Ингой, и прячьтесь в лесу! Слышишь меня? Инга поможет тебе, а ты ей!

Роже кивает головой, но ничего не произносит.

— Роже, побежали! — кричу я, хоть и не понимаю, что происходит. Хочу уже переступить порог калитки, но отец грубо хватает меня за руку.

— Ты никуда не пойдёшь! — он переключает своё внимание на Роже, и снова, на повышенных тонах ей говорит: — Беги! Чего стоишь?

Роже выскочила на дорогу и побежала в сторону центра, только не по главной дороге, а дворами.

Тощий мужик подбежал к нам. Его ноги все в пыли, рубашка вымокла от пота. Глаза как у безумца прыгают из угла в угол.

— Кровокожи вернулись, — говорит он, свернувшись пополам и тяжело дыша.

— Но ведь листопад еще не начался! — говорит отец.

Тощий ничего не ответил. Выпрямился и побежал дальше, в конец улицы, продолжая кричать о приходе кровокожих.

— Пап, о ком он говорит?

— Ты их не помнишь, последний раз они приходили пять зим назад.

— И чего они хотят? Почему Роже должна прятаться в лесу?

— Пойдём, сейчас всё сам узнаешь.

Когда к нам подошла мама, мы все вместе вышли на дорогу и направились в сторону центра деревни.