Червь-2

Глава 7

Тревога нарастала.

Мысли об амбале, с грохотом улетевшем в подвал, не дают мне покоя. Приходится постоянно оглядываться. Всматриваться вглубь коридора, в надежде, что там не нарисуется огромный силуэт громилы. Деревянная крышка «гроба» его точно не остановит, а дружок, которому он раскроил череп, будет дополнительным стимулом убить меня, или еще хуже — пустить по кругу. Надо торопиться.

Под ногами путались крыски. Мои спасители уверенно вели меня вперёд. Защищали от любой опасности, словно я — дорогущий актив, гарантирующий их сытое будущее. Ох, и на что я подписался? Но лучше уж так, с риском для жизни, чем лежать под мужиком, впитывая его капли пота как губка.

И всё равно, меня не покидает мысль, что именно эти пушистые грызуны заманили меня в логово этих ублюдков. Направили меня по пятам мелкого засранца. Завели в ловушку! Но, если посмотреть с другой стороны, они хотели помочь мне. Вели меня словно навигатор, подсказывая, где свернуть. Хороший такой навигатор, подвёл меня к обрыву, а я дурак, сам шагнул в пропасть. Как ни крути, но всё, что у меня было, теперь похерено напрочь. Сгинуло в небытие!

Ни маски.

Ни денег.

Ни рюкзака.

Наконец-то коридор закончился, резко сменившись огромной комнатой, которая была плотно заставлена двухъярусными койками; не икея конечно, но сделано на совесть. Чистота и порядок царили в этом бараке. Кровати заправлены. Аккуратно сложенная одежда лежала на стульях, стоящих шеренгой вдоль стены. Рай перфекциониста, если бы не одно «но». Только я погрузился в идиллию порядка, как тут же мой живот скрутило узлом, а горло так сдавило, что мой язык сам выпорхнул на свободу, кинув на пол густую слюну. Трясущейся рукой я вытаскиваю низ рубахи из штанов и закрываю нос.

Запах кислого пота был настолько густым, что если меня сейчас и вывернет наизнанку, то вся эта переваренная масса будет медленно растекаться по воздуху, как капли дождя по стеклу, стекая тонкими кривыми струйками.

Через импровизированный противогаз я делаю вдох. Глаза слезятся. Мне хочется вырваться из этой газовой камеры на улицу, сделать вдох! Глубокий! Очистить легкие от нечистот, а потом заново промыть, и так глотать воздух до тех пор, пока не закружиться голова.

Прислонившись к стене, делаю вдох.

Выдох.

Как бы я не сопротивлялся, и чем бы я нос не закрывал, внутренняя атмосфера комнаты заполняет мои легкие, и весь этот летучий пот становится частью меня. В голову лезут образы мужиков со свалявшимися на бок волосами, с неухоженными бородами, в джинсах огромного размера побагровевших от мочи. Но я точно нахожусь не в притоне замшелого района… На вид всё культурно, опрятно, цивильно.

Вдох.

Как бы я не хотел, но я начинаю привыкать к запаху. И к удивлению обнаруживаю новые нотки, выбивающиеся из общей мелодии. Кашу маслом не испортишь. Так и тут — хуже уже не станет!

Выдох-вдох. В запахе есть изюминка. Чертовски знакомая изюминка. Чтобы окончательно вспомнить, мне приходиться распробовать запах, как это делают кухарки, потягивая губами крохотные капли супа с ложки.

Я нюхаю и вспоминаю.

Февраль.

Утро. На улице слякоть, хоть резиновые сапоги надевай.

Метро.

Из туннеля вылетает поезд с бодрым машинистом, жадно отхлёбывающим утренний кофеёк из стальной кружки. Приятный запах чистоты и антисептика встречает сонных пассажиров. Люди входят в густые антибактериальные облака как в распылённый освежитель воздуха в сортире. Ты погружаешься в чистоту. Чистота везде: на полу, на поручнях, на стёклах с надписью: «не прислоняться», но ты всё равно прислоняешься, запуская процесс размножения бактерий. Другие пассажиры лапают еще прохладный поручень, затем, своими лапищами, зачёсывают волосы. Кто-то потирает щёки. Запускает пальцы в нос. Чешет жопу. Редкий индивид прикасается к дёснам, ковыряется ногтем в зубах, или вообще — чешет язык.

Запах антисептика уже не ощущается. Ты привык. Ты укутался в одеяло чистоты.

Чистота — это защита.

Чистота успокаивает.

Чистота маскирует грязь.

Вечером мы встретились с Сергунчиком — мой друг детства. Пересеклись в замызганной пивнушке, расположившейся на цокольном этаже полувекового дома, попавшего под программу «реновация». Пройдёт полгодика — и нам придётся искать новое место для встреч. Жаль, но дерьмо случается, бля.

Атмосфера — хуже некуда. Будни. Нудная музыка льётся из динамиков магнитофона как струйка ржавой воды из-под крана.

Сергунчик сегодня не в духе, хмурый какой-то. Под своей кожаной дублёнкой с меховым воротом он выглядит худым и ровным, как карандаш, но стоит ему выйти из-за стола и двинуть в сторону барной стойки, как ты сразу замечаешь его медвежью походку и неестественный изгиб спины. Как будто Сергунчик хочет завалиться набок. Голым он напоминал знак «?» попавший под гусеницу танка. Такая вот смесь сколиоза и ДЦП. Родители отказались от долгожданного сыночка сразу же после рождения, определив его в очень уютное и спокойное место — детский интернат, возле которого я и проживал. А потом и вовсе, самому пришлось провести пару лет в стенах прохладного «пансионата» из-за беспочвенных предрассудков моей матери. Вот так и свела судьба наши с Сергунчиком узкие тропинки.

Ковыляя к барной стойке, со спины Сергунчик выглядит стильно: короткая стрижка, серая кожанка до колен, треники с белёсыми полосками, уходящими в чёрные ботинки. Он забирает две кружки пива. За спиной бармена огромное пожелтевшее от литров никотина зеркало: в отражение я вижу заметно повеселевшее лицо моего другана.

Он возвращается.

Ставя бокалы на стол, я поражаюсь тому, как он сумел дойти и не пролить ни капли, словно в его плечи вживили стабилизаторы — пни его под сраку, а руки так и останутся железно висеть в одном положении. Я бы мог и сам сходить, но когда твой кореш инвалид — лучше лишний раз не напоминать ему об этом, а спокойно доверить штурвал. Я всегда так делаю. Даже когда мы мчимся домой на моей тачке. Как правило — веселые и пьяные.

С лицом умершего во сне студента, Сергунчик, с трудом, усаживается за стол, но как только он понимает, что финиш перед носом, а за победу полагается пинта прохладной мочи — он тут же расплывается в сладкой улыбке, красота которой испорчена отсутствием парой зубов: лишние были — так он сам мне сказал.

С наших ботинок капает на пол, и под столом уже успела вырасти серая лужа.

Мы чокаемся. Отхлёбываем. Закуриваем. Этот тараканник — единственно место у метро, где можно покурить за бокалом. И не только.

Пригубив еще пивка, Сергунчик строит нарочито серьёзный ебальник, вгрызается в меня глазами, и, стряхнув пепел в пепельницу, спрашивает:

— Видишь её?

— Теперь вижу.

Сергунчик не может повернуть голову, поэтому он поворачивается всем телом, скребя потёртыми локтями по липкому столу, и бросает взгляд в дальний угол.

Она сидит возле барной стойки, утонув в кожаном кресле. Из-за огромной тени, в которой она всё это время прячется, заходя в пивнушку, ты никогда её не заметишь. Лишь когда глаза привыкают к полумраку, ты замечаешь сигаретный уголёк, что освещает надутые губы при каждой новой тягой. Как Сергунчик заметил её своей кривой спиной — для меня загадка.

— Не зря я пошёл за пивом, — говорит Сергунчик, — а то не заметил бы Жанку!

— Не зря, приятель.

Жанка, Жанна, Жанночка, — местная шлюха с плоской грудью и тощим задом. Лучше её вообще не замечать. Будь моя воля, я бы её не тенью накрыл, а ведром, да поглубже, чтобы местные не пугались после пары глотков пива. Но, на каждый товар найдётся свой покупатель. Бедный Сергунчик. Бедняга явно завёлся, затрясся так, что сигарета, зажатая между его пальцев, того и гляди — улетит в потолок как ракета с Байконура. Вторая ракета, что спряталась в его трусах, однозначно уже была готова к старту, осталось дождаться команды.

— Ждёт меня, — говорит Сергунчик, повернувшись ко мне.

Он жадно присасывается губами к бокалу. Запрокидывает голову. Его кадык похож на поршень, набирающий обороты с каждой секундой. Опасный момент, стрелка уходит в отсечку, обороты не контролируются. Баста! Пустой стакан с грохотом обрушивается на деревянный стол.

— Через неделю зарплата, — он смачно отрыгивает, сжирая последние буквы. — Как только услышу смску — прилечу пулей! А пока, пусть сидит и ждёт, сучка. Когда она еще сможет развлечься с таким как я…

С ботинок капает на пол.

Пиво заговорило голосом моего друга. Начинается. Теперь ему жарко.

Сергунчик стягивает с себя кожанку, вешает на спинку кресла. Серая майка с надписью: «вместо жалости — налей» висит на нём как на швабре. Правое плечо ниже левого. Короткие рукава скрывают тощие руки.

— Поверь мне, — продолжает он, закуривая очередную сигарету, — обычные мужики её настолько настоебали, что за отдельную плату она с удовольствием им даст удавить себя ручкой своей кожаной сумки, лишь бы они кончили сразу.

— Что ты имеешь ввиду?

Он издал короткий смешок. Потом еще парочку, словно услышал откровенную глупость.

— Дружище, — говорит он, — не в обиду сказано, но ты только посмотри на себя. Что в тебе уникально? Что ты можешь дать женщине такого, чтобы она потом сказала своим подругам: «Я трахалась с инопланетянином!»

— Ты прав, — отвечаю я, выпустив порцию густого дыма. — Нихуя!

Делаю глоток пива. Подношу сигарету к влажным губам. Новая тяга приятно согревает горло. Алкоголь уже успел отделить от моей жизни огромный кусок тревог и страхов, поэтому я особо не придаю значения словам моего корефана. Пусть себе распинается — это отдушина в его сложной жизни.

Я представляю, как он дрыгается на скользкой коже, натянутой на женский скелет. Жуть. Меня передёргивает. Надо выпить. Мало…

До дна!

— Ты куда так разогнался? — спрашивает Сергунчик. — Опять меня представил голым, хренов извращенец?

— У меня тот день никогда из головы не выйдет, — ставлю стакан на стол, медленно, сдерживая отвращение.

— Да-а-а, — тянет друган, — хороший был вечерок. Не желаете повторить?

— Нет.

Наблюдая за тем, как Сергунчику приходится ёрзать на стуле, чтобы хоть как-то кинуть взгляд в сторону Жанки, я всё же решаюсь задать ему риторический вопрос:

— Может, тебе одолжить?

— Нет, — он отвечает быстро, не раздумывая, словно забивает гвоздь одним точным ударом.

Ответ нисколько меня не удивил. Нет, ну вы можете представить себе такую выдержку? Я даю ему возможность взять тёлочку за рога и порешать все мужские проблемы, но он предпочитает изматывать себя, глазёнками стреляя в угол. Вроде, так монахи тренируют в себе самообладание. Точно не могу сказать, к чему это может привезти, но ни к чему хорошему это уж точно!

— И зачем ты себя так мучаешь? — спрашиваю я.

— Мучаю? Дружище, я работаю! Работа может отвлечь от всего.

Любой интернат тесно связан с местными организациями, поставляя дешёвую рабочую силу. Наш не был исключением. По достижению совершеннолетия, вас отрывают от койки и выпихивают в огромный мир, где правят товарно-денежные отношения. Самая чернушная работа, которую только можно представить, достанется тебе. Выбора нет, так как и нет представления о выборе. Пока ты живёшь за чужой счёт, ты не выбираешь.

Ты не выбираешь, что будешь есть на завтрак, на обед, на ужин.

Ты не выбираешь, какое бельё тебе постелить.

Ты не выбираешь, что будешь изучать, какие книги читать. За тебя всё выбрало государство. И работу.

Уборка сотни ржавых урн.

Соскребание с асфальта разлагающихся домашних питомцев, сбежавших от любви.

Выгрузка продуктов из грузовиков.

Травля птиц.

Травля крыс.

Каждую найденную пластиковую бутылку, заполненную мочой таксиста, нужно вылить, прежде чем кинуть в мусорный пакет.

Уборка вагонов в местной подземке.

Благодаря «варящему» котелку, Сергунчику удалось залететь на более-менее тёплое местечко. Пять раз в неделю он просыпается в шесть утра, и уже в семь утра начинает драить поезд, состоящий из восьми вагонов.

Раз в месяц Сергунчик принимает участие в приёмке машины, чей прицеп забит доверху пятилитровыми канистрами с жидким мылом без запаха. Этого мыла так много, что им можно наполнить целый вагон.

На уборку одного вагона уходит ведро горячей воды. На одно ведро тратится один колпачок жидкого мыла.

Смешиваем до появления пены.

С ботинок капает на пол.

Работа спасает от любого недуга.

Работа помогает отвлечься.

Работа…

Сергунчик допивает очередную кружку пива, тушит окурок, и, преодолев все трудности с поиском моих глаз, выпаливает:

— Буду гонять лысого неделю, но получу эту шлюху за свои кровные!

Как правило, одного ведра хватает для уборки стен, поручней и окон в восьми вагонах. Одного ведра хватает, чтобы смыть всё то, что оставило после себя мелкая кучка человечества прошлым днём.

Жирные отпечатки пальцев, мерзкие пятна хрен знает чего, козявки, жвачку, слюни, ушная сера, грязь из-под ногтей, моча заснувшего клерка после корпоратива, фекалии животных, отвратительный запах, кровь, губная помада, отломившийся ноготь, пучок волос. Убрать можно всё. Бесследно. Но! Можно оставить и свой след. Крохотный, незаметный.

Чистота маскирует грязь.

Я смотрю на Сергунчика и вижу в нём мужчину, способного добиться всего. Любой цели. Любой здоровый мужик позавидует его терпению.

— Будешь гонять лысого целую неделю? Впустую? — спрашиваю я.

Выпустив облако дыма в чёрный потолок, Сергунчик широко улыбается. Молчит. Глаза похотливо пляшут в свете тусклых ламп.

— Кто сказал, что впустую?

— Изюминка? — спрашиваю я.

— Изюминка…

— Ты не боишься быть пойманным за руку?

В ведро, предназначенное для мытья стальных поручней, окон и дерматиновой обивки диванов Сергунчик добавляет «изюминку».

Подготовив мыльный раствор, Сергунчик стягивает рабочий комбинезон до колен. Встаёт над ведром. Вздымающийся пар кипяченой воды окутывает набухающий член, вызывая нестерпимую эрекцию. Даже если его и поймают за руку, он точно успеет спустить в ведро всё то, что скопили его яйца за прошедший день.

С конца капает в мыльный раствор.

Когда наступит апокалипсис, Сергунчик будет первым, кто окропит плитку метрополитена своей молофьей.

С ботинок капает на пол.

Под нашим столом образовалась такая огромная лужа, что и одного ведра не хватит, чтобы убрать всё это безобразие.

Каждое утро Сергунчик протирал влажной тряпкой все поручни, все сидения, все стёкла. Каждое утро он стирал бесполезный след человечества, оставляя свой след, который, незаметно для себя, вдыхала не одна сотня людей, торопящихся на работу.

Пассажиры лапают прохладные поручни, затем свои лапища запускают себе в волосы. Кто-то потирает щёки. Тыкает палец в нос. Чешет жопу. Редкий индивид прикасается к дёснам, ковыряется ногтем в зубах, или вообще — чешет язык.

Каждое утро, спускаясь в подземку, я чувствовал еле заметный белковый след моего друга. И как же хорошо, что через пару лет я сменил работу, быстро пересев на корпоративный транспорт.

И вот, облокотившись о стену, со скрученным желудком, закрыв нос рубахой, до меня доходит, чем еще, помимо пота, воняет в этой комнате. В этом бараке, рассчитанном на три десятка мужчин. От осознания происходящего, запах сразу же стал вязким. Можно было ощутить, как он касается кожи, лезет в волосы, обжигает глаза. Я готов влезть в любую дырку, лишь бы съебать отсюда! Сквозь пелену слёз, я различаю окна. Одно совсем близко, видно, как солнечные лучи пробиваются в комнату сквозь мутные стёкла. Подхожу. За окном — густой лес. Спасение! Пробую открыть — бестолку, оконная рама без какого либо механизма запирания или открытия. Что за безумие! Как они проветривают помещение? Здесь же и ночь не протянуть…

Я поднимаю голову и вижу нависшую надо мной голову кабана. Головы оленя и лося с огромными рогамивисят на противоположной стене. Они настолько уёбищно выглядят, что я бы и бесплатно не повесил бы их у себя в туалете. Возможно, здесь еще не успели освоить ремесло таксидермиста. Но присмотревшись, у меня появились подозрения, что всё-таки, животные так выглядели еще при жизни. У кабаньей головы напрочь отсутствовала шерсть, а кожа напоминала серую стену психдиспансера, на которой краска давно иссохла, покрылась трещинами и начал медленно осыпаться. Глаза без зрачков — белые, как бильярдный шар. Голова лося и оленя выглядят так же.

Желудок не выдерживает, сжимается как после удара футбольным мечом. Кисловатый привкус появляется на языке. Я не успеваю убрать руку, и горькая желчь с кусочками еды заливает рубаху, пачкает пол возле ног.

Нужно найти дверь…

— Крыски, где дверь?

— В паре десятков шагов от тебя.

Кинув взгляд сквозь кровати, я замечаю дверь в конце комнаты.

— Погнали!

Несусь сквозь кровати, стараясь не задеть бельё, мало ли что оно на себе содержит. Подбегаю к двери, собираюсь дернуть ручку, но крыски меня одёргивают.

— Стой! В окно посмотри!

Заинтригованный, подхожу к окну. Жмурясь от солнца, всматриваюсь. В сотне метров от барака — поляна, размером с волейбольное поле. На ней стоят люди. На фоне высоких стволов деревьев, я смог различить группу мужчин — человек тридцать. Стоя по щиколотку в песке, их взоры были обращены на человека, стоящего чуть поодаль. Толпа в точности повторяла его движения: шаг вперёд. Руки, держащие длинные палки, медленно поднимаются над головами. Удар — и три десятка палок резко рубят воздух. Шаг назад. Облако пыли еще не успело осесть, а движения вновь повторились. Сквозь мутное оконное стекло деталей особо не разобрать. Но было ясно — выйду через дверь — церемониться со мной не станут.

Остаётся только один выход — через окно на другой стороне комнаты, прямиком в лес. Придётся стекло разбить, и думаю, что оно не станет препятствием для этого стула. Скинув одежду, поднимаю стул и прусь с ним через всю комнату прямиком к окну. Я уже был на середине, как вдруг услышал тяжёлые шаги, а затем увидел вырвавшийся из коридора огромный мужской силуэт.

Приехали, бля!