XXIX Ночные гости

Тоска, вперемежку со злостью, овладели Марынкой. Она ругалась на кухне с бабой Бамбиркой, кричала на карлицу Харитынку, сердилась на деда или забивалась где-нибудь в уголке мельницы и там долго, тихо плакала. Румянец уже сбежал с ее лица, она опять похудела, ходила с красными, заплаканными глазами, с кривившимися от постоянного желания плакать губами…

Перед вечером Марынка подолгу сидела на пороге мельницы, глядя на алевшую от вечерней зари реку, на синев-шия в сумерках прозрачные дали прибрежных лугов. Ночами она не спала, все прислушивалась к чему-то, вставала и выходила за дверь, точно она и здесь колдовала, как у Черного става, ожидая кого-то упорно и терпеливо…

Никто не приходил…

Раз ночью Марынке почудилось, что кто-то ходит у мельницы. Она поднялась, прислушалась. За стеной громко, вперебой, кричали сверчки, чуть булькала вода у плотины под колесами, где-то на реке заунывно, протяжно выводила какая-то ночная водяная птица: и-гууу… и-гууу… Больше ничего не было слышно…

Дед на лавке лежал совершенно неподвижно, сложив на груди руки; желтый огонек лампадки, горевшей над его головой, слабо освещал его желтое, спокойное, как у мертвеца, лицо. Он в самом деле похож был на покойника со своим прозрачным заострившимся носом и приподнятой кверху белой бородой. Марынка наклонилась к нему — он как будто не дышал.

— Диду! Дидусю!.. — испуганно позвала она его, тряся за плечо.

Дед замычал и открыл глаза. Бессмысленно, невидящими глазами посмотрел он на нее и снова опустил на них темные, тяжелые веки. Он продолжал спать — тем же тихим, беззвучным сном, похожим на смерть. Жизнь едва теплилась в его иссохшем отжившем теле…

Марынка оставила его и растерянно посмотрела кругом. Ей стало страшно. Она никогда еще не была такой покинутой, одинокой. Господи, спаси и помилуй!..

Она опустилась на колени посреди комнаты лицом к красному углу и прижалась лбом к полу. Но тут ее обняла дрожь: ей почудилось, что кто-то стоит за окном и смотрит на нее сквозь черные стекла. Слова молитвы замерли на ее губах. Она поднялась, — но в окне была только черная тьма…

Марынка подумала, что нужно было бы пойти в церковь помолиться, может, от этого ей станет легче. Она не легла в постель, а ощупью прошла через мельницу и открыла дверь. Ее охватило холодной предутренней речной сыростью. Низко за рекой висела красная ущербленная луна, почти не дававшая света. Сверчки умолкли, замолчала и водяная птица. Странная предрассветная тишина висела над водой и берегами Сейма…

Рубашка на Марынке сразу стала влажной и прилипла к телу. Зябко поводя плечами, она посмотрела во все стороны, — около мельницы никого не было. Марынке не хотелось идти в душную комнату деда, — все равно ей не заснуть. Она стояла в дверях, дрожа от сырости, и все смотрела — не притаился ли тут кто-нибудь.

Вдруг она увидела какую-то темную тень, прижавшуюся к стене.

— Кто тут? — тихо спросила она.

Тень зашевелилась и двинулась к ней.

— То я… С вечера тебя дожидаюсь…

Марынка вздрогнула и подалась вперед. Это был На-ливайко.

— Чего ты пришел?

— Не можу больше, Марынка… Прямо хоть в домовину!..

Он подвинулся к ней совсем близко и смотрел на нее с жалкой, кривой усмешкой. Ему, видно, приходилось трудно — у него глаза и щеки совсем запали. Марынка не отрывала от него глаз и тяжело, взволнованно дышала.

— Я тоже не…

Она не договорила, положила ему руки на плечи и заплакала. Потом вдруг стала порывисто ласкать его, дрожа, задыхаясь, прижимаясь к нему трепещущей грудью. Волосы ее упали и рассыпались, сорочка на груди расстегнулась, глава налились темным, горячим блеском, губы жарко дышали…

— Тяжко… Страшно… — шептала она, цепляясь за него руками, словно боясь, чтобы он не ушел и не бросил ее одну…

Она нашла губами его губы и жадно впилась в них, схватила его руку и прижала ее к своей груди, судорожно извиваясь всем телом, тяжело опускавшимся вниз. Ее тонкие, худые руки налились необычайной силой, она упала вдруг на землю и потянула его за собой. Он испуганно, растерянно бормотал:

— Марынка… Сердце мое…

А Марынка вся билась и плакала, сама, казалось, не зная, чего хотела от него.

— О Боже!.. О, Боже ж мой!.. — стонала она, царапая его руки, напряженно приподымаясь и снова падая головой на землю…

В кустах вербняка прошел какой-то резкий шум, треснула, переломившись, ветка и раздался странный звук, точно там кто-то крякнул от злости и досады. Марынка, сразу затихнув, с силой оттолкнула от себя Наливайко и вскочила на ноги.

— Что это? — спросила она, испуганно озираясь во все стороны…

В темноте у реки как будто тихо затренькали струны не то скрипки, не то кобзы, и кто-то зашипел: тссс… Потом что-то загудело, точно сдержанный смех, низким, хриплым басом…

Марынка вся замерла от страха, не отрывая глаз от кустов вербняка.

— То старая жаба в болоте… — сказал Наливайко. — Не бойся…

Он взял ее за руку, — но Марынка вырвалась. Она насторожилась, боязливо прислушиваясь. Ничего больше не было слышно. Только за углом мельницы робко, осторожно начал свою песню сверчок… тррр… тррр… тррр-тррр… И в самом деле заквакала у берега в трясине лягушка низким, глухим басом…

Марынка трепетала от страха. Она схватилась за ручку двери и попятилась внутрь мельницы, дрожа всем телом.

— Иди… — шепотом сказала она, отстраняя Наливайко руками. — Завтра до церкви приду…

И она захлопнула перед ним дверь и задвинула ее засовом…

Марынка легла. Ее била лихорадка, ей долго не удавалось заснуть. Ушел Наливайко или стоит там и ждет?… Ей все чудилось, что вокруг мельницы ходят люди и разговаривают. Снова там что-то звенело, тренькали струны кобзы или скрипки; и старая жаба несколько раз принималась квакать, издавая противные хриплые звуки.

Потом вдруг кто-то тихо постучал в окно. Марынка подумала, что это Наливайко все еще стоит там у мельницы и ждет, чтобы она вышла. Она набросила на себя юбку, шаль и вышла. И страшно было — и тянуло посмотреть, как он там ходит у мельницы и ждет…

Луна уже закатилась. Ярко мерцали звезды на черном небе. Берег и воды Сейма совсем слились в темноте, только по золотым змейкам отражавшихся в реке звезд видно было, что там — вода.

Около мельницы никого не было. По вербняку у берега шел шорох — не то ветер путался в кустах, не то птица ночная перепархивала с ветки на ветку…

— Кто тут? — спросила Марынка, напряженно вглядываясь в темноту.

Шорох усилился. Теперь уже ясно было слышно, что там кто-то тяжело пробирался сквозь кусты. Из вербняка вдруг вынырнули две темные фигуры, одна низкая, другая высокая. Они остановились там и о чем-то шептались…

Марынка боязливо отступила за порог и приотворила дверь, просунув голову в щель.

— Та кто тут? — уже со страхом снова спросила она.

Глаза Марынки пригляделись к темноте, и она узнала Скрипицу по его рваной свитке и шапке.

— То ты играл?

— Эге ж…

— Зачем пришел? Что тебе надо?..

Скрипица ничего не сказал и отодвинулся в сторону, оглянувшись на стоявшего позади него высокого человека. Марынку начинала бить лихорадка.

— Кто ж то с тобой? — чуть шевеля губами, спросила она шепотом.

Скрипица и на это ничего не ответил. Высокий человек шагнул из-за него вперед, и Марынка вдруг увидела два зеленых глаза, светившихся, как ночные светляки.

— Ой, Боже! — тихо вскрикнула она, отшатнувшись назад…

Дрожа с головы до ног, она со всей силы захлопнула дверь и задвинула железный засов…

У мельницы слышался тихий говор, но нельзя было ничего разобрать. Только можно было понять, что один сердился и ругался, а другой оправдывался. Скоро голоса затихли, и на воде послышался тихий плеск весел…

Марынка вернулась в дедову комнату и легла в постель. У нее от страха холодели руки и ноги. Опять он здесь! Что ей делать? куда от него спрятаться?..

Она вся дрожала… плакала. Только перед рассветом, замученная вконец тоской и страхом, заснула. И во сне ее била жестокая лихорадка…

Загрузка...