Черный Камелот

Глава 18

Перед самой войной старый отстойник на ферме Науйоксов – он был сооружен еще в начале прошлого века – засорился, и владельцы построили в другом углу двора новый. С годами навозная жижа в старом отстойнике затвердела и превратилась в некое подобие цементного пола. В результате получилось отличное подземное хранилище – как и описывал юный Науйокс. Наружное отверстие заросло травой, и его было совсем не видно, тем более что рядом росла раскидистая слива.

Именно там Конуэй и спрятался. Он сидел в свой норе и терзался голодом. Участники рейда получили двухдневный пищевой рацион. Репортер растянул еду на целую неделю. По ночам он осторожно выбирался из убежища и запасался ржавой водой из заброшенного колодца. Ему было очень страшно и в то же время ужасно скучно. Конуэй зарос грязью, лицо покрылось щетиной. Однако, к собственному удивлению, он все еще был жив. Более того, постепенно в голове Конуэя созрела идея. Основывалась она на газетной статье, которую он когда-то написал для шведской газеты. В Стокгольме Конуэй познакомился с беглым польским военнопленным, который умудрился пробраться через всю Германию в балтийский порт, а оттуда, спрятавшись на корабле, переплыл в Швецию. Секрет его успеха был очень прост: поляк шел в открытую, толкая перед собой тачку с краденой на огородах капустой. Точно такую же тачку Конуэй отыскал в сарае фермы. Только вот положить в нее было нечего. Капуста еще не выросла. Может быть, нагрузить в тележку навоз? Кто обратит внимание на голодранца, толкающего перед собой тачку с навозом?

Поляк рассказывал, что всякий раз, когда его останавливали патрули и спрашивали, кто он и откуда, он отвечал:

– Я домой, на ферму. Я тут живу, рядом.

Когда у него требовали документы, он пожимал плечами:

– Я на огород с собой документы не ношу. Они на ферме.

Конуэй заставил себя набраться терпения, хоть ему ужасно хотелось есть, а пищу достать было негде. Он тщательно обшарил все постройки, надеясь добыть хоть что-нибудь съестное – старую репу, картошку, хоть желуди. Но ничего подобного не было.

В конце концов именно голод заставил Конуэя покинуть убежище. Поначалу он старался двигаться лесом, да еще и ночью. Днем прятался где-нибудь в густых зарослях. В первый же вечер Конуэй заглянул на одну из ферм, назвался беженцем и попросил что-нибудь поесть. Ему дали горячего овощного супа и даже отдельное помещение для ночевки – уж слишком скверно от него несло.

Под утро, пока не рассвело, Конуэй побрел со своей тачкой дальше. Он очень боялся, что хозяйка донесет на него. Горячая похлебка придала ему сил, и ирландец несся через кусты чуть ли не бегом.

На следующий вечер возле перекрестка он обнаружил место привала американцев. Удалось подобрать кое-какие объедки. На десятый день, продолжая двигаться к югу, отощавший и ослабевший Конуэй набрел на походную столовую Армии Спасения. Тут-то он впервые наелся до отвала за все эти дни. Одежда висела на нем, вид у Конуэя был совсем больной. Люди из Армии Спасения, привыкшие к людским несчастьям, накормили его, дали с собой продуктов и хотели предложить еще какую-нибудь помощь. Когда Конуэй отказался отвечать на их вопросы, они не стали настаивать и просто пожелали ему удачи. Ирландец побрел дальше.

Со временем он приобрел некоторый опыт в добывании пищи: украл две курицы, зажарил их в лесу на костре. Потом в крестьянском сарае обнаружил связку луковиц. Было немного горько и не очень вкусно, но лук поразительным образом восстановил его силы. Конуэй вообще заметил, что сил у него стало больше. Во-первых, он перестал курить; во-вторых, постоянно толкая перед собой тяжелую тачку, изрядно накачал мускулы.

Больше всего Конуэй боялся, что его задержат, когда он будет пересекать какой-нибудь мост. Однако выяснилось, что так далеко за линией фронта небольшие мосты уже никем не охраняются. На берегу Майна Конуэй с завистью смотрел на движущиеся по реке баржи. Он хотел найти какого-нибудь шкипера и напроситься к нему в пассажиры, уплатить за проезд зашитыми в ремне бриллиантами. Однако в конце концов от этой идеи пришлось отказаться – бриллианты понадобятся в будущем. Без них у Конуэя вообще не будет никакого будущего.

В конце концов улыбнулась удача. Однажды ирландец залез в выгоревший американский танк, чтобы, как обычно, поискать там что-нибудь съестное. Съестного он не нашел, зато обнаружил бумажник, а в нем сорок два американских доллара.

От фермы в Адене до швейцарской границы, по расчетам Конуэя, было миль четыреста, но это расстояние его не пугало. Как-то ночью в середине мая Конуэй расстался с заветной тачкой и благополучно пересек границу. Лишь в Швейцарии он узнал, что большая европейская война уже закончилась.

Американские доллары пришлись в Швейцарии как нельзя кстати. Конуэй купил себе приличную одежду, нашел маленький, дешевый пансион и тихо отсиживался там два дня. Все это время он работал над письмом, переписывая его снова и снова. Бороду решил не сбривать.

Во время продолжительного путешествия у Конуэя было достаточно времени, чтобы обдумать свое будущее. Он пришел к выводу, что будущее для него возможно лишь в одном случае: если кто-то окажет ему помощь. Чем больше ирландец размышлял на эту тему, тем яснее ему становилось, что рассчитывать он мог на помощь лишь из одного источника. Возвращаться в Стокгольм смысла не имело – британские и американские разведслужбы чувствовали себя в шведской столице как дома. Кроме того, корпорация «Ко-лект» имела в Швеции мощный филиал. Дублин тоже исключался – Конуэй имел возможность на собственном опыте убедиться, насколько бесцеремонно англичане ведут себя в независимой Ирландии.

Выход оставался только один – Маугли. Последняя надежда, причем не слишком верная. Как-то ночью, трясясь от холода в баварском сосновом бору, Конуэй вспомнил дни гражданской войны в Испании. Он там был аккредитованным журналистом при штабе генерала Франко. Прежде всякий раз, когда ирландец пытался вспомнить, где он видел Маугли раньше, у него ничего не выходило. А тут вдруг он очень ясно увидел перед собой одного из франкистских генералов, дающего пресс-конференцию иностранным журналистам. Там был Конуэй, там был и Маугли – вот где он видел англичанина.

Стало быть, Маугли тоже когда-то работал журналистом. Почему-то это открытие несколько обнадежило Конуэя. Теперь он думал о Маугли почти все время, вспоминал, что загадочный посетитель никогда не говорил ему ничего оскорбительного, даже выражал сочувствие. Ведь он сказал Конуэю, что не оставит его в будущем, всегда будет рад с ним встретиться и поговорить.

Много раз переделанное письмо предназначалось Маугли. Адресом Конуэй не располагал, поэтому адресовал свое послание в министерство обороны и приписал добавочный номер, который назвал ему Маугли. Уверенности, что письмо дойдет до адресата, у репортера не было.

Ответ пришел очень быстро – по авиапочте. Новости были самые утешительные. Маугли писал, что рад получить весточку от старого знакомого, не держит на него зла за «маленькие затруднения», а через несколько дней сам приедет в Цюрих и остановится в отеле «Осборн». Если Слоненок позвонит ему (Маугли даже пошутил: «Только не надо трубить хоботом»), они обсудят условия сделки.

Конуэй ждал назначенного дня с трепетом. Для начала он несколько раз побеседовал с Маугли по телефону и убедился, что англичанин держится весьма тактично, даже дружелюбно. Маугли отлично понимал ценность товара, которым располагал ирландец. Готов был заплатить за него очень приличную цену.

В данный момент Конуэя интересовали не столько деньги, сколько собственная жизнь – хотелось как можно быстрее выбраться из Европы. Это главное, а спрятанные бриллианты не дадут умереть с голода.

Выяснилось, что Маугли вполне может устроить Конуэю билет на самолет. Деньги при этом ирландец все равно получит – причем прямо здесь, в Цюрихе. Беспокоиться совершенно не о чем, уверял Маугли.

Но Конуэй все равно беспокоился, да еще как. Он трясся до самой последней минуты: когда проходил паспортный контроль в цюрихском аэропорту, когда поднимался по трапу на самолет швейцарской авиакомпании, отправляющийся в Бейрут, во все последующие недели, когда, запутывая следы, пробирался на юг Африки. Даже в октябре, после поражения Японии, плывя на корабле в Гонконг, Конуэй чувствовал себя под угрозой.

Шли годы, но чувство тревоги не исчезало. Конуэй старел, переезжал с места на место, менял имена, покупал дорогие и ненадежные паспорта у фальшивомонетчиков в дальневосточных портах. Переехал из Гонконга в Индонезию, потом в Бангкок, но страх повсюду следовал за ним. Вот в Таиланде он поселился под именем Джеймса Хендерсона. Внешний вид Конуэя сильно изменился – он оброс седой бородой, научился разговаривать по-английски с ливерпульским выговором. На Дальнем Востоке он подвизался в качестве корреспондента нескольких англоязычных газет.

Как это ни странно, Конуэй ни разу нигде не попался, ни разу не привлек внимание полиции. До конца своих дней он не мог избавиться от привычки то и дело оглядываться, вздрагивать при любом неожиданном звуке.

Как-то утром – это было в 1963 году – Конуэй сидел в бангкокском аэропорту, дожидаясь одного человека, у которого должен был взять интервью. Ничего особенно интересного – материал о новом авиарейсе в Сингапур. Интервьюируемый опаздывал, и, чтобы убить время, Конуэй взял со столика последний номер журнала «Ньюсуик».

Лениво листая страницы, он вдруг увидел на фотографии знакомое лицо и остолбенел. Стал жадно читать текст статьи. Журнал гордился своим репортажем и отвел ему довольно много места. Речь шла о некоем мистере Филби по кличке Ким, который вместе с Берджесом и Маклином работал на русскую разведку, являясь сотрудником Интеллидженс сервис. Филби работал в Бейруте и неожиданно исчез, не оставив никаких следов.

Дочитав статью, Конуэй вновь уставился на фотографию. Прошло почти двадцать лет, но ошибки быть не могло. Именно этого человека он знал под кличкой Маугли! Тут Конуэю пришла в голову такая мысль. Документы, которые Шелленберг с самого начала хотел переправить русским, действительно достигли адресата – через Маугли. Только произошло это несколько поздновато. Конуэй мог себе представить, для каких целей эти сведения могли быть использованы в послевоенные годы. Он почувствовал, что его начинает раздирать истерический хохот...