Чёрный дембель. Часть 3

Глава 2

Лена посторонилась — я шагнул через порог. Словно совершил перелёт из Египта в зимнюю Москву. Сразу ощутил, что окно в комнате было приоткрыто почти сутки. И что здесь не горел безостановочно со вчерашнего вечера газ на плитах, как в кухне. Поправил ворот тельняшки, огляделся. На подоконнике блестела влага (я решил, что это растаял падавший туда с улицы снег). На столах стопками лежала нарезанная прямоугольниками обёрточная бумага, на которой недавно остывали и пропитывались кремом торты. Покрывала на кроватях смяты, точно по ним пробежала рота солдат в сапогах. Посреди комнаты одиноко лежал сплюснутый окурок (кто-то на подошве обуви принёс его сюда из коридора).

— Не вижу, — сказал я.

— Чего не видишь? — спросила Лена.

Она замерла у меня за спиной.

— Тортов не вижу, — уточнил я. — Которые мы не отгрузили Дмитрию.

— Смотри.

Котова подошла к холодильнику, приоткрыла в нём дверцу.

Я увидел на полках две картонные коробки.

— Вот они, — сказала Лена. — Оба — «Розы под снегом». Я проверила.

— Понятно.

Я подошёл к своей кровати. Поправил покрывало, уселся поверх него. Расправил плечи — хрустнул позвоночником.

— Что будем делать, Серёжа? — спросила Котова.

Она замерла, вытянувшись по струнке.

— Ничего.

Я зевнул.

— Как это… ничего?

Я пожал плечами и сказал:

— А вот так. Мы свою работу выполнили. Отгрузили все шестьдесят тортов.

Котова чуть склонила голову — смотрела на меня сверху вниз.

Я полюбовался на то, как поблёскивала выглядывавшая из-под её косынки каштановая прядь волос.

— Ты же говорил… шестьдесят два, — сказала Лена.

— Всё верно. Шестьдесят тортов для Прохорова. И два для нас.

Я указал рукой на холодильник.

— Выбирай любой.

— Для… нас?

Лена приподняла брови.

— Один отвезу завтра домой, — сказал я. — Ты заберёшь второй.

Котова взмахнула ресницами.

Я отметил, что выглядела она сейчас забавно. Лена сегодня явилась в «мужской» корпус примерно в том же наряде, в какой работала на колхозном поле: в старой растянутой футболке, в трикотажных штанах, в косынке. Вот только на ногах у неё были не резиновые сапоги, а кеды.

— Я заберу? — сказала Котова. — Зачем?

Она нахмурилась.

— Это твоя премия, Лена, — сказал я. — Как бригадиру. Отвезёшь торт домой, порадуешь родителей.

Зевнул — едва не вывихнул челюсть.

Котова скрестила на груди руки. Покачала головой.

— Нет, — сказала она. — Не могу.

Бросила взгляд на холодильник.

Краем глаза я заметил, как от порыва ветра покачнулась приоткрытая створка форточки.

— Серёжа, он же дорогущий. Я видела, сколько Илья Владимирович тебе за них платит.

Я вздохнул.

— Не морочь мне голову, Котова.

Заявил:

— Считай, что это новогодний подарок твоим родителям. От меня.

Посмотрел на большущие карие глаза Лены.

— Дарю его не тебе, — сказал я, — а твоим папе и маме. Имею я на это право?

Котова пожала плечами.

Промолчала.

— Имею, — сказал я. — Поэтому… забирай.

Снова указал на холодильник.

Лена устало всплеснула руками. Стрельнула в меня взглядом… сердитым (словно не согласилась с моим требованием, но не нашла в себе сил ему воспротивиться).

— Ладно, — сказала она. — Только… можно не сейчас?

Котова показала мне ладошки.

Я заметил на них следы от верёвки.

— Куда я его сейчас дену? — спросила Лена. — Пусть у вас постоит. До завтра. Ладно?

Она вздохнула.

— До завтра, так до завтра, — согласился я.

Махнул рукой.

Сказал:

— Заберёшь его, когда вернёмся с консультации по вышке.

Опёрся спиной о холодную стену.

— А сейчас сгоняй к Вове Красильникову, — попросил я. — Узнай, решил ли он проблему с грязной посудой. И позови парней сюда. Время пожинать плоды. Выдам вам зарплату.

В воскресенье вечером я выдал зарплату не всем: обделил Кирилла и Артурчика. Но заранее их предупредил, что отсчитаю им деньги, когда получу плату за торты от Ильи Владимировича. Директор швейной фабрики пообещал, что наведается тридцать первого декабря в общежитие, передаст мне всю сумму за торты «из рук в руки». Я порадовался его нежеланию «оставлять прошлогодние долги на новый год». Потому что в декабре мои финансовые запасы растаяли, будто снег весной. После выдачи зарплат комсомольцам-кондитерам у меня за душой завалялась лишь мятая пятёрка… которую я разменял сегодня, когда в последний день тысяча девятьсот семьдесят третьего года после консультации у профессора Баранова заглянул вместе с Леной Котовой в студенческую столовую.

Львиную долю моих декабрьских трат составили: покупка подарков к Новому году и расходы на изготовление предновогодних заказав Прохорова. На продукты для шести десятков тортов я знатно потратился, как и на зарплаты кондитерам. А в первых числах декабря приступил к заготовке новогодних подарков. Первый купил для мамы — он стал единственной спонтанной покупкой. Вместе с Артурчиком я тайком от своего младшего брата прогулялся по комиссионным магазинам города (Прохорова знали там все продавцы и начальники): мы искали для Кирилла «настоящие штатовские» джинсы. Я хотел вручить их Киру под бой курантов. Джинсов мы нашли немало: самых разных американских брендов. Но возникла проблема. Их рост не подходил для моего младшенького братца.

Зато в одном из магазинов, в кабинете директора, я заметил женские зимние сапоги незнакомого мне бренда «Pertti Palmroth»: чёрные, кожаные, с подкладкой из натурального меха, с тридцати восьми сантиметровым голенищем и со средней длины каблуком. Я повертел их в руке, пока Артурчик беседовал с улыбчивой директоршей (та расспрашивала Прохорова о подробностях свадьбы его папы). Осмотрел их со всех сторон. Признал, что сапоги мне приглянулись. Они сильно отличались от той обуви, которую носила моя мама, да и от той, которую я видел на шагавших по утрам в институт студентках. Я взглянул на размер — тридцать девятый. Ухмыльнулся: сообразил, что это мамин размер. Показал сапоги директорше и спросил: «Сколько такие стоят?»

Сапоги я купил за сто сорок рублей… плюс сорок рублей «сверху» (директорша сказала, что отдаст нам сапоги за такую «скромную» цену только «из уважения к Илье Владимировичу»). Сапоги я припрятал под своей кроватью в общежитии до Нового года. А джинсы для Кирилла мы в комиссионках так и не купили. Но Артурчик мне (неохотно) подсказал, что американские джинсы шьют не только в США — очень даже неплохие «фирменные» джинсы отшивают и у нас в городе. В частности, у того самого портного, что скроил мой костюм. «Сделают тебе, Чёрный, любую фирму́, — сказал Артур. — Хоть «Wrangler», хоть… «Levi Strauss». Только деньги плати». За джинсы для Кирилла портной заломил цену, как за финские сапоги. Но зато он их снабдил полным набором «фирменной» фурнитуры.

Прикупил я подарок и для Лены Котовой. Потому что Артур мне по секрету сообщил: Ленка «грохнула» на подарок для меня «почти всю стипуху». Что именно купила Котова, он мне не сказал («Наташка меня убьёт»). Поэтому я в задумчивости потёр подбородок и прикинул, чем осчастливлю Лену на Новый год. Вспомнил: давно надеялся, что Котова сменит духи (на аромат рижской «Иоланты» я реагировал… неадекватно, словно вспоминал ночи, проведённые в спальне Варвары Сергеевны). Прогулялся в «Универмаг» и прикупил там духи «Climat» от «Lancôme» — те самые, которые в фильме «Ирония судьбы, или С лёгким паром!» Ипполит подарил Наде. Они мне обошлись в сорок пять рублей — на фоне покупки финских сапог и «американских» штанов такая цена показалась мне скромной.

После обеда в столовой Котова пошла в «женский» корпус, чтобы собрать вещи для поездки домой. А я поднялся в свою комнату. Кирилла и Артурчика там не застал: оба моих соседа по комнате после консультации отправились к своим подружкам. Мой младший брат ещё неделю назад уведомил меня, что пригласил встретить Новый год в доме наших родителей Ингу Рауде. Свои вещи для поездки в посёлок он уже уложил в сумку — сейчас следил за сборами подружки. Я сказал Киру, чтобы не ждали меня. Попросил его приехать в посёлок раньше меня, помочь (если понадобится его помощь) папе и маме. Артурчик, как и я, дожидался появления Ильи Владимировича. А пока он развлекал рассказами Наташу Торопову, которая (как и Котова) намеревалась праздновать с родителями.

Лена вошла в комнату, когда я укладывал в сумку завёрнутые в газеты бутылки армянского коньяка (по двадцать семь рублей за пол-литра). Поднял голову — увидел, что Котова загадочно улыбалась. Отметил, что она прятала правую руку за спиной — вспомнил рассказ Артурчика о планах Лены одарить меня «дорогущим» новогодним подарком. Пошарил взглядом по кровати, где лежали сваленные в кучу мои предпраздничные покупки, ещё не перекочевавшие в сумку. Сообразил, что духи для Котовой ещё стояли на полке в шкафу. Вдохнул распространившийся по комнате ещё не раскрывшийся аромат рижской «Иоланты». Наблюдал за тем, как Лена левой рукой (немного неуклюже) сняла обувь и как она едва ли не строевым шагом пересекла комнату.

— С Новым годом! — сказала Котова.

И протянула мне небольшую картонную коробку.

— Сергей, это тебе.

У меня в голове промелькнули воспоминания о смартфонах.

Я взял из рук Лены подарок. Повертел его в руках.

Прочёл надписи: «Агидель» и «электробритва». Невольно усмехнулся.

Пробормотал:

— Как интересно…

«Бритва самой последней марки», — прозвучал у меня в голове голос Нади из фильма Эльдара Рязанова «Ирония судьбы, или С лёгким паром!». «Зачем делать такие дорогие подарки?» — ответил ему голос киношного Ипполита Матвеевича. Я не повторил этот диалог вслух: переборол это желание. Не проверил, покажется ли он Котовой знакомым. Хмыкнул, потёр подбородок. Бросил взгляд на шкаф, где оставил коробочку с духами «Climat» от «Lancôme» («настоящие, французские»). В голове мелькнула мысль о том, что я всё же очутился в неправильном прошлом, где фильм Рязанова уже показали на экранах телевизоров на несколько лет раньше, чем в известной мне истории. Я покачал головой. Заметил, что на скулах Котовой вспыхнул румянец.

— Тебе… нравится? — спросила Лена.

— Очень, — заверил я. — Спасибо.

Котова чуть склонила на бок голову. Она явилась в «мужской» корпус без шапки — её волосы сверкали в свете электрической лампы. Я положил коробку с электробритвой на покрывало, рядом с ещё не упакованными в сумку вещами. Встал с кровати, прошёл к шкафу мимо благоухавшей духами Лены. Котова не спускала с меня глаз, будто считывала мою реакцию на её новогодний подарок (словно моё «очень» прозвучало неубедительно). Я протянул руку к чуть покосившейся дверце… и замер. Взглянул в направлении порога, рядом с которым Лена оставила свою обувь. Пару секунд задумчиво рассматривал ботинки Котовой: невысокие, с потёртыми носами и длинными шнурками. Только сейчас сообразил, что Лена ходила в них и в прошлом месяце.

Я указал на ботинки рукой и спросил:

— Лена, а ты почему не переобулась в зимнюю обувь?

Котова среагировала на мои слова не сразу, точно мысленно перевела их с иностранного языка на русский. Она озадаченно взглянула на свои ботинки (будто соображала: почему они меня вдруг заинтересовали). Пожала плечами.

— Так… зачем? — спросила она. — Зима у нас короткая, тёплая…

— Тёплая?

Я ткнул пальцем в сторону окна.

Сообщил:

— Минус пятнадцать градусов на улице. А к ночи температура опустится до минус двадцати.

Опустил руку, так и не коснувшись дверки шкафа.

— Считаешь, что это тепло? — спросил я. — Ты у нас кто? Эскимос? Для тебя минус двадцать — это оттепель?

Лена неуверенно улыбнулась.

— Два месяца осталось до весны, — сказала она. — Оглянуться не успеем…

— Оглянуться? — сказал я. — Ты при такой погоде в своих ботинках за пару дней воспаление лёгких заработаешь.

Спросил:

— Я правильно понял: зимней обуви у тебя нет?

Вопросительно вскинул брови.

Котова покачала головой.

— Её самолёт испортил. Летом. Ну… ты помнишь.

— Ясно.

К ботинкам я не подошёл. Склонил голову, взглянул на ноги Котовой: на серые вязаные шерстяные носки. Лена тоже опустила глаза — мне почудилось, что внутри носков шевельнулись её пальцы.

— У тебя какой размер обуви, Котова? — спросил я.

— А что?

— Ответь на мой вопрос.

— Тридцать восьмой… кажется.

Я провёл рукой по щеке, словно проверил, не покрылась ли та щетиной. Сообразил, что не помню, пользовалась ли мама духами. «Теперь будет, — подумал я. — Настоящими французскими».

Вернулся к кровати. Вынул из лежавшей в куче на кровати коробки зимние сапоги. Ладонью стряхнул прилипшие к голенищам шерстинки, протянул сапоги следившей за моими действиями Котовой.

— Ну-ка, примерь, — сказал я. — Это тридцать девятый размер. Но на твои носки будут в самый раз.

Лена с недоумением уставилась на творение финской обувной промышленности. Махнула ресницами, точно двумя крохотными веерами. И вдруг попятилась от меня, спрятала за спиной руки.

— Что это? — спросила она.

— Обувь, — ответил я. — Просто обувь.

Котова помотала головой — вновь засверкали локоны её волос.

— Я не возьму их, Сергей. Нет!

Она ещё на шаг отошла в направлении двери.

Я развёл руками — махнул сапогами. Почувствовал, что к аромату духов Котовой добавились запахи кожи и шерсти.

— Не хочешь — не надо. Я не настаиваю.

Указал правым сапогом на коробку с надписью «Агидель».

— Тогда забирай бритву. Обойдёмся без дарения новогодних подарков.

Увидел: Котова растерялась.

— Но… это неправильно, Сергей, — сказала она. — Я… даже не представляю, сколько эти сапоги стоят.

Её голос дрогнул.

— Они… дорогущие, — пробормотала Лена. — Сергей, они слишком… дорогие.

Я снова протянул ей сапоги.

Сказал:

— Не слишком. Это подарок, Котова. Надевай.

Лена всё же взяла у меня обувь. Не меньше минуты я наблюдал, как она обувалась. Отметил, что на ногах у Котовой сапоги смотрелись великолепно. Мазнул взглядом по женским коленкам. Посмотрел Котовой в лицо.

Увидел, что в глазах Лены блестели слёзы.

Котова всхлипнула.

— Серёжа, — тихо сказала она, — они такие клёвые…

Котова ушла. В новых сапогах. Унесла коробку с тортом и коробку со старыми демисезонными ботинками.

Примерно полчаса после её ухода я находился в комнате в одиночестве — до возвращения Артурчика. За это время упаковал сумку.

Прохоров шумно ввалился в комнату и сообщил:

— Уехали. Пообещали, что вернутся в общагу второго января вечером. Мой батя не появлялся?

Я покачал головой. Почувствовал, что в воздухе запахло одеколоном «Шипр» и табачным дымом.

— Чёрный, а ты всё-таки сумасшедший, — сказал Артурчик. — Осчастливил Ленку импортной обувкой и тортом! Наташка чуть в обморок не грохнулась при виде твоих сапог. Бросилась их примерять, вздыхала и причитала. Блин. А я ей только варежки и пачку забугорной жвачки подарил.

Прохоров покачал головой.

— Чёрный, ты мог бы меня и предупредить!

Илья Владимирович Прохоров приехал в общежитие в семь часов вечера. Извинился, что задержался. Выглядел он уставшим, но весёлым. Вручил мне пухлый конверт с деньгами — тридцать рублей из этого конверта тотчас же перекочевали в карман к Артурчику. Директор швейной фабрики сообщил мне, что клиенты остались довольны заказами. И что некоторые уже поинтересовались, когда им разместить заказы на торты к Восьмому марта. Илья Владимирович усмехнулся и поделился со мной прогнозом: к Международному женскому дню я продам тортов не меньше, чем к Новому году. «Ведь почти у каждого заказчика есть жена, любовница, мама и тёща, — сказал он. — И каждую нужно осчастливить подарком и тортом. Ведь какое теперь застолье у солидных людей без «цветочного» торта «от Прохорова»?»

Артурчик уехал из общежития вместе с отцом. А я поплёлся на трамвайную остановку (с сумкой на плече, где позвякивали бутылки с коньяком и с водкой). Из трамвая я вышел уже затемно. Прошёлся привычным маршрутом: мимо шестой поликлиники, через освещённый фонарями Столярный переулок до деревянного моста (под которым змеилось русло ручья, превратившееся до весны в заснеженную тропу). Прошёл мимо дома Павловых. Не увидел в его окнах свет, а над печной трубой дома Варвары Сергеевны не разглядел дым. Да и у калитки заметил высокие сугробы: её не открывали уже несколько дней. Встретил на Речной улице шумную компанию молодёжи — обменялся с парнями и девицами поздравлениями «с наступающим Новым годом». Пешком я дошёл до дома Степана Кондратьевича…

…Где выгрузил из сумки в руки строгой хозяйки дома три бутылки водки «Столичная». Вручную выкатил Чижика (из двора уже повеселевшего после ранних проводов «старого года» Степана Кондратьевича). ИЖ-56 завёлся с третьей попытки: Чижик словно застоялся в стойле и рвался на поиски приключений. «Будут у тебя приключения, — мысленно пообещал я мотоциклу. — Вдоволь побегаешь по советским дорогам сегодня ночью». Чижика я остановил около ворот дома родителей. Повозился с подмёрзшими запорами — закатил мотоцикл во двор. Размял озябшие внутри кожаных перчаток пальцы. Вынул из бокового прицепа сумку и коробку с тортом, поднялся на крыльцо. Вошёл в дом, тут же почувствовал витавшие в прихожей запахи: пахло жареной курицей, варёными куриными яйцами… и духами «Иоланта».

Я опустил взгляд — увидел на полу рядом с обувной полкой новенькие чёрные зимние сапоги. «Pertti Palmroth», — вспомнил я название финского обувного бренда. Поставил рядом с рычавшим холодильником сумку, поверх неё установил коробку с тортом. Сбросил припорошенные снегом ботинки. Снова взглянул на высокие финские сапоги и убедился, что они мне не привиделись. Шагнул в гостиную, огляделся. Окинул взглядом покрытый белой скатертью стол, заметил расставленные на печи кастрюли. Полюбовался украшенной мишурой и стеклянными шарами ёлкой (разноцветные шары были маминой гордостью: папа нам их привёз из Москвы в тот год, когда учился в первом классе). Прошел мимо стола в следующую комнату, где светился экран телевизора, и звучали женские голоса. По-прежнему ощущал аромат рижской «Иоланты».

В дальней комнате (родители её величали «второй гостиной») я увидел сидевшую на диване у стены маму.

Она листала альбом с нашими семейными фотографиями.

Справа от мамы примостилась Инга Рауде. А слева к маминому плечу прижималась плечом Лена Котова.

— …На часах уже двенадцать без пяти! — звучал из динамиков телевизора «Горизонт 101» голос Людмилы Гурченко. — Новый год уже, наверное, в пути!..

Котова подняла на меня свои большущие глазища и произнесла:

— Серёжа приехал!