Чёрная роза [СИ]

Глава XXVII: Чёрная роза

Когда Хару перечитывал книги из домашней библиотеки, ему казалось, что даже за пару сотен лет он не сумел бы прочесть их все. Сейчас же ему оставалось только восторженно крутить головой; при виде такого количества книг на самую разную тематику старший из близнецов почти умудрился забыть, с какой целью они явились в библиотеку. Йори, кажется, тоже был ошарашен. Это помещение, шкафы в котором тянулись от пола до потолка, занимало едва ли не четверть всего главного корпуса; рядом со шкафами высились деревянные приставные лестницы, по которым, видимо, полагалось добираться до верхних полок.

Жаль, любоваться этим великолепием близнецам пришлось недолго: привыкший ко всему Эмиль деловито потянул их и привязавшегося Ансо за собой, к малозаметной двери в восточной части зала. В первые мгновения Хару даже принял эту дверь за очередное украшение — уж больно бросалась в глаза невыносимая яркость витражного стекла. Да-да, большая часть двери была стеклянной, и кусочки полупрозрачного материала складывались в затейливый рисунок: девушка, обвитая зелёными лианами, поднимала над головой золотистый шар — видимо, он символизировал солнечный диск. Для себя старший из близнецов отметил: хозяева этого дома явно были склонны к излишествам, иначе никак не объяснить это стремление сделать кричаще-роскошным всё, что только подвернётся под руку.

Эмиль толкнул дверь, и четверо учеников академии оказались в гораздо менее грандиозном зале. Если в основной части библиотеки всё было сделано помпезно, напоказ, то здесь всё выглядело как-то спокойнее. Хару облегчённо вздохнул: вычурность, пусть и привлекала взгляд, всё же сильно давила на психику.

В маленьком зале книжных шкафов было всего четыре. Книги на полках красовались самые разнообразные, вплоть до толстенных томов в кожаных переплётах, под тяжестью которых прогибались не предназначенные для такого веса полки: наверное, подобные тома были редкостью даже во времена Гаетэйн Альдкруа.

Но особенно выделялся шкаф у стены, к которому склонилась замаскированная под подсвечник лампа. Выделялся он убогостью содержимого: на всех полках выстроились жёлто-коричневые книжки в дешёвых обложках. Эмиль подлетел именно к этому непримечательному шкафу, тараторя на ходу:

— У семьи Альдкруа была очень… странная традиция. Им вменялось в обязанность вести дневники — всем, от мала до велика. Вроде бы это пошло от Гаетэйн Альдкруа — она полагала, что её жизнеописание «является крайне любопытным материалом для грядущих поколений», — Эмиль сделал характерный жест, изображая кавычки. — Так в первом дневнике написано. Старушка, похоже, была с приветом. Считала, что её семья — те, кто перевернёт мир. Хотя там ничего особенного — средней знатности, богатые, правда, ну так это не делает их исторически значимыми и всё такое. В общем, ясно же — психованная была бабуля.

За стеной что-то упало, и Эмиль разом свернул полемику на тему «психованной бабули»: не иначе, как решил, что сейчас сама Гаетэйн Альдкруа явится выяснять отношения. Прекратив болтовню, племянник директрисы по уши зарылся в абсолютно одинаковые пыльные книжки. Наконец, он выудил одну:

— Вот! Дневник Элинор Альдкруа. Посвящён вроде как последним годам её жизни: детство и юность нам особо-то и не нужны. Так… Тут, конечно, не всё понятно, но кое-что, наверное, можно…

Забившийся в угол Ансо неожиданно подал голос:

— А что ты хочешь найти?

— Хочу найти что-нибудь о её дочерях, — пояснил Эмиль, скользя глазами по выцветшим строчкам. Тут уже стряхнул с себя оцепенение Хару:

— А не проще тогда было бы посмотреть их дневники?

— Не существует этих дневников. То ли девочки не хотели подчиняться семейной традиции, то ли это из-за смерти Гаетэйн… В общем, последний дневник — записи Элинор. Так-так, а это уже интересно…

— Что ты там нашёл? — нетерпеливо воскликнул Хару. Йори почему-то не издавал ни звука, лишь задумчиво шарил взглядом по обложке книги в руках Эмиля. Ансо плюхнулся на небольшой диван в углу и будто прирос к этому предмету меблировки. В общем, полная тишина.

— Дословно не переведу, но вообще что-то вроде: «Моя ошибка, моя беда. Я позволила чёрной розе распуститься, не ждала, что она окажется ядовитой. Бедные, бедные остальные цветы! Три юных бутона увяли в одну ночь, чёрная роза отравила их. Чёрная, гнилая, ядовитая. Такая же, как та, что цвела рядом со мной. Нет, то, что гнилое с рождения, нельзя поправить. Одну я вырвала с корнем, почему не разглядела вторую? Я виновата? Нет, это розы, чёрные розы». Дальше пустые страницы.

— И чем эта ерунда про цветы, позволь спросить, привлекла твоё внимание? — подал голос с дивана Ансоберт. Хару слегка приободрился: всё же хорошо, что белобрысый парнишка возвращается в норму. Когда он поправится и убийца будет пойман, Ансо переберётся в свою комнату, и больше не будет стоять между ним и Йори. Да и Эмиль тоже уйдёт к себе…

— Если думать, что она писала про цветы, то и правда ерунда, — фыркнул Эмиль, явно начавший строить новые фантастические версии. — А если подумать, что она писала о своих детях? Тогда «чёрная роза» — тот, кто убил её дочерей.

— Скорее уж, та, — поправил Хару. В его воображении ни один мужчина не вязался с чёрными розами: скорее, рисовалась черноволосая белокожая девушка с тёмными бровями и красными губами, походящая на вампиршу из фильмов ужасов.

— Тогда получается, что Элинор писала о своих детях. Тут, кстати, упоминаются они все. Правда, порядок какой-то странный: судя по пометке в углу, сначала идут младшие, потом старшие…

Хару заглянул через плечо племянника директрисы, пытаясь понять, что он там выискивает. Его взору предстало нечто, походящее на таблицу, разрисованную на удивление ровными и изящными чернильными завитками. И ряды бледно-серых букв: «Анэйс, Гвенаэл, Зои, Полин, Ребекка, Констанция, Ноэлла, Сесиль, Юджени, Меланроуз»… рядом с большинством имён красовались аккуратно нарисованные чёрные розы. Пусть Элинор и не занималась расшифровкой своих записей, отчего-то Хару мигом стало ясно: таким знаком женщина помечала умерших дочерей. Судя по записям, трое из них — Анэйс, Зои и Полин — действительно скончались в одну ночь. Причина не была указана, зато рядом с именем Юджени было чётко выведено: «Не вернулась домой из леса». Исчезла девушка через неделю после гибели трёх младших сестёр; сразу после её ухода погибла по неуказанной причине Сесиль. Следом — Ребекка и Констанция. Меланроуз так же, как Юджени, «ушла в лес»… Хару уже собирался отложить книжечку, подбросившую лишь ещё больше новых вопросов, как вдруг его взгляд зацепился за имя Ноэллы. Ей, в отличие от предшественниц, был посвящён целый абзац, правда, весьма расплывчатого содержания: «Милая моя роза, разве плохо было тебе в нашем доме? Отчего даже ты покинула меня, отчего увела за собой другую розу?».

— Выходит, Ноэлла не погибла, — задумчиво протянул Эмиль. — Чёрт, а такая хорошая была версия, что в сказке именно об этих сёстрах и написано…

— Ещё осталась жива Гвенаэл, — заметил Йори. Хару бережно закрыл маленькую книжечку, понимая, что не следует её больше трепать: старая бумага была безумно хрупкой.

— По-моему, Ноэлла испугалась, что её сёстры умирают, и сбежала, взяв с собой выжившую младшую.

— Но почему она сбежала, а не попыталась покинуть дом вместе с родителями? — вновь подал голос Ансо: кажется, к нему вернулась способность мыслить. — Я имею в виду… В таких семьях, как у неё, побег означал пожизненный позор. Кто-то предпочёл бы остаться и умереть, но не позорить имя семьи.

— Люди бывают разные, — машинально отозвался Эмиль. — Может, этой Ноэлле было наплевать на семью, и она просто спасалась от какой-то опасности. Мы же ничего не знаем, кроме дневниковых записей её матери — а они подробностями не блещут.

— А зачем ей тогда было брать с собой сестру? Ребёнок, даже относительно взрослый — та ещё обуза для девушки, желающей начать новую жизнь.

Вопрос повис в воздухе. Хару вздохнул, передавая старый дневник Йори: младший из близнецов стоял ближе к шкафу. Сам не зная, почему, Йори открыл книжку снова и пролистал в надежде, что там всё же обнаружится какая-то подсказка. Но его ждало разочарование: оставшиеся страницы дневника и в самом деле были пусты, разве что последняя пара, судя по неровной кромке, оставшейся от листов, была вырвана. Были ли там записи или нет, узнать не представлялось возможным.