Чего ты хочешь, женщина?

4

Спать ночью она и не планировала. И вообще еле-еле дождалась ухода Василевса.

Как только он исчез за дверью, Алевтина вытерла слёзы, высморкалась, решительно прошлёпала на кухню, собрала всех роботов и потребовала:

— Каси!

«Пчелы» не посмели возражать. Одна из них принесла прозрачный шарик и вложила в протянутую ладонь.

Алевтина зажала шарик в кулаке и направилась в средний коридор, где была дверь, которую Василевс открывал с помощью этого «каси».

Она прижала шарик к двери.

Ничего.

Прижала крепче.

Села и заплакала.

Встала. Зажмурилась, вспоминая движения Василевса: может, он покрутил шарик?

Она попробовала покрутить. Шарик выпал. Попробовала ещё раз… И… дверь приоткрылась! Не полностью, но протиснуться было можно.

Алевтина всхлипнула, взяла у пчелы платок, высморкалась. Протиснулась кое-как. Хлопнула в ладоши, зажигая свет.

Перед ней открылась огромная комната, уставленная приборами. Но на приборы Алевтине было чихать, потому что впереди, вместо противоположной стены, лежала её маленькая уютная квартирка! Однушка! С торшером. С зелёненькими обоями! Со старым маминым диваном, с новым телевизором «Сонни»!

Она всплеснула руками и бегом понеслась домой!

И врезалась со всего маху об стеклянную стену.

Дом был недоступен. Она застряла в этом страшном царстве сновидений! Как муха в аквариуме! Как дура в иллюзиях! Как!..

Алевтина плакала, кричала, пинала стену. Стекло не поддавалось.

Она изломала приборы, чтобы было чем царапать и бить. Она налила лужу воды, проверяя, не растворится ли в ней прозрачная стена.

Ближе к утру, посмотрев на устроенный в лаборатории Василевса разгром и вспомнив его хмурые брови и страшную плётку, Алевтина решила повеситься. Благо, железяк и треног всякого рода в лаборатории хватало.

Роботы громко верещали, почуяв неладное, но мешать хозяйке не смели. Алевтина притащила из спальни чудесную батистовую простыню, разорвала её на полосы, сплела косичкой в крепкую верёвку.

Сначала она хотела использовать рукоятку большой железной машины, а потом обнаружила в стене над ней отличный крюк.

Она залезла на машину, привязала к крюку верёвку, соорудила петлю.

Ей стало страшно. Умирать не хотелось, но это же сон? Она ведь умрёт тут, а проснётся уже за стеклянной стеной, дома, верно? И всё будет хо-ро…

Она же хочет домой? Выбраться из этого дурного сна! Домой!

Алевтина перекрестилась, как сумела. Шагнула к краю машины, глянула вниз: высоко, метра полтора, не меньше…

Она попятилась, пытаясь встать поудобнее, но ноги совершенно одеревенели и каждое шевеление давалось с трудом. Тогда Алевтина начала елозить ступнями, пытаясь подобраться поближе к краю, поскользнулась и… рухнула вниз!

Шею дёрнуло, но крюк не выдержал её веса и обломился. Она упала на пол и получила упавшим крюком по голове.

Было больно и обидно. Алевтина села, почесала быстро набухающую шишку, окинула мутным взором лабораторию… И увидела, как широко открывается условно «входная» дверь!

Ей не оставалось ничего, кроме как потерять сознание, оттягивая справедливую кару, но даже этого она сделать не сумела, и её настиг рёв Василевса:

— Кара миа!

Он был в ярости от учинённого ею разгрома!

Алевтина задохнулась от ужаса, и только тут свет наконец предупредительно померк в её глазах.

Очнулась она от шума.

— Ты чуть не убил её, скотина!

— Но таре ми мато! Я же делал как надо!

— Мерзавец! Тварь! Да если бы я знал, что ты с ней сделаешь!

Василевс размахнулся, как мог широко, и влепил себе кулаком в челюсть!

Голова его дёрнулась. Левая рука вцепилась в правую, и он начал, ругаясь, бороться сам с собой!

Алевтина потёрла саднящий затылок, встала.

Лаборатория никуда не исчезла. И за стеклом всё так же маячил знакомый интерьер.

Она начала по стеночке пятиться к стеклу, к своему дому. А вдруг там появился проход?

Василевс, сообразив, что жертва очнулась, перестал бороться с собой и кинулся наперерез. Алевтина завизжала, понеслась изо всех сил… и со всего маху ударилась об стекло.

Взвыв от обиды и боли, она сползла на пол и прижалась всем, дрожащим от страха, телом к скользкому холоду. Из глаз, а потом и из носа — потекло. Слабая она была на нос.

— Не подходи к ней! — заорал Василевс и врезал себе кулаком в грудь.

Потом он взял плоский прямоугольник на подставке, похожий на двухстороннее зеркало и поставил рядом.

От прямоугольника упала тень, покачалась, уплотнилась… И Алевтина узнала в ней… Нет, не Василевса!

Тень тоже была кривоногой и в трениках, но лысоватой, с толстым носом и не такой волосатой!

Это был её сосед! Василий Степанович! Странноватый прилипчивый пенсионер!

— Сволочь… — прошептала Алевтина, роняя слёзы с подбородка на пол.

— Сволочь! — согласился Василий Степанович с чувством. Он стал уже совсем плотным. — Этот гад уверял меня, что будет тебя любить! Кому ты у нас нужна была, Алька? В тридцать лет — старая дева? А здесь бабы — на вес золота! Он учёный. В каком-то роде — он мой двойник в параллели миров. Он создал проекцию моей личности, и я сумел слиться с ним здесь, чтобы помогать ему. А потом мы вдвоём вытянули из нашего мира тебя. Фантастически сложная работа! Я был так рад, такой интересный проект… Я же, ты понимаешь, отставной физик. В институте теперь что — лекции на полставки?.. — Василий Степанович расплылся в улыбке, потом спохватился, замялся…

— А-а почему — меня? — всхлипнула Алевтина.

— Ну ты же знаешь, что с бабами у них тут — швах. А у меня — не так-то много знакомых, к кому можно запереться домой, поставить аппаратурку. Ну, ты помнишь, я тебе кабельное телевидение тянул? Ну, вот параллельно и… Он обещал относиться к тебе, как к королеве. А ты — молодая ещё, симпатичная и без мужика. Ты уж прости меня, дурака, я позаботиться о тебе хотел, как о дочке.

Василевс взвыл, заспорил, жестикулируя, и Василий Степанович перевёл:

— Васька говорит, что делал, мол, всё как надо. Что к королевам у них тут именно так и относятся. Мол, ничего для тебя не жалел. Даже лучшую плётку купил, самую дорогую, широкую, мягкую, чтобы кожу не поцарапать. И через полгода ты бы у него блистала на всех приёмах. Дом бы тебе подарил, бассейн, лодки летучие. Может, останешься? Где ты в нашем Ухрюпинске найдёшь себе дом и летучие лодки?

Алевтина только качала головой и всхлипывала, украдкой сморкаясь в рукав халата. Она уже совершенно не верила в происходящее и мечтала об одном — срочно оказаться дома.

— Тогда — ну его, Василевса, — согласился Василий Степанович. — Пошли, я тебя назад отведу. Ну её, королеву эту, да? Ты и так — ничего себе. Мужичка найдёшь, деток родишь.

Василий Степанович подошёл к стеклу и потёр его стеклянным шариком.

Шариком!

— Идиотка!.. — прошептала Алевтина.

Василий Степанович взял её за руку и потянул домой. Ноги почему-то не слушались, шикарный пушистый халат стал тяжёлым, ожерелье на шее тянуло вниз.

Василевс не мешал. Он сидел на полу лаборатории, прямо в луже, устроенной Алевтиной, сжимал голову и шептал: «Кара миа».

Василий Степанович дёрнул за руку замешкавшуюся «королеву», и они шагнули в пыльную тесную однушку.

Алевтина оглянулась — мир Василевса таял, превращаясь в стену, покрытую новыми зелёненькими обоями.

Алевтина думала, что на работе её потеряли, но Василий Степанович объяснил, что это в параллельном мире прошло три дня, а у них дома — два часа тридцать две минуты.

Особенных откровений Алевтина от него не добилась. Научный эксперимент, мол, и носи — не марай.

Мир Василевса был сложен, Василий Степанович тоже не успел его как следует изучить. И вообще он был зол, что она ему помешала. Такой проект сорвала. Вот потерпела бы ещё чуть-чуть, он бы, возможно…

В общем, вечера объяснений не вышло. Василий Степанович вспылил и ушёл к себе, хлопнув дверью.

Алевтина пила чай одна, глядя в пустую зелёную стену. Ей чего-то мучительно не хватало.

Она сняла ожерелье и красивый пушистый халат — последние напоминания про мир Василевса. Ожерелье она спрятала в корзину с грязным бельём. Потом застирала измусоленный обшлаг рукава. Высушила феном. Запихала халат поглубже в шкаф. Переоделась в родное и знакомое домашнее платье модели лапсердак. Только бельё, чужое и шикарное, не сняла. Привыкла она к нему.

Алевтина долго смотрела телевизор, ворочалась. Ходила на кухню за валерьянкой и новопасситом. Но усталость всё же взяла своё, и она задремала.

Спала плохо: снился Василевс, поедаемый женой-паучихой. Алевтина подскакивала в ужасе, хлопала в ладоши. Потом вспоминала, что нужно включить торшер, дёргала верёвочку, разглядывала знакомую мебель.

После пятого кошмара нервы её не выдержали. Алевтина встала, надела свой лапсердак, взяла из холодильника бутылку коньяка, которую держала там для возможных походов к гинекологу, вышла в подъезд и постучалась к соседу.

Сосед тоже не спал. Он корпел над математическими расчётами, мечтая, видимо, прорваться во вселенную Василевса без его помощи. У него даже возникли кое-какие идеи по переналадке аппаратуры.

Алевтина посмотрела на его печальную лысину в венчике редких волосиков, и поняла: она готова на всё, чтобы забыть случившееся.

Одёрнула халат, соблазнительно, как ей казалось, выставила голую ногу. Взялась травить пошлые анекдоты — про поручика Ржевского и про то, как поймал Дерипаска Рыбку… Гадко хихикала.

Сосед откровенных намёков не понимал, вёл себя с ней, как с дочкой, интеллигентно шутил, демонстрировал свои многочисленные работы по физике твёрдого тела. Рассказывал, как подло его вышибли на пенсию с родного предприятия, а потом и в вузе перевели на полставки. И как он мог бы всем доказать теперь, но вот — не вышло.

Хороший он был мужик, сосед Василий Степанович. Пожалел девчонку — удумала же вешаться, нарушил заманчивую сделку с Василевсом, о чём сожалел и даже плакал, когда у бутылки показалось дно.

Алевтина слушала его и тихо ругалась про себя словами, которыми строители в процессе наклейки обоев заменяют всю, мешающую им работать, лексику.

Она даже напиться как следует не сумела! Хлебнула коньяка на голодный желудок, желудок заболел, и Василий Степанович заварил ей чаю.

Алевтина сидела, трезвая, злая и горько шутила про себя, что замшелая девственница и старый импотент — самая подходящая компания.