Целитель #12

Глава 15

Пятница, 12 мая. День

«Альфа»

Нью-Йорк, Колумбийский университет

— М-мы все — дураки, — промычал Боуэрс, нетвердой рукой подливая в лабораторный стакан. — Дыр… дры… дрыс-сиро-ван-ные… эти… зверушки. Бегаем, прыгаем… Скажут нам: «Ап!» — встанем на задние лапки. Скажут: «Фас!» — кинемся и будем р-рвать! Надоело… — голос его истончился, переходя в скулеж.

— Вы не правы, сэр, — дружелюбно парировал Роберт. — За последние годы вы переросли всех — и ныне живущих, и ушедших, вроде Ферми или Оппенгеймера.

— Во-во… — кисло забурчал ученый, ладонями оглаживая обрюзгшее лицо. — П-просто зам-мечательное сравнение, Бобби! А ты в курсе, как часто Оппи снились японские девочки? Мертвые девочки — те, которых спалила его чертова бомба! И ты з-знаешь, чего я боюсь… боюсь больше всего на свете? А вот так же, как он, потерять покой! Грянет Третья Мировая, мои чертовы инверторы выжгут города — и загубленные детские души выстроятся в очередь, чтобы являться мне во сне…

Боуэрс помотал головой, словно стряхивая хмель, и оглядел подвал Пьюпин-холла.

«Доб-бился… — он жестко смял губы в саркастической усмешке. — Ах, какой успех…»

— Боб-би… — Лит шутливо погрозил пальцем. — Я ведь все помню! Это ведь ты увел доктора Фейнберга! Вот отсюда, из этой самой лаборатории. А почему ты его не убил? Ведь Даунинг приказал тебе его… того… А?..

— Сэр… — Роберт с упреком глянул на Лита. — Зачем же убивать выдающегося ученого? Тем более, если он ни в чем не виноват.

— А ведь действительно! — Боуэрс окунулся в глубокое пьяное изумление. Он тут же попытался придать телу строго вертикальное положение, и серьезно спросил, водя мосластым пальцем: — Скажи мне правду, Боб. Джеральд действительно жив?

— Да.

— Он у русских?

— Он уже и сам — русский, — мягко улыбнулся Роберт, хотя в глазах его стыл холодок. — Живет там, работает… Только легкий акцент в речи напоминает о прошлом.

— Бобби! — заелозил ученый. — Я тоже хочу, чтоб акцент! Бобби… А давай… ты меня тоже как будто убьешь? А? А на самом деле мы уедем отсюда! Давай⁈ Насовсем!

Боб легко встал, накидывая пиджак.

— Едемте, сэр.

— Куда? — вылупился Боуэрс.

— В Москву, сэр.

Лит заскреб ногами, пытаясь вскочить и одновременно допить налитое.

— Vsegda gotov, tovarisch!

Тот же день, позже

«Альфа»

Нью-Мексико, полигон «Уайт-Сэндс»

Туристы обожали сниматься на том самом месте, где сорок с лишним лет назад испытали первую в мире атомную бомбу. Правда, верхний слой песка, спекшийся в бледно-зеленый шлак, давно вывезли от греха, но кратер засыпать не стали: болванам с фотоаппаратами все равно не объяснишь, что радиоактивная воронка, оставленная «Тринити» — это след сатанинского копыта.

Роберт — в джинсах, светлой ветровке, в бейсболке и с «Никоном» на шее, — почти сливался с болбочущим стадом любопытствующих бездельников. Так же сверкал зеркальными очками да водил челюстью, перемалывая порцию «Ригли».

Просто местечко удобное — секретная авиабаза виднелась вдали, не вызывая к себе никакого интереса почтенной публики. Ну, серый военный «самолетик» гонит по «взлетке»… Ну, приземистые белые зданьица жмутся в пески, да всякие полукруглые ангары, похожие на половинки гофрированных бочек… Скучно, господа.

Открыто вытащив радиофон «Моторола», Бобби негромко вымолвил:

— Плюс!

Серый «Локхид» С-5 «Гэлэкси» как раз взлетал. Тяжело оторвавшись от земли, транспортник сверкнул нестандартным днищем, словно беременным цистерной. Пролетая над базой, самолет неожиданно вспух, разрываемый чудовищной силой, блещущей в разрывах корпуса.

Резкий грохот раскатился над пустыней, пугая туристов. Пузатого «Локхида» больше не существовало — в воздухе плыла туча ярого огня, из которой выпадали раскаленные обломки.

Роберт холодно улыбнулся. Пока леди и джентльмены испуганно кудахчут, жадно фотая взрыв авиационного комплекса «Прометеус», в Аламагордо и Стэнфорде, в Нью-Йорке и на мысе Канаверал отрываются от компьютеров неприметные парни. Они покидают свои рабочие места навсегда, но об этом никто даже не догадывается — мало ли, ну приспичило людям…

А люди резво направляются к стальным дверям сверхсекретных архивов, с ходу набирая заранее разгаданные коды. Безошибочно находят нужные стеллажи, полки, папки — и тихонько изымают документы, пестрящие штампами «top secret».

Хронодинамика, хроноинверсия? С глаз долой! Межпространственные технологии? Из сердца вон!

Всемогущая «Кей-Джи-Би» стяжает компетенции, зачищает информационное поле…

Во избежание.

Суббота, 13 мая. День

«Альфа»

Москва, улица Строителей

Гайдай снова взял всех под свою руку, и задал четкий напряженный ритм. Но все равно, стало поспокойнее — съемки шли в павильонах, по графику, и порой выпадало чуть ли полдня свободного времени. Этим сразу воспользовались матерые хитрюги из Госплана, тут же озадачив старшего финаналитика — подкинули работенки на вечерок. Впрочем, Рита не без удовольствия составляла финансовую модель для «Точмаша», анализировала ситуацию на рынке или «правила» бюджет АЗЛК, выискивая «дыры» лишних расходов. Profession de foi.

А Миши всё не было.

В субботний день Гарина освободилась после обеда — часы показывали два, когда она легко взошла по лестницам «красного дома» (лифты — для старушек!). Юлька сделает уроки на продленке — там, в щелковской школе, и потопает с подружками домой. Она девочка самостоятельная — повоспитывает Кошу, и будет ждать маму…

«Три часика! — мысленно попросила Рита у дочки. — И всё!»

Квартира встретила ее тишиной и тающим жилым запахом — тут они ночевали редко.

Не раздеваясь, Гарина обула тапки, прошлепала меланхолически к дивану, и плюхнулась в его кожаную мякоть. Великое благо — минут на двадцать выпадать из реальности, уносясь душою за горизонты мечтаний…

— Если у нас будет герб, — громко сказала девушка, не поднимая век, — то девиз готов — «Всё будет хорошо!» Нет, лучше на латыни — Omnia denique!

Словно расслышав ее голос, запульсировал дверной звонок.

— Кого еще там… — недовольно заворчала Рита, распахивая глаза. Вздохнула, и пошла встречать незваного гостя.

За порогом стояла Елена фон Ливен в шикарном брючном костюме цвета семги.

Обворожительно поведя головой, она качнула изящным «дипломатом» и переступила новенькими туфельками.

— Привет, Маргаритка!

— Привет! — невольно улыбнулась хозяйка. — Если тебя и заслали, то лишь затем, чтобы разорить председателя КГБ.

— Да-а… — мурлыкнула гостья, жмурясь. — Я — женщина дорогая!

— Заходи, «дорогая», заходи! Только вот угостить нечем, сама только что пришла.

— Да ладно, — качнула Елена чемоданчиком, — перебьюсь как-нибудь.

— Не разувайся!

— Не буду, — обронила Фон Ливен, дефилируя. — Рит, а товарищ Динавицер ничего тебе не сообщал? Я имею в виду, по части твоих достославных предков?

— Н-нет, — встрепенулась девушка, — а он что-то выяснил?

— Да так, кое-что… — Елена небрежно повращала пальцами. — Но я его вовремя удержала.

— Удержала? — Ритины бровки удивленно задрались. — Не понимаю… Зачем?

— Не только удержала, — сказала Фон Ливен, вытягивая палец в назидание, — но еще и подписку о неразглашении взяла, для его же блага. Изя ваш сильно рисковал, влезая в это дело. Твоей родословной, Риточка, интересовались все, кому не лень, включая ЦРУ и МИ-6, а эти и кокнуть могут. В общем…

— Да ты садись, — засуетилась Рита, усаживая гостью, и выпалила: — Излагай!

— Слушаюсь, — сверкнула зубками гостья. — Это не мы, это еще товарищ Андропов, как только понял, что у тебя с Мишей всерьез и надолго, велел раскопать про Риту Сулиму абсолютно всё до десятого колена… — тут в ее серьезном взгляде заиграло женское любопытство. — Ну-ка, ну-ка… Твой новый медальончик?

— Скорее уж, старый, — покраснев, Рита вытянула цепочку из разреза платья, и на ее ладонь лег старинный дукат, закатанный в белое золото.

Фон Ливен бережно коснулась его, перевернув, и кивнула:

— Хм, это можно назвать историческим совпадением — потомки мятежного дожа хранят при себе дукаты Фальера! Да, Риточка, да… — утишила она голос. — Твое родство с Марином Фальером — не легенда, а факт, подкрепленный строгими документами. Ну, коли волей случая ты и без того приоткрыла тайну своего происхождения, то Борюсик… э-э… Борис Семенович разрешил ознакомить тебя с твоей же родословной… В полной мере.

Елена открыла чемоданчик, и вытащила переплетенную книгу размером с том БСЭ.

— Здесь, — женская ладонь мягко прижала кожаную обложку, — ты найдешь всё, что накопали на твоих пра-пра-пра… наши специалисты и коллеги из дружественных служб. Фактически, это история Европы от Крестовых походов до наших дней, но как бы глазами одной семьи, одного рода.

— Хм… — Ритины бровки слегка приспустились. — Елена, где я — и где крестоносцы?

— Рядом, милая, — пропела княгиня, — рядом! Интересуешься, как достойные потомки славного дожа очутились в России? Вот, смотри… — она открыла заложенные страницы. — Ну-у, можно начать с того, что Сулима — дворянский род, ведущий свою историю со времен Екатерины, но лучше… Так, смотрим… Вот донесение казацкого есаула от двадцать пятого октября 1812 года. Тут он перечисляет имена и фамилии французских солдат и офицеров, взятых в плен под Малоярославцем. И среди них — капитан Жерар де Фальер. Дальше интересней… — Елена перелистнула страницу. — Вот Особый циркуляр Министерства Иностранных Дел Российской Империи от четвертого июля 1813 года — всем военнопленным Великой Армии Наполеона предлагается принять российское подданство — постоянное или временное, на срок от двух до десяти лет. А вот — прошение на имя Его Императорского Величества Александра Первого от капитана Жерара де Фальера с просьбой принять его в российское подданство и взять на службу в Российскую Императорскую Армию. Заметь, он писал сам, по-русски, хоть и с помарками, но довольно грамотно. И резолюция императора на прошении: «Принять в подданство. После присяги определить в дворянское сословие».

— Здорово… — выдохнула Рита очарованно.

— Чертовски здорово! — подхватила Фон Ливен. — Ты только представь себе — шестьдесят тысяч французов подали такие прошения, и почти все написаны на языке Гюго и Дюма! А вот Фальер пользовался родной речью Пушкина! Почему? Ведь Александр I прекрасно знал французский! Ищем ответ… — лукавая улыбочка изогнула женские губки. — И… находим! Через месяц после принятия присяги Фальер обвенчался с некоей Анисией Лисянской, дочерью помещика Полтавской губернии, кстати, родственницей того самого Юрия Лисянского, командира шлюпа «Нева», что вместе с Крузенштерном сходил вокруг света… Амурная мотивация! Тут любой язык вызубришь наизусть, лишь бы признаться в любви своей милой! А вот копия из церковно-приходской книги. Правда, здесь Фальер уже Георгий Александрович… Или вот, еще одна копия, только с другого прихода — в 1820-м у Георгия и Анисии родилась дочь, которую назвали как? — ладонью Елена прикрыла ответ. — Угадаешь?

— Маргаритой? — выдохнула Гарина.

— Правильно! Она была их единственным ребенком, а когда выросла, стала женой Афанасия Сулимы. Ну, как? Интересно?

— Не то слово!

— Ну, тогда на — и читай! И храни — такая книга стоит золотом по весу. О, совсем забыла похвастаться! У меня теперь тоже есть кое-что за душой! — Елена вытащила из-за пазухи эмалевый медальончик по типу того, что носила Зинаида Юсупова, только с портретом легендарной Шарлотты Карловны фон Ливен. — Это ей император Николай Первый пожаловал княжеский титул! — полюбовавшись, Елена вернула украшение обратно в ложбинку между грудей. — Вот так вот, любезная донна Фальер!

Тот же день, позже

«Бета»

Москва, площадь Дзержинского

За решеткой я не сиживал, если только турецкую «зону» не считать, поэтому «внутрянка» КГБ была мне внове. Хотя тюрьма какая-то не настоящая. Больше похоже на комнату в студенческом общежитии, разве что окна нету, а полуподвальное прячется за стальным жалюзи.

Койка, как койка. Теплое верблюжье одеяло, чистые простыни. Стол, стул, шкаф. И свет не горит весь день — вон выключатель у двери. Щелк! — и делаем ночь.

Да и дверь обычная, сколоченная из дерева. Толстая — ничего за нею не слыхать. Отворялась она трижды в день — и мне заносили завтрак, обед или ужин. Ничего так, есть можно.

Сегодня на обед был борщ с кусочками мяса, пюре с котлетой и компот. Чего б так не жить? Я и жил. Поразительно, но именно теперь, в заключении, ко мне вернулось прежнее душевное спокойствие.

Страхи да тревоги словно усохли — я не ждал от будущего подлых каверз. Даже боль от потери Инны притупилась, в первые дни еще, а ныне и вовсе сменилась тихой, светлой печалью. Нет, ничего амурного я к Гариной не испытывал, просто смерть женщины всегда ранила меня больнее, чем мужчины, воина по предназначению. А Риточка…

То идиотское недоразумение в Гаване, и мое позорное бегство… Я этого не забуду, я ничего не забываю. Но буду вспоминать тот поганый день, страдальчески морщась и стыдливо кряхтя. А как еще отнестись к минутам позора? Явил свой инфантильный гонор в полном блеске! Ну, ладно, ладно… Лежачего не бьют.

Я хмыкнул, пошевеливаясь и вытягивая ноги. Говорят, в «настоящих» тюрьмах запрещено лежать днем. А мне можно…

Я с удовольствием подтянул книжку. Вот, в каком году мне удавалось валяться — и услаждать мозг чтивом? Не помню уже! А тут…

Потрепанная обложка, знаменитая влекущая «рамка»… «Родился завтра». В «Альфе» эту повесть о Горбовском только замыслили, а в «Бете» издали давным-давно. Ценят тут Натанычей, уважают. Я бережно «распахнул» книгу, роняя закладку.

'…Антон остановил вездеход под брюхом свайного танка. В свете фар брюхо выглядело очень неопрятно. Антон, задрав голову, рассматривал его сквозь мутный от пыли спектролитовый фонарь кабины. С брюха свисали грязные сталактиты раствора, оно было заляпано жирной грязью графитовой смазки, в которую влипали рассыпухи мелкого щебня и песка, и все это было покрыто скрученными фестонами вырванного с корнем саксаула.

— Саша, — позвал Антон в микрофон.

— Да, — отозвался Саша. Он сидел в рубке управления танка где-то в двадцати метрах над головой Антона.

— Саша, ты хочешь кушать?

— Спрашиваешь! — сказал Саша. — Это ты, Антон? Четыре желудка из пяти у меня пусты.

— Ну вот и хорошо, — сказал Антон. — Ваша мать пришла, молочка принесла. Открой ротик, Саша.

Брюхо танка раскрылось пополам. По спектролиту забарабанили осколки сталактитов. Антон подал вездеход вперед и, приподнявшись на сидении, оглянулся. Из угольно-черных недр танка высунулись, блестя в свете прожектора, стальные трубы с магнитными присосками, впились в переднюю цистерну и рывком подняли ее.

— Ну как? — спросил Антон. — Вкусно?

Было слышно, как Саша пыхтит, манипулируя механической рукой. На освободившуюся платформу грохнулась пустая цистерна. Автопоезд качнулся. Антон, не глядя, подал вездеход еще немного вперед. Снова блеснули стальные трубы, и вторая цистерна исчезла в брюхе танка.

— Еще? — спросил Антон.

— Давай еще, — ответил Саша.

— Только не грохай так порожняк, — попросил Антон. — Ты мне платформы разобьешь.

Саша с грохотом сбросил вторую пустую цистерну и сказал:

— Платформы — это мертвая материя. Почему мы все так заботимся о мертвой материи и забываем о живой?

Антон присвистнул. Саша втянул в танк третью цистерну и продолжал:

— Даже ты. Ты же отлично знаешь, что я умею работать. Ты прекрасно знаешь, что я не роняю порожняк, а бросаю. Но беспокоят тебя только платформы, коим цена — дерьмо.

Третья порожняя цистерна аккуратно легла на платформу. Автопоезд даже не вздрогнул.

— Ты опять собой недоволен? — спросил Антон сочувственно.

Брюхо танка закрылось.

— Спасибо, — сказал Саша. — Заезжай.

Антон тронул вездеход и повел автопоезд между двумя рядами бешено вращающихся буров. Двенадцать буров, по шесть с каждой стороны. И каждый выгрызает колодец глубиной в двадцать метров, а потом в колодец заливается воняющий тухлыми яйцами раствор, который застывает, образуя гигантскую сваю. Вся магистраль Трансгобийского шоссе будет стоять на этих сваях — сто свай на километр. Танк пожирал невообразимые количества раствора — в хвосте колонны медленно тащился передвижной завод, непрерывно изготовляющий раствор.

Поезд выехал из-под танка. Поперек магистрали свирепый ветер нес тучи песка и пыли вперемешку со снегом. Гусеницы вездехода лязгали по неровному застывшему бетону, уминая черные от окалины железные прутья. Сквозь мутную мглу далеко впереди маячили красные хвостовые огни плитоукладочного агрегата. По сторонам трассы еле видные в темноте, громоздились черные кучи щебня. По ним что-то ползало, светя маленькими фонариками.

«К плитоукладчикам мне, пожалуй, и не нужно, — думал Антон. — Цемент им завезли вчера». И вдруг ему очень захотелось к плитоукладчикам. Там работали девушки, и они очень любили его.

«Минут на десять можно, — решил Антон. — Заброшу им немного шоколаду».

Интересно, что опять приключилось с Сашкой? Впрочем, он всегда такой — недовольный. Только один раз я видел его довольным. Нет, два раза. Первый раз, когда он нашел дохлого олгой-хорхоя. А второй — когда Галина позволила ему поднести чемодан. Но все же, зачем платформы ломать?

«А в этом ведь что-то есть, — подумал он. — Нам всегда прежде всего бросаются в глаза внешние результаты поведения человека, даже когда он ведет себя через машину. Интересно, научатся когда-нибудь люди точно определять душевное состояние человека по характеру разрушений, которые этот человек наносит окружающей мертвой материи?»

В лучах фар вдруг появилась черная фигура, ужасно размахивающая руками. Антон изо всех сил нажал на тормоза и успел только мимолетно подумать: «Ну, теперь всему конец». Но он не зажмурился и, только вцепившись в руль, изо всех сил откинулся на сиденье. Он услышал, как позади загрохотали цистерны. Вездеход занесло и поставило поперек дороги. Человек исчез — может быть, под гусеницами. «Сволочь», — подумал Антон, с трудом отклеиваясь от спинки сиденья. Он был весь мокрый от напряжения и ужаса. В фонарь забарабанили…'

В дверь постучали, и тут же клацнул замок, обрывая чтение — как всегда, на самом интересном.

На пороге возник давешний майор Скворцов, уже не в комбезе, а в мундире с внушительной колодкой наград.

— Здравия желаю, товарищ Гарин, — ворчливо поздоровался он, кидая ладонь к фуражке. — Извините за долгое ожидание, но — дела! Мне приказано сопровождать вас.

Я скоренько обулся, накинул куртку — и покачал на ладони неведомое в «Альфе» издание Стругацких.

— А можно я Комитет обездолю на один томик? Не дочитал.

— Можно, — фыркнул майор. — Выходим!

Тот же день, позже

«Бета»

Москва, Сретенка

Удивительно, но конспиративная квартира располагалась ровно в том же самом месте, что и в родимой «Альфе».

«Дублерка» высадила нас с майором у подъезда четырехэтажного дома. Двери настежь, в парадном ни души, а лифт дожидается единственного пассажира.

В кабину я вошел в гордом одиночестве, и вышел к порогу «нехорошей» квартиры.

«День открытых дверей…»

Сунув стибренный шедевр под мышку, я аккуратно прикрыл створку за собой, и прошагал в пустоватый, меблированный, но явно нежилой зал. У стола, придвинутого к окну, стоял рослый пожилой мужчина, разливавший бордовое вино по двум бокалам — сосуды нежно позванивали, соприкасаясь кромками.

Временный хозяин обернулся, и я вытолкнул:

— Здравствуйте, Александр Николаевич.

Шелепин, а это был он, щедро улыбнулся.

— Здравствуйте, Михаил Петрович! Не побрезгуйте! «Хванчкара», и года хорошего. Ну, за знакомство?

Наши бокалы сошлись, расталкивая краткий перезвон. Я с чувством отхлебнул. Хорошо пошло.

Отставив бокал, Генеральный секретарь прошел к окну, уминая ковер остроносыми туфлями.

— Прежде всего, Михаил Петрович, — заговорил он по-прежнему энергично, напористо, — я вам не враг. Ни вам лично, ни всему вашему Союзу ССР! Да, я в курсе, зачем вы и ваши товарищи посланы сюда, и кем посланы. Хотите вернуть на родину «попаданцев»? Да пожалуйста, забирайте! Мы сами готовы организовать… м-м… Исход, и даже выплатим вашим людям компенсации золотом…

— О «попаданцах» вам агент «Физик» доложил? — ввернул я неласково.

— Именно! — покрутившись по комнате, генсек наконец-то сел, заняв диван. — Михаил… нет, давайте, чтобы не путаться, звать его по фамилии. Он же сам ее выбрал! Так вот, Браилов — мелкий прохиндей и жалкий компилятор, но другого у меня просто не было… Давайте, я вам расскажу, что ли, как все начиналось — тут, на нашей стороне, — он задумчиво потер ладони. — Браилов появился на моем горизонте в семьдесят девятом, когда вышла его статейка с грифом «Для служебного пользования». В ней он сводил добытые факты и делал вывод: телегенность, то есть проницаемость «Беты» со стороны «Альфы» гораздо выше, чем от нас в «Альфу». А вот в «Гамму» как раз легче попасть из «Беты». И предлагал создать секретный центр наблюдения за «Альфой». Мне эта тема была интересна, и центр создали на базе давно законсервированного объекта на краю Московской области. И надо же такому случиться — на том же самом объекте, только в «Альфе», заработал ваш институтский «ящик», Михаил Петрович! Чуткие приборы Браилова улавливали всё — телефонные разговоры, телерадиопередачи, даже работу ЭВМ! На основе подслушанного, а затем и подсмотренного, Браилов соорудил громоздкую, жрущую массу энергии, но рабочую установку по переносу материальных тел во времени и пространстве. Содрал у вас, Михаил Петрович, списал, как нерадивый двоечник у соседа-отличника! Я не сразу понял, кто Моцарт, а кто Сальери, но, когда до меня дошло, захотел свести знакомство с вами. Разумеется, Браилову эта идея чрезвычайно не нравилась! Кому же хочется выглядеть ничтожеством? Он долго изворачивался, то родной дочерью прикрывался, то женой-«попаданкой»… Мы его прижали, так он бежал к вам, частично раскрыв себя! Пожалейте, мол, честного ученого! Простите, что шпионил, иначе злобные «шелепинцы» сразу бы впаяли «десять лет без права переписки»!

— Но отражатели по всему вашему Союзу, — вставил я, — они ведь подтверждали его слова. Как бы…

— Именно, что как-бы! — с жаром воскликнул Шелепин. — Вы поймите, никто не вершит политику в белых перчатках. И у нас здесь, уверен, еще хватает нераскрытых агентов вашего КГБ, как и у вас пригрелись наши чекисты! Мы хотим знать, что там и как, в «Альфе», да и вы не прочь иметь понятие о жизни в «Бете»! И это нормально. Если честно, вашего Андропова я уважаю и ценю, в грядущих моих хотелках даже Союз наших Союзов вырисовывается! Меня, Михаил Петрович, по-настоящему беспокоит «Гамма». Вам что-нибудь известно о ситуации в гамма-пространстве?

— Нуль целых, хрен десятых, — покачал я головой. — Из «Альфы» туда не пробиться, энергии не хватит…

Меня не покидало ощущение, что я подхожу к краю пропасти. Александр Николаевич включил большой телевизор, и вставил кассету в «видик».

— Я сам собрал «нарезку» из тамошней хроники, — негромко пробормотал он, — из «гаммовской»…

И здешний «Рекорд» окатил меня давно забытыми телепомоями времен «перестройки» — с экрана вещал «Меченый», толкуя о «новом мышлении» и «гласности». Разудалые «демократы», вроде жабообразной Новодворской, восторженно трясли плакатами, а «Союз нерушимый» корежило и ломало — по границам «братских республик», по семьям и давешнему родству душ.

Шелепин молча убавил звук.

— Когда мне доложили, что вы, Михаил Петрович, еще и предиктор, оказывается, — негромко, даже как будто печально выговорил он, — мое желание встретиться с вами усилилось до предела. Вот это, — ладонь генсека вяло мотнулась к телевизору, — творится там сейчас. Он лайн. А теперь подумайте, и скажите: откуда вы?

— Из «Гаммы», — выдавил я, и мне стало тошно.

Всплыли в памяти все те мелкие различия, на которые я старался не обращать внимания. Мой роковой 2018-й случился явно не в «Бете», где тутошний Хрущев не решился развенчивать «культ личности». Но и «Альфа» — не мой мир.

Достаточно вспомнить ракету Н-1. Когда Брежнев вернул «лунный проект» к жизни и Генеральным конструктором назначил Козлова, Глушко успел бы по всем бюро выветрить сам дух «Раската», а новенькие, не испытанные еще «Царь-ракеты» пустил под ножи бульдозеров. Так было в моей «прошлой жизни», но в «Альфе» заделы сохранились еще до моего «попадоса», до моего «микровоздействия».

И только «Гамма», паршивая «Гамма», в точности совпадала с тем прошлым, будущим и настоящим, в которых я жил, метался и мучался шестьдесят лет с хвостиком.

«Адекватно, Миха, адекватно…»

Глядючи на меня, Шелепин вздохнул и протянул пухлую папку, завязанную тесемками.

— Здесь более-менее полное досье на вас, Михаил Петрович. Наши агенты в «Гамме» постарались собрать как можно больше фактов. Ознакомьтесь на досуге. Возможно, мы не правы, и «Гамма» вовсе не ваш родной мир…

Я лишь уныло кивнул.

— Да, вот еще немного фото… — фактурное лицо Шелепина перетянуло насмешливой улыбочкой.

Я перебрал протянутую пачку. Да-а… Фотограф поработал умелый… На красочных снимках позировали двое — я и Инна.

— Можно, я возьму одно на память? — мой голос звучал ровно, а пальцы вертели бликовавшее фото, где я лежу и мну Инкины груди, а она сидит на мне верхом и счастливо улыбается.

— Берите, — улыбнулся генсек. — Майор Скворцов доложил мне о событиях на даче Щукиных. Вы действовали верно, Михаил Петрович, и грамотно. Кстати, это именно из-за Бубликова ваш дизель-электроход «Бриз» совершил срочную… м-м… эксфильтрацию прямо из одесского порта.

— Вот как? — вздрогнул я.

— Вот так, — улыбнулся Шелепин. — И не волнуйтесь — ваш Бубликов, который из «Альфы», жив и здоров. Он здесь, у нас, в Спецблоке закрытого города Орехова. А тутошний «Буба»… Этот был связным у Браилова, но вел и свою игру.

— И доигрался, — мрачно улыбнулся я.

— Да. Ваши товарищи вычислили его, схватили и заперли в кандейке. Однако в Одессе, перед таможенным досмотром, перевели в другое место, откуда Бубликов бежал — и поднял на ноги пограничников, не знакомых с приказом Семичастного. Ну, и «Бриз» наскоро вернулся домой.

— Ага… Значит, я тут один…

— Не совсем… — тонкая улыбочка растянула губы Шелепина. — Иван Гирин, Арсений Вайткус и Рустам Рахимов уже неделю в Москве. Они сошли на берег в Одессе буквально за пять минут до… хм… эксфильтрации. Не волнуйтесь, они под наблюдением.

— О, я совершенно спокоен!

— Понимаю ваш сарказм, Михаил Петрович, — мягко улыбнулся генсек. — Но, с другой стороны, а что такого произошло? Вы не смогли изменить реальность в родной «Гамме»? Ну и ладно. Зато вы изменили «Альфу»!

— Это просто шок, Александр Николаевич, — я слабо взмахнул рукой. — Пройдет. Знаете… мне лишь в первый год кружило голову, а потом стало доходить — хронокамера или «двигатель времени», над которым мы сейчас бьемся — обычные открытия в технологической череде. Паровая или электронно-вычислительная машины куда фантастичней и значимей. Просто… Ну, раз уж застолбил пространственно-временные структуры, то так и буду в них копаться. Глядишь, и докопаюсь до чего-нибудь воистину важного и полезного… Скажите, Александр Николаевич… Я свободен?

— Безусловно, — отозвался Шелепин, складывая руки на животе.

— А… что я должен сделать?

— В принципе… — генсек неторопливо поднялся, и плеснул вина в бокалы. — В принципе, ничего, что шло бы против вашей совести, Михаил Петрович. Мне хотелось бы видеть в вас… как бы посланника, который донесет до товарища Андропова ваше личное впечатление от товарища Шелепина. Я сделаю широкий жест — отпущу всех «альфовцев». И буду ждать представительную делегацию от вашего Кремля в нашем Кремле. Разумеется, встреча пройдет в секретном режиме. Надо будет договориться о взаимодействии, о связи, о двустороннем информировании… Проблем масса, и все их надо обсудить. Я хочу, чтобы наши миры жили в мире! Это главное. Вот, пожалуй, и все, Михаил Петрович. Майор Скворцов доставит вас на дачу Щукиных. Денька три поживите там, пока мы тут не порешаем все вопросы. Разумеется, дача под охраной, но уж не сочтите это за признак недоверия!

— Не сочту, — улыбнулся я. — До свидания, Александр Николаевич. И большое вам спасибо!

— Не за что, Михаил Петрович, — залучился Шелепин. — Встретимся еще!

…Лифт гудел, спуская меня на первый этаж. Я глубокомысленно смотрел на гаснущие и вспыхивающие красные цифры, а думал… Нет, мои мысли были далеки от идей Союза Союзов. Я мечтал скорее доехать на Лизину дачу — и дочитать Стругацких…