Бяк-бяк-бяк-бяк

Глава 21

К концу пятьдесят четвертого года в СССР выпускалось гражданских самолетов разве что чуточку меньше, чем в США. И все это производство потребляло огромное количество алюминия. Ну, не то чтобы очень уж огромное, даже при довоенном уровне производства металла бы на всю авиапромышленность хватило — но алюминий ведь не только для самолетов требовался. А закупать его за границей (хотя бы и в Германии в счет репараций) было делом не очень правильным — так что новые алюминиевые заводы появлялись даже быстрее, чем новые авиационные. Очень новый завод был выстроен под Иркутском: электричество с Иркутской ГЭС вообще-то планировалось использовать иначе, а раз уж иначесть стала неактуальной, то зачем электричеству-то зря пропадать?

Вообще-то по планам, представленным Лаврентию Павловичу в сорок девятом году для работ Спецкомитета нужно было чуть больше четырех гигаватт «базовых мощностей», поэтому Иркутская ГЭС — первая их станций Ангарской ГЭС — и строилась исключительно ударными темпами. Но когда стало понятно, что можно обойтись и жалким одним гигаваттом, а то и всего половинкой, никто стройку отменять не стал. Во-первых, потому что большую часть станции уже построили, а во-вторых… То есть алюминий тоже имелось в виду производить. И товарищ Патоличев, очень детально обсудивший вопрос с Глебом Максимилиановичем Кржижановским, даже строительство «ускорил». В своей весьма специфической манере ускорил: лично приехал на стройку разбираться с текущими проблемами, наглядными примерами показал строителям, что они получат когда стройку вовремя закончат — и в сентябре пятьдесят четвертого на Иркутской ГЭС начали крутиться два агрегата. Первый в начале сентября, второй в конце — а до конца года планировалось запустить еще три. Ну а оставшиеся — не позднее начала лета пятьдесят пятого. Правда на этом строительство ГЭС не прекратится: Николай Семенович очень специфически отнесся к тому факту, что, хотя место для шлюзов и было зарезервировано, эти самые шлюзы никто строить не собирался. То есть раньше не собирался, однако после живительных пинков Генсека очень даже засобирались. А пинки Николай Степанович решил раздать потому, что строительство следующей электростанции на Ангаре, Братской, уже началось — а возить очень тяжелые грузы на шестьсот километров по воде всяко дешевле, чем посуху, а если учесть, то там и дороги-то приличной еще не было…

Ну да, Падунские пороги баржа с грузом не пройдет, но ведь вокруг порога железная дорога еще до революции была выстроена, так что пришлось гидростроителям расстараться. Обещали к следующему лету первую (из двух запланированных) линейку шлюзов выстроить — и бросились стараться изо всех сил: товарищ Патоличев — в отличие от товарища Сталина — на невыполнение обещаний спрашивал очень сурово. И особенно сурово он относился к тем, кого считал саботажником и «врагом народа». А вот к тем, кто всеми силами стремился нанести стране пользу, он относился исключительно хорошо…

Ну а тех, кто «наносил стране пользу», было много. Большинство ее наносили по заданию партии и правительства, но и инициативников было вполне достаточно. Правда, часто бывало и так: наносишь пользу, наносишь — в потом эти партия и правительство говорят «спасибо, не надо». Например, два года трудились товарищи Мясищев и Челомей по программе «Буран», а затем правительство сказало «спасибо, товарищи, вы свободны» — просто потому, что за это время другие товарищи сделали что-то покруче и подешевле.

Но такая работа — даже если она и не приносит «вещественного результата», дает новые знания — а уж куда эти знания применить на пользу государству и народу, умный человек сообразит. Владимир Михайлович наработав определенный опыт в части проектирования сверхзвуковых планеров, предложил товарищу Шахурину сделать самолет практически с теми же параметрами, что и М-4, только уже сверхзвуковой. А Владимир Николаевич Шахурину ничего не предложил: у него работы по самолетам-снарядам хватало. Причем работы довольно интересной: моряки, очень обрадованные тем, что новые «игрушки» теперь можно было запускать непосредственно из транспортного контейнера (придумали в ОКБ-51 как у изделия крылышки складными сделать), высказали ему некоторое неудовольствие низкой точностью столь удобного оружия.

Обоснованно высказали: на каждый вражеский корабль ведь специзделия не напасешься, а за тысячу километров в него прицелиться не очень-то и просто (в особенности, когда свой корабль во время шторма болтается как известно что известно в чем). Однако, несмотря на все усилия радиоинженеров, радиолокационная система наведения во-первых могла поймать цель в море на дистанции порядка пяти километров по азимуту (то есть при стрельбе на эту самую тысячу в одном случае из пяти), а во-вторых, не мог радар определить, где в районе цели авианосец плывет, а где какая-нибудь шаланда болтается. А если учесть, что вообще-то корабли и плавают довольно быстро, а снаряд до цели летит больше получаса, то проблема его наведения была весьма острой.

На собранном по этому поводу очередном совещании представитель «радистов» выдвинул «очень интересное предложение»:

— Если недалеко от цели, километрах в пятидесяти или даже в ста, разместить самолет с радиолокатором и оператором систем наведения, то мы в принципе могли бы обеспечить этого оператора средствами, позволяющими и снаряд навести практически в точку прицеливания, и даже селекцию целей произвести по мощности отраженных сигналов.

— Если бы в сотне километрах можно было разместить самолет, то проще с самолета такую ракеты по мишени и выпустить. Вдобавок, моряки, оказывается, не только по кораблям стрелять собираются, им еще и наземные цели отрабатывать нужно — а на земле ваш локатор, как я понимаю, бессилен. Хотя стрельба по неподвижной мишени и должна быть проще, чем по плавающей, но это лишь в теории…

— А по фиксированной цели такой подход тоже годится, — не сдавался «радист», только нужно будет два самолета, которые уже свои координаты передавать будут, а система наведения по пеленгам… мы довольно легко сможем изготовить дифференциальный вычислитель, который по двум привязкам, причем даже с нескольких сотен километров, даст отклонение от истинных координат в сотни метров. Правда, тут как раз самолеты нужны будут: потребуются частоты УКВ-диапазона, загоризонтные маяки работать не будут…

— Ну да, очень полезно подвесить перед супостатом сияющие в радиодиапазоне мишени… да и на месте самолеты зависнуть не могут.

— То, что маяк движется, не особенно страшно: если мы знаем параметры этого движения, то дифференциальный вычислитель и по таким маякам координаты вычислить сможет.

— А радиомишень для вражеских самолетов?

— Но ведь у товарища Мясищева вроде уже есть самолет, который на тридцать километров подняться может, там его враг не собьет… Понял, извините. Ладно, думаем дальше: коллективный разум наверняка что-то придумает.

Это разговор произошел еще в начале пятьдесят третьего — но «коллективный разум» пока задачу решить не смог. Имеющаяся система астронавигации «имени товарища Чачикяна» после всех «доработок» все еще весила чуть меньше полутоны — а снаряд с системой навигации вместо тротила морякам вообще был не нужен. И задачу «отложили», хотя она и «болталась на подкорке» у всех, связанных с беспилотными системами.

А когда Алексей Иванович роздал начальникам авиационных ОКБ «просьбу товарища Хруничева» с подробным описанием проблем с изделием Королева (и, понятно, с описанием самого изделия), Владимир Николаевич все это изучил, проникся — и на встрече Главных конструкторов, во время которой Алексей Иванович хотел «сформировать общую позицию авиапрома», мнение свое по проблематике высказал:

— Я верно понимаю, что Сергей Павлович собирается вот это, — он ткнул пальцем в лежащий перед ним на столе документ, — нашим воякам продать?

— Товарищ Королев работает по утвержденной на комиссии ВПК программе, — «веско» ответил министр.

— В этом-то у меня сомнений нет… но на место вояк я бы товарищу Королеву в рожу плюнул: стратегическая ракета, которая к запуску готовится почти сутки — это даже не смешно. С другой стороны, наши предки про безрыбье все вроде уже сказали. Однако, боюсь, среди военных есть и не полные дебилы — и Сергею Павловичу его работу могут и зарезать.

— Что вы имеете в виду? — поинтересовался Петляков.

— Деньги с программы отнимут, вот что. А чтобы этого не произошло, я, пожалуй, поговорю с нашими флотоводцами: после нашего разговора они на защиту Сергея Павловича грудью встанут!

— А вот это почему? — Владимир Михайлович уже улыбался, глядя на разгоряченного Владимира Николаевича.

— Мы, кстати, тоже должны будем грудью встать, всеми нашими грудями, на которые повесим все наши награды для устрашения потенциального противника. Я вот что подсчитал: если на эту машину Королева добавить еще одну ступень, то с ее помощью можно вытащить тонны три даже на земную орбиту. А радиомаяк, который наши маркони уже разработали для нацеливания ракет береговой обороны, весит меньше тонны и работает на тысячу километров.

— Плоховато работает, — хмыкнул Ильюшин, — на двух тысячах километров даже астронавигация в разы точнее место определяет.

— А на пятистах — с точностью до километра. И если такой маяк на орбиту повесить…

— Он же там на месте стоять не будет.

— Маркони наши говорили, что если закон движения маяка известен, то на двухстах километрах они координаты места вычислят с точностью до сотни метров. То есть если у них хотя бы три маяка в поле видимости будет.

— А… а сколько их вычислитель весит? — решил уточнить Мясищев.

— Меньше пятидесяти килограммов, это вместе с блоком питания и антеннами. Они его как раз под мой самолет-снаряд делали: в Черном море-то моряки специзделия использовать не хотят, ибо чревато…

— Ну, если от нашего берега подальше…

— Какие-то умники прикинули, говорят, что даже надводный взрыв пары десятков килотонн столько сероводорода из глубин моря поднимет, что все побережье отравится. То есть есть такая вероятность, но никто проверять, понятное дело, не хочет. Да я вообще не об этом: если на орбиту повесть пару десятков таких маяков, то наши самолеты в любой точке планеты…

— У Королева третьей ступени нет, и, насколько я понимаю, ему никто денег на ее разработку не даст, — спокойно прокомментировал Алексей Иванович.

— Думаю, что дадут, хотя и не сразу: с такой ступенью он до Америки уже тонн семь донесет. А сколько весит новая бомба? Но не в этом даже дело, такую ступень и мы ему изготовить можем…

— А у нас что, с финансированием все прекрасно, не знаем, куда его тратить?

— Я морякам все расскажу в деталях, они денег дадут.

— Не дадут, — задумчиво сообщил Мясищев, — у нас «Шквал» на трех Махах греется до трехсот градусов. А там на спуске скорость будет раза в три больше — боюсь, что пока они эту проблему решат…

— В том-то и дело, что они даже не знают как к проблеме подступиться, — Петляков ткнул в свою копию документа Хруничева. — Он же не просто так просит, чтобы ВИАМ ему дал материал, способный выдержать пару тысяч градусов в течение нескольких минут.

— Ну, с этим мы Королеву тоже помочь сможем, время у нас есть, — хмыкнул Челомей. — Они же указали, сколько за решение проблемы заплатить готовы?

— Владимир Николаевич, вы думаете, что это реально?

— У нас на заводе еще остались десять двигателей Глушко, старых, по семнадцать тонн. Нам же только теплозащиту придумать надо?

— А вы специалист по теплозащите?

— Нет, но ВИАМ потребует точных данных по параметрам потенциального нагрева. То есть потребуется эксперимент, и даже не один. Я готов заняться, то есть у нас уже есть некоторые наработки в этом направлении, от «Бурана» кое-что осталось…

— А финансирование… — начал было Шахурин, но Челомей договорит министру не дал:

— Для начала передайте мне четверть бюджета темы по теплозащите, а если не хватит, то я у моряков деньги возьму. Но, думаю, не понадобится особо много-то: задел от «Бурана» приличный остался. Так что надеюсь, что в ВИАМ мы отправим всё, что они захотят узнать, уже к лету.

На следующее утро Владимир Николаевич собрал у себя в кабинете всех ведущих конструкторов:

— Итак, у нас появилась новая работенка. Исследовательская: нужно выяснить, до какой температуры нагреется корпус изделия, падающего с высоты километров в пятьсот со скоростью около шести тысяч километров в час. Оплачивает эту работу МОМ, но оплачивает весьма скупо. Еще, возможно, кошелек подставят военные моряки — но чтобы это стало действительно возможным, мы должны им показать что-то работающее. Но так как быстро мы им это показать не сможем… что у нас в заделе от программы «Буран» осталось?

— Двигатели Глушко, первые… после доработки, правда. Этих — много. Еще шесть разгонных ракет для «Шквала», но их как раз моряки хотят забрать: вроде как какой-то катер собираются приспособить для запуска «Шквала» с воды. Да, два двигателя с сопловым насадком, но недоделанные: машинки для его опускания мы так и не собрались сделать.

— То есть практически готовый высотный вариант двигателя… Понятно, значит попробуем сделать вот что…

А советская авиация продолжала свое развитие. Развивалась ввысь и вширь, причем вширь особенно заметно: в китайском Шэньяне со стапеля сошли первые МиГ-17 китайского изготовления. То есть пока что большей частью китайской сборки, но уже со следующего лета самолеты должны были стать полностью китайскими. Совсем китайскими: в соседнем городе Фушунь китайцы выстроили ГЭС, которая должна была обеспечивать электричеством небольшой алюминиевый завод. Правда ГЭС получилась какой-то худосочной, всего на полсотни мегаватт, а пока плотина была еще не достроена, то вообще работала на треть мощности — но этот район издавна был известен как центр угледобычи, и парочку угольных электростанций по полтораста мегаватт еще там при японцах построили — но официально алюминиевый завод (заводик все же, он только на авиапром китайский и работал) запитывался от этой ГЭС. Кстати, тоже полностью «китайской», а то, что на фушуньском заводе эти четыре генератора собрали русские рабочие, было мелкой, ничего не значащей деталью — ведь теперь-то на заводе китайцы работали…

И работали они хорошо: в качестве платы за оказанную Китаю помощь они поставили с этого завода уже в СССР десяток генераторов поменьше, и этими генераторами были укомплектованы две ГЭС на Хоккайдо и четыре — в Хабаровском крае. Причем ГЭС на Хоккайдо китайцы же и построили, туда даже цемент из Китая привезли.

Впрочем, китайцы в основном расплачивались за помощь не оборудованием (им самим его не хватало), а как раз стройматериалами и рабочей силой, неквалифицированной в основном. То есть что-то делать все же умеющей — например, строить дома. И благодаря вот такой «плате» на Дальнем Востоке со строительством — и с жилищным, и с промышленным — было крайне неплохо. Настолько неплохо, что в Свободном начал подниматься новый авиазавод.

Потому что в СССР самолетов не хватало. И авиазаводов тоже не хватало. Смоленский практически полностью переключился на производство самолетов-снарядов, Харьковский изготавливал исключительно пассажирские «Соколы», в Ташкенте собирали опять-таки пассажирский самолеты Ильюшина. Горький, Омск, Новосибирск, Улан-Удэ и Комсомольск круглосуточно производили истребители. После снятия с производства самолетов Яковлева и Саратовский завод строил исключительно пассажирские машины Адлера — которые внезапно стали приносить стране довольно много валюты: маленький реактивный самолетик, способный в качестве аэродрома использовать почти любую ровную полянку, стал быстро заменять (по крайней мере в Европе и Латинской Америке) американские DC-3. А «МАИ» в обеих вариантах (и бензиновый, и турбовиновой) уже на семи заводах помельче строился. А Казань и Куйбышев «оккупировали» Петляков и Мясищев…

Новый завод в Свободном строился под новый самолет, разработанный в КБ Бериева. Потому что у Георгия Михайловича, сколь ни странно, «своего» завода вообще не было. То есть был небольшой опытный завод в Таганроге — но там и десяток машин в год было построить довольно сложно. То есть десяток-то построить было можно, только вот одних опытных машин там как раз десяток и собиралось. И вот одной из таких «опытных» машин стал турбовинтовой самолет «для местных авиалиний». С вместимостью вдвое большей, чем у «МАИ», летающий со скоростью под пятьсот километров — и на расстояние до тысячи. Способный заправиться из бочки с ближайшей МТС — и ценой в районе миллиона рублей. А самым интересным «конструкторским решением», из-за которого ГВФ за машину буквально двумя руками ухватился, был привод пропеллеров от обоих двигателей сразу. То есть если вдруг один мотор в полете сломается, то второй оба винта прекрасно продолжит вертеть и самолет… испытания показали, что он даже взлетать с одним отказавшим двигателем может.

Понятно, что построить для производства такой замечательной машины новый авиазавод — дело хорошее. И — благодаря китайским рабочим — недорогое. Только самолету еще и двигатель нужен, а конкретно этому самолету — два двигателя. Поэтому рядом (ну, по дальневосточным меркам рядом) в Белогорске одновременно строился и куда как более «дорогой» авиамоторный завод. Хотя насчет «дороговизны»…

Георгий Михайлович свой «деревенский самолет» сделал буквально «на досуге», в процессе разработки (по заказу ВМФ) нового бомбардировщика-торпедоносца. Реактивного. Амфибии. И этот «не имеющий аналогов» самолет на опытном заводе уже изготовили, он даже начал испытываться. По первым впечатлениям морякам машина очень понравилась, и через товарища Патоличева флотские даже пробили заказ на установочную партию из двенадцати таких машин (с прицелом на гораздо более крупную партию). Но в Таганроге — если другие работы не останавливать — такой заказ могли выполнить года за полтора, так что «по умолчанию подразумевалось», что завод в Свободном и эти самолеты строить будет. А это был самолет совсем уже «не деревенский», у него взлетный вас был под полтонны и скорость в районе девятисот километров в час — так что на авиазаводе и цеха нужных размеров ставились, и оборудование, позволяющее детальки этого плавающего монстра изготавливать…

Зато да, и цеха, и жилье для будущих рабочих получалось выстроить занедорого. А насчет будущих рабочих…

Николай Семенович о детях заботился особо: все же страна в войне потеряла почти двадцать миллионов человек, и каждый новый ее гражданин был буквально на вес золота. Но с золотом в СССР было не особенно хорошо, зато было уже много другого, для жизни гораздо более нужного. С продуктами стало очень даже неплохо, медицина развивалась успешно. Да и во что одеться или обуться — тоже имелось. Не самого лучшего качества чаще всего, но терпимого — а тут еще и «дружественные государства» стали прилично в обеспечении граждан помогать. Не то, чтобы «от чистого сердца», скорее вынужденно — но помогали они довольно прилично. Потому что все — и немцы, и чехи с поляками, и венгры — все они хотели сытно кушать, а собственное сельское хозяйство у них полностью народ прокормить не могло. А где могло — то там уже сельскому хозяйству многого для выполнения этой важной задачи не хватало, вот и покупали они в СССР кто зерно, кто яйца, кто топливо для тракторов и грузовиков. Поставляя взамен в СССР оборудование (немцы, чехи и венгры) и разные товары народного потребления.

И Советский Союз полученное (в большей части) направлял своим детям — и в первую очередь детям из тех республик, солдаты из которых сложили головы на полях сражений. Вероятно Николай Семенович долго думал, как сделать так, чтобы замужние женщины не сочли себя ущемленными — но придумал неплохо: единственная разница между матерью замужней и матерью-одиночкой заключалась в том, что государственный рог изобилия это самое изобилие одиночке вываливал уже после рождения первого ребенка, а замужней женщине — после рождения второго. То есть на самих детей «блага» начинали сыпаться независимо от всего прочего, сразу после рождения, а вот «родительские» — чуть более выборочно. Но в целом народ все это понимал и относился… в общем-то положительно.

А начинались «блага» с продукции как раз авиазаводов: именно на них было налажено производство детских колясок. Вероятно потому, что коляски изготавливались алюминиевые (чтобы женщинам лишние тяжести не таскать). В Казани, на заводе Петлякова, буквально сотнями тысяч выпускались коляски-люльки для грудничков, в Быково — коляски для детишек постарше (эдакие кресла на колесах), причем эту коляску сконструировал лично товарищ Горбунов. Ну а чтобы все эти производства обеспечить необходимыми материалами, в Мытищах заработал завод синтетических тканей (то есть он и раньше работал, выпуская для авиации знаменитую «АЗТ» — авиационную защитную ткань, а теперь он стал ее выпускать гораздо больше и расцветки продукции завода стали более разнообразными). «Старые» авиазаводы, где рабочие еще не забыли, как из дерева собирать весьма сложные конструкции, занялись (потихоньку, конечно) производством детской мебели, на многих заводах наладили выпуск детской одежды и обуви параллельно с выпуском военной формы и солдатских сапог — и народ начал осознавать, что страна о них заботится всерьез.

И, осознавая это, и о стране стал еще серьезнее заботиться.

В мае пятьдесят шестого на полигоне КапЯр инженеры ОКБ-51 провели очень интересные испытания: с интервалом в два дня два специально изготовленных «исследовательских аппарата» были подняты (на специально разработанных «исследовательских ракетах) на высоту чуть более пятисот километров, откуда они благополучно свалились обратно на Землю. На испытания была приглашена группа специалистов из ВИАМа, которые по завершении испытаний только что вылизывать 'свалившиеся с неба» аппараты не начали: ведт эти аппараты были прикрыты разработанной в ВИАМе теплозащитой и всем было жутко интересно узнать, где они напортачили. Оказалось, что да, напортачили: слой теплозащиты (и, естественно вес ее) был сделан раза в три толще необходимого. И ВИАМщики, это выяснив, радостно побежали в Москву докладывать о своих успехах.

А в КапЯр прилетели два других человека:

— Владимир Николаевич, — довольно ехидным голосом поинтересовался Лаврентий Павлович, — что это вы тут устроили?

— Испытания по программе, заказанной товарищами из МОМ. Они хотели определить, какую на… специзделия теплозащиту нужно ставить чтобы они при подлете к цели не сгорели в воздухе, и теперь специалисты ВИАМ эту информацию готовы предоставить.

— А иного способа провести эти испытания вы не нашли?

— Все претензии к руководству ВИАМ, они сказали — и записали это в протоколах по программе — что структура верхних слоев атмосферы неизвестна настолько, чтобы можно было обойтись без натурных испытаний. А мы — так как решением коллегии министерства проведение исследований по теме было поручено ОКБ-51 — эти натурные испытания и провели.

— И это замечательно, — хмыкнул товарищ Берия, — но мне хотелось бы узнать, с помощью чего вы провели эти испытания?

— А В ОКБ, после закрытия программы «Буран», остались некоторые невостребованные технологические блоки, и мы просто быстренько собрали из них ракету, которая исследовательский аппарат подняла туда, куда надо ВИАМщикам. Честно говоря, выкидывать не хотелось не самые простые изделия… те же двигатели Глушко, например.

— И этот исследовательский аппарат весом… каким?

— Примерно полторы тонны. Чуть меньше тысячи шестисот килограммов, мы просто точно не взвешивали после установки теплозащиты.

— И вы эти шестнадцать центнеров подняли на высоту…

— Пятьсот шестьдесят два километра в первом пуске и пятьсот тридцать семь во втором.

— А если бы задача была не вверх как можно больше груз доставить, а на дальность? — весело глядя на Челомея, спросил Николай Семенович.

— Мы не считали… но если примерно прикинуть, то в таком варианте ракеты тысячи на две, может на две с половиной.

— В таком варианте? А у вас есть другие варианты?

— Ну… почти. Двигателей у нас больше нет, но Валентин Павлович их с большим запасом по ресурсу делал. Мы их сейчас собрали, вроде парашюты не подвели. Я потому здесь и остался, что на заводе уже сегодня-завтра дефектацию двигателей проведут, на как раз второй вариант четыре наиболее сохранившихся поставят — и в пятницу мы запустим исследовательский аппарат повыше, с использованием уже двухступенчатого варианта ракеты.

— А этот двухступенчатый на сколько такой груз закинуть сможет?

— В вышину или в длину?

— В длину.

— Такой — тысяч на шесть минимум. А если мы говорим о РДС-41, то более чем на восемь тысяч. Насколько более, сейчас сказать не могу, нужно еще ВИАМщиков порасспрашивать насчет веса теплозащиты…

— И вы эту ракету разработали и изготовили за полгода?

— Да что вы! Разве можно за полгода ракету разработать? У нас на нее ушло девять месяцев, а если считать и все предшествующие опытные работы, то года полтора минимум, а, возможно, и два.

— Интересно вы работаете, товарищ Челомей, — опять хмыкнул Берия. — Вы же авиаконструктор, а сначала сделали за полгода ракету лучше, чем Янгель с Королевым, теперь вот это… Кстати, как ракета-то называется? Ну, хотя бы в ОКБ вы ее как между собой именуете?

— По сути это некоторое развитие нашей УР-10, в длину и толщину. А использовать ее, как и УР-10, мы предполагаем… разнообразно, в зависимости от текущих потребностей. Так что мы в КБ называли ее — просто по аналогии — УР-100…