Булавин (1-2)

Речь Посполитая. Дубно. 05.08.1711.

Король Речи Посполитой Станислав Лещинский, тридцатипятилетний мужчина со склонностью к полноте, сейчас никак не напоминал государя сильного государства. Он восседал на крупном вороном жеребце, который был сильно истощен и его взмокшие впалые бока говорили о том, что это животное находится в движении уже очень долгое время и ему требуется отдых. Некогда богатая одежда короля была изорвана, левая рука перевязана, на правой щеке красовалась длинная ссадина, а сапоги на ногах Лещинского, явно, были ему велики.

Станислав посмотрел на свое войско, точнее сказать, на его остатки, полторы сотни конников, в большинстве своем, королевских охранников, и не понимал, как так могло случиться, что он потерпел поражение. И от кого? От грязных украинских холопов и казаков. Позор! И кто в этом виноват? Конечно же, не он, а шляхта, которую король позвал на войну.

Да, именно все эти знатные магнаты и шляхта, вот истинные виновники разгрома Посполитого Рушения. Они слишком долго собирались к Житомиру, и каждый из них ставил себя ему вровень, пуская всем окружающим пыль в глаза богатыми нарядами, пирами, золотыми цепями, драгоценными камнями, дорогим оружием и роскошными шелковыми одеждами. За каждым знатным аристократом ехал длинный обоз с фаворитками из великосветских и простых шлюх, певцами, слугами, кроватями, большими шатрами, мебелью и посудой. И где это все теперь? Досталось казакам, которые сейчас спят на панских постелях с красивейшими женщинами Польши и города Житомира.

Б-рр-р-р! Поморщился Станислав, вспоминая свое бегство. Еще позавчера вчера вечером он обсуждал со своими лучшими генералами план второго сражения с украинцами и запорожцами, а ночью разверзлись врата ада. Артиллерийская канонада расколола ночную тишину, сотни орудий метнули свои ядра и бомбы в сторону польско-литовского лагеря, раскинувшегося под Житомиром, и погрузили его в огненный хаос. Взрывы волной прокатились по расположению войск, пожары осветили темную летнюю ночь, заржали кони, забегали люди, и десятки противоречивых команд всколыхнули разрозненные отряды. Одни офицеры приказывали наступать на врага, другие отступали в город, третьи занимали наспех оборудованные редуты по периметру оборонительных позиций, а четвертые готовили прорыв из кольца окружения, в котором находилась армия.

В тот момент, как истинный воитель, король облачился в золоченый венецианский панцирь, вскочив на своего коня и, с саблей в руке, помчался на передовую. И, наверное, там бы он и сгинул во время начавшегося ночного наступления украинцев на редуты его армии. Но нашелся человек, который не растерялся в ночном сражении и вытащил его сначала из-под артиллерийского обстрела, а затем, под утро, сумевший собрать несколько сотен людей в кулак и прорубиться через боевые порядки наступающих украинцев в чистое поле. И именно поэтому сейчас король находится на пути к спасению, а не сидит подобно своим знатным подданным на цепи у шатра проклятого схизматика Мазепы и его сотоварища сечевого атамана Гордеенко.

- Ковальский, где мы сейчас находимся?

Лещинский устало повернул голову налево и бросил взгляд на своего спасителя, незнатного шляхтича из Познани, который всегда находился рядом, Тадеуша Ковальского. Тот, стройный русоволосый вояка с крепкими руками и широкими плечами, лет под тридцать, подъехал к своему государю и, подобно ему, окинув взглядом все, что осталось от непобедимого Посполитого Рушения, ответил:

- Километрах в пятнадцати от Дубно, мой король, так что если не случится беды, и нас не настигнут или не перехватят, то через два часа мы будем в безопасности.

- Ты думаешь, что за нами погоня?

- Я это знаю, - Ковальский распахнул на груди прожженный серый кунтуш, правой рукой растер красную грудь и, бросив взгляд назад, добавил: - Казаки рядом, и они твердо намерены захватить вас в плен, мой король. Но пока я и воины нашего отряда живы, у них ничего не выйдет. Слово в том даю.

- Как ты думаешь, почему мы проиграли, Ковальский?

- Не могу знать, мой король, - ушел от ответа шляхтич. - Мое дело драться за короля и Речь Посполитую, а отчего и по чьей вине мы потерпели поражение, то мне не ведомо.

- Зато я знаю, кто виноват, - горько бросил король. - Однако изменить все равно ничего не могу. Была надежда на то, что эта война вытянет нас из клоаки безвластия и поможет мне укрепиться на троне, но видно, судьба-злодейка не благосклонна ко мне.

Ковальский опять промолчал, ему было не до страданий короля, который продолжал изливать на него свои переживания. Бывалый воин, который с шестнадцати лет не слезал с седла, и успел повоевать везде, где требовалась помощь его сабли, он буквально шкурой чувствовал, что опасность рядом, и она приближается. Ему хотелось приказать всем уцелевшим после Житомирского погрома воинам и королю пришпорить своих коней. Но он понимал, что это бесполезно, животные устали и если довезут своих седоков до Дубны, то это уже само по себе будет маленьким чудом.

Будто вторя его мыслям, лошадь одного из наемных жолнеров, признанного силача, белоголового немца Густава Кранца, заржала и упала на землю. Сам Кранц успел соскочить с седла и теперь, не зная, что делать, застыл рядом с животным, которое лежало на боку, било по пыльной земле копытами и только жалобно всхрапывало. За сегодняшний день Ковальский наблюдал подобную картину уже не в первый раз, и постарался не принимать происходящее близко к сердцу. Он только похлопал по шее своего верного буланого жеребчика, которого некогда жеребенком отбил у крымских татар, и в очередной раз вспомнил его выносливость и резвость, благодаря которой все еще жив.

- Не бросайте меня!

Выкрикнул Густав Кранц, который видел, что колонна уставших всадников продолжает свое движение, а он один остается посреди пыльной летней дороги.

Никто не обернулся на выкрик немца, и только Ковальский бросил:

- Дубно рядом, иди по дороге и вскоре ты будешь на месте.

Наемник на это ничего не ответил, а только проводил хмурым взглядом удаляющихся поляков, сплюнул на дорогу, посмотрел назад и, сняв с умирающей лошади сумку с вещами, быстро зашагал в сторону недалекого леска.

"Тоже чует опасность, - отметил для себя Ковальский поведение немца, - и понимает, что пешком ему в Дубно не добраться. Хороший воин, опытный, сразу видно".

- Ковальский, почему вы молчите?

Снова обратился к шляхтичу король, которому было необходимо выговориться и этим оправдать поражение армии в своих собственных глазах. Бывалый воин, которому было плевать на душевные муки своего государя, вобрал в грудь и уже хотел высказать Станиславу все, что он думает о нем самом и его фаворитах, которые погубили Польшу. Но в это время раздался тревожный, почти отчаянный вскрик одного из передовых всадников:

- Казаки!

- Где!?

Испуганно спросил, завертевший головой в стороны, король Станислав, а Ковальский приподнялся на стременах и чертыхнулся, враг был не только позади, но и впереди. Дорогу на Дубну перегораживало около сотни донских казаков, и хотя поляков было больше, они, явно, находились в проигрышной ситуации, так как их противник свеж и бодр, а они были истощены и многие воины изранены.

- К бою!

Команда Ковальского разнеслась над отрядом. Залязгали вынимаемые из ножен сабли, люди поминали черта, бога и его матушку, и кляли проклятых казаков, перегородивших им путь к спасению. И пока воины разбитого войска взбадривали себя злыми матерными словами, голос их короля звучал суетливо, и был пронизан паникой:

- Что делать!? Что делать, Ковальский!?

- Все будет хорошо, Ваше Величество. Мы пробьемся через заслон, будьте в этом уверены, - Тадеуш обернулся к трем самым лучшим бойцам из королевской охраны, которые следовали за ним и королем, и скомандовал: - Зданек, Игнатий, Михась, за жизнь Его Величества головой отвечаете! Как только мы пробьемся через казаков, гоните что есть мочи без остановок, коней не жалея! Спасение уже рядом!

Тройка воинов окружила короля, а командир выехал вперед и вытащил саблю. Вокруг Ковальского быстро сбились в плотный кулак все, кто остался от королевского отряда, и прибившихся к нему бойцов. Хмурые и мрачные лица поляков, литовцев и наемников-кондотьеров были решительны как никогда, и люди были готовы к тому, чтобы принять свой последний бой.

Шляхтич вскинул клинок и, не говоря долгих речей с патриотическим смыслом, взмахнув им над головой и прокричал:

- Вперед!

Выставив перед собой копья и сабли, королевские всадники рванулись вперед, по крайней мере, попытались это сделать на уставших лошадях. А казаки, которые оказались фуражирами из армии Ефремова, поступили так же, склонили к земле свои пики, и помчались навстречу "клятым ляхам". Два отряда быстро сближались и прежде чем столкнуться с поляками, донцы выстрелили из своих огнестрелов, у кого они были. Смертоубийственный свинец выбил из рядов королевского отряда около двух десятков человек, и через несколько секунд всадники сшиблись в кровавой рубке.

Крики людей, лязг металла и ржание лошадей. Все смешалось в кровавом месиве, и в смертельной схватке не на жизнь, а на смерть, в которой казаки оказались сильнее своих противников. Донцы разогнали и рассеяли польских кавалеристов, и занялись их уничтожением, гоняясь за ними по дороге и ближайшему полю, которое было засеяно брюквой. Однако два десятка всадников, во главе с Тадеушем Ковальским, все же прорубились через казаков. И они могли бы попытаться спастись сами, но воины прикрывали своего короля, который вместе с тремя верными телохранителями помчался в Дубно. Поэтому ляхи развернули своих заморенных коней назад и снова схватились с донцами, которые окружили их со всех сторон.

В свой, как он думал, последний час Тадеуш Ковальский рубился так, как никогда до этого. Его клинок парировал каждый удар навалившихся на него казаков, и он старался достать своих врагов, но их было слишком много, они двигались слишком быстро, и он не мог отвлечься на нападение. И так продолжалось до тех пор, пока Ковальский не остался совсем один, в окружении трупов своих боевых товарищей. Казаки, по команде своего командира, на время оставили его в покое, отъехали в сторону и, спрыгнув с коня, который был готов вот-вот упасть, шляхтич вышел на обочину дороги, выставил перед собой саблю и надтреснутым охрипшим голосом выкрикнул:

- Нападайте! Что же вы!? Трусы!

От казаков к нему подъехал бородач лет сорока, с окровавленным палашом в руке, присмотрелся к Тадеушу и сказал:

- А я ведь знаю тебя. Ты с крымчаками пять лет назад не воевал?

- Было такое, рубил басурман, и вас, схизматиков проклятых, убивал и еще убью!

- Ну и баран.

Сказав это, казак вскинул палаш и, ударив ногами по бокам своего коня, помчался на Тадеуша, который приготовился отбить удар вражеской стали, и он бы его отбил. Но казак перехитрил уставшего и ослабевшего шляхтича, он резко поворотил своего коня и крупом сбил его наземь. Поляк покатился по земле, а донской командир, словно кошка, спрыгнул на него сверху, скрутил ему руки, и спустя полчаса, повязанный Ковальский, тело которого перекинули через лошадь, ехал в колонне донских казаков, возвращающихся к своей армии.

- Дядька Федул, - к сотнику подскакал молодой кучерявый казак, лет девятнадцати, - а зачем нам этот лях?

- Достойный боец, рыцарь, жаль такого убивать, так что будет среди пленных, которых на Дон отправят.

- Делать нечего, на Дон их тащить... - пробурчал казак.

- Ничего ты не понимаешь, - сотник подался телом на молодого донца и, слегка, для острастки, перетянул его нагайкой по спине. - Кондрат Булавин хочет их с нашими переселенцами смешать и на Кавказ отправить, где они на поселение осядут. Пусть с басурманами бьются, и новые земли обживают, все нам легче.

- Но ведь это про крестьян и ремесленников разговор был.

- Ничего, воины в тех краях тоже пригодятся.

Таким вот образом шляхтич Тадеуш Ковальский попал в плен, и пока он направлялся в расположение армии Ефремова, его король въезжал в ворота Дубненского замка, и благодарил Иезуса Сладчайшего и Деву Марию за свое счастливое спасение.