Братья-рыцари и камни Гроба Господня

Глава 9

Дунай, ближние окрестности вольного имперского города Ульма, земли бывшего герцогства Швабия, Священная Римская империя, ноябрь 1307 года от Рождества Христова.

Воздух над рекой стоял почти недвижим. Тишина, плотной невидимой пеленой покрывшая берега и ровную гладь воды на многие лье вокруг, почти ничем не нарушалась. Разве что иногда, из редких камышовых заводей слышался всплеск убегающего от щуки карася или с шумом взлетали жирные, набравшие за лето вес серо-коричневые кряквы и более мелкие буровато-рыжие чомги.

Дичи вокруг было много: не только птицы, но и животные нет-нет, да и появлялись на медленно проплывающих мимо кораблей пологих берегах. Некоторые из них, завидев шнеккеры и учуяв человеческий запах, моментально ретировались к ближайшему укрытию, другие — с опаской и в готовности сорваться с места — всё же осторожно спускались к кромке воды. Жажда и разделяющая их и людей гладь реки придавали им смелости и заставляли рисковать. Вот так, как, к примеру, небольшое — в пять шесть голов — стадо диких кабанов, с четверть часа назад напившихся прямо в виду у тамплиеров.

Возглавлял это стадо крупный матёрый секач, угрожающе посматривавший в сторону людей, пока несколько свиней, пара кабанчиков и дюжина поросят, шумно фыркая и мешая друг другу, пили воду на поросшем островками травы песчаном пляже.

Как и всех других замеченных ими животных, расположившиеся вдоль бортов и на площадках форкастлей наблюдатели оставили этого секача и всех его свиней без внимания, чем возможно вогнали клыкастого вожака в полное недоумение, но кто его знает: о чём там эта дикая свинья себе думала?..

Такое изобилие живности никого не удивляло. Как негромко заметил один из наблюдавших за берегом сержантов своему напарнику: «Не иначе, Тома, как мы проплываем чьи-то владения, где охота строго запрещена. Земли эти, наверное, принадлежат какому-нибудь местному барону или графу, а тот, судя по всему, уже стар или охотиться не большой мастер. Вот зверьё и выглядит таким непуганым и упитанным — не боится охотников… Нам бы, конечно, свежее мясо не помешало, устав разрешает охоту ради пропитания, да и на все местные запреты можно махнуть рукой, да вот только нам бы лучше нигде не задерживаться. Чует моё сердце, что нас на этой реке ждут другие развлечения, которые не сравнятся с любой охотой!..»

«Оно может и хорошо, что эти земли запретны для свободной охоты. Чем больше запретов наложили на эту землю владеющие ею сеньоры, тем меньше случайных людей мы можем здесь встретить. Нам лишние свидетели сейчас совсем не нужны. Эх!.. так бы и до самого конца пути, но мы же с тобой понимаем, что так спокойно долго не будет. Знаешь, брат Бертран, что я тебе скажу? — Тома повернулся к своему другу и, понизив голос почти до шёпота, продолжил. — Вот ты заговорил об охоте. Так эта самая охота как раз сейчас и идёт. Только она идёт не на зверей и не на птиц. Она идёт на нас, и хоть я и не боюсь никаких охотников, но от понимания того, что мы с тобой и все наши братья на этих кораблях вдруг враз стали дичью, на душе всё ж очень тяжело».

Бертран в ответ лишь молча кивнул и вновь повернулся к берегу. Хвала Господу — тот вроде как был всё так же безлюден. Никто — ни из прибрежных зарослей, ни из близлежащих реке рощ — не наблюдал, припав к земле или спрятавшись за стволами деревьев за тремя идущими один за другим шнеккерами, медленно, чуть быстрее течения реки идущими ближе к её левому берегу.

Находящиеся на палубах шнеккеров тамплиеры — те, кто был свободен от наблюдения за берегом и работы на веслах и с парусом — пользуясь тем, что вокруг всё вроде было спокойно, занимались своими нехитрыми делами.

С тем минимальным удобством, который они могли себе позволить, воины разместились на тюках с грузом или, постелив под себя сложенные попоны и прислонившись спиной к защищавшему от речной сырости борту, сидели на досках палубы.

Большая часть из них просто отдыхала, постепенно приходя в себя от недавнего боя с вюртембергцами. То, как стоявшие во главе их отряда братья-рыцари, не сходя со своего места, уничтожили на их глазах пять сотен хорошо подготовленных и прекрасно вооруженных воинов, не могло не впечатлить. Тем более, что то, как они это сделали, для всех оставалось совершенно непонятным. Что и говорить о том, что теперь, когда с вюртембергцами было покончено, они в своих мыслях снова и снова возвращались на несколько часов назад, туда, где вода и обвалившийся берег Дуная поглотили напавший на них отряд Конрада фон Штайна.

Другие же, понимая, что путь впереди не близкий и сегодняшняя встреча с теми, кто готов напасть на их корабли — скорее всего не последняя, осматривали и по необходимости чистили и затачивали своё оружие.

Делали они это молча и сосредоточенно, причём не потому, что в их привычках не было вести пустые разговоры — все они видели, как после окончания боя, троих из четырёх братьев-рыцарей, обессиленных, в полном изнеможении, с лицами, побелевшими как их котты, отнесли под покров парусинового полога. Все они до сих пор там и оставались. Помня об этом, тщательно проверявшие своё оружие тамплиеры понимали, что в следующий бой их сможет повести только последний из оставшихся на ногах рыцарей и самый молодой из них — Робер де Ридфор, а это значило, что впереди у них всё будет совсем не просто…

Была ещё одна часть тамплиеров. Её составляли не раз испытанные в боях и походах воины — в основном это были сержанты-конвенты. Невзирая на всё то, свидетелями чего им невольно пришлось стать, они решили не забивать себе головы объяснением увиденных чудес и невесёлыми размышлениями о возможном скором будущем. Разумно оставив всё это на неминуемый суд Божий, они дремали, завернувшись в одеяла и конские попоны. При этом, ни один из них не убирал далеко от себя оружие. Их копья, щиты и арбалеты лежали рядом, под рукой, в любой момент готовые к бою — ветераны здраво полагали, что на вражеской территории, когда любой встречный им человек, скорее всего, окажется врагом, в каждую следующую минуту что-то может случиться и вряд ли это «что-то» окажется хорошим…

В отсутствии ветра, корабли тамплиеров, выстроившись один за другим, неторопливо, подгоняемые вперёд исключительно одной лишь силой речного течения, двигались вперёд.

Русло Дуная, на этом участке пути, постепенно, почти незаметно, но становилось всё уже, и вот — через несколько часов такого неспешного движения, уже ближе к вечеру — за очередным изгибом реки, ещё достаточно далеко, но уже вполне различимо невооружённому глазу, появились башни и крепостные стены Ульма.

В виду открывшегося города, шнеккеры ещё больше замедлили своё движение. По команде старшего кормчего, на них убрали бесполезные паруса и дальше они шли уже управляемые только навешанными на правый борт большими рулевыми вёслами.

Брат-сержант Жак Мотье выставил дополнительных наблюдателей за берегом и рекой: по бортам, на корме и площадке форкастля. Сам он, на всякий случай, неотрывно оставался поблизости от старшего кормчего.

Братья-рыцари, все четверо, снова находились под парусиновым навесом. Трое из них — Бернар де Торнье, Гуго фон Вайнгартен и Филипп Сен-Жерар, изнеможённые недавним боем, с лицами, ставшими похожими на бескровные лики мраморных статуй, лежали на покрытых овчинами сундуках. Их тела были заботливо укрыты тёплыми зимними одеялами, а под головы подложены свёрнутые в какое-то подобие изголовий плащи. Меж сундуками, на широком, загнутом с краёв железном листе, стояло большое решётчатое ведро с раскалёнными углями — исходящий от них жар тоже делал хорошее дело, наполняя тела лежащих рыцарей благотворным теплом.

Следивший за состоянием рыцарей брат-сержант Пьер Форе, больше других в отряде разбирающийся в таинствах врачевания, только что, как мог, напоил их теплым мёдом и отваром целебных трав. Лица рыцарей немного, чуть заметно порозовели, но брат Форе, даже заметив это обнадёживающее улучшение, всё равно был чем-то недоволен. Задумчиво покачав головой, он с озабоченным выражением лица вышел наружу, чтобы готовить новое снадобье.

Пьер Форе, конечно, не был настоящим лекарем. Он кое-что понимал в вопросах лечения ран и различных хворей — в своё время многим из подобных навыков его научили госпитальеры — но что происходит с тремя лежащими под пологом братьями-рыцарями, он понять не мог. Внешне казалось, что они просто неимоверно устали, но усталость — усталостью, а охватившая их слабость была очень похожа на то бессилие, которое он видел в Палестине у больных черным мором. Об этом Пьер старался не думать, он гнал от себя даже мысль о том, что на их корабли каким-то образом проникла эта страшная болезнь, да и Робер де Ридфор уверил его в том, что бессилие его братьев является результатом неимоверного перенапряжения сил, но всё же, но всё же…

Четвёртый рыцарь, Робер де Ридфор — последний, оставшийся на ногах — сидел на складном походном стуле у изголовья находящегося в сознании Бернара де Торнье.

Этот могучий воин — лишь один из троих, участвовавших в бою с вюртембергцами рыцарей — сумел усилием своей непреклонной воли сохранить способность говорить. Его голос был тихим, но каждое произнесённое им слово внимательно ловилось склонившимся над ним Робером де Ридфором:

— Послушай меня, брат Робер: мы трое очень слабы. Когда к нам вернутся силы, и вернулся ли они к нам вообще — никто не знает, потому в таком состоянии, случись новый бой, мы будем практически бесполезны. Если нашему отряду вдруг снова придётся столкнуться с врагом — а я думаю, что это обязательно произойдёт, и дай Бог, чтобы это случилось нескоро — рассчитывай только на себя и на наших людей. Теперь ты будешь командовать нашим отрядом. Однако! Всегда помни о том, что пока только ты один способен будешь применить силу чудесных камней!.. — де Торнье говорил с трудом, и потому на некоторое время ему пришлось замолчать. Прошла минута, может — две, после чего он нашёл в себе силы продолжить:

— Я знаю, брат Робер, как ты смел и горяч… поэтому прошу: воспользуйся ей рассудительно и только тогда, когда поступить иначе будет уже невозможно… и помни главное: мы, во что бы то ни стало, должны исполнить волю Великого магистра!

— Я всё понимаю, брат Бернар, не волнуйся. Не трать свои силы, лучше испей немного меда и постарайся уснуть. Не забывай и ты, что я всё ещё — один из лучших мечников нашего ордена, и со мной — шесть десятков испытанных и искусных в ратном деле воинов! Это чего-то да стоит. Так что если нам снова не встретится большой отряд, сила моего камня может нам и не понадобиться, — Робер поднёс к губам де Торнье плошку с тёплым мёдом и, осторожно приподняв рукой голову рыцаря, ещё раз настойчиво попросил его выпить.

Бернар де Торнье лишь отрицательно мотнул головой. Сил у него было очень мало, и хоть это — и без того еле заметное — движение только ежва наметилось, даже оно оказалось для рыцаря слишком тяжёлым. Видя это, Робер де Ридфор оказался непреклонным:

— Тёплый мёд обладает целебными свойствами, он настоян на травах, что придают сил и хорошо восстанавливают после болезней. Пьер Форе уверен в том, что это питьё, как ничто другое из того, что есть в нашем распоряжении, поможет тебе встать на ноги. Пусть он не знает истинной причины потерей тобой сил, но всё же я прошу тебя, брат Бернар: сделай хоть несколько глотков! Ты должен это выпить!

— Хорошо, как скажешь… надо — значит надо, — сделав несколько небольших глотков, Бернар де Торнье закрыл глаза, и де Ридфор осторожно опустил его голову на изголовье. Некоторое время они молчали. Де Торнье лежал с закрытыми глазами, но Робер, приободрившийся тем, что на лице его друга наконец-то появился слабый румянец, знал, что он пока не спит:

— Вот видишь: этот мёд творит чудеса! Может ты этого и не чувствуешь, но я вижу, что тебе становится лучше, так что наш славный «лекарь» брат Форе на верном пути, — де Торнье ненадолго открыл глаза и Робер де Ридфор ободряюще улыбнулся. — Всё будет хорошо — вы все поправитесь, нужно только время.

— Время?.. скажи: а оно у нас есть?.. Может наши враги и не дадут нам этого времени. У меня из головы всё не выходят те летающие демоны. Я опасаюсь, что их появление — это только начало…

— Что с нами будет дальше — никто не знает. Может получиться так, что я действительно буду вынужден применить силу камня, и тогда меня, как и вас, покинут силы. Я, брат Бернар, тоже всё время вспоминаю тех демонов и тоже думаю, что появление их на нашем пути не было случайностью. Поэтому… — де Ридфор на несколько мгновений задумался, но потом всё же решил поделиться с де Торнье своими намерениями:

— Я вот что решил: я скажу Жаку Мотье, что в том случае, если я, также как и вы, потеряю свои силы, он возглавит наш отряд. Других кандидатов я не вижу, а позаботиться об этом стоит заранее. Я скажу ему, что в том случае, если дела пойдут совсем плохо, он любой ценой должен будет доставить в условленное место если не весь груз, то уж обязательно наши тела с мечами, и передать их брату Арно де Боро. Ты можешь спросить: «Почему тела, а е мечи?» Ответ прост — я не хочу, чтобы он догадался, что вся наша сила сокрыта в этих мечах, и они ни при каких обстоятельствах не должны попасть в руки наших врагов.

Как только брат-рыцарь закончил говорить, де Торнье снова открыл глаза, в которых легко читалась сильная тревога. Заметив эту тревогу, де Ридфор тут же попытался его успокоить:

— Не волнуйся, брат Бернар: я помню нашу клятву и не раскрою Жаку секрет камней! Скажу лишь, что мы все четверо знаем мощные заклинания древних старцев, которые первые тамплиеры нашли и смогли прочесть в отрытых нами подземельях под развалинами храма царя Соломона. Я не сомневаюсь в том, что памятуя о тех событиях, каким весь наш отряд недавно стал свидетелем, он поверит в эту легенду и в точности, с надлежащим рвением выполнит мою просьбу.

— Но он… — голос де Торнье был слаб, но тревожные нотки звучали в нём очень явственно, — но ведь Жак Мотье — не рыцарь!.. Можем ли мы доверить ему столь важное дело?!

— У нас просто нет другого выхода. Да, он — не рыцарь, но он — тамплиер, он член нашего братства, притом — ты же помнишь, брат Бернар, что о нём сказал де Моле — при других обстоятельствах, не случись это подлое нападение короля Филиппа, он уже мог занять должность подмаршала! К тому же, в наших традициях нельзя оспаривать то, что каждый тамплиер, в своей душе — уже рыцарь, а цвет его котты — черный он или белый — это всего лишь принятая среди нас условность! В душе — мы все рыцари, воины Господа нашего Иисуса Христа!

— Что ж, Робер, я согласен. Сил нет, мне тяжело даже говорить. Я отдохну, — снова закрыв глаза, Бернар де Торнье некоторое время молчал, но вдруг, когда де Ридфору уже показалось, что рыцарь заснул, тот снова открыл глаза и заговорил:

— Я уже сказал: теперь ты, брат-рыцарь, командуешь нашим отрядом, — голос де Торнье стал почти неслышным, настолько тихим, что де Ридфору, чтобы расслышать его слова, пришлось склониться почти к его губам. — Ты — командир, так что поступай так, как сочтёшь нужным. Прошу тебя лишь об одном: помни о священной для нас воле Жака де Моле!..

— Брат-рыцарь! — откинув в сторону закрывавший вход кусок парусины, под полог опять заглянул сержант Мотье. — Идёмте скорее!.. Там — впереди, на берегу, стоят какие-то люди. По-видимому, они пришли из города и по наши души!..

Робер де Ридфор привычно положил руку на эфес меча и поднялся на ноги:

— Идём!..

Робер де Ридфор и брат-сержант Жак Мотье стояли у борта шнеккера и с всё возрастающим волнением ждали, когда стоявшие плотной группой у кромки берега люди окажутся достаточно близко, чтобы можно было узнать то, ради чего они ожидают подхода их кораблей.

Пока они стояли, рыцарь коротко, без особых прикрас, так, как это было принято у тамплиеров, рассказал сержанту придуманную им легенду. Он поведал ему о четырёх заклинаниях, которые можно использовать лишь один раз и, соответственно, о том, что после боя с отрядом Конрада фон Штайна у них в резерве осталось только одно такое заклинание — заклинание огня, которым он, при крайней необходимости, воспользуется. Закончил Робер де Ридфор словами:

— Как ты понимаешь, я всё это рассказал тебе не просто так. Я уже обговорил такую возможность с братом-рыцарем Бернаром де Торнье. Как ты понимаешь, использовав доверенное мне заклинание, я, как и он, уже не смогу командовать нашим отрядом. Поэтому брат Бернар согласен с тем, что в случае, если силы покинут и меня, именно ты — Жак Мотье — возглавишь наш отряд, и тогда уже твоей задачей станет доставка доверенного нам груза и нас самих, согласно открытой тебе воле Великого магистра. Ты должен всё сделать в соответствии с ней. Конечный пункт нашего пути и условленное место встречи ты теперь знаешь. Храни их в тайне. Доведи туда наш отряд, а там тебя встретит брат-рыцарь Арно де Боро. Дальше командовать будет уже он.

— Я всё понял, брат-рыцарь. Клянусь нашим братством, Животворящим Крестом, Пресвятой девой Марией и Господом нашим, Иисусом Христом — я выполню всё это в точности, как вы сказали. Только моя собственная смерть сможет помешать мне сделать это!

— Хорошо. Я принимаю твою клятву. И ещё: если враг будет одолевать, ты должен будешь предать наши тела и наши мечи воде — они не должны попасть в грязные руки подельников короля Филиппа, иначе будет большая беда.

— Я понял, брат-рыцарь, но надеюсь, что посредством заступничества нашего святого покровителя Берна́рда Клерво́ского, мы доберёмся до нашей цели благополучно, и вы все будете во здравии…

— На всё — воля Господа нашего Иисуса Христа!

— Аминь!..

— Аминь.

За этим разговором прошло несколько минут, прежде чем Мотье, более зоркий, чем де Ридфор, вдруг напряжённо прищурился и выбросил вперёд руку с вытянутым указательным пальцем:

— Брат-рыцарь! Смотрите: у них над головами чёрный баннер! Вы видите?!

Рыцарь пригляделся внимательней. Через несколько мгновений и он рассмотрел небольшое, черного цвета полотнище, прибитое к древку высокого копья:

— Да! Храни нас всемогущий Господь! У них что там — мор?! Мало нам злоключений, так ещё и мор?! Чем прогневили мы нашего Господа?..

Голос Жака Мотье был наполнен тревогой — он был воин, а не лекарь и как подавляющее большинство физически сильных и смелых людей, немного пасовал перед тем «врагом» природа которого ему была непонятна, и с которым было невозможно справиться копьём и мечем:

— Брат-рыцарь! Если это так, то нам нельзя к ним приближаться — мы же не госпитальеры и не знаем ни трав, ни заговоров, что от нас проку?.. — только сами погибнем и им дадим ложную надежду!..

— На корабль мы их не пустим, это — понятно, но ты же видишь — они не просто так там стоят — они ждут именно нас! Мы должны хотя бы их выслушать, не забывай — впереди город, и они смогут нас задержать там…

Когда головной шнеккер сблизился со сгрудившейся под чёрным баннером группой настолько близко, что тамплиерам стали хорошо различимы лица стоявших на берегу людей, из этой группы тут же отделился один, богато одетый мужчина. На груди этого человека висела толстая серебряная цепь с большим, украшенным самоцветами гербовым медальоном. Внешний край этого медальона был украшен искусно выполненными готическими письменами. По дорогим тканям одежды, а главное — по этому медальону, Роберу де Ридфору стало понятно, что перед ним, по всей видимости, стоит знатный горожанин или, скорее всего — какой-то высший представитель выборной городской власти.

Между тем шнеккер почти остановился и, воспользовавшись этим, человек с медальоном сделал несколько шагов вперёд, так, что его ноги оказались у самой кромки воды, и невысокая речная волна тут же намочила его обувь. Не замечая этого или не обращая на это никакого внимания (невзирая на то, что вода в реке была по-осеннему холодной), он поклонился и, после ответного кивка де Ридфора, почтительно обратился к рыцарю. Голос этого человека прерывался частыми заиканиями, а некоторые из произнесённых им слов казались неоконченными из-за того, что говоривший проглатывал их окончания и даже просто замолкал на полуслове. В общем, как понял де Ридфор, он сказал буквально следующее:

— Господин рыцарь славного ордена Бедных рыцарей Христа и Храма Соломонова! Приветствую вас на земле вольного имперского города Ульма! Я — бургомистр этого славного города. Моё имя — Бруно Миллер. Люди, стоящие рядом со мной — представители его городского совета, выбранные из самых уважаемых жителей Ульма. Мы ждали вашего прибытия, и я хочу спросить вас: как я могу к вам обратиться, господин рыцарь?

«Мы ждали вашего прибытия?..» — странно, очень странно… — эта, сказанная бургомистром фраза, Роберу де Ридфору была непонятна и заставила его задуматься. — Что значит: «вашего прибытия»? Может он имел в виду: «вашего возвращения», так как весть о том, что три наших шнеккера недавно поднялись вверх по течению, не могла пройти мимо городского совета Ульма?..И что значит: «ждали»? Для чего нас надо было ждать?..«

Никакой враждебности или скрытого смысла, ни в голосе, ни в позе этого человека, за которым, в случае чего, без всякого сомнения, могло встать несколько сотен хорошо вооружённых и умелых в бою городских стражников, а в придачу к ним ещё столько же обученных воинов городского ополчения, не было. Однако, глядя на стоявшего в уже совершенно промокшей обуви бургомистра, Робер де Ридфор серьёзно насторожился и несколько раз тревожно окинул взглядом лежавшую перед шнеккерами местность.

Дело тут было даже не в том, что перед ним стояли возможные враги. Нет… — почему собственно эти люди должны были быть их врагами?.. В конце-то концов: почему бы Ульму должно было быть неприемлемым отнестись к убегающим от преследования французского короля тамплиерам с должной симпатией? Они же не раз выручали германцев в минувшие тяжёлые годы — и хлебом, и кровом, и защитой… Такое не забывается, тем более — что орден Храма занимался помощью нуждающимся не год и не два, а всю историю своего существования. К тому же: никакой городской стражник не сравнится в бою с крестоносцем — потери, в том случае, если город решит чинить им препятствия, будут для Ульма весьма тяжелы, и городской совет должен был это хорошо понимать…

Помимо сказанной главой городского совета странной фразы, брата-рыцаря удивило и сразу же насторожило совершенно другое. Он явственно услышал в голосе бургомистра плохо скрываемый им страх. Ему было отчётливо видно, что говоривший с ним человек был явно не в себе — бледное как мел лицо, расширенные зрачки, постоянное дрожание пальцев и нервное подёргивание лица этого ульмца говорили ему о многом и серьёзно настораживали.

Приглядевшись к бургомистру ещё внимательнее, рыцарь понял, что тот, видимо, с трудом удерживает себя от того, чтобы не отдаться безотчётной, безумной панике. Этому человеку было настолько страшно, что он вот-вот мог перейти ту черту, за которой человек навсегда утрачивает чувство реальности, и, потеряв разум, теряет все человеческие признаки, превращаясь в подчиняющееся лишь одним инстинктам дикое животное.

Судя по внешнему виду и бледным лицам стоявших за спиной бургомистра членов городского совета, всех этих уважаемых и наделённых властью ульмцев также переполнял ужас…

«Чего эти люди так боятся?! Может они стоят под прицелом вражеских стрелков?!» — Робер де Ридфор подал условный сигнал и вдоль борта шнеккеров выстроились готовые дать залп арбалетчики. Между ними встали готовые прикрыть их щитами латники и сержанты. После этого, уже не скрываясь, брат-рыцарь внимательно осмотрел берег.

Внешне всё выглядело вполне мирно. Признаков коварно организованной засады или скрыто расположившегося неподалёку отряда вражеских воинов нигде заметно не было — сколько хватало глаз, местность везде хорошо просматривалась и для подготовки засады никак не годилась.

Робер де Ридфор нахмурился: выходило так, что вышедшая им навстречу группа людей, никакой, непосредственно грозящей их жизни опасности, со стороны хитро укрытого где-то неподалёку врага, не подвергается. Однако с учётом того, какими запуганными выглядели сгрудившиеся на берегу ульмцы, это было тем более странно…

После недолго продолжавшегося молчания, брат-рыцарь снял с головы шлем и наконец ответил на вопрос нетерпеливо ожидавшего его ответ бургомистра Ульма:

— Я — рыцарь Робер де Ридфор, и я временно командую этими тремя кораблями, принадлежавшими нашему ордену. Что вам от нас нужно, господин бургомистр?

— Господин рыцарь! Взываем к вашему заступничеству и помощи! Мы в страшной беде…

— В беде, говоришь?.. Что это значит?!

— Мы все — все жители нашего города — оказались в страшной беде…

Робер де Ридфор незаметно переглянулся с Жаком Мотье — сложившаяся ситуация выглядела всё более подозрительной. Стоявшие на берегу люди не внушали никакого доверия и на самом деле могли оказаться кем угодно, что было наиболее вероятно — врагом. В такой обстановке нужно было быть крайне внимательным, и Жак Мотье прекрасно понял брошенный на него красноречивый взгляд брата-рыцаря. По его знаку вдоль борта тут же встали все оставшиеся арбалетчики и слаженно навели своё взведённое оружие на сгрудившихся на берегу и разом побледневших переговорщиков.

— Да? Прямо таки «все»? Что же это за «беда» такая, что вам вдруг понадобилась наша помощь?.. — в голосе рыцаря послышалась сталь. — Мы же с вами, бургомистр, хорошо знаем, что сейчас происходит, вот и спрашивается: почему тогда, мы должны вам верить? Уж не хитрая ли это ловушка ландфогта Швабии?!

— Нет! Клянусь Святым распятием и спасением моей души! Мы не обманываем вас, господин рыцарь, и это никакая не ловушка!

— Это всё пустые слова. Я не знаю вас, бургомистр — ни тебя, ни тех, кто стоит за твоей спиной — так почему же я должен поверить твоей клятве?!

— Всё можно проверить. Вы можете всё увидеть своими собственными глазами! Ульм и его добрые жители в страшной беде, и мы все очень нуждаемся в вашей помощи.

Глядя на смертоносные наконечники нацеленных на его грудь арбалетных болтов, бургомистр молитвенно сложил перед собой руки и с жаром воскликнул:

— Господин рыцарь! Клянусь своей жизнью и жизнью своей семьи! Клянусь благополучием своего рода до седьмого колена: нет никакого обмана! Клянусь…

Робер де Ридфор властно поднял руку, и бургомистр замолк на полуслове:

— Довольно! Говори уже! У нас долгий путь и нам не с руки попусту терять своё время!

Бургомистр обернулся на сопровождающих его людей, и те — видимо на брошенный им вопросительный взгляд — часто закивали. Сняв с головы богато украшенную шапку, бургомистр снова стал лицом к рыцарю и дрожащим от волнения и страха голосом, продолжая заикаться, начал свой короткий рассказ:

— В это трудно поверить, но ещё утром ничего не предвещало беды. Ульм жил своей спокойной жизнью, в полном и согласном мире с Господом Богом и всеми нашими соседями. Беда пришла внезапно, и пришла она, как бы не было трудно в это поверить, всего несколько часов назад. Сначала, когда к нам в ратушу ворвался торговец с центральной площади и начал в ужасе кричать о том, что в городе происходит что-то страшное, мы в это не поверили, посчитав, что он просто потерял рассудок и чуть не выгнали его вон. Однако когда мы уже крикнули стражников и те хотели взять его под руки, этот, до того момента хорошо известный и уважаемый в городе владелец мясной лавки, упал на колени и начал молить нас выслушать его или хотя бы взглянуть в окна. Мы выполнили его просьбу и, увидев то, что там творится, были вынуждены его выслушать…

Дальше рассказ бургомистра стал ещё более сбивчивым. Он рассказал о том, что когда он и остальные члены совета открыли ставни и посмотрели вниз на площадь, то увидели, что на ней, вдоль всегда многолюдных торговых рядов лежат одни мертвецы. Этих мертвецов были десятки, а может и сотни, а по ним, прямо по их телам и лицам, бегали крысы, некоторые из которых уже начали лакомиться человечиной.

Когда кто-то из членов городского совета случайно бросил взгляд в сторону уходящей к восточным воротам улицы, то увидел, что и на ней, вдоль домов, у дверей и просто посередине вымощенной камнем дороги, всюду лежали трупы и вокруг них тоже сновали беснующиеся крысы.

Это зрелище было настолько ужасным и неожиданным, что ни бургомистр, ни остальные члены городского совета, поначалу не заметили одинокой, одетой в тёмный плащ высокой фигуры, стоявшей на ступенях городской кирхи. Голову фигуры закрывал большой капюшон, а в её руках был странного вида посох, верхний конец которого был закутан мешковиной и крепко перетянут верёвкой.

В этом месте своего сбивчивого рассказа бургомистр замолчал, и Робер де Ридфор нетерпеливо поторопил его:

— И что было дальше? У вас что, случился мор? Я не понимаю: как можно было не заметить его признаков раньше?!

Бургомистр лишь сокрушённо покачал головой:

— Никакого мора и даже его признаков, у нас не было. До сегодняшнего дня Ульм процветал, в его торговых рядах шла бойкая торговля, а в ремесленных рядах вовсю кипела работа. К тому же, в это время года торговля по Дунаю не так прибыльна, как в сентябре и октябре, так что и по реке торговые караваны к нам в последнее время не заходили…

— Так что же тогда убило ваших жителей?!

— Не «что», господин рыцарь, а «кто»… Он появился с востока, и когда Он подошёл к воротам нашего города, из всех подвалов и щелей внезапно полезли крысы. Они были как бешеные, никто не успевал ничего сделать, как уже был укушен и через несколько минут умирал в сильнейших муках. Первым пал весь караул у восточных ворот: стражники и их храбрый капитан. Когда мы позже вышли из города вам навстречу, мы видели уже их остывшие и истерзанные проклятыми грызунами трупы… — бургомистр склонил голову и перекрестился. Сопровождавшие его люди сделали то же самое, — потом Он пошёл по улице, ведущей к центральной площади, и повсюду, где он проходил, появлялись тысячи свирепых крыс и набрасывались на всех, кто оказывался у них на пути.

— Кто это — «Он»? Бургомистр?! Я не понимаю: о ком ты говоришь?

— Я говорю о Том, Кто стоял на ступенях нашей кирхи. Мы не знаем, кто это — Он не назвался. Но когда мы, по его требовательному знаку, вышли из ратуши и приблизились к нему, одного взмаха его посоха было достаточно, чтобы трое членов городского совета упали замертво, а наш епископ, пытавшийся защититься крестным знамением, был заживо загрызен сотней набросившихся на него крыс. Вы не представляете, господин рыцарь, как это было ужасно! Мы не успели ничего ни сказать, ни сделать. Мы даже не успели осознать то, что происходит, но не прошло и нескольких мгновений после того как Он, громко хохоча, взмахнул своим посохом, и Его Преосвященство Генрих упал, с головы до ног облепленный этими взбесившимися тварями. Ещё несколько мгновений был слышен его душераздирающий крик, после чего крысы разорвали своими зубами ему горло, и он отдал Господу свою безгрешную и безвинную душу!..

Все, включая рыцаря и стоявшего рядом с ним брата-сержанта, почтив память епископа, перекрестились. Немного помолчав, Робер де Ридфор спросил:

— Так что же вы от нас хотите?

— Не мы, господин рыцарь, не мы! Это Он — тот, кто уже убил треть жителей нашего города! Он требует, чтобы к нему пришли именно вы — тамплиеры. Он сказал, что ждёт вас — рыцарей Храма, и если вы не придёте — не только на наш Ульм, но и на всю христианскую Европу придёт невиданный доселе мор и нанесёт страшные опустошения во всех её королевствах, от восточных княжеств и герцогств, вплоть до Англии и Португалии на западе. Он сказал, что если вы не сойдёте с корабля и не придёте к нему в нашу кирху, то уже к ночи в нашем городе не останется ни единой живой христианской души!..

— Спасите нас, господин рыцарь! Во имя Господа нашего, защитите нас! — бургомистр и все пришедшие с ним люди упали на колени. — Спасите нас, воины Христовы, только на вас вся наша надежда, ибо ни мы, ни наши стражники, сами ничего не можем сделать: не иначе как сам Дьявол или кто-то из его демонов Ада захватил наш город и без вашего заступничества нам всем конец!

Робер де Ридфор и Жак Мотье снова переглянулись: то, о чём говорил бургомистр Ульма, не укладывалось в голове и выглядело настолько неправдоподобным, что могло быть и правдой.

— Что скажете, брат-рыцарь?

— Наш орден создан, чтобы защищать христиан… от всех врагов, будь то сарацин или еретик. Враг — есть враг, даже если этот враг — дьявольское отродье!.. Наше святое оружие — наша Вера, и с ней, во Славу Господа, мы не убоимся сразиться и с самим Дьяволом! В этом, брат Мотье — наша святая миссия, и мы обязаны её выполнять!.. — не ожидая ответа брата-сержанта, Робер де Ридфор повернулся к бургомистру:

— Возвращайтесь в город и ждите. Можете передать вашему «гостю», что мы скоро придём!