Брачный сезон или Эксперименты с женой

Глава 33 Я живу с дедушкой и котом Барсэгом

Дом Катькиного дедушки Афанасия Никитича был похож на инопланетный корабль, утопающий в сугробах. Крыша, в традиционном смысле этого слова, отсутствовала. Вместо нее над первым этажом высился стеклянный куб, увешанный по бокам сосульками.

Двор перед этим странным сооружением ничем не отличался от любого двора Центрального района России. Он начинался прямо за щитом с выцветшей надписью:

ПУТЬ К РАССВЕТУ

У крыльца суматошно носилась продрогшая курица, сбоку от дома стояла неизменно зеленая покосившаяся будка.

Почему это, интересно, в деревнях туалеты всегда зеленые, а могильные решетки на кладбищах – голубые?

Зато забор, в отличие от туалета, радовал взгляд своей необычностью. Новенькие, вплотную пригнанные друг к другу доски через равные промежутки были отмечены красными черточками и цифрами. По углам стояли мачты с разноцветными флажками. Калитки не было. Но весь забор блестел от многочисленных дверных петель. По-видимому, его можно было сложить, как складную линейку.

Во дворе стояли деревянные козлы. За ними ловко орудовал двуручной пилой старик в вязаной жилетке и коричневом берете. Его облик вполне сходился с Катькиным описанием.

– Афанасий Никитич! – крикнул я и, покрепче прижав к себе гречку, вошел в сугроб.

Старик поднял голову, взглянул на меня и, видимо, приняв за кого-то другого, приветственно взмахнул рукой в брезентовой рукавице.

– Привет вам от Катерины! – проорал я, чтобы внести ясность. – Мы с ней вместе учились!

Афанасий Никитич опять поднял руку и поболтал кистью в воздухе, как бы приглашая меня двигаться дальше. Я подошел к забору на такое расстояние, что можно было уже не кричать, и остановился в нерешительности, не зная, как проникнуть во двор.

– Меня зовут Арсений, – представился я и добавил: – Мы с вашей внучкой вместе учились.

Берет понимающе качнулся. Афанасий Никитич оторвался от своего занятия и ухватился за штакетину. Часть забора плавно отъехала в сторону, образовав подобие калитки. Я вошел.

Рукавица указала на свободную ручку пилы. Мол, присоединяйся. Я свалил продукты на снег и потянул пилу на себя. Афанасий Никитич упрямо тянул в свою сторону. Сколько раз меня учили пилить, и все без толку! И вот пригодилось…

Старик не ворчал. С горем пополам мы распилили бревно, и он спросил, прежде чем водрузить на козлы другое:

– Надолго?

– Как получится, – ответил я, поежившись от холода.

– В преферанс играешь? – неожиданно поинтересовался Катькин дед и строго насупил брови, похожие на комки ваты, которые окунули в йод.

В преферанс я когда-то играл. В том числе и с Катькой, которая в свое время была очень неравнодушна к этой игре. Она всегда выигрывала. Родственное это у них, что ли?

– Чуть-чуть, – ответил я и жалобно покосился на дверь, которая вела в тепло инопланетного дома.

Афанасий Никитич оживился, тут же забыв про бревно. Он обхватил меня за плечи и поволок к крыльцу.

– Гречка, гречка! – завопил я.

Столь горячего гостеприимства я не ожидал. К подарочной крупе уже подбиралась продрогшая курица с пятном зеленки на голове.

Афанасий Никитич махнул рукой – этот простой жест был одним из его любимых, – но пакет с крупой все-таки подобрал.

– Ишь в какую даль забрался, – удивлялся Катькин дед, нарезая хлеб. – Что в Москве-то, еще играют?

Речь, видимо, шла опять-таки о преферансе.

– Не знаю, – честно признался я.

– То-то, я смотрю, к нам зачастили. Недавно вот тоже приезжал один, проигрался в пух и прах да уехал. Семь гектар с хвостиком остался должен…

Что за хвостатые гектары он имеет в виду? Как видно, дедуля не совсем в себе. И сельский прононс у него какой-то наигранный. Везет мне на сумасшедших. А Катька тоже хороша – хоть бы предупредила.

Афанасий Никитич поставил передо мной блюдо с бутербродами. Я взял один бутерброд. Сверху к нему что-то прилипло. Я пригляделся – тонкая пластина привезенной мной колбасы. Похоже, дед резал ее под микроскопом.

– А водки мы вечером попьем, – проинформировал он меня. – За преферансом.

Я кивнул и потянулся за следующим бутербродом. Внезапно заскрипели половицы, и со второго этажа медленно спустилась черная лоснящаяся туша.

– Это Барсэг, – пояснил Никитич. – Сожитель мой.

Обладатель гордого имени оказался прозаическим черным котом. Только очень толстым. Барсэг ткнулся тупой акульей мордой в мою ногу и пронзительно пискнул. Я кинул ему прозрачный ломтик колбасы. Он щелкнул челюстями и поймал колбасу на лету, как собака. После чего, по-коровьи расставляя задние лапы, поволок легкую во всех смыслах добычу в укромный уголок.

Я встал из-за стола и поблагодарил Катькиного деда за трапезу. Он прошел в маленькую дверцу около буфета, и оттуда донесся его голос:

– Иди, что ль? Ночлег тебе покажу…

Едва не стукнувшись лбом о низкую притолоку, я проник в маленькое помещение. Окна не было. Вместо него на стене была пришпилена потрепанная карта Московской области. На одном из гвоздиков висела гора телогреек, штанов и прочего необходимого в сельской местности тряпья. Под картой стоял верстак и впритирку к нему – топчан, покрытый полушубком. Остальное пространство комнатки занимали мы с Афанасием Никитичем.

– Вот, – сказал старик извиняющимся тоном. – Здесь и разместишься. Сам здесь спал. Теперь придется на столе…

А Катька, кажется, говорила, что я ничем не обременю ее дедушку. Теперь выходит, что из-за меня старик должен ночевать на столе. Подумать только: такой огромный домина, и так мало места! Что же у него на втором этаже?

Афанасий Никитич пробормотал:

– Ну, отдыхай пока. Я тоже пойду… Устал небось с дороги?

Еще бы! Добираясь в эту глухомань, я несколько раз подумал, что лучше бы уж меня убили мухрыгинские дружки.

Афанасий Никитич вышел и прикрыл за собой дверку. Через несколько минут раздался его молодецкий храп. Рядом со мной тоже что-то сипело. Я пригляделся. Кот Барсэг. Под аккомпанемент этих мирных звуков я погрузился в невеселые раздумья. О том, что все меня бросили и никому я не нужен. «Вот и Мария…» – подумал я, но решил не продолжать, чтобы не утонуть в пучине уныния.

Надо в корне менять свою жизнь, если уж так получилось. Завтра же совершу пробежку вокруг деревни, оботрусь снегом, начну поднимать штангу. Какую штангу? Да вот хотя бы тепловозные колеса, неизвестно как оказавшиеся во дворе Афанасия Никитича! Курить тоже надо бросать…

Я снял с карты телогрейку, подпоясался армейским ремнем и, вполне довольный своим видом, решил для начала прогуляться. Осмотреть окрестности. Кто знает, сколько времени мне придется провести здесь? Вдали от женщин и друзей?

Под тяжестью моего тела скрипнула половица. Барсэг недовольно всхрапнул и опять погрузился в сон. В столовой было тихо.

Я тихонько открыл дверь. Передо мной была большая комната, погруженная в полумрак. Когда глаза привыкли к темноте, я увидел Афанасия Никитича, лежащего на обеденном столе. Он напоминал покойника, готового к последнему ритуалу. Руки Афанасия Никитича смиренно лежали на груди. В них были зажаты спицы с вязаньем. На животе расположился шерстяной коричневый клубок.

Мне стало страшно. А вдруг Афанасий Никитич и в самом деле решил помереть? Со стариками такое частенько случается.

В испуге я захлопнул за собой дверцу и плюхнулся на топчан лицом вниз. Грохот, похоже, привел организм Афанасия Никитича в действие: из комнаты донесся оглушительный храп.

Гулять, однако, я передумал и стянул с себя телогрейку. Вот утром я уж точно займу АЖП, как говаривал институтский доцент физвоспитания, и налажу ЗОЖ. То есть активную жизненную позицию и здоровый образ жизни. А сегодня я без них как-нибудь обойдусь.