Боярыня (СИ)

Глава шестнадцатая

Возок летел по непривычно пустым улицам, я сидела, прижимая к себе завернутого в меха и бархат спящего Кондрата, и старалась не выглядывать в окно — хотя специально его приоткрыла.

Ночью была бойня. Набат запоздал — Наталья и Пимен сказали, случается. Слишком низкие облака, тварей не заметили вовремя? Убрали тела, присыпали снегом места, где смерть с небес настигла несчастных, но красные пятна проступали то тут, то там — много смертей сегодня, очень много. Кто это был, люди какого сословия, сколько им было лет, чем они жили, на что надеялись?..

— Полно, матушка, — проворчала Наталья. — Не надо туда смотреть.

Почему? Почему моры нападают? Но какого черта цунами, землетрясения, ураганы?.. Стихия. Природа. Хотя бы здесь сами люди не увеличивали жестокость — в тех пределах, в каких могли. Есть и лиходеи, есть и преступления, но люди, вынужденно или нет, добрее из-за того, что магия этого мира, всемогущие Пятеро — это реальность, и кара может свершиться в любой момент. Впрочем, по дороге в церковь я еще подвергала сомнениям существование Пятерых…

Мы были внезапны, нас не ждали, но приняли радушно: меня и Кондрата, Наталью и Тимофея, и особенно — сани с Пименом и дарами. Возле саней уверенно распоряжался Акашка — мальчишка лет четырнадцати, невысокий, не по возрасту степенный и поэтому немного смешной. Пимен представил мне сына рано утром, предусмотрительно закрыл дверь в трапезную, и отрок торжественно и серьезно присягнул на верность молодому боярину, как днем раньше сделал его отец.

Смекалистый, показательно послушный, почтительный, исполнительный — Акашка мне и понравился, и насторожил. Я умела управлять такими Акашками и в то же время предпочитала не иметь с ними дел, они были умны, а потому непредсказуемы. Дураки тоже непредсказуемы, но против них можно включить защиту…

И Пимен, и Акашка старались на результат: рекрутские списки. Я не знала историю так хорошо, чтобы смело проводить параллели, но была в курсе, что при Петре карьеру холопу построить было раз плюнуть, только верно служи и проявляй своевременную инициативу. Возможно, императрица в этой стране пошла дальше, но здесь не было войн и не было риска погибнуть — я перед завтраком осторожно расспросила Марью, как самую старую из моего окружения, что она помнит, но она лишь выпучила на меня глаза — «Да Пятерых побойся, матушка, где то видано, чтобы одни человеки других-то как разбойники ни с того ни с сего резали!».

Что-то в этом — в наборе рекрутов — было, выгодное для Акашки. Я не торопила события. Время есть. К тому же Пимен так и не нашел записей моего мужа.

Монахи и служители под руководством Акашки разбирали дары с саней, а старенький священник, которого я прежде не видела, провел меня, Наталью и Пимена в церковь.

Служба закончилась, пахло шишками, свечами и медом. Я остановилась напротив одной из статуй Милостивой, улыбнувшись, прикрыла глаза, коснулась рукой потолка. Спасибо, кто бы ты ни была, за помощь. Спасибо, что не оставила меня в трудный час. Мне то ли казалось, то ли действительно было теплее и спокойнее возле статуи — нет, разумеется, самовнушение. Мне нравится местная религия и ее доброта. Пятеро дают самое главное — надежду и утешение.

Старичок-священник подошел к нам с корзинкой, куда Акашка положил некоторые дары — мед, орехи, сушеные ягоды, — и выложил их у подножия фигурки Милостивой. Приблизился служка, протянул священнику плошечку и деревянную ложку с длинной ручкой, священник налил в плошку мед, поставил между прочими дарами, и когда я уже хотела отойти, остановил меня легким прикосновением.

Что за…

Бред, галлюцинация, этого просто не может быть! Меда, орехов, ягод не могло стать меньше? Я хлопала глазами, ища тысячу рациональных объяснений, меня обманывало зрение: дары исчезали. Таяли неуловимо, и вот уже меда осталось совсем на донышке, и одинокий орешек закатился под фигурку… пропал. Я нашла в себе силы вдохнуть, заставила губы не дрожать, перевела взгляд на священника.

— Приняла Милостивая дары твои, боярыня, — тихо, почти неслышно произнес он. — И живи спокойно.

Да?.. Я откупилась или благодарила? И видела ли я в самом деле то, что видела?..

Мы провели в церкви пару часов, священник и певчие совершали обряд — не крещение и даже не нечто похожее, потому что никто не трогал детей, они тихо спали, убаюканные пением, у нас на руках. Церковники рассказывали, пели, выносили нам яства. Сыну моему и сыну Натальи подарили фигурки Пятерых — это было что-то вроде приобщения к силе и магии божеств этого мира. Прочитать, мне надо прочитать книги, а пока я наслаждалась прекрасными голосами, умиротворением и покоем.

Милостивая приняла мои дары. Наталья не утерпела, растрезвонила об этом по всему дому, и я не знала, куда деваться от восторгов челяди и обеих падчериц. Я не сомневалась, что это не чудо, что это бывает нередко, но, вестимо, дело было в скорости исчезновения подношений.

К вечеру явились сваты — я сидела в верхнем кабинете мужа; пока я была в церкви, набежали посыльные от купцов, мне предстояло разобраться с моими идеями, посчитать, начертить, подписать, оплатить, продумать то, что я еще не успела. Сваты были некстати, но не гнать же мне их, и я, сбросив бумаги на Акашку, спустилась к группе из трех разодетых человек. Пимен, конечно, напросился со мной — я не стала с ним спорить. Он же предложил занять большой кабинет боярина — я и тут согласилась.

Я понятия не имела, как сватовство происходило в моем мире в те времена, в которых я теперь существовала, но до меня дошло в полсекунды, что Пимен неспроста порастряс свои телеса по лестницам лишний раз. Никаких осмотров невесты, никаких церемоний: сваты вывалили кучу бумаг на стол в «людском», как его назвал Пимен, кабинете — огромном, холодном, наверное, чтобы просители на задерживались. И — да, без помощи Пимена я бы не справилась.

Сперва мы, я и суровый дядька — не чей-то родственник, а так назывался главный среди сватов — подписали обязательство других сватов не принимать, пока все не улажено и не оговорено и не подписано либо согласие на брак, либо отказ. Затем пошли пространные описания имущества жениха — мне поплохело: не то чтобы дьяк был богат, но барахла было в достатке, и мне пришлось детально ознакомиться со всем его исподним, верхним платьем, сапогами, шляпами с плюмажем и прочей мишурой… когда закончились страницы со шмотками, а бумаг у дядьки в руках оставалось еще столько же, я метнула на Пимена полный отчаяния взгляд. У меня там других дел полно, мысленно заорала я, избавь меня от пересчета вилок и ложек!

Долг главы дома есть долг главы дома. Уже совсем вечером, когда сваты ушли, закончив хвастаться богатствами жениха, Пимен неделикатно намекнул, что теперь наша очередь — давать опись имущества невесты, а затем и приданого.

— То есть они завтра опять придут? — У меня упало сердце. Анна все богаче, чем дьяк. Я скончаюсь от обилия тряпок.

— И завтра, и послезавтра, матушка, а потом все пересчитаем, все проверим, опосля они распишут, как деньги приданые тратить будут, как ты одобришь, а как и не дозволишь, потом подпишем…

Мне некогда было ждать, пока эта канитель кончится. Анна опасна — я должна ее устранить из дома самым выгодным для обеих сторон образом. Может, Милостивая знала мои намерения и дала мне понять, что ей по нраву такое решение?

— Ускорить нельзя? — взмолилась я.

— Так-то, матушка, до Пробуждения свадьбы на людях не играют, — смутился Пимен, но не то чтобы критично, скорее так, для проформы. — Вот после…

— Когда оно?

— Да месяца через три? Как снега сойдут, матушка. А когда они сойдут, то кому ведомо?

Это долго. Очень долго и очень рискованно, Анна в любой момент могла навредить моему сыну.

— А если без свадьбы? Без людей? Без гуляний? Как закончим с бумагами? — Мы вообще закончим с ними когда-нибудь?

— Можно и без гуляний, матушка, — безразлично пожал плечами Пимен, но с небольшим упреком добавил: — Только боярышня не оборванка какая, что люди-то скажут?

Не наплевать ли мне на них? На людей?

По совету все того же Пимена я на следующий же день обратилась за помощью к Фоке Фокичу. Некоторые церемонии — аналог нашего венчания, убранство невесты, стол для неимущих, дары в церковь и прочие, помимо пышного застолья, мы обойти никак не могли. Ушлый купец потер руки, произвел расчеты, взял за услуги немалый процент и, зараза такая, разнес известие о свадьбе по всему городу, потому что когда спустя несколько дней я, довольная, возвращалась со двора, где уже заканчивали приготовления в моем повивальном доме, меня встретила девичья истерика.

Характерные бесконтрольные взвизгивания и рев как в трубе отдавались в узком пространстве лестничной клетки. Дом грозил обрушиться. Мне навстречу неслась перепуганная Фроська — я ее, бедняжку, едва не снесла и грохотала по ступенькам своими уличными сапожками не хуже Пимена. Почти у самой двери в мои покои я налетела на удирающего прочь Федула — почтенного смирного старичка, которого Пимен как грамотного, но уже для баб и девок безопасного, прислал переписывать барахло. Оглохнув от криков, я успела подумать, что Федул, вероятно, закончил считать бабьи тряпки, и мне уже не сачкануть, придется приниматься за приданое…

Анна стояла посреди гостиной, задрав голову к потолку, и трагически трепала косы, вереща как ненормальная. Девки и бабы, помогавшие Федулу или же Марье, в зависимости от того, кто оказался расторопнее, лезли чуть не под стол и лавки. Я вздохнула, взмолилась Пятерым — пощадите мои барабанные перепонки! — подошла к Анне и, коротко размахнувшись, влепила ей пощечину.

Иногда главное — результат, а не бессмысленное сострадание.

— И чего ты орешь? — сурово спросила я, пока Анна хлопала зареванными глазами и пыталась сообразить, в чем причина внезапно наступившей тишины. Я почесала правой рукой левую кисть, Анна испуганно от меня шарахнулась. — Язык проглотила?

— Так позор-то какой, матушка, — всхлипнула она. — Навет какой! Чем я тебя прогневила, чем рассердила?

Я глубоко вдохнула и на выдохе медленно сосчитала до десяти. Мой успех как киноагента был не только в том, что я искала повсюду редкие, трудолюбивые, дисциплинированные дарования. Устойчивость психики, адекватная реакция на происходящее — стартовый капитал будущей кинозвезды, иначе все закончится очень быстро, с первой негативной статьей в паршивом таблоиде, с первым снимком без фотошопа в популярном профиле какого-нибудь любителя-неумехи.

— Вон все пошли, — скомандовала я. — А ты сюда иди. Иди, иди, эй, кто там, Фроська, Гашка, подайте боярышне воды лицо умыть, живо!

Я села, прямая как палка, сложила руки на коленях, терпеливо дождалась, пока Анне принесут воды и рушник и пока она умоется. Девки ушли, повинуясь моему властному жесту, Анна встала передо мной — голову повесила, косы растрепаны.

— Ну, говори, — велела я. — Чем тебе жених не мил, чем моя воля противна.

Если бы не их заговор против моего сына! Мне не в чем было обвинять дикарку-боярышню, знавшую лишь отца, челядь и эти стены. У Анны была возможность высказать мне свое недовольство и фактом брака, и женихом, и даже тем, что в гостиной обосновался Федул и истово рылся в господском исподнем. Прорвало ее только сейчас — я хотела узнать причину.

— Воля твоя, матушка, со сватовством, с женихом, не скажу супротив ни слова, — прошептала Анна. — Но что же ты меня, как блудницу негодную, из дома гонишь? Люди-то что обо мне говорят? Как на глаза показаться?

— Что? — переспросила я. — Блудницу? — Я обвела рукой немаленькое помещение, в котором был в последние дни непередаваемый бардак. И это мы еще не добрались до приданого… — Где ты видала блудницу, чтобы шелка, золотом шитые, носила?

До разгула обеспеченных содержанок, милочка, еще лет пятьдесят. Не вешай мне лапшу на уши.

— Ты свадьбу играть приказала как? Без гуляний, без застолий.

— До Пробуждения застолья какие? — я исподлобья смотрела на Анну снизу вверх — а казалось нам обеим, что я взираю на нее надменно с высоты трона.

— Так то-то, матушка! — Анна осмелела, расправила плечи, даже гордо вздернула голову. — Кто замуж дщерь выдает безлюдно? Вот и говорят, что я… что я… ох, матушка, за что же мне позор такой!..

— О-о, не реви, — простонала я. Мне в голову не пришло, а тот же Пимен посчитал, что если Анна и беременна, то он ни при чем и не его ума это дело. И остальные, вероятно, сделали тот же вывод. Логика в словах Анны имелась — скорее, скорее, пока живот на нос не лезет, и тут мне даже стало смешно: она всю проблему видит только в этом? Никакой связи не уловила с тем, что я могла что-то узнать, раскопать, догадаться о ее замысле, и это если учесть, что Аниську я приказала из палат выгнать? — Не реви. Заповедано голодных накормить да Пятерым дары принести, а песни-пляски… напляшешься еще. Жених у тебя молодой, активный, в тренде, не дурак…

Уловка сработала, Анна, стараясь вникнуть в мои слова, перестала рыдать, захлюпала носом. Дура, ты моего сына хотела вышвырнуть из отчего дома, как котенка, а я тебя замуж с отличными перспективами, так посмотреть — и кто из нас двоих дурнее тогда…

— Так люди говорят…

— На чужой роток не накинешь платок, — отмахнулась я и встала. Зубы можно людям повыбивать, но это не тот случай. — Решения не изменю. У тебя до того, как я согласие подписала, времени было — во! — Я выразительно провела указательным пальцем по горлу. Анна побледнела — мачеха ее однозначно сходила с ума, вот печаль — без свидетелей. — Теперь либо о тебе пересуды, либо обо мне пересуды, как думаешь, что я выберу, голубка моя?

Анна мне ничего не ответила.

— О женихе не спросишь, о приданом, о житье-бытье? — продолжала я. — Тебя застолье интересует? Что же, это я от сватов, так и быть, утаю — лень твою да чревоугодие. Я тебя, — я развернулась так, чтобы Анна смогла посмотреть мне в лицо, лишь слегка приподняв голову, и она это сделала, — я тебя, милая, выдаю в хороший дом, за молодого мужа. Ну не богат, зато умен, владычица ум в своих людях ценит. Не любит тебя — а не проблема, поживете, пообвыкнетесь, найдете друг в друге и плохое, и хорошее… научитесь всему, если прижмет.

Человек и не к такому привыкает, мысленно закончила я, взгляни на меня. Знаешь, кем я была и что творила? Летала за тридевять земель, душами торговала, деньгами ворочала, одним движением пальца земли чужестранные в волшебную шкатулочку прятала, чтобы потом любоваться на них, когда захочу. Возок мой бежал без лошади, капиталы на ладошке умещались. Все, вон пошла, пока я из себя не вышла…

Пимен в стороне от скандала не остался, и я догадывалась, что Анна нажаловалась на свою долю несчастную кому-то из баб, а те через жену донесли и до ушей Пимена. Он ходил вокруг да около, пытаясь мне намекнуть, что люди и вправду говорят, будто боярышня Головина уже в тяжести, но передо мной лежали кривые, косые и полуграмотные заметки Федула, а кроме того — перечень всего моего имущества, который Пимен составил по моей просьбе, и примерные требования того, что бы сваты в приданое хотели. Моя голова пухла — мне было не до девичьих страданий.

— Пимен, — вздохнула я, — ты же умный мужик. Не неси хоть ты эту чушь, пощади мои нервы.

Пенять Фоке Фокичу за болтовню я не собиралась, к тому же выяснилось, что нет худа без добра. Слухи разлетелись не только про «брюхатую боярышню», но и про мой повивальный дом, так что уже ночью ко мне прилетела растрепанная дворовая девка:

— Матушка, матушка! Там Марья Наталью кличет! Баба пришла!

— Иди, — кивнула я сонной Наталье. — Я с детьми буду. Ну, помогай Милостивая нам.

Роды прошли благополучно, баба родила здорового мальчика, и… на этом пока было все. Прошло дня три, в течение которых я теряла разум от описи и переписи, а новостей про новых рожениц не было никаких, зато ко мне вдруг явились два мужика с деньгами и подарками. Я сидела в нижнем кабинете мужа, утопая в бумагах, тупо таращась на гостей — мужики были ломовыми извозчиками, немногословными, косноязычными — и прилагала все усилия, чтобы рука моя не потянулась к подсвечнику и этот подсвечник потом не полетел в мужиков. Пимен, как назло, куда-то вышел, и я одна разбиралась в их блеянии.

— Парфен-то Кузьмич, — мычал один.

— Сына-то, сына, — вторил другой.

— То за сына, — добавлял первый. — Не прогневайся, боярыня.

— А то Парфен-то Кузьмич нас взашей погонит.

Наконец до меня начало доходить, что холопка родила от какого-то Парфена Кузьмича, но что от меня хотят эти двое и почему Парфен Кузьмич исходит благодарностью, когда роды, по словам Натальи и Марьи, были легкими, оставалось тайной. Я приняла дары, то есть позволила свалить прямо в кабинете копченую рыбу, мед и мешочек с деньгами, выставила мужиков и устало оперла голову на локоть. Потом поставила на стол и второй, уткнулась в сцепленные пальцы подбородком и с тоской воззрилась на дверь: скоро явится дядька-сват, а у меня еще конь не валялся.

— А что, матушка, — раздалось у меня над ухом знакомое вкрадчивое гудение, и я отчаянно, перепуганно заорала.

Дверь же закрыта. В кабинете закрыта дверь!