Бои местного значения

Глава 20–24

Глава 20.

Наконец-то наш поезд дополз до очень долго ожидаемой конечной станции «Вылезайка», хотя обычно её именуют Суражевкой. Потому, как основали её в тысяча девятьсот первом году три «отца-основателя» со чады и домочадцы из Суражского уезда Черниговской губернии. Типа в память об исторической малой Родине. Хоть все первопроходцы были плодовитыми и многосемейными, да ещё новые пилигримы прибывали, но несмотря на это и через два годика на двадцать пять дворов приходилось всего лишь около семидесяти человек, не считая крупного и мелкого рогатого скота.

Вот так и жили бы они тихо, дружно и счастливо, охотились, рыбачили, хлеб растили, но прилетела благая весть-сенсация о том, что железную дорогу тут строить будут, — и началось! На девятьсот одиннадцатый год в селе проживало уже под две с половиной тысячи человек, причём черниговские бесследно растворились в интернациональной массе русских, белорусов, татар, ну и, конечно же китайцев с корейцами, куда ж без них-то. В шестнадцатом году населения — уже за семь тысяч. Напрочь забывших что такое крестьянский труд.

Вот паровая лесопилка, винный и пивной заводики, куча забегаловок, фотосалон, парикмахерская, постоялые дворы, гостиница для благородной публики и аж целых сорок восемь магазинов, среди которых, между прочим, «Кунст и Альберс» и «Чурин и Ко», испытывающих друг к другу ту самую незамутнённую и всепоглощающую ненависть, которую могут испытывать только истинно русские купчины к германским буржуям, — это да, это — цивилизация, среди великолепия которой затерялись пара церквушек, больничка и полицейский околоток. А всё остальное… Так, ерунда, пыль под ногами…

Всю вышеперечисленную информацию получил перед отъездом от Павлова, который напряг свой аналитический отдел, и они составили для всего маршрута постанционные справки вплоть до фамилий разных начальствующих и просто значимых людишек. Но даже они не могли предугадать того, на что я сейчас смотрел, как баран на новые ворота, слыша за спиной еле сдерживаемый хохот Ильи и Гордея… Нет, мне просто интересно, это вот так вот выглядит тихо ползучая китайская экспансия? Или пока мы тащились по рельсам за нашим паровозом, нас обогнала реформа правописания?..

Над грязными дверями не менее грязной и зачуханой избы висит вывеска, криво написанная русскими буквами на незнакомом языке. «Дишовастолова Абеды и Ужын Чай». Охренеть! Данон и Кюба однозначно нервно курят в сторонке…

Мы разгрузились в тупичке, куда наши теплушки загнали, отцепив от состава. Потом, оставив «сторожей», отправился со своими замами поглядеть на местную цивилизацию. Семейство Яковлевых в полном составе двинуло сначала за нами, потом — по лавкам и магазинам.

Я всё-таки успел связаться по телеграфу со следующей станцией, но когда прибыли туда, местные только руками развели. Багаж отставших от поезда за время перегона каким-то непостижимым образом растворился в воздухе. И никто из соседей-попутчиков не углядел, как это произошло. Наверное, за долю малую. Больше всего этому опечалился Ванятка, ни разу в глаза не видевший этих узлов с рухлядью. Алёна же вполне спокойно подвела итог фразой «Господь дал, Господь взял».

На всякий случай отправил вместе с ними пару наших ребят, одних отпускать не рискнул, тут нравы — Доусон нервно курит в сторонке. Есть деньги — можно всё. Нет денег — можешь песочком заплатить, золотым, само собой. Не опасаясь ни полиции, ни чиновников, приставленных бдеть, чтобы всё в казну капало. Но в кабаке тебя опоят, обсчитают и обыграют, у «весёлых» девок по карманам пробегутся, пока в томной неге валяться будешь. А могут и просто по голове чем-нибудь тяжёлым приласкать, благо, Зея рядом, до Амура всего-то вёрст сто восемьдесят по течению, а там и до Тихого океана недалече…

Не успеваю прокомментировать уровень грамотности местного населения и диагноз писавшего вывеску, как сзади раздаются торопливые шаги, на звук которых и оборачиваюсь… Ёшкин-Матрёшкин! Етишкин-Шишкин! Едрид-Ангидрид!.. Что-то там ещё было, но — не помню, буквы кончились!..

Передо мной стоит собственной персоной амурский казак! Весь такой празднично сияющий! Шаровары с жёлтыми лампасами заправлены в зеркально начищенные сапоги, гимнастёрка со «старлейскими» погонами, фуражка с жёлтым же околышем сбита на затылок, выставляя на всеобщее обозрение шикарный чуб. Потёртая казачья портупея, слева шашка с «клюквой» в видавших виды ножнах, справа кобура с трофейным люгером, на груди над медалями серебристо блестят два Георгия. А ещё ярче в улыбке от уха до уха из-под шикарно закрученных усов блестят никогда не знавшие стоматолога тридцать два зуба… Его благородие сотник Дмитрий Парфенков, он же для узкого круга посвящённых — Митяй, он же — Рэмба!!!.. В десяти шагах сзади переминаются с ноги на ногу трое казаков такой же раскраски…

— Здравствуйте, господа! Не Вы ли инженером Буртасовым будете? — Игнорируя меня, Митяй, явно играя на публику, обращается к Илье, обрядившемуся по случаю и для конспирации в свой горный мундирчик и нахлобучившему на голову соответствующую фуражку.

— Да, это я, Буртасов Илья Алексеевич. — Мой зам сходу принимает правила игры. — А вы кто будете?

— Кумарского станичного округа Уссурийского казачьего войска сотник Парфенков. Назначен в охранение и сопровождение Вашей экспедиции.

— Очень приятно, господин сотник! — Илья протягивает руку, продолжая ритуал. — Вас по имени — отчеству как величать прикажете?

— Дмитрием Андреевичем. — Митяй отвечает на рукопожатие и поворачивается ко мне, продолжая спектакль.

— Рад знакомству, Дмитрий Андреевич! Позвольте представиться, Пупкин Порфирий Дормидонтович, заместитель начальника экспедиции. — Теперь моя очередь поручкаться.

— Очень приятно, Порфирий Дормидонтович!.. Пупкин… Пупкин… — Казачина весело скалится, в глазах озорные бесенята аж по три в ряд прыгают. — Где-то я слышал эту фамилию… Ах, да, когда германца воевали, точно!.. Только вот не припомню уже из-за чего именно. Наверное — по мелочи какой.

— Да-с, бывал на фронте, до штабс-капитана выслужился, ныне же в отставке. Кстати, встречал там похожего на Вас казачонка. Митяем, кажется, его звали. Раззвиздяй был ещё тот был…

— Ну, что ж, господа, будем считать знакомство состоявшимся. — Еле сдерживающий улыбку от уха до уха Буртасов на правах начальства прерывает упражнения в эзоповом красноречии.

— Павло, Андрей, кликните Антоху, пусть телеги подгоняет, да проследите за погрузкой. Михайла, дуй к нашим, передай сбираться, через часок-другой выступим. — Митяй быстро раздаёт указания своим казакам, затем снова оборачивается к нам. — Илья Алексеич, скажите вашим, чтобы грузились, потом пущай на постоялый двор подходят. Позавтракаем, да в путь тронемся. А мы с вами прям сейчас туда и направимся чайком малость побаловаться…

Дорога кажется узенькой ленточкой, случайно прокинутой среди вековой тайги. Мы не спеша проезжаем мимо высоких стен всех оттенков зелёного цвета. Изумрудные сосны, ярко-зелёные пихты, их здесь огромное количество, но они только создают светлый фон, на котором красиво оттеняются высоченные тёмно-малахитовые ели…

Митяй, после того, как в трактире заняли отдельный кабинет и поздоровались уже по настоящему (пальцы до сих пор слегка ноют, надеюсь, что и у него тоже), ввёл нас в курс дела, авторитетно разъяснив городским никудышникам, что хоть по прямой до станицы менее сотни вёрст, но тайга на то она и тайга, чтобы внушать всем посетителям чувство собственной никчёмности. А посему намотаем мы на свои кирзовые «спидометры» как бы не в два раза больше. И хорошо ещё, что полпути на телегах проедем. Никого особо это не расстроило, вон, полесские болота излазили в своё время, чем приамурская тайга хуже?

Что же касалось спектакля, устроенного возле «Дишовастолова», Митяй решил перестраховаться потому, как вокруг нас уже засуетились разные не очень заметные, но ужасно любопытные личности из «Собачьего ящика» — криминальной слободки на краю села. И теперь слушок расползётся, что пришлые «гости» не сами по себе, за них, ежели что станица Береинская впишется. Да так, что никто обделённым не уползёт.

Народ, закончив погрузку, с превеликим удовольствием позавтракал уже не консервами, или кулешом, сваренном на ходу, а очень даже аппетитными вкусностями, приготовленными профессиональной трактирной стряпухой, и после короткого перекура наш караван тронулся в путь. Причём личного состава увеличилось на три персоны. Тимоха вдруг попросился с нами и далее, мотивируя тем, что на переселенческом пункте теперь их законопатят неизвестно куда, а мы, вроде как знакомые и даже местами — друзья. На моё предупреждение о том, что едем на самую границу и на месте сидеть не будем, они с Алёной и Ваняткой просто махнули руками, сказав чуть ли не хором «Всё в воле Господней»…

Как писалось в одной умной книжке «Дорога — комплекс инженерных сооружений, либо полоса земли, предназначенные и используемые для движения в установленном порядке транспортных средств и пешеходов». То, что считалось дорогой здесь, соответствовало вышесказанному лишь одним признаком — направлением движения. Да и оно, направление это соответствовало больше народной присказке «Как бык посс… л».

Из всех дорожных развлечений нам были доступны только три. Свежий воздух, настоянный на таёжном аромате и бездумно-ленивое наблюдение за неторопливыми облаками, проплывающими над головой. Первым мы дышали, вторым занимались из положения полулёжа, удобно устроившись во второй телеге на мягких мешках. И слушали третье, нашего возницу, по совместительству старшего над обозниками. Именно того Антоху, которого упоминал Митяй. Только вот вместо стандартного русского детинушки мы увидели представителя одной из местных народностей, невысокого коренастого мужичка, которому можно было дать и тридцать пять, и пятьдесят годиков, а то и больше. Чёрные волосы, ещё не меченные сединой, узкие смешливые глаза, обрамлённые сеткой мелких морщин и почти незакрывающийся рот. По настоящему звали его Антанай, но на Антоху он тоже отзывался без какого-либо неудовольствия. И как только телега тронулась, началась беседа ни о чём. Возникло такое ощущение, что ему даже собеседники не нужны, разговор очень был похож на «что вижу, то и пою». Поначалу Илья, как более молодой и любознательный пытался поддерживать беседу, но через часик опустился до утвердительных, или вопросительных междометий. Митяй потихоньку отстал и теперь ехал рядом с Гордеем и его парнями, причём разговор там был действительно интересный, судя по взрывам хохота. Им было что рассказать друг другу.

Ну, а я, вполуха слушая неумолкающего гида, впадаю в какое-то дремотно-блаженствующее состояние, будто бы сливаясь с шёпотом ветерка в высоких вершинах, с запахом хвои и летнего ельника, с весёлыми чвирками мелких жизнерадостных пташек, с тихим ритмичным скрипом тележных колёс… И даже монотонная лекция по истории здешних краёв от Антохи-Антаная воспринималась на уровне комариного писка…

— … Пришли годиков десять, да пять назад. Издалёка, аж с самой Румындии. Оне в бога вашего верят-то, да не так. Вот и убежали от царя. А опосля он их миловал, оне сюда-то и пришли. Землянки порыли, потом дома себе строили, да смехом только. Жерди в землю вбивали и землицей обмазывали. Ну, а потом научили их как надо. И сельцо своё назвали, как тама — Климоуцами. Эт, значитца, «круча» на ихнем…

Речка тама Талалями зовётся, вот и выселок тако же прозвали. Туда казачки с-под Симоновского хутора отселились. А потом и другие людишки за землю присели-то…

… А сами мы-то гуранами будем. Эт от прозванья села так зовут. Ране тама стойбище бурятское было, потом две русские семьи прижились, потом ешо добавилось. Переженилися промеж собой, вот новый народец и появился. А так по-нашенски гуран — то козёл по русски…

А потом перестал слышать и это. В голове поселилась звенящая пустота и будто всплыло ниоткуда «Здрав будь, человече. Доколе не нарушишь наших законов и обычаев, будь гостем». После чего неожиданно зачесалось то место, куда несколько лет назад нанёс Велесову лапу дед Мартьян…

Глава 21.

Вскоре Антоха достучался до моих ушей и сообщил важную новость о том, что скоро будут две придорожные заимки — места, где можно с относительным комфортом переночевать, а поутру отправиться дальше в Талали. Подъехавший Митяй с ним согласился, пояснив городским «чечако», что верхами успели бы и за день добраться, а с тихоходным обозом приедем в село заполночь и там не найдётся ни одного дурня, который пустит такую компанию на ночлег. Поэтому скоро будет несколько приспособленных для ночлега полянок возле дороги, где будет возможность разжечь костёр, сварганить чего-нибудь на ужин и «посидеть на спине» до утра.

Придорожная заимка явилась нам в виде большой поляны с вырубленным до дороги кустарником. И помимо всего прочего представляла собой наглядную иллюстрацию допотопной истины «Кто первым встал, того и тапки». Этаким «вагенбургом» в самом центре составлены телеги, к задкам привязаны их однолошадиносильные «двигатели», неторопливо выстригающие вокруг себя травку, или уткнувшиеся мордами в торбы с чем-то вкусным. На этом таёжная пастораль заканчивалась. Во-первых, из-за телег доносился финальные звуки драки, перешедшей в стадию избиения, перекрытый затем пронзительным женским вскриком, а во-вторых, дорогу нам заступили сторожа. Два похожих друг на друга мужичка с обильно заросшими чёрным курчавым волосом мордами очень неприветливо глядели на нас, держа в руках довольно увесистые дубины из лиственницы. И глядя на них сразу приходила на ум мысль, что сеньор Ломброзо был прав на все сто процентов.

— Ехайте далей, тутова ужо занято. — Один из них наконец-то подаёт голос.

— А не жирно вам будет всю полянку под пяток телег прибрать? — Миролюбиво пытаюсь наладить диалог. — Да и свара у вас там какая-то…

— Нету тута места! Гуляйте отседова!

Мой доброжелательный пацифизм был напрочь проигнорирован, и я уже собирался тихо и интеллигентно объяснить собеседнику его неправоту, как всё испортил подъехавший Митяй.

— Случилось чего, Командир?

— Да вот, сотник, пускать не хотят. Говорят — самим места мало.

Митяй, судя по выражению лица успевший мысленно уже раз десять похоронить незадачливых сторожей, наконец-то сообразил, что мы — очень тихие и очень мирные картографы-топографы-геологи. И решил взять инициативу в свои руки. Слегка тронув пятками коня, он подаётся вплотную к мужикам и, слегка наклоняясь, почти ласково спрашивает у переднего:

— По нагайке соскучился, урка?

Мужик не успел не то, что ответить, даже не смог заметить лёгкое движение кистью, как сплетённая из сыромятных ремешков «змея» наискосок перечёркивает его лицо, заставляя вскинуть руки, уронив деревяху, а выпростанный из стремени сапог, попав в солнечное сплетение, моментально превращает громкий вопль в тихий «Апф-ф», после чего незадачливый сторож со стоном оседает на землю.

— Тоже хочешь? — С такой же устрашающей ласковостью в голосе задаётся вопрос охреневшему от такого развития событий второму «часовому». — Нет? Тогда дрекольё в сторону, и сел рядом… И ни звука мне тут!..

Мы подходим к тележному полу-Колизею, двое диверсов идут со мной остальные берут в кольцо этот театр абсурда. Поспели как раз вовремя, веселье было в самом разгаре. Костёр в большом круге закопченных камней добавляет даже какой-то яркой праздничности в этот трэш-хоррор-перфоманс. Вокруг валяются пустые бутылки, пахнет подгоревшей кашей, то ли сивухой, то ли перегаром, то ли спиртом, — так сразу и не определишь. Причём концентрация такая, что все комары сейчас, скорее всего валяются на земле в состоянии тяжёлой алкогольной интоксикации. Два полудурка, одетых в стиле «первый парень на деревне» пытаются привязать к тележному колесу какую-то бабу, третий, наверное, чтобы не очень сопротивлялась, с размаху навешивает ей хороший такой шлепок по нижним округлостям, заставляя ещё раз взвизгнуть.

Блин, когда же это кончится⁈ Долго мне ещё работать дежурным принцем на дежурной белой лошади и спасать местных принцесс⁈ Урою, блин, гадёнышей!!!.. Метрах в пяти от этой эротической сценки ещё двое, матерно хекая, пинают лежащее на земле тело.

— Хорош, ребятушки, взденьте-ка его, да водой отлейте. — Распоряжается, сидя у костра на обрубке бревна, персонаж, более всего похожий на мелкого купчину. По капиталу мелкого, брюхо там очень даже немаленькое, да и такую корму не каждая лавка выдержит.

— Всё, Михайла Михалыч, готова девка. — Подаёт голос шлёпальщик. — Вам-от первому честь и отведать.

— Посадите-ка энтого, дабы видел, как мы с его доченькой таёжную свадебку-то сыграем. — Купчина поднимается на ноги. — А то приехали тута! Наши отцы-деды своими ногами сюда пёхом по два-три годика шли, многих в дороге и похоронить успели. Сами лес рубили, избы ставили, землицу распахивали. А энтии вахлаки тута по чугунке, да на всё готовое…

Закончить мысль он не успевает, заметив появление новых зрителей. Но права качать пытается сразу же:

— Эт-та хто такие⁈ Пошто припёрлися⁈..

— А ты сам, жирдяй, кто таков, чтобы спрашивать? — Наконец-то появляется возможность интеллигентно поговорить с хорошим человеком, заодно и размяться. Делаю знак своим, что вмешиваться пока не надо.

— Што-о?!!.. А ну его!!!.. — Даже в начинающихся сумерках видно, как цвет рожи меняется с просто красного на помидорно-багровый.

Первый кинувшийся исполнять повеление хозяина холуй получает расслабленными пальцами хлёст по горлу и тут же, хрипя, ложится… Ну да, это очень больно и неприятно, когда бьют по кадыку. Второй, подскочив сбоку, пытается огреть по голове дубинкой… Которая, не встретив сопротивления, по инерции летит вниз и заканчивает траекторию в ширинке своего обладателя… Ну, батенька, надо же поосторожней с тупыми тяжёлыми предметами.

Третий, освежив атмосферу чем-то невнятно-матерным, кидается к телеге, где, скорее всего, лежит какое-нибудь охотничье ружьишко, но у самого бортика натыкается лбом на дульный срез тренш-гана в руках одного из диверсов и замирает столбом. Остальные тоже резко передумывают дёргаться, обнаружив возле себя внезапно появившиеся фигуры с помповушками и дробомётом Браунинга.

— Ну что же, толстый, твои собачки команды не слушаются? Кормишь плохо?

Жиробас так и стоит с раззявленным ртом, глядя как его людей «прислоняют» к тележным бортикам и, тщательно обыскав, вяжут и складывают на землю. Ражий детинушка, которому, впрочем, больше подходит прозвище не Иванушка-дурачок, а Ванька-дебил, пытается рыпнуться, но получив по печени, тут же передумывает и ложится рядышком с остальными.

— Эй, круглый и волосатый! Поведай-ка нам что тут происходит! — Пытаюсь отвлечь внимание вожака от процесса шмона телег.

Моё послание адресату доходит только со второго раза и только подкреплённое вежливым подзатыльником.

— Кто такие, спрашиваю⁈ И что тут делаете?

— Дык эта… Купца Бочагина люди мы. С обозом вось идём… В Климоуцах лабаз наш…

— В телегах только ханка… Самогон китайский, ханшином называют. Не иначе с той стороны тишком перекинули. — Проясняет картину подошедший казак.

— А с мужиком этим и с бабой что?

— Дык… Провинился он, вот и поучили малёха для острастки…

Ага, не так давно другое тут говорилось… Да и поучили как следует, вон наш доктор Ванечка до сих пор над ним колдует…

— А бабу тоже учить собрались всем скопом?

— Ага! Кулеш вон подгорел, не уследила сучка!.. — Видя, что сразу убивать его, вроде, не собираются, вожак снова начинает потихоньку борзеть.

— Мужик этот — переселенец недавний, ехал попутчиком с вами! Девушка — его дочь! — Подошедший доктор Ваня, не привыкший до сих пор к проявлениям обычной человеческой сущности, говорит гораздо эмоциональнее обычного. — Землю здесь его сын, как фронтовик получил, вот они всей семьёй и переехали!..

Угу-м, наверняка, как член РОВСа по призыву Великого князя Михаила поехал Дальний Восток осваивать. А тут свои же люди русские вот так вот помогают. Ну, что ж, имеем налицо явное противодействие и наплевательское отношение к указам Регента. Да и помимо этого я, как РОВСовец прям-таки должен за своего вступиться!..

— Гэть!.. Да ты поднимайся, тварюга жадная, поднимайся…

Брюхо приказчика от хорошего пинка подпрыгнуло вверх, потом ринулось обратно, да с такой силой, что коленки у болезного не выдержали и подкосились. А может и потому, что я куда-то там удачно попал…

— Чем его трогать, с… ка, лучше об меня кулаки почеши! — Слышится злой выкрик от лежащих. Кто-то из диверсов дёргается «прекратить недозволенные речи», но машу рукой, типа, — не надо. Пинаю груду мяса ещё пару раз и иду смотреть, кто ж там такой громкий нашёлся… Ага, Ванька-дебил оклемался.

— Думаешь, мне интересно будет тебя по косточкам разбирать?

— А ты спробуй!.. Понравится!..

Лежащий на земле зло сплёвывает на мой сапог, чтобы обратного пути мне уже не было. Наглый… В себе уверенный… Значит, чего-то там знает и умеет. Или думает так. Вот и повеселимся!..

Один из казаков разрезает верёвку на руках и детина поднимается, растирая запястья.

— А чё будет, ежели побью?

Нет, точно наглый. Не стоит вот так радостно бежать впереди паровоза.

— Отпустим всё ваше стадо, нахрен вы кому нужны. Только побей сначала…

Бугай отвечает мгновенно. Две размашистые плюхи, скручиваясь, принимаю на «кошачьи лапки», неожиданно последовавший лоу-кик смазываю, двигаясь к противнику, а не разрывая дистанцию, и с разворота правым крюком попадаю в солнечное сплетение. Стою, жду секунд десять, пока этот клоун очухается… Он уже в стойке… Плюха… Плюха… Ах ты ж, с… ка! «Вилкой» в глаза⁈.. Отдёргиваю голову, скручиваясь по часовой, правая подхватывает руку противника снизу, левая, заехав по пути локтем в висок, фиксирует запястье сверху, большие пальцы — на кентосы мизинца и безымянного, разворот обратно, руки по дуге от себя и вниз. Ой, кажись, там чё-то хрустнуло… Широко известный в узких кругах рычаг руки наружу. Судя по сдавленному стону, — удачный, противник даже не пытается подняться…

— Вань, посмотри его. Там, по-моему, лубки нужны. — Поворачиваюсь к нашему доку, затем говорю стоящему рядом диверсу. — Подстрахуй.

Пока наш «Айболит» занимается горе-богатырём, стою и думаю, что делать дальше. Тащить их обратно, предъявлять полиции по обвинению в контрабанде, попытке изнасилования и нанесении тяжких телесных?.. Потеряем время, засветимся перед местными властями, да и дело, скорее всего, потом рассыплется. Наверняка купца, его приказчиков и прочую челядь там знают и не упустят возможность сделать свой маленький гешефт… Перебить сначала бутылки, потом обозников?.. Отрихтовать им мордочки есть за что, кое-кому и по мужской гордости пройтись надо бы, но множить на ноль?.. Не-а… Оставить всё как есть?.. Ну-у, наверное — да, придётся… Только пару штрихов добавить…

— Так, мил человек, оставаться тебе тут, думаю, оченно неохота. — Присаживаюсь рядом с крестьянином, возле которого уже хлопочет отвязанная девица. — Мы сейчас пойдём до следующей полянки, это — полторы-две версты дальше по дороге. Хочешь — поехали с нами? Переночуете там, утром на какой-нибудь попутный обоз подсадим… Не боись, ни тебя, ни твою дочку никто и пальцем не тронет, слово даю… Да вот тебе крест святой!.. — Правильно истолковываю его хмурый взгляд и молчание. — Если согласен, собирай свои манатки и дуй к нам… Да, и деньгу за проезд у этого кабана забери… Отдаст он, всё отдаст, ещё и добавит за моральный ущерб. Сейчас с ним договоримся…

Возвращаюсь к приказчику, уже взгромоздившемуся с грехом пополам на своё брёвнышко в сильном душевном расстройстве.

— Значит так, свин помойный, мы сейчас уходим, ружьишки свои заберёте возле дороги. Как мы до неё доберёмся, можешь своих шестёрок развязывать. Деньги, что за проезд взял с мужика, вернёшь прямо сейчас, да сверху четвертной положишь… Ты со мной ещё спорить будешь⁈.. Я ж тебя, урода, прямо сейчас по частям на этой полянке и прикопаю! Что значит — «Не надоть»?

У мужика сын воевал, не чета тебе, таракану запечному, пузо на перинках отращивавшему. За то Великий князь Михаил ему и другим солдатам-окопникам землю дал и всё остальное. А ты, получается, супротив указа и воли Регента Империи пошёл, веселуху тут учинив. Вот и будет тебе «По Сеньке и шапка»… А то я ведь сейчас своим подмигну, они вам глотки на раз-два перехватят. А водяру мы и сами найдём кому сплавить… Усёк?.. И запомни, крепко запомни, — не приведи Господь тебе ещё раз мне на глаза попасться…

Глава 22.

«Спасёнышей» подсадили к Тимохе с Алёной, там им спокойней будет, — вроде, как коллеги в некотором смысле, вот и есть о чём потолковать. Так оно и получилось. На стоянке они скучковались своим кружком, что-то оживлённо обсуждая. Да и сам мужик повеселел, ему сверху тот боров аж полсотни отслюнявил, видимо, опасаясь, что он с моей подачи может к господам из ОКГБ сунуться. Ну, в принципе, — вполне достойная плата за среднюю отбитость организма и отшлёпанную задницу дочери.

Быстренько разбили лагерь, поужинали приготовленным нашими «кухарками» кулешом с копчёной свининкой и завалились спать. Естественно, кроме костровых-часовых. С летающей гадостью разобрались с помощью очередной фишки академика Павлова. Этой чуть маслянистой жидкостью по заверениям Ивана Петровича следовало смочить любой кусок ткани, и все кровососущее население облепляло его и наслаждалось своим вампирским счастьем до самого утра, не обращая внимания на какие-то там теплокровные организмы. Поэтому развешанный на колышках между телегами пяток отслуживших установленные сроки портянок отлично решил проблему. К тому же народ решил ночевать в палатках, которые и поставил с завидной поспешностью.

Но выспаться было не суждено. Меня тихонько хлопают по ноге, сажусь и выслушиваю доклад шёпотом от очередного бдящего:

— Командир, смотрят за нами.

— Кто? Где?

— От дороги. Человека два, может три.

— Буди Сашку, пусть он глянет.

Боец исчезает, а я вылезаю из-под полога, старательно делая вид, что очень нужно сбегать до ветру. Через минуту подползает «наш ПНВ», один из снайперов, светловолосый и голубоглазый крепыш Александр Суровцев. У человека врождённое ночное зрение, видит, как кошка. Ставлю ему задачу и вместе с другим диверсом он исчезает в темноте, а мне приходится изображать «дежурного по пепелищу».

Минут через десять они появляются и Сашка подтверждает, что шесть наглых и бесстыжих глазёнок смотрят, как мы почивать изволим.

— Саш, поднимай свою тройку, и спеленайте их. Только очень тихо. Мало ли кто ещё вокруг шарится…

Небо на востоке начало светлеть и наливаться сиренево-розовым, когда к костерку подтащили двух связанных мужичков, судя по одежке — охотников. Вроде бы чужие, не те, с кем вечером схлестнулись. Рядом кинули две охотничьи «тулки» и мосинский карабин.

— Одного кончить пришлось, иначе бы шумнули. — Отвечает на немой вопрос один из «призраков».

М-дя, не повезло бедняге. А с другой стороны — спал бы сейчас себе спокойненько у какого-нибудь костерка, глядишь, и жив бы остался. Разведгруппа в тылу свидетелей не оставляет. Особенно таких…

— Добро. Поупражняйтесь, ребятки, в полевых допросах. Очень уж интересно, что за гости к нам пожаловали. — Даю ценные указания, залезая в карман за портсигаром…

— В банде четырнадцать человек. В основном — беглые каторжане. Девять… Восемь винтовок, три охотничьих ружья. Обитают отсюда вёрст за двадцать где-то в тайге на заимках по пять-шесть человек. Атаманит какой-то Разгуляй, он с маузером хитрым шастает. К нему купчик один иногда подкатывает, на обозы наводит. В этот раз — так же. Нас заметили, когда сюда шли. Атаман эту троицу оставил на стрёме, чтобы последили. Накроют тех, потом к нам сунутся. — Суровцев кидает окурок в угли. — Что делать будем, Командир?

— Когда должны напасть?

— Сказали, чуть более рассветёт, — и начнут.

— Тихо поднимай наших, Бура — сюда…

Снайпер, понятливо ухмыльнувшись, исчезает в темноте, вскоре возвращается с Буртасовым.

— Ну, что, Илья Алексеевич, ты уже в курсе?

— Да, по дороге рассказали.

— Делаем так… Ты организуешь здесь охрану и оборону, я беру две тройки, казаков и иду туда.

— Денис Анатольевич, их там около дюжины. — Осторожничает мой зам.

— Угу. И атаки с тыла не ждут. Кто у нас хорошо с короткими стволами работает?..

— Линь и Дрон.

— Одному я свой браунинг отдам, другому — ты. Они с ними поболее упражнялись, чем с кольтами. Сам пойду с томпсоном, попробую «американца» в деле. Плюс двое с помпами, плюс два снайпера, плюс Митяевские с карабинами. В идеале бы их вообще в ножи взять, но — как пойдёт. Короче, лагерь на тебе, а мы собираемся… — Натягиваю на себя лохматку и начинаю шарить по телеге в поисках чемоданчика с любимой игрушкой сицилийских эмигрантов…

В бодром темпе рысим на ту поляну, очень надеясь успеть, перехватить гадёнышей прежде, чем они перехватят обоз. А я ещё на ходу прикидываю, где может сидеть тыловой дозор. Или я слишком армейскими категориями думаю? Тех деятелей, что «заблокировали» нас на стоянке, по мнению атамана должно хватить за глаза, у него же банда не резиновая, четырнадцать… Не-а, уже одиннадцать человек. Так что вряд ли кто ещё на пути попадётся.

Мы не успеваем. Появляемся, когда действо в самом разгаре, поэтому моментально притворяемся незаметными деталями пейзажа, продолжая осматриваться… Два душегуба волокут за ноги тело к отхожей яме… Четвёрка «конюхов» осматривает лошадей, одну уже пытаются впрячь в крайнюю телегу. Винтовки у всех за спиной, в походном положении… Так, уже шестеро, остальные пятеро, значит, возле костра… Надо заняться вычитанием. Показываю присевшему рядом «призраку» на тащильщиков, мол, должны упокоиться рядом с грузом, только очень тихо. Тот, кивнув, легонько хлопает по плечу соседа и оба исчезают в кустах.

Поворачиваюсь к Митяю, показываю на «конокрадов», казаки так же беззвучно растворяются в сумерках. «Санитары» уже дотащили тело к краю ямы, остановились, чтобы перехватить посподручней. Два «травяных бугорка» взмывают вверх, затем опадают и никого стоящего на ногах в том месте уже нет… В голову в очередной раз приходит идиотский вопрос — слышали ли они, хруст своих шейных позвонков?..

Возле лошадей тоже происходит мгновенная суматоха, один уже лежит на земле с рассечённым горлом, обильно окропляя травку красным, что при таком освещении кажется чёрным. Второй падает рядом после удара ножом в почку. Третьему банально, как курёнку, свернули шею. Четвёртого Митяй уложил своей коронкой — ребром ладони по затылку. И всё это заняло секунды три-четыре. Пора!!!..

Десять метров до знакомого уже тележного полукруга пролетаем за несколько секунд, «призраки» рассредотачиваются по периметру, я с Линём и Дроном заскакиваю внутрь. А там — снова «картина маслом»!..

Опять связанные дневные знакомцы-алкаши валяются возле костра живописной кучкой. Как я понимаю, их на месте лёжек и повязали тёпленькими. Где они своим китайским пойлом ушибы врачевали, да обидушку горькую залить пробовали. За ними кучкуются их победители, с весёлым смехом попинывая, как они предполагают, будущих покойничков. Боров-приказчик, тоже со стянутыми за спиной руками, стоит на коленях перед живописной парочкой…

— Ну что, Мишка… — Не прерывая фразы невзрачно одетый козлобородый мужичок оборачивается в нашу сторону, но сказать ничего больше не успевает, слева пару раз хлопает глушителем браунинг, на штанине появляются чёрные дырки, и он, потеряв опору, валится вниз. Его спутник, непривычно-модно для здешних краёв одетый в стиле «англицкий джентльмен на сафари», как-то моментально просекает ситуацию и ныряет под телегу одновременно со следующей парой хлопков. Всё это замечаю краем сознания, отрабатывая короткими очередями «групповую цель», тут же принимающую горизонтальное положение рядом со своими жертвами. М-да, всё-таки не зря мафиози влюбились в томпсон, 45-й калибр не сравнить ни с чем, прежде попробованным.

Мимо меня проскакивает второй диверс, суёт что-то в угли, затем крик «Бойся!», взмах рукой, за «вагенбургом» громко бахает, сиреневый сумрак на мгновение превращается в ослепительно-белую вспышку. А там, где упала «зорька» сквозь испуганное ржание лошадей слышны пара глухих ударов и вопль.

Подхожу к дёргающемуся в попытке освободить руки брюхатому «караван-баши», возле которого пытается перетянуть ремешком простреленную в двух местах ногу козлобородый.

— Ну никуда от тебя, толстый, не деться! — В одно движение перехватываю ножом верёвки на руках. — Даже поспать спокойно не дал!

Михал Михалыч, ещё не совсем придя в себя, смотрит выпученными глазами на меня, потом на бойцов, освобождающих его подчинённых от пут и собирающих трофеи.

— Дык… Эт-та как эта?.. — Наконец-то раздаётся что-то членораздельное.

— Каком взад, блин! Что — как? Тебе опять что-то не по душе?.. Да вставай, хватит тут коленками елозить…

Встать удалось только с третьей попытки. Чтобы вдруг поясным поклоном всех удивить.

— Благодарствуем, Вашбродь! Должники мы твои отныне!.. — К его монологу присоединяется от кострища хор согласных, горячо подтверждающих слова начальства.

— Да какой я тебе вашбродь? — Делаю очень удивлённое выражение лица.

— Дык за версту видать же, в благородиях обретаешься! И ружжо диковинное, и палить с него умеешь! И людишки твои то ж…

— Ну-ка пасть свою вонючую захлопни!!! Ещё раз золотопогонником меня обзовёшь, в поганой яме лично утоплю!!! И где ты тут людишек увидал, а?

— … Прощеньица просим, не тое слово вырвалось!!! — Приказчик снова начинает утрамбовывать коленками чахлую травку.

— Нет здесь людишек! Если только у тебя в подчинении. А со мной — считай, браты мои. Понял? Или доходчивей объяснить?.. Да поднимись ты, придурошный! Расскажи-ка мне лучше, что это за хрен валяется.

— Этот-та?.. — Михал Михалыч, снова кряхтя, принимает вертикальное положение и вдруг сильно пинает лежащего козлобородого по раненой ноге, отчего тот чуть ли не клубочком съёживается, выдавая в эфир почти паровозный гудок. — Эта — купец Федька Палюгаев, чтоб ему на том свете котёл поболе и смолы пожарче! Да и не купец, так, купчишка. Где сам приворует, где пограбленное продаст… А вот ентого не знаю.

Митяевский казак пинками вгоняет в круг света от костра и красивым крюком «в душу» роняет на землю связанного незадачливого беглеца, нырнувшего под телегу, после чего передаёт мне только что снятый с «джентльмена» интересненький такой трофей — разборный охотничий карабин на основе 96-го маузера… Тут же появляется и сам сотник, негромко докладывающий:

— Остатние — все «холодные». У нас потерь нету. Силантию тока кобыла под ж… пу дала, когда полыхнуло.

— Добро. Собирай трофеи, телеги не трогать.

— Ну куда уж мне! Я стока и не выпью! — Митяй весело ухмыляется и начинает проводить внеплановую инвентаризацию.

А я прерываю диалог двух представителей торгашеского сословия, щедро сдобренный нецензурными эпитетами:

— А ну, цыц!.. Ну, Федька, мать твою вперехлёст до поросячьего визга, — рассказывай.

Федьке годков уже под полсотни, но, принимая во внимание своё не очень завидное положение, решает не обращать внимания на разные там фамильярности и угрюмо переходит к сути дела:

— Чё хошь?..

— Ну, все мы чего-то хотим, любезнейший. — Чего-то меня на красноречие пробило. — Михалка вон Михалыч обозик свой дотащить хочет. Ты — жить хочешь, хоть жизнь у тебя поганенькая, да и ножка вот побаливает.

Присаживаюсь на колено и похлопываю ладонью чуть повыше раны, отчего собеседнику приходится сдерживаться изо всех сил, чтобы не заорать от избытка впечатлений.

— А я вот узнать кое-что хочу. Нет, не то, о чём ты подумал. Твои дела с Михайлой — то твои дела, и мне до них интереса нет. Ты мне расскажи-ка как звать твоего дружка, который вон валяется…

— Да не дружок он мне, так, знакомец… Разгуляем прозвали…

— Угу-м… И это всё? — Добродушно повторяю свой вопрос. — Феденька, а ты больше ничего не скажешь, а?.. Совсем-совсем ничего?.. В молчанку играть будешь?

Судя по насупленной морде — будет. Добро, тогда постращаем малость.

— Тебе хоть и годков поболе моего, а всё ж дурашка ты глупая и неразумная. Я сейчас вот эту веточку обломаю до нужного размера… — Подбираю из травы длинный сучок. — Потом в ранку тебе и засуну. И буду крутить-вертеть, пока всё-всё не выложишь.

Снова несильно хлопаю поближе к кровоточащей дырке, и это срабатывает.

— … У-у-у-м-м!.. Атаманом он у душегубцев!.. Банда евонная по наводкам на дороге шалит…

— А с какого перепуга — Разгуляй? Нет, чтобы там Ванька Вырви Глаз, или Петька Живопыра.

— Фамилие евонное — Разгульский…

Встаю и подхожу поближе, чтобы как следует рассмотреть пленного. И очень сильно удивляюсь. Я на память не жалуюсь, но его мордочка мне абсолютно незнакома, а вот он меня он узнал! И в глазах это узнавание перемешалось с возникшим от него жутким страхом. Где и когда я мог с ним пересекаться?.. На фронте?.. В Питере в семнадцатом?.. Позже?.. Нет, не помню от слова совсем…

— Ты кто таков будешь, сволочуга?

— …

Молчит… Смотрит на меня дикими глазёнками и, как рыба, беззвучно ртом плямкает. Опаньки, а что это наш свежеспасённый толстячок превратился в одно большое ухо? Любопытный? Вот мы ему сейчас, как говорит наш батальонный одессит Яша, бейцы и покрутим:

— Ты кем себя возомнил, крысюк помойный? Хозяином земли здешней? Типа, один ты решаешь кому можно здесь ездить, а кому и под травку пора?.. Тут ведь вот какое дело. Серьёзные люди караван отправили, а ты, сучий потрох, со своими сявками им всё дело порушил. Вот и попросили они нас товар найти, да порядок навести на дороге. Порядок-то навели, теперь и за товар наговоримся!.. Ладно, полежи пока, вся наша дружба ещё впереди. Ты мне, с… ка, всё расскажешь! Начиная от своих крестин и по сей денёчек!..

Возвращаюсь к толстобрюхому приказчику, уже плотоядно смотрящему на валяющегося перед ним козлобородого Федьку:

— Слышь, толстый, хватит уже на него любоваться! Или ногу ему перетяни, чтобы кровью не истёк, или добей уж, чтоб не мучился.

— Дык это как это? — Толстый от удивления застывает соляным столбом.

— Я тебе уже говорил — каком взад! Всё, что мне надо, он сказал. Мы уходим, он — твой, делай с ним, что хочешь. Какие ружьишки оставим, можешь забрать… Ну, а с дружком своим сам решай…

Осознав с задержкой всё услышанное, приказчик вдруг сгибается в поясном поклоне, с пыхтением из-за мешающих килограммов громко выдавая в эфир:

— Благодарствуем за заступничество, всем нам жизни поспас!!!.. Господа нашего Всеблагого и Всемилостивейшего за тебя вечно молить будем!.. Тока скажи, яви милость, как звать-величать тебя? Ну, штоб знать, за кого свечки в церкве ставить?..

Оставшаяся в живых ватага начинает вторить своему боссу, повалившись на колени. Ну да, сообразили кое-что, сравнили дружескую дневную «возню в песочнице» с только закончившейся акцией возмездия.

— За кого свечки, говоришь, ставить?.. За Робин Гуда, что в Шервудском лесу обитает…

Пока добрались до нашего бивуака, солнце уже встало. Алёна и её невольная помощница уже закончили кухарничать, так что мы вернулись очень даже вовремя. Тройку пленных тоже угостили от щедрот своих, сунули каждому по краюхе хлеба и кружке кипятка, предупредив, что это — разовая акция и дальнейшее питание полностью зависит от их поведения. Антонай ещё час где-то опасливо косился на страшного и ужасного атамана Разгуляя, но, всё же, освоился и перестал обращать на него внимание. Тем более, что пора было отправляться.

Переселенца с дочерью устроили на встреченный почти перед самими Талалями обоз местного лавочника в три телеги. Мужик долго и коряво, с упоминанием всех святых, ещё раз поблагодарил за спасение и пообещал, что на его хуторе близ Семёновки мы всегда желанные и дорогие гости. После чего, уже сидя в отъезжающей телеге, с облегчением перекрестился, окончательно поверив, что мы его отпускаем безвозмездно, то есть даром. К моему неописуемому удивлению с ними поехала и Тимохина семейка. О чём уж они шептались всем гамузом на привале ночь напролёт, кто там кому чего наобещал — одному Господу известно, только вот взял и поехал бывший блатной с жёнкой и приёмышем под ту Семёновку счастья в жизни искать. Попрощались по-человечески, подарили главе семьи трофейный карабин, чтоб в следующий раз за себя и своих постоять мог, патронов сыпанули от души, Алёна крестом нас осенила, и вскоре исчезли телеги за поворотом…

Талали мы проехали транзитом, нигде не останавливаясь. Всё необходимое у нас было с собой, а спелёнатых бандюков, сидящих вперемежку с бойцами на случай неадекватного поведения, лишний раз светить не было никакого резона. Само село было небольшим, недавно только «проклюнувшимся» из казачьего хутора, основанного четверть века назад. Навстречу попалось только несколько баб, к счастью, с уже полными вёдрами. Которые лишь мельком глянули на нас и тут же вернулись к обсуждению чего-то чисто женского и жизненно важного для себя любимых. Больше всего внимания оказали нам местные Шарики-Бобики, эстафетой дежурного гавканья передававшие нас от забора к забору, да серо-полосатые Васьки-Мурки, лениво и презрительно прищурясь, смотревшие на проезжающих чужаков с этих же самых заборов.

Дорога по мере удаления от слегка населённого пункта начала всё больше и больше походить на заброшенную, но достаточно ещё пригодную для гужевого транспорта тропу, разве что петлять между деревьями надо было чаще. По просьбе Антоная, чтобы облегчить жизнь нашим четырёхкопытным «моторам», народ перешёл на двухсменно-пешеходный вариант движения, пленных привязали «гибкой сцепкой» к задкам телег, дабы размялись болезные перед форсированием водной преграды, которое будут отрабатывать на ближайшем броду. Пообедали на ходу сухпаем, чтобы не задерживаться, до сумерек надо было добраться до следующей заимки…

Глава 23.

И мы до неё добрались. Уже хорошо так веяло вечерней прохладой, когда мы съехали с «шоссе» на поляну-близнец нашей предыдущей ночёвки. Такой же выложенный из чёрных от копоти камней костровой круг, почти такая же поленница хвороста, сверху заботливо укрытая от дождей охапками свежего лапника, разве что протекавший мимо ручеёк добавлял некоторое оживление в пейзаж. И место опять занято пришедшими раньше нас.

Вокруг костра, пока ещё разгоняющего сумерки яркими языками пламени, сидят семеро местных жителей. Тех, кого «несущие бремя белых» эуропейцы презрительно называют аборигенами.

Антонай резко дёргает вожжи, бедная кобылка испуганно всхрапывает и тормозит всеми четырьмя копытами. Нам с Ильёй приходится ухватиться за бортики телеги, чтобы не забодать в спину нашего водилу. Едущим за нами приходится расходиться вправо-влево, чтобы избежать ДТП, причём сопровождается сие действо громким и недовольным хоровым упоминанием абсолютно всем взрослым известной матери некоего Бени и прочих персонажей народного-матерного фольклора.

— Антоха, ты чего? — В голосе Буртасова слышится возмущённое недоумение.

— Тама… Эта…

— Антонай, давай двигай вперёд! — Пытаюсь вывести нашего гида из внезапного ступора.

Неудачно. Он только головой мотает, мол — нельзя, никак нельзя!

— Оп-па!.. Никак Таёжник здесь! — Голос подъехавшего Митяя аж сочится нешуточным изумлением.

— Сотник, блин! Может, ты мне хоть что-то объяснишь?.. Ау!.. — Стараюсь привлечь внимание к своей скромной персоне.

— Тут вот какое дело, Командир. — Митяй наконец-то замечает меня. — Про него разное болтают, но людей, видевших по пальцам руки перечесть можно… Вот уж не думал, что сподоблюсь!..

— Алё, гараж!!!

— Командир, не кошмарь!.. Короче, видишь вон того старика? Так вот по слухам он — самый что ни на есть главный шаман в наших краях.

Присматриваюсь повнимательней и замечаю среди сидящих у костра… Больше всего к нему подходит слово «дедуля». Жиденькая бородка, небольшие усики, волосы, перетянутые лентой, всё седое аж до белоснежности контрастируют с загорелым морщинистым лицом. Остальное скрыто под светло-коричневым кафтаном-найми, в распахнутых полах которого виднеется нагрудник-нэлэкэн, от души расшитый бисером. Сидящие рядом одеты точно так же, только одежда потемнее и бисера поменьше. А так — вполне себе крепкие хлопчики… Ага, и на коленях у этих хлопчиков винтовки, как бы невзначай в нашу сторону повёрнутые. Это не проходит незамеченным, и за спиной слышу негромкое клацание затворов…

Старик делает знак рукой, его бойцы укладывают свои стволы рядом с собой, что, как я понимаю, означает демонстрацию мирных намерений. Негромко чирикаю своим «Отбой» и с интересом наблюдаю, как после нескольких сказанных ему на ухо слов пацанёнок, сидевший рядом с дедулей, встаёт и идёт нам навстречу.

Угу, только не парень это, а девчонка. Как-то сразу становится ясно, что под такой же, как и у всех одёжкой прячется девичья фигурка. Да такая, которую никакими халатами не испортишь…

— Мэнду! Поздорову, люди добрые! — И широкая улыбка на довольно симпатичном личике, и неожиданно звонкий голос убеждают в том, что оказался прав, и нас посетила этакая таёжная нимфа лет шестнадцати. Причём достаточно хорошо болтающая на русском языке. Я, честно говоря, уже настраивался на разговор на уровне «моя твоя понимай мала-мала», а тут даже акцента на слышно.

— И тебе доброго здоровья, красавица! — Выдаю ответное приветствие. Язык не рассохнется, а разговаривать с пейзанской чаровницей, всё-таки, приятней, чем с кровожадным злобным охотником. И тут же понимаю, что не совсем прав.

— Ты кто? — Юное создание мгновенно преображается во что-то суровое, увидев нашего возницу.

— А… Антонай я… Из гуранов…

— Всё одно сымай! — Пока мы с Ильёй и Митяем пытаемся понять кто чего и откуда должен снять, Антоха суетливым движением стягивает через голову и быстро прячет в карман гайтан с крестом.

— Может и нам чего-нито снять? — С угрозой в голосе вопрошает Митяй, демонстративно расстёгивая ремень.

— Нет. Исус — ваш бог, вы ему молитесь, и родились не здесь. А на него может обидеться Сэвэки, увидев крест на шее. Пожалуется Аин Маин, та порвёт его нить, и Харги утащит душу в своё царство.

Ничего я из этого фэнтези не понял, но Антоха, вроде, подуспокоился малость. Так что промолчим, вдруг сойдём за умного.

— Мой дедушка приглашает отдохнуть у его очага. — Сменив тему, девчонка отходит в сторону, показывая, что путь свободен.

— А если все не поместимся? — Ёрничает Митяй.

— От уголька старого костра всегда можно разжечь новый. Или люди с реки Дон об этом не знают? — Насмешливо отбривает казака девчонка.

— У нас, ежели что, и свои спички найдутся. — Сотник бурчит уже для проформы, но последнее слово остаётся за таёжницей:

— Тогда Уот Иччитэ и Салэй могут обидеться уже на тебя. — Обрывая спор, девчонка поворачивается и неспешно возвращается на своё место.

Озадачив народ организацией лагеря, розжигом костра (ага, от того самого старого уголька, принесённого девчонкой), уходом за лошадками и обездвиживанием пленных, мы вчетвером, в смысле начальник экспедиции Илья Алексеевич Буртасов берёт с собой в качестве замов меня и Гордея, а также пригласив за компанию сотника Митяя, подходим к сидящим таёжникам. Которые внимательно, но без враждебности, оглядывают нас и пододвигаются, освобождая место. Присаживаемся прямо напротив старика, теперь можно рассмотреть одежду «принимающей стороны» подробней. Хотя рассматривать особо и нечего. И штаны, и сапоги сшиты, как и всё остальное из или оленьей, или лосиной замши. Судя по «пояснительной записке», вручённой нашим академиком перед поездкой, называется она «ровдуга». Почти изо все швов торчит козий мех. На штанах, на сапогах, на кафтане скромно нашиты чёрно-белые квадратики, соседствующие с красными лентами. Исключение составляют нагрудники. Вот там неведомые мастерицы ни в чём себе не отказывали. С непривычки пестрит в глазах от обилия бисерных узоров, общий рисунок более-менее одинаков, но есть и отличия. Насколько помню ту самую «записку» — в узорах прописано всё. Какого роду-племени, где живёт, кто жена, сколько детей, в общем — краткая автобиография в бисере…

— Как обращаться к твоему дедушке, красавица? — Илья, играющий роль самого большого начальника, задаёт вопрос девчонке, сидящей рядом со своим престарелым родственником. То, что азиаты внешне практически не стареют, я знаю. А тут никакого дрожания пальцев, все движения точные, чёткие и плавные. Поэтому деду можно дать и сорок, и шестьдесят, и сто двадцать годиков.

— Дедушка не говорит на вашем языке, а вы не знаете нашего. И обязательно ошибётесь, когда станете произносить его имя. А он обидится. Говорите со мной, я буду ему переводить.

— А как звать тебя?

— Называй меня Эгден…

Процедура знакомства прерывается стариком, который что-то говорит девчонке, показывая пальцем на нас.

— Дедушка спрашивает — кто вы и что привело вас в наши края?

— Мы — топографическая экспедиция. — Илья, играя роль начальника, пытается набить себе цену непонятными для этой мелкой дамочки словами. Но не преуспевает в этом увлекательном занятии.

— Будете рисовать карты наших земель?

— Тут земли русского царя! — Громче, чем нужно вклинивается Митяй.

— Тут земли нашего князя Геен Тумура, потомка великого Темучина… Вы зовёте его Гантимуром. Он много лет назад присягнул вашему царю, но эта земля осталась за его родами Баягир и Дуликагир…

Забавненько, забавненько… Сейчас ещё и дань за двенадцать лет, блин, потребуют, как в том мультике… А реально интересно откуда у простой таёжной жительницы такие глубокие познания и в русском языке — уж больно складно излагает, и в древнегреческом, и в истории сведуща…

Спор прекращает старик, бросающий девчонке фразу на своём языке. Та в ответ что-то щебечет, видимо, переводит наши ответы, затем возвращается к допросу:

— Дедушка спрашивает — те люди, которых вы привязали к телегам тоже из ваших воинов? Они за что-то наказаны?

— Нет, это не наши люди. — Вмешиваюсь в разговор из опасения, что Буртасов на пару с Митяем наговорят чего-нибудь ненужного. — Это — бандиты, грабившие проезжающих купцов. Мы подоспели во время грабежа и перебили почти всех.

— Куда вы их везёте? — Эгден, или как её там, смотрит мне прямо в глаза.

— В станицу Береинскую. — Однако, хороший способ разведать наш маршрут. Хоть он пока тайной и не является. — Станичному атаману отдадим, пусть на месте решает что с ними делать.

Вот на что угодно поспорю, что знает старый шаман русскую речь! Но виду не показывает!.. Полминуты уходит на обратный перевод, затем дедуля, продолжая ломать комедию, показывает пальцем на трофейный маузер, лежащий рядом со мной, и снова что-то говорит «внучке».

— Дедушка спрашивает — твоё ли это ружьё?

— Теперь моё.

Старик разражается длинной тирадой, но синхронный перевод оказывается очень кратким:

— Давно ли оно стало твоим?

— Вчера.

— Что случилось с тем, у кого оно было раньше?

— Пока ничего особенного. Сидит вон, колёсико обнимает.

Хитрый дед выдаёт себя, кивая головой прежде, чем девчонка откроет рот, и изрекает следующую фразу.

— Дедушка говорит, что это ружьё принесло много зла и боли. Много людей нашего народа убило. И не в бою, а беспомощных и беззащитных. Это ружьё не воина, а палача.

Последние слова заставляют снова внутренне напрячься, уж больно непривычно эта толмачка изъясняется. И весь этот спектакль — это попытка развести белого лоха, проверка на вшивость, или что-то ещё? Я, конечно, не великий физиономист, но что-то не вижу, чтобы у кого-то тут глазки загорелись при виде интересной цацки.

— А твой дедушка может очистить его от зла? — Вопрос задаю Эгден, но смотрю на старика, который, встретив мой взгляд, понимающе улыбается.

— Да. Мой дедушка — сильный шаман. Он может нанести на него рисунки, которые любят духи. Как вот у них. — Она кивает на сидящих рядом тунгусов, один из которых поднимает свою винтовку, показывая испещрённый вырезанными узорами приклад. — Тогда оружие не будет собирать в себе зло.

— … Тогда скажи, что я прошу его принять это ружьё в дар. Он сможет изгнать зло, и в его руках оно будет служить справедливости.

Протягиваю карабин над углями прикладом вперёд, старик несуетливым движением берёт его и кладёт возле себя. Рядом приземляется подсумок с четырьмя обоймами.

Жаль, конечно, такой ствол отдавать, но чуйка прям-таки вопит о том, что сделать нужно именно так. Да и патрон слегка дефицитный. В конце концов повоевать мне и томпсона с бергманом хватит.

Дед распускает ремешки на кошельке-кисете, висящем у него на ремне и, достав оттуда маленькую костяную пластинку, блеснувшую в язычках пламени, протягивает мне.

— Дедушка говорит, что нельзя взять подарок и не отдариться взамен. — Поясняет девчонка.

Протягиваю руку и беру молочно-белое отполированное многими руками и временем птичье перо, достаточно качественно вырезанное из кости. На котором очень схематично изображена птица, летящая вертикально вверх. Очень похожая на перевёрнутую букву «Ша», только средняя вертикальная линия выходит за горизонтальную перекладину и заканчивается стилизованным клювом.

— Каждый человек народа Хамниган поможет тебе, если покажешь ему гагару. — Эгден поясняет и происхождение птички, и инструкцию по пользованию.

Это, как я понимаю, что-то наподобие чингизхановой пайцзы. Или чёрных сафьяновых «корочек», выданных мне Регентом.

— Скажи дедушке, что я благодарю его за щедрый дар. Но он гораздо дороже, чем стреляющая железяка. — В голове мелькает одна шаловливая мыслишка. Рискнуть?.. Нам эти «лесные братья» сто лет не нужны, невелика потеря. Источник информации? Вряд ли. Не тот масштаб…

— Если этот человек принёс много горя вашему народу, я могу отдать его вам. Чтобы твой дедушка справедливо решил его судьбу.

Девчонка что-то тараторит на своём наречии, тунгусы оживлённо переглядываются, старик бодренько так для своего возраста поднимается на ноги и, сопровождаемый нами, подходит к телеге с привязанным Разгуляем. Который смотрит на нас затравленным волком. Хотя, — нет, не так. Волки — это клыкастые молнии, пластающиеся в летящем беге в погоне за добычей, это — серые бойцы, встающие насмерть в битве с более сильным противником, пока их подруги уводят кутят в безопасное место. А этот… Скорее — крыса, загнанная в угол… Порода мелких гопников из подворотни, живущих по принципу «Всемером одного не бздим»… Шаман с минуту молча смотрит на бывшего атамана, затем разворачивается и идёт обратно к костру.

— Нам не нужен этот человек. — Эгден переводит очередную тираду старика. Дедушка говорит, что Аин Маин через два дня порвёт нить его жизни, и Харги унесёт его душу в Нижний мир, где она будет мучаться, искупая свои злодеяния.

Нет, всё-таки, красиво излагает! Ей бы с трибуны, или амвона вещать, а не сидеть возле костерка и распинаться перед незнакомыми дядьками…

— Мы сидим у одного очага. — Пытаюсь изобразить из себя великого дипломата. — Поэтому прошу твоего дедушку принять наше угощение.

Смекнув что к чему, Гордей пододвигает ко мне снятый с огня котелок с кипятком. Отлив лишнее — чаю-то тоже хочется, закидываю туда наш фирменный вакуумный орехово-сухофруктовый брикетик и закрываю крышкой. Жду две минуты, просвечиваемый со всех сторон заинтересованными взглядами, затем жестом фокусника открываю и протягиваю девчонке…

Глава 24.

Следующее утро ничем от предыдущих не отличалось. Подъём, умыться-зубы почистить, завтрак, сборы в дорогу. Старик-тунгус со своей свитой тоже не стал разлёживаться, встали они как бы ещё не раньше нас. Прощальное совместное чаепитие вполне сошло за импровизированный раут, где обе стороны ещё раз изо всех сил постарались уверить собеседника в своей бело-пушистости, затем разошлись в разные стороны.

Ещё один день прогулки по виляющей из стороны в сторону тропке-дороге, переправа через Берею, на которой пленные бандюки в очередной раз показали чудеса трудового героизма, сначала разгружая телеги, потом на собственном горбу перенося через брод ценное имущество, а затем складывая оное в прежнем порядке на переправившееся пустым из-за вязкого дна транспортное средство. После чего во имя неизвестно откуда взявшегося сострадания к ближнему развели костерок, дали им часок обогреться-обсушиться, заодно и пообедать. Ну и потом — марш до самых сумерек ввиду того, что последняя ночёвка планировалась возле ещё одной переправы и опять через Берею. Нет, не любит природа прямых линий!..

Форсирование водной преграды решили совместить с завтрашними утренними процедурами, включавшими на этот раз и приведение себя в божеский вид, то бишь обязательное бритьё. До станицы по словам казаков оставалось полдня пути и сверкать многосуточной небритостью единогласно посчитали моветоном. Но не учли, что некий америкосовский майор Мэрфи открыл в альтернативном будущем основной закон развития цивилизации, гласивший, что «Если дела у вас идут хорошо, значит вы чего-то не заметили». Вот согласно ему всё и получилось…

— Командир! — Вид у разбудившего меня Митяя был несколько странный. По глазам вижу — злее чёрта, но одновременно выглядит, как провинившийся школьник в кабинете у директора. — Командир! Разгуляй сбежал!..

Твою маман!!! Как⁈ Когда⁈.. Хотя на эти вопросы ответов искать не надо. Когда — сегодня под утро, а как — вряд ли кто нам расскажет.

— Целы все?

— Да. Он по-тихому сдёрнул.

— Проверить всё оружие, поклажу на телегах, всё вплоть до своих карманов!

— Уже…

Ну да, мог и не говорить. По всему лагерю видно мелькание карманных фонариков и слышны тихая возня и приглушённые матерки.

— Как обнаружили?

— В шесть утра костровые менялись, заметили мешок с овсом, в одёжу завёрнутый вместо бандюка этого. — Митяй зло сплёвывает под ноги. — Учишь их, долбоклюев, учишь, да всё без толку.

— Он всяко по реке ушёл, я по берегу пробежался, след видел. — Подошедший Гордей спокойно и обстоятельно докладывает. — Но чтобы сыскать, где обратно вылез, надо, чтобы совсем рассвело. А он уже далеко будет, у него и так пара часов в запасе.

— Всё на месте, не хватает только Разгуляевской обуви и у возницы нож и мешочек с сухарями пропали. — Докладывает Буртасов, присоединяясь к нашему «военному совету», а затем выдаёт неожиданную сентенцию. — Денис Анатолич, не поймите меня превратно, но зачем он нам нужен?..

— Оружие всё на месте? — На автопилоте уточняю самый главный на мой взгляд вопрос.

— Так точно. — Илья подтверждает свои слова энергичным кивком и ждёт реакции на своё высказывание.

— Командир, а чего мы вообще за него уцепились? — Неожиданно поддерживает его Гордей. — Ну было у него полтора десятка людишек лихих, так мы их уже в Страну Вечной Охоты отправили. А Михалычу неудобство доставляем. Ему оставшуюся парочку либо обратно везти властям сдавать, либо своей волей судьбу их решать. Забыв об Уложении о наказаниях уголовных.

— Да за это не переживай, Иваныч. По казачьему обычаю — в куль, да в воду. Станичники про это даже на Страшном суде не вспомнят. Только сначала погутарим с ними как следует, расскажут всё, что знают. — Подаёт голос Митяй.

В принципе в чём-то они и правы, — нам другая задача поставлена. И отвлекаться на борьбу с дорожным разбоем не лучший выход… Но! Во-первых, Разгуляй мог вполне мог хоть немного дать информацию о местных раскладах… А, во-вторых, он ведь меня действительно узнал! Значит на нашей легенде можно ставить большой жирный крест… Но и что такое искать беглеца в тайге я тоже прекрасно представляю. Большая потеря времени с непредсказуемым результатом. А вот этого самого времени у нас не очень-то и много… М-да, и так г… но, и так наср… то!.. Ладно, не будем играть в ромашку!..

— Хорошо. Раз уж у всех внезапная бессоница приключилась, готовимся к переправе и — на маршрут… Дмитрий Андреич, твои люди в карауле стояли, тебе и разбираться. Позови мне только своего слепо-глухо-тупого караульщика на пару ласковых…

Сотник исчезает в нерастаявшем ещё утреннем полумраке и почти тотчас возвращается с провинившимся караульным. Который, не поднимая глаз, переминается с ноги на ногу, желая, наверное, в глубине души провалиться сейчас сквозь землю подальше от разноса.

— Ну, что скажешь, казак? Куда пленный делся?

— … Не могу знать, Вашбродие…

— Спал?

— Никак нет.

— Отлучался куда? Ну, по нужде?

— Никак нет, всё время возле костра сидел.

— А ну, дыхни! — Митяй, схватив казака за грудки, притягивает к себе, проводит экспресс-тест на алкоголь, затем отпускает. — Да не, тверёзый, вроде…

— А ну-ка, пойдём покажешь, где сидел, что делал. — В голову приходит одна мысль, вот и хочу её проверить. Если пялился на огонь, или курил, то в темноте ни хрена и не увидел бы.

— Вот здесь на обрубке ентом и сидел. Пару раз вскакивал, када спать уж невмоготу хотелось… Но не спал, вот ей-Богу, Вашбродие, вот крест святой…

Ага, вот угольки прогоревшие, как раз между чурбаком и телегой, к которой пленных привязывали… А вот и крохотный подгоревший клочок газетки, что раньше самокруткой был…

— Твой? — Киваю на «вещественное доказательство».

Казак понуро кивает головой. Сотник, катнув пару раз желваки на скулах, зло смотрит на провинившегося подчинённого.

— Всё понятно. Мне можешь не божиться, у тебя своё начальство есть. Только вот было бы у бандюка этого желание, мог бы весь обоз наш вырезать до последнего человека. Ему глотку ножом спящему перехватить — как тебе высморкаться. Спокойно и без звука… Мне не веришь, потом подойдёшь к сотнику, он тебе расскажет, как такое в войну делали. А заодно и наказание определит…

Митяй выдёргивает провинившегося в сторону, слышу только обрывки фраз:

— … Золотарём до воздвижения Креста Господня… Это от меня… А что атаман решит… Ни слова не замолвлю… К столбу на нагайки — значит быть по сему…

Да, нехило так! Почти три месяца по всей станице дерьмо собирать! Вот бабы на смех поднимут! Крут, сотник, крут…

Интерлюдия. О том, как съезжает крыша.

Разгуляй крался по обочине дороги, частенько замирая на месте и внимательно прислушиваясь к каждому подозрительному шороху. После воистину чудесного спасения, преподнесённого ему судьбой, нужно было быть особенно осторожным. Поскольку несколько сот метров, пройденных по колено в речной воде, вовсе не были гарантией того, что по его следам не идут те, у кого он «гостил» последние дни. Это были опытные охотники, привычные травить как четвероногого, так и двуногого зверя, а пять-шесть вёрст, разделявших его и погоню, являлись для них лёгкой прогулкой.

Гурова он узнал моментально, хоть и видел его пару раз и было это пять лет назад, на допросе и потом во время казни в Петропавловке. И сразу же, там, на поляне Высшее Существо, жившее у него в голове, сказало, что единственный способ остаться в живых — бежать, а не устраивать перестрелку. И это почти удалось, если бы не ослепительная вспышка перед глазами и последовавший спустя секунду удар, сбивший его на скользкую от ночной влаги травку и лишивший возможности спасти свою жизнь.

Ему за всю свою не очень долгую жизнь не единожды приходилось испытывать коварство капризной Фортуны, сначала раскрывавшей перед ним увлекательные перспективы, возносившие к вершинам блаженства, затем безжалостно обманывавшей в самый последний момент, низвергая в омут тягостных неудач. Но всегда в глубине души оставался хоть крошечный лучик надежды, даже когда он, разжалованный из прапорщиков в рядовые за «сдачу в аренду» полковнику Энгельгардту четырёх бронеавтомобилей вместе с подчинёнными ему экипажами, стоял на пронизывающем насквозь плац Петропавловской крепости промозглом ветру рядом с таким же бывшим прапорщиком Ткачурой.

В этот раз всё было настолько паршиво, что мозг, захлёстнутый отчаянием, отказывался даже думать о спасении. Но он, всё же, смог обуздать панику и, собрав все силы, очень внимательно искать хоть малейший намёк на возможное спасение. Удача улыбнулась ему в самый последний момент, когда до станицы, куда их везли на расправу, оставался один дневной переход.

В том, что это будет именно расправа, а не справедливый суд, Разгуляй не сомневался ни капли. Казакам не ни нужны присяжные поверенные, ни прокурор с адвокатом, ни строгое следование судебным процедурам. Ему не раз доводилось слышать рассказы каторжников о казацком «правосудии». Его, взятого на откровенном разбое, ожидал привязанный к ногам камень, тесный мешок и холодные амурские волны. «В куль, да в воду» — так, кажется, назывался вид «казни». Или разрывание лошадьми. А потом вся станица будет молчать и даже помогать в поисках пропавших преступников полицейским чинам и судейским…

Поэтому, когда на привале во время оправки у помойной кучи пальцы, потянувшиеся за пучком травы, наткнулись на что-то острое, сердце заполошно заколотилось и разом потемнело в глазах. Это был Шанс, милостиво данный ему Высшим Существом! Украдкой глядя на конвоира, Разгуляй дождался, когда он повернётся к нему боком, очень осторожно вытянул осколок водочной бутылки и тут же незаметно сунул его в карман штанов.

Потом была бессонная ночь, пока он притворялся спящим, и когда небо на востоке побледнело и начало наливаться красным, а караульщик, сидевший у костра, стал дремотно кивать головой, Разгуляй, неимоверно извернувшись, только с четвёртой попытки достал привязанными к тележному ободу руками стеклянную драгоценность и стал медленно, нитку за ниткой перерезать верёвку…

Затем, убедившись, что стороживший их казак, уронив голову на руки, заснул, сантиметр за сантиметром стал уползать за телегу, молясь о том, чтобы никто не проснулся. Дальше всё делалось как по наитию. Уложить вместо себя мешок с зерном, сверху накинуть возницкую одёжу, засунув рукава между колёсными спицами, аккуратно вытащить из телеги мешочек с сухарями, снять с валявшегося возле спящего возчика ремня нож и, опустившись на землю, медленно уползти в сторону журчавшей в реке воды…

Пройдя ещё версты три, Разгуляй дошёл до нужного поворота и остановился. Минуты две прислушивался, но никаких чужеродных звуков не услышал, тайга жила своей обычной жизнью. Пересвистывались какие-то мелкие пташки, белка, ничего не испугавшись, рыжей молнией взлетела на сосну и исчезла в дупле… Перебежав дорогу, бывший разбойничий атаман, стараясь не слишком громко хрустеть попадавшимися под ноги сучками, прошёл ещё сотню шагов и с облегчением опустился на хвойные ковёр возле старого соснового выворотня.

Это была его вторая удача, ещё один подарок Высшего Существа! Сами того не подозревая, Гуровские головорезы вели обоз мимо одной из его заимок, находившейся верстах в семи к западу от этого поворота. Причём самой ценной и потому почти никому не известной. Там никогда не пряталась банда после удачных дел, там жили только два человека — его друг Матвей и тунгус Омчэн. А в земле лежало его Будущее. До которого оставалась совсем недалеко. Вот теперь можно было и отдохнуть. Разгуляй с облегчением опустился на подушку сухой прошлогодней хвои и, прислонившись спиной к широкому еловому стволу, закрыл глаза…

Матвей… Ещё со студенческой скамьи, с первого курса они были закадычными друзьями и постоянными партнёрами как в поединках на ринге боксёрского клуба, так и в бесшабашных студенческих гулянках-пирушках. Потом, в шестнадцатом, их пути-дорожки разошлись. Разгуляй, легкомысленно рискнувший попытать ратного счастья, отправился в школу прапорщиков, закончив которую умудрился остаться в Петрограде командовать броневзводом в автомобильной роте, а Матвей доучился, выпустился горным инженером и устроился на службу в донецкий «Продуголь».

Следующая их встреча произошла неожиданно для обоих. Разгуляй, вызвавшийся дабы избежать расстрела служить в солдатах конвойных команд только что созданного ведомства генерала Григорьева, попал сначала в караульную роту Александровского централа под Иркутском, затем, получив уже унтер-офицерские лычки, был переведён со своим взводом на один из золотых приисков недалеко от Благовещенска. И там, в партии «переселённых» каторжан совершенно случайно признал в мрачном урке своего старого приятеля.

Тот тоже его приметил, но безопасно поговорить удалось только через несколько дней — начальство очень неприязненно относилось к каким-либо контактам конвоя с «рабами». Тогда-то Матвей, жадно куря третью подряд папиросу, поведал, что вскоре по прибытии на новое место службы у него завязался очень яркий и захватывающий роман с одной из представительниц местного бомонда, вполне закономерно закончившийся пышной свадьбой. Но семейная идиллия продлилась чуть более полугода и закончилась в тот день, когда, вернувшись из инспекционной поездки по шахтам на день раньше, он застал горячо любимую и любящую супругу в постели со своим начальником, которого на дух не переносил за паскудность характера. В пылу ревности оттолкнув пытавшуюся вклиниться между ним и осквернителем супружеского ложа виновницу произошедшего, Матвей классической боксёрской «тройкой» в голову уложил стареющего Дон Жуана на пол. И только после этого заметил, что, отлетевшая в сторону изменница неподвижно лежит на полу, ударившись при падении затылком об угол каминной кладки. Престарелый ловелас тоже не дышал. Потом было следствие, суд и приговор — семь лет каторги…

Разгуляй как мог старался облегчить жизнь старого приятеля, время от времени подкармливая его и изредка снабжая водкой и папиросами. Что не осталось незамеченным другими урками. Два царицынских конокрада, отбывавших каторгу за убийства, обвинили Матвея в доносительстве и попытались прирезать, не принимая во внимание определённые успехи своей жертвы в спорте английских джентльменов. Хотя победившему двумя нокдаунами «звонарю» тоже досталось.

Разгуляй, недолго думая, решил отомстить за валявшегося в больничке друга и, заступив в очередной караул, пристрелил обоих «при попытке побега». Начальство, недовольно поморщившись от внезапной убыли рабочих рук, всё же утвердило версию унтер-офицера, считавшегося на хорошем счету. А сам унтер навсегда запомнил то опьяняющее ощущение себя ещё не Богом, но уже могущим распоряжаться людскими жизнями и смертями. А потом в голове поселилось Высшее Существо. Оно сказало, что это и есть величайший дар Судьбы — единолично решать кто останется жить, а кто через секунду станет хладным трупом. Ему понравилось слушать, как тело издаёт последний вздох, видеть, как глаза, полные неверия, ужаса, ненависти превращаются в бессмысленные остекленевшие шарики. Ему даже показалось, что он видел, как в момент выстрела из зрачков вылетает душа и отправляется… Да какая ему, к чёрту, разница, куда полетит душонка — вверх, или вниз…

Немного спустя почти одновременно произошли два события, в очередной раз изменивших судьбу бывшего студента, бывшего прапорщика и бывшего унтер-офицера Разгульского. Два «ивана» не поделили что-то между собой и одному из них нужно было срочно «уйти на рывок», чтобы не быть прикопанным где-нибудь в отвале. На воле в Софийске с его слов всё было на мази, поэтому он предложил два фунта «потерянных» мелких самородков за то, что караул в нужный момент «ослепнет» и даст уйти ему и трём его ближникам. И на следующий же день Матвей, нервно оглядываясь по сторонам, рассказал, что умер Гной, известный всему прииску старый каторжанин, мучавшийся очень запущенным люэсом. С ним его приятель нянчился вместо санитаров, продляя свой «отпуск» в лазарете. Старый сифилитик то ли в благодарность за заботу и участие, то ли чтобы просто облегчить душу перед смертью поведал, что тридцать лет назад он вместе с бывшим полковником Домбашом и еще десятью дружками ограбили «золотой караван» Нимано-Буреинской компании, взяв в качестве приза двадцать семь пудов жёлтого металла. Свои два пуда Гной сначала спрятал неподалёку, а потом, когда поиски преступников со временем прекратились, перевёз добычу и схоронил в другом месте, которое и указал Матвею. Именно схоронил, в свеженькой могилке на деревенском кладбище. И очень подробно объяснил как до этой деревеньки добраться и где конкретно искать.

Высшее Существо объяснило, что эти два события являются знаком Судьбы медленно зверевшему от безысходной и тоскливой караульной рутины Разгуляю. И через сутки четверо беглых каторжан, дезертир-унтер и его приятель шли по ночной тайге, оставив за собой трёх убитых караульных и неся на плечах «трофейные» карабины. Само собой Разгуляй дураком не был и перед тем, как отдать уркам оружие, произвёл над ним определённые манипуляции. Поэтому, когда по знаку «ивана» его свита уткнула в него и Матвея стволы, он, не торопясь, перестрелял их из полагавшегося ему по штату нагана, радуясь вместе с Высшим Существом тому, что он на правильном пути. После чего договор с вором был пересмотрен, он сам, «похудев» уже на три с половиной фунта тяжёленьких жёлтых окатышей, тоже остался кормить таёжную живность, а Разгуляй с приятелем отправились начинать новую жизнь…

Маскируясь под вольных старателей-одиночек, они добрались до Благовещенска, не сразу, но всё-таки сумели найти бывшего гравёра, а ныне «блинодела», обеспечившего обоих полным набором документов от выписки из церковно-приходской книги о рождении до институтского диплома. Фамилии пришлось сменить, и унтер Разгульский стал инженером Разгуляевым. Фармазон же для пущего сохранения тайны отбыл в мир иной, опять-таки доставив толику своеобразного удовольствия «недавнему выпускнику Горного института».

Воровского золота хватало, чтобы обеспечить тихое и неприметное житие-бытие, но хотелось большего, поэтому Разгуляй, поддавшись на уговоры Матвея, отправился вместе с ним искать драгоценную могилку. И очень удивился, когда их поиски увенчались успехом…

А потом ему и Матвею пришлось познакомиться с очень интересным человечком. Купцом второй гильдии Фёдором Ферапонтовичем Палюгаевым, маленькой лысенькой и козлобородой сволочью. Умной и хитрой сволочью, имевшей достаточное количество обязанных лично ему людей как среди чиновничества, так и в воровском мире. Купчишка, как оказалось, выяснил почти все подноготную как побега с каторги, так и нынешнего финансового благополучия «господ инженеров», а спокойствие, с каким он это всё рассказывал основывалось на некоем письме, которое в случае повторения с ним, Фёдором Ферапонтовичем, участи внезапно усопшего подпольного гравёра, следующим же утром ляжет на стол полицмейстера. И сей господин не преминет подробней разобраться как в биографии собеседника, так и в количестве золотишка, сданного оным разным скупщикам. А если же «господин Разгуляев» соизволит оказать некую услугу купцу, тот несомненно оставит в тайне пикантные подробности его биографии и несколько повысит его же финансовое благосостояние. Разговор проходил в присутствии Матвея, «заболевшего» золотой лихорадкой, и очень желавшего найти ещё не открытое месторождение. Палюгаев обещал финансировать экспедицию, желая быть неофициальным хозяином прииска, да и про сам прииск ему не хотелось никого извещать…

Матвей нашёл жилу, богатую и нетронутую, прииск заработал. Разгуляй был на нём хозяином, причём настоящим, а не как Палюгаев. Со временем подобрал себе людей. Не прихвостней купчишки, а из бывших старателей, полностью от него, Разгуляя, зависящих. Но мыть золото тоже кому-то ведь надо было. И Высшее Существо снова подсказало ему правильный путь. И Греция, и Рим добились величайших успехов именно во времена рабовладения. И пусть на дворе двадцатый век, но даже при развитой промышленности работающий за еду раб гораздо дешевле золотоискателя, требующего у хозяина свою долю. Вопрос где взять «мясо» решался очень просто — в трёх днях ходьбы недавно появилось стойбище тунгусов. Матвей не понимал всей грандиозности замысла, они даже поссорились. Но Разгуляй всё же помнил о дружбе и позволил ему уйти. На одну из найденных старых охотничьих заимок, где тот стал денно и нощно замаливать грехи. Он не понимал, почему Разгуляй, забрав из стойбища всех годных мужчин и женщин, перед тем, как уйти, перестрелял оставшихся. Он проявил милосердие, — так сказало Высшее Существо. Они бы всё равно умерли бы зимой без припасов, без удачной охоты. А он с каждым выстрелом ощущал себя всё сильнее и сильнее, ему казалось, что ещё немного, и он станет всемогущим, таким же, как то, что жило в его голове!.. Правда, сначала ему мешали вопли связанных женщин, когда он стрелял в детей и стариков, но потом он перестал их слышать. В сознании оставались только глаза и душа, вылетавшая из зрачков при каждом выстреле. Через неделю они нашли ещё одно стойбище…

А потом появились китайцы, люди Князя. Их было много, около полусотни, и со своими неполными двумя десятками он не мог им противостоять. Тем более, что двое из его подчинённых оказались с ними заодно. Они-то и помогли чужакам захватить прииск. Условия, предложенные легендарным предводителем хунхузов были унизительными. Половину намытого золота отдавать ему, взамен разрешалось грабить обозы, на которые укажет доверенный человек. Им оказался купчишка Палюгаев, и Разгуляй сначала бесился от бессильной злобы на этого козлобородого сморчка, но потом Высшее Существо сказало, что со временем он сможет победить и Князя, и всех его людишек, но для этого нужно отпустить побольше душ на свободу. И всех, кто попадался в обозах он убивал собственноручно, чувствуя, как каждый раз, когда нажимает на спусковой крючок, он приближается к своей Великой Цели…

Тихо хрустнувший сучок моментально разбудил задремавшего Разгуляя. Он ещё несколько минут вслушивался в звуки тайги и внимательно оглядывался по сторонам, стараясь увидеть опасность. Но всё было тихо, ему ничто не угрожало. Разгуляй быстро сгрыз вытащенный из прихваченного мешочка сухарь и поднялся на ноги. До ручья, где можно будет вдосталь напиться, осталось менее версты, а там и до заимки недалеко…

Лесной дух Салэй следил за человеком, осторожно двигавшемся между деревьями. Один из детей тайги, Говорящий с Духами, попросил отдать месть им, и Салэй согласился. Поэтому всё зверьё уходило прочь, чтобы не спугнуть и не помешать своим братьям. Даже старый и строптивый амба-тигр, недовольно взрыкнув, отправился охотиться в другое место. А человеку до его последнего стойбища оставалось совсем немного…

На заимке никого не было. Но и брошенной она не выглядела. Свежие щепки от наколотых дров возле колоды, остывшая, но ещё чуть тёплая летняя печка под навесом, чугунок с недоеденной кашей на столе в избе, — всё говорило о том, что её обитатели недавно были здесь. Скорее всего Матвей со своим «напарником» с утра ушли в тайгу поохотиться, — ни ружья, ни лука тунгусового на месте не оказалось. До сих пор было непонятно зачем его друг возился с этим аборигеном, выхаживал его, учил русскому языку…

Разгуляй вдруг замер, как вкопанный. Высшее Существо вдруг ответило на этот вопрос! Матвей, старый друг предал его! Не дал убить уже почти мёртвого инородца, который единственное, что мог сделать полезного — так это своей смертью приблизить Разгуляя ещё на один шаг к Великой Цели. Золото!!! Они, скорее всего, забрали и перепрятали его золото!

Разгуляй на миг похолодел от этой мысли, но взял себя в руки и не кинулся сразу к заветному камню, а достал спрятанный под стрехой завёрнутый в брезент карабин, вбил в него обойму трясущимися от нетерпения пальцами, дослал патрон и только после этого помчался к ухоронке.

Валунок был на месте, и земля рядом с ним выглядела нетронутой. Но Разгуляй этим не удовольствовался. Положив карабин так, чтобы до него можно было сразу дотянуться, ножом подрезал дёрн, оттащил пласт в сторону, поднапрявшись, отвалил булдыган туда же и, разрыхлив клинком землю, стал пригоршнями выкидывать её из ямы. Потом нож пошёл в дело ещё и ещё раз…

Наконец лезвие упёрлось во что-то твёрдое. Смахнув со лба пот, Разгуляй расчистил крышку ящика, нащупал сбоку ручки и с трудом вытащил его наверх. Следом за ним — второй. Доски из лиственницы хоть и потемнели, но не прогнили, только гвозди были поедены ржавчиной. Вогнав клинок под доску, он оторвал её, потом ещё одну, разорвал промасленную бумагу и вытащил тяжёлый кожаный мешочек. Резанув завязки, распустил горловину и высыпал на ладонь немного тяжёленьких жёлтых крупинок. Нет, золото на месте! Его золото!!! Полностью его!!! Долю предавшего его друга он заберёт себе за то, что тот сначала не понял и не поддержал его, а потом и предал! А самого убьёт! Вместе с его вонючим узкоглазым дружком! И это будут два последних шага, чтобы сравняться с Высшим Существом! Оно так само ему сейчас сказало!!!..

Он скорее даже не услышал, а почувствовал опасность, рука дёрнулась к лежавшему совсем рядом карабину и Разгуляй метнулся за стоявшую в метре вековую сосну. Но не успел. Охотничья стрела-срез пробила ему шею, пригвоздив к шершавому стволу. Рот наполнился чем-то горячим и солёным, всё тело стало каким-то холодным, непослушным и невесомым. Угасающим взглядом Разгуляй заворожённо смотрел, как хлынувшая из раны кровь окрашивает рассыпавшийся из мешочка золотой песок в алый цвет, затем, подняв глаза, увидел, что улыбка Высшего Существа в его голове превращается в злорадную и презрительную усмешку, потом пришла полная темнота…

— Ты не сделал зла моему народу. — Тунгус-охотник, осторожно раскачав стрелу, выдернул стрелу сначала из дерева, затем из сползшего на землю тела Разгуляя. — Говорящий с Духами сказал, что ты волен уйти, но можешь и остаться.

Бывший горный инженер и бывший каторжник Матвей, помедлив несколько секунд, кивнул головой:

— Я остаюсь… Надо похоронить его по-христиански… Да и некуда мне идти…