Боец Демона-Императора

Глава 12 Долг телохранителя

Я был в тренировочном зале, ждал своей очереди к учебному демону-мечнику, когда кухонный мальчишка, оборванный, но веселый, подскочил ко мне с такой скоростью, словно за ним гнался зверь, и выпалил:

— Там тебя просят! — И тут же намылился нестись обратно.

— Кто просит? О чем? — гаркнул я ему в спину.

Парнишка резко затормозил в одного из отдыхающих бойцов, увернулся от тумака и, обернувшись, пояснил:

— Посетитель. Тебя требует!

— Что за посетитель?

— А я-то знаю, что ли? Купец какой-то.

«Итить твою мать, — подумал я, снимая с перекладины полотенце и утирая лицо. — Ну ладно… Посмотрим-посмотрим…»

Я спускался в вестибюль примерно с таким же настроем, с каким обычно поднимался на арену. Мужчина, ожидавший меня внизу, выглядел немолодым, но весьма солидным. Одет он был в костюм ярко-синего цвета, что говорило о его богатстве и высоком социальном положении — в таких мелочах я уже научился разбираться. Располагающее лицо, кристально честные глаза, выразительные черты — с таким человеком, должно быть, приятно иметь дело, обсуждать вопросы бизнеса, да и просто общаться. Впрочем, на моей памяти, труднопонимаемые подлости творили люди, обладающие даже очень располагающей внешностью. Расслабляться я не собирался. Судя по одежде и количеству навьюченного на мужика золота, он привык считать, что весь мир лежит у его ног.

Купец шагнул ко мне первым.

— Это ты — Серт? Я с трудом сумел узнать, кто именно вчера вернул мою дочь домой. Само собой, работники клуба были заняты другими делами, хорошо, что хоть швейцар обладает неплохой памятью. Мое имя — Прахим Айми Киалаш. Я благодарен тебе.

— Ну… Э-э… Рад, что смог помочь, — ответил я, немного ошеломленный, потому что ожидал другого.

— С девкой моей никакого сладу нет. Об этом, наверное, мало какие увеселительные заведения трех столиц не осведомлены. Но вот такое отколоть, чтоб в праздник дождя заявиться в мужской клуб — этого доселе не бывало. Я, собственно, это к чему говорю. У меня есть к тебе деловое предложение, Серт. Ты отлично сумел с ней сладить, и, как я понял по всей той ерунде, которую она мне наговорила, совладал быстро и без церемоний. По-гладиаторски. При этом аккуратно. Словом, я хочу предложить тебе место телохранителя при моей дочке. Она — большая любительница боев, может, и сможете с ней поладить, тем более что ты гладиатор не абы какой.

— Да-да, я понимаю, — поспешил он продолжить, как-то по-своему истолковав выражение моего лица, — что ты — боец перспективный, с большим будущим и весьма уважаемым прошлым. Мне рассказали о твоих наградах и о службе самому императору. Понимаю, что ты многое теряешь. Принимаю также во внимание, что тебе предстоит роль не столько даже телохранителя, сколько человека, присматривающего за девицей, привыкшей жить… скажем так, в высшей степени разгульно. И потому собираюсь, конечно, предложить тебе достойную оплату такого труда. Шесть полулун в неделю — как ты на это смотришь? Разумеется, премиальные за каждый случай столкновения само собой. И обе основные страховки буду оплачивать за тебя в полном объеме. Ну, что скажешь?

Я изумленно смотрел на купца Прахима. Шесть полу-лун в неделю — плата более чем щедрая, даже при моих уже сформировавшихся финансовых привычках. Пусть придется иметь дело с вредной наглой девицей, но ведь зато не будет настоящего риска для жизни, как здесь, в ходе даже самых гуманных гладиаторских боев. С кем эта дурочка может встретиться в тех же клубах, просто на улице? По большей части с парнями и мужчинами, которые едва умеют драться.

— Э-э… Я хотел бы прояснить один момент прежде, чем соглашаться. Понятно же, что моя опека не будет для твоей дочери… хм, желательна. Так что я буду иметь право делать? Если и пальцем ее не тронуть, резкого слова не сказать — тогда такое мне едва ли подойдет.

— Это я понимаю. Ласковыми словами с Кариншией давно уже не сладить. Я… Скажем так, давай договоримся — делаешь, как считаешь нужным, особенно если ситуация опасная. Не могу дозволить тебе бить ее, но если иного выхода не будет, шлепок или пощечину я тебе, конечно, прощу. Ну и насчет слов. Без сквернословия придется обходиться. Лучше было бы, если б ты осаживал ее парой фраз, вроде того, как делал это вчера. Кое-что мне пересказали. Я потому и пришел к тебе. Не каждый боец умеет так ловко складывать слова в язвительные фразы, как ты. Само собой, я прощу тебе одно-два ругательства в ее адрес, если совсем разойдется, однако лучше бы без этого обойтись.

— Но за руку и на плечо — такие приемы тебя устраивают, я верно понял?

— А как же! Без них никак.

— Тогда я склонен был бы согласиться. Однако не знаю, как хозяин клуба посмотрит на мой уход.

— Я с ним разговаривал. Он готов тебя отпустить после того, как ты проведешь еще два боя. Деньги за них, конечно, получишь в полном объеме. Платить же я начну тебе сразу. Согласен?

Я подумал о жене и о том, что теперь стабильная зарплата и не менее стабильное положение сделают нашу с ней жизнь еще более приятной. Не зря большинство бойцов считает карьеру телохранителя наилучшим продолжением карьеры гладиатора. Я готов с ними согласиться.

А девицу как-нибудь утихомирю. И не таких обламывал. По крайней мере стоит попробовать.

Решимости добавил разговор с управляющим клуба. Он заявил, что очень доволен мною как работником, и если мои деловые отношения с Прахимом Айми не сладятся, я всегда смогу вернуться, меня примут обратно на работу в клуб, не в этот, так в другой, принадлежащий тому же владельцу.

Словом, без куска хлеба мы с Моресной не останемся в любом случае.

— Представляешь, теперь буду телохранителем, — сообщил я ей, едва переступив порог и попробовав напиток, с кружкой которого она неизменно встречала меня в дверях. — У купца первой гильдии.

— Правда? — ахнула она с восхищением и радостью. — Это же замечательно! А что за купец? Я о нем знаю? — И, выслушав от меня имя нанимателя, расцвела еще больше. — Ух ты! Он ведь очень богатый. Один из самых богатых купцов Киалаша.

— Он обещал хорошие деньги. Шесть полулун в неделю. Что скажешь?

Моресна развела руками.

— Это больше, чем зарабатывает мой отец даже в сезон. Сколько из этого ты сможешь давать мне на хозяйство?

— Скажем, половину. Этого будет достаточно?

— Конечно, более чем… Тогда я смогу откладывать и даже нанять настоящую прислугу. Или лучше поднакопить и купить, как думаешь?

— Кого купить?

— Служанку. — На меня смотрели искренние и такие красивые чистые глаза.

— Что? — Я внезапно понял, что раньше никогда не интересовался этим вопросом, не задумывался о нем. Проблемы рабства волновали меня мало, а уж на фоне проблемы собственного выживания любому показались бы эфемерными. Но сейчас — другое дело. Я наконец нащупал ногой плотную и надежную тропку в этом болоте чужой жизни, и участок внимания освободился для всяких посторонних мыслей и сопереживания. — Ты рабыню имеешь в виду?

— Да. Можно купить хорошую и сравнительно недорого, особенно если не торопиться…

— Так, давай договоримся раз и навсегда — никаких рабов в моем доме не будет никогда. Хорошо? У нас есть деньги, есть люди, которые согласны работать в нашем доме, помогать тебе за весьма скромную плату — и слава Богу. Так пусть и дальше идет.

— Но если купить, то тогда платить будет не нужно. Только кормить и одевать.

— Нет.

— Как скажешь. — Она покладисто опустила глаза. — Тогда я найму еще одну женщину? Она будет стирать, гладить, прибираться в комнатах и на кухне, мыть посуду…

— Нанимай хоть двух, если увидишь, что нам это теперь по деньгам. Пусть делают по дому все. Но за работу они должны получать плату. Договорились?

— Как скажешь, Сереж…

Первое, чему я научил ее — называть меня по имени, а не по прозвищу, данному мне императором. Правда, имя Сергей ей не давалось, и она стала именовать меня Сереж. В ее устах это звучало очень своеобразно, экзотически, но я быстро привык. Все равно лучше, чем именоваться как попало и в полузабытьи сна или в состоянии крайней усталости не идентифицировать как свое имя.

Через день я уже переступил порог роскошного купеческого особняка. Надо сказать, сразу бросилось в глаза, что пристрастием к излишней пышности и аляповатости хозяин дома не страдает — и снаружи, и изнутри каждая мелочь говорила, во-первых, о незаурядном вкусе, а во-вторых, об умении владельца всего этого богатства прислушиваться к мнению профессионалов. Уж конечно, не первогильдейский купец — по-нашему бизнесмен-олигарх — расставлял в вестибюле статуи и декорировал стены живой зеленью.

Дочка купца встретила меня в гостиной настолько кислой миной, что я поморщился бы, как от дольки лимона, если бы не стремился с самого начала одерживать над нею верх. Можно было предполагать, что конфликт, начавшийся в клубе, продолжится и теперь. А уж когда я примусь осуществлять функцию надзора, он вполне может перейти в открытую стадию.

— Значит, батюшка решил еще раз попробовать. — Она выпятила губы, и без того полноватые. — Ты что, будешь таскаться за мной и по дому тоже?

— Надеюсь, что не придется. А ты что — и дома способна делать такие капитальные глупости, как на праздник в клубе?

— Не твоего ума дело.

— Теперь это дело моего внимания и профессиональной этики. Ум тут ни при чем.

— Профессиональной чего? Напридумывал слов… «Ум ни при чем». Да уж, какой там у тебя ум… И вообще — чего ты мне хамишь, а?

— Послушал тебя и решил, что у вас в семье такая манера общения.

— Чего?

— С клиентами-хамами надо ведь на их языке разговаривать. Чтоб им было понятно.

— Да как ты смеешь?! — вспыхнула девица.

— А ты?

На меня смотрели два изумленно-обиженных круглых глаза. Приоткрыв рот, она явно не знала, что б такое ответить. Да, девочка, у тебя нет постсоветской закваски, ты не приобрела иммунитет к хамству, общаясь со сферой услуг, унаследованной от прошлого. Не научилась отругиваться и отгавкиваться либо же просто игнорировать чужой оскорбительный напор. Я не без юмора следил за ее попытками задеть меня, оскорбить. Ее замысел казался мне очевидным — избавиться от назойливой опеки.

Что ж, посмотрим, у кого язык лучше тренирован.

— Черт побери, — изрекла наконец потерявшая было дар речи девчонка. — Я папе скажу, чтоб он тебя выгнал.

— Валяй. Посмотрим вместе на его реакцию.

— Ты мне хамишь!

— И как же это я тебе хамлю? Правда глаза колет?

Здесь полагалось особым образом выразительно смотреть. Судя по тому, как наливные щечки девушки последовательно поменяли три цвета, она действительно не была закалена в словесных баталиях.

И, кипя от возмущения, действительно ринулась жаловаться отцу. Обнаружив, что дома его, как можно было ожидать, нет, потребовала, чтоб я сопровождал ее к нему в торговый дом. Мне оставалось лишь усмехнуться. Вокруг экипажа, который флегматично готовили для нее слуги, она прыгала со злорадным выражением лица, мол, сейчас тебе будет по полной программе.

Тем необъятнее было ее изумление, когда отец, с неохотой оторвавшийся от обсуждения каких-то чрезвычайно важных бизнес-вопросов, заявил, что его утомили капризы дочурки, и если я был недостаточно вежлив с нею, то, может быть, ей следовало быть чуть вежливее со мной. Девчонка затеяла было возмущаться, но, похоже, отношения в семье были не из тех, чтоб, как это водилось у некоторых моих одноклассниц, закатывать родителям многочасовые скандалы с истериками.

Когда мы вышли на улицу, Кариншия посмотрела на меня без малого злобно.

— Что, думаешь, сладил? Еще неизвестно, как все пойдет. Ты еще отсюда ноги будешь уносить впереди своего визга.

— Господи, кто ж тебя разговаривать-то учил? Болтаешь, как хамоватая поденщица. — Я хотел сказать не совсем то, что в результате вышло, — опять вмешалось лингвистическое заклинание, норовящее подсунуть наиболее близкое местное соответствие понятию, существующему только у меня на родине.

Впрочем, судя по эффекту, своего я добился — она онемела и несколько минут не знала, что сказать. А потом говорить уже было как-то глупо.

Поэтому, надеясь отомстить по-своему, дочь купца отправилась в полномасштабный рейд по магазинчикам, нашпигованным всевозможными дамскими штучками. Я, умеренно скучая, ждал в сторонке, пока Кариншия увлеченно выбирала ткань на первое платье, на второе платье и на тот наряд, единственной аналогией которому в моем родном языке оказалось понятие «чипао». Это слово и ассоциацию, тянущуюся от него, я подцепил от одной из своих девушек, истовой любительницы китайской культуры и китайских костюмов. Наверное, если лингвистическое заклятье поднапряжется, оно из моей памяти выудит еще пару-тройку подобных понятий и словечек. А я потом буду мучиться, вспоминать, откуда они у меня взялись.

На раздумья об этом я потратил изрядную часть того времени, что моя опекаемая выбирала ткани и отделку для своих будущих нарядов. Потом перекочевала в лавку ароматов и добрый час под присмотром двух продавцов перебирала флакончики с эссенциями, время от времени искоса поглядывая на меня. Я же в свободные от присмотра за нею мгновения изучал выставленные на полках затейливые бутылочки и коробочки и гадал, что это за фигурка, что за животное или волшебное существо, и из какого камня выточено.

Следующим пунктом стал дамский ювелирный магазин — в этом мире мужские и женские украшения почему-то продавались в разных местах. Приглядывая за Кариншией, чтоб не поцапалась с кем и по дурости не протаранила головой витрину, я мысленно выбирал, какую штуковинку подарил бы жене. Мне нравилось делать ей подарки, у нее становились такие выразительные глаза в тот момент, когда она понимала, что вот это — подарок, и это ей, а потом несколько дней пребывала в великолепном настроении, которое ничто не могло испортить. Она и так-то была жизнерадостной, и я ценил это в ней, а тут просто расцветала, начинала осторожно дурачиться и ластиться ко мне.

Когда мы выбрались и из этого магазина, лицо у моей спутницы было еще более недовольным, чем в самом начале.

— И долго ты можешь выдержать походы по женским магазинам? — выпячивая губы, осведомилась она уничижающим тоном. — Ты просто баба, вот ты кто, поэтому там и не скучаешь.

— Скучать на работе? — с искренним недоумением переспросил я. — Ерунда какая.

— Расска-азывай про работу! В ювелирном ты так и шнырял глазами по прилавкам!

— Конечно. Выбирал подарок жене. А почему тебя это так взволновало?

— Небось мне ты с куда большим удовольствием подарил бы подарок, — самодовольно заявила девица. Выражение лица у нее было такое, что я едва не заржал. — Но тебе в жизни столько денег не найти, чтоб подарить мне достойный подарок.

— Я женат — ты не забыла? Но даже будь я холост, не стал бы ухаживать за женщиной, подобной тебе.

— Это ты так говоришь, потому что тебе ничего не светит. Зелен виноград! — Она проговорила какую-то другую задорную фразу, но я, не без помощи лингвистической системки проведя аналогию, тут же забыл исходное предложение. — Я красавица, все об этом говорят!

Окинул ее оценивающим взглядом. Нет, несомненно, определенным шармом она обладала. Часть этого шарма была достигнута благодаря папиным деньгам, часть была природной, тщательно выявленной и заостренной. Да, многие мужчины могли бы увлечься ею, особенно здесь, где большинство верило, что женщина должна быть кругленькой, как яблочко, и мягкой, как пуховая подушка.

Но даже безотносительно характера она была явно не в моем вкусе.

— Красавица — слишком уж сильно сказано. И я молчу о том, насколько тебя портит твой характер и твой недостаток воспитания.

Она снова задохнулась — похоже, удар пришелся ниже пояса.

— Да мой отец нанимал для меня лучших учителей, самых дорогих! Тебе и деньги-то такие не снились, какие он платил одному только учителю танцев!

— Не впрок пошло, определенно.

— Да ты сам!.. Быдло деревенское!

— Ты ведь сейчас буквально расписываешься в том, как тебя тяготит твое низкое происхождение. Успокойся уже, меня твое происхождение мало волнует.

— Да ты… Да я!.. Да мой отец — первой гильдии купец! Ты… Завидуешь!

— Кому? Ему или тебе?

— Да… Всем!

— Думаешь, бывшему императорскому гладиатору стоит завидовать дочке какого-то купца?

— Не какого-то! Не какого-то! А самого богатого — ты понял? Самого богатого в Империи!

— Послушай, неужто жизнь твоя настолько беспросветна, что тебе прямо-таки необходимо всем рассказывать про всеобщую зависть?

— Какая беспросветная?! Да я счастлива!

— Тогда почему мне с пеной у рта это доказываешь? Счастливые люди — так себя не ведут.

— Я счастлива, черт тебя подери, понял?!!

— Еще двадцать раз повтори и поверишь в это. И будет тебе счастье.

Встрепанная и взмокшая, она сейчас напоминала выбравшегося из лужи воробушка — раздраженного, растерянного.

— Я тебя ненавижу! — И это звучало как признание поражения.

Но меня уже несло, остановиться я смог не сразу.

— Главное, чтоб не любила.

Меня смерили уничтожающим взглядом, но не уничтожили. Да и куда там — девчонка явно пасовала в непривычной для нее ситуации. Я ждал для себя всевозможных проблем от ее отца (потому как мало ли что он там говорил — важно, как отреагирует в реальной ситуации «притирки характеров»), однако при встрече дождался любезного взгляда и комментария: «Ну что ж, вы поладили, и хорошо».

— Поладили? — недоуменно переспросил я.

— Разумеется, она весьма эмоционально высыпала мне груду нелестных эпитетов в твой адрес. — Делец снисходительно усмехнулся — похоже, цену дочке он знал. — Но, судя по тому, насколько разношерстны были эти эпитеты и насколько неконкретны, это просто девичья дурь. Не стоит внимания. В целом она не требовала, чтоб я немедленно рассчитал тебя, так что можно считать, что ты ей понравился.

— Я ей понравился?!

— Ох уж эти девичьи симпатии. Глупышки в возрасте моей дочери сами не знают, что им нравится и чего им хочется. Именно поэтому их выдают замуж родители, не спрашивая, что они думают о будущем муже. Бесполезно спрашивать. — Озабоченность проложила на лице Прахима несколько глубоких складок. — Да… С моей дочуркой, с ее напрочь испорченной репутацией не так просто будет подыскать ей достойного мужа. Но это не тот вопрос, конечно, который мне есть смысл сейчас обсуждать с тобой. Начинать оберегать ее репутацию теперь уже поздно, так что я не накладываю на тебя еще и эту обязанность. Твоя забота — только ее безопасность. Но уж безопасность чтоб наверняка!

Я лишь руками развел — последнее и так было очевидно.

Добиться безопасности богатой девчонки в условиях столицы (города, пронизанного вниманием местных представителей правопорядка) было не так и сложно. И если бы не возникали проблемы с нашим общением, работа получилась бы ленивой, дремотной и сонной, нисколько не соответствующей оплате.

Но нервы Кариншия трепала мне упорно и безотрывно. Осознав, что намеками на происхождение меня не зацепишь, скорее огребешь от меня, она принялась испытывать на мне свои женские чары. Впрочем, как я быстро узнал от слуг в доме Прахима, девчонка пробовала их на любой особе мужского пола, появлявшейся в зоне ее внимания. И не всегда дело ограничивалось только флиртом. Может быть, проще было поддаться, сделать вид, что увлечен и польщен и успокоить ее дамское самолюбие, сквозившее в каждом движении, жесте, звучавшее в каждой интонации. Но я совсем иначе представлял, как следует держать себя в подобной ситуации без ущерба для чести и самолюбия. Противно мне было играть в эти игры со вздорной глупышкой. К тому же желание поставить ее на место было сильнее мечты о спокойной, ничем не взбаламучиваемой работе. Впрочем, действительно ли получилось бы успокоить скандалистку, уступи я девчонке и пойди на поводу у ее игры — сомнительно. Так что свое поведение мне было оправдать нетрудно.

Я четко и однозначно дал понять Кариншии, что она меня не привлекает, когда в клубе, глотнув чего-то горячительного, та принялась ластиться ко мне. И с этого момента дочка купца словно с цепи сорвалась. У меня не вызывало сомнений, что сам по себе я ее интересую мало. Интересовала ее лишь непрерывная череда побед, отсюда и бесконечные выразительные выходки на людях, стоило самой малой дозе алкоголя заиграть в ее жилах.

Она рвалась соблазнять любого мужчину, одетого хоть чуть ярче, чем чернорабочий, мелкий ремесленник или цеховик из подмастерий, возчик или мелкий торговец. Подавляющее большинство не оставалось равнодушным — они податливо отзывались, ухаживали, пели дифирамбы, от которых круглое личико Кариншии пылало краской удовольствия, лезли обниматься и иной раз заманивали в укромные уголки. Уже на второй раз я осознал, что виной тут не столько красота девчонки. Просто слишком мал был процент девиц из хорошего общества, доступных мужчинам до принесения брачных клятв. Тут и не на такую ладненькую клюнешь, пресытившись «профессионалками».

Но девчонке ни к чему было это понимать — она упивалась всеобщим поклонением, которое изрядно подпитывала ее же податливость, и, похоже, считала, что я не уступаю ей из чистой вредности. А здесь уже вступало в действие обычное женское упрямство — сломить любой ценой. Вспышки ласковости, украшенной полупрозрачными одеждами и глубокими вырезами-разрезами, сменялись приступами раздражения и ненависти.

Поколебавшись, я решил ничего не рассказывать Моресне. Благо она и сама не особо стремилась меня расспрашивать. К чему ей знать о глупых претензиях Кариншии? Последней все равно не обломится — я, как любой мужчина, терпеть не мог, когда меня используют для повышения самооценки. И это безотносительно всего прочего.

— И чего ты глупо выпендриваешься? — бросила мне девчонка, когда я в очередной раз отодвинул ее от себя. — Я же знаю, что тебе хочется.

Она дышала ароматом гвоздики — с одной стороны не самым приятным, с другой — все-таки будоражащим, что бы там ни говорили. Взгляд инстинктивно сползал в вырез. Заглядывая туда, я вспомнил родину и девиц на улицах, которые, не дожидаясь настоящей жары, раздевались кто во что горазд. Кстати, в настоящий зной настолько искусно обнаженных за пределами возможного девушек становилось меньше — вот парадокс.

— Вызываешь на откровенность? Изволь. Вот смотрю я сейчас на тебя и думаю о том, что учиню вечером с женой, как только вернусь с работы.

Глаза Кариншии вспыхнули.

— Да ты просто не мужик, вот что! Поэтому и отговариваешься женой! Ты просто ничего не можешь, вот в чем дело!

— Не мужик, а мужчина, верно. В отличие от мужика мужчина может контролировать свои животные инстинкты и не идти у них на поводу.

— Ага. Значит инстинкт тебя все-таки тянет ко мне!

— Как к любой самке детородного возраста.

— Как ты меня назвал? — у нее округлились глаза.

Я еще раз опустил глаза в ее вырез.

— Ты вот сейчас стоишь здесь и всем проходящим мимо сигнализируешь: «Стоит девица, которая будет не против мужского внимания». Мечтаешь, чтоб тебя растянули на шестерых-семерых?

— А ты на что? — она выпятила губы.

— Если будет выеживаться с прицелом затруднить мне работу телохранителя, я тебя оттащу домой за ухо.

— Не посмеешь!

— Твой папа мне разрешил.

— Ах вот как! — Она топнула ногой. Получилось у нее по-детски и очень трогательно. — Тогда я пойду в клуб! Туда мне папа разрешил ходить. Ты не посмеешь меня оттуда вытащить. И вот уж тогда! — Не договорив, она рванула к экипажу.

Я без спешки забрался туда следом за ней, и через несколько минут мы были уже перед дверьми одного из тех клубов, куда женщинам не рекомендовалась ходить, но и не запрещалось. Собственно, почти всюду женщина вольна была прийти — на свой страх и риск, конечно. Девицы, мечтающие добропорядочно выйти замуж, принеся супругу в числе приданого собственную кристальную репутацию, не появлялись на пороге таких заведений. Но Кариншии на все было плевать. Богатство отца не на шутку вскружило ей голову.

Она, едва очутившись в зале, изысканным движением стриптизерши скинула с плеч накидку, явив взглядам платье, по местным меркам открытое далеко за пределами допустимого. Вместо положенных трех слоев тонкого шелка на ней было лишь два, к тому же нижнее — с разрезами, и при ином повороте голые ноги прикрывала лишь тонкая кисея, которая от глаз ничего не скрывала, как ни старайся.

Разумеется, в ее сторону повернулись головы почти всех присутствующих парней и мужчин. Странно было бы, если б этого не произошло. Дамы известной профессии в этих краях носили желтые с красной каймой платья, тем самым как бы расписываясь в своей «солнечности», готовой пригреть любого без исключения человека, способного отвесить нужное количество монет. Кариншия нарядилась в синее — цеховой цвет торговцев — и этому стандарту не соответствовала никак.

Она широким жестом указала слуге, чего и сколько принести, и таким же жестом отстранила меня. Я, мысленно ухмыляясь, отступил в тень. Наблюдая во все глаза за ней и теми, кто готов был одарить ее своим вниманием, я отмечал подчеркнутое оживление девушки, ее «разудалые» взгляды и тон голоса. Непуганое дитя, просто не представляющее, куда может завести ее стремление к веселью. Попробовал представить на ее месте кого-нибудь из своих соотечественниц, с поправкой на нравы, конечно… Мда. Ни одна из них просто из чувства самосохранения не стала бы так себя вести. Папины капиталы и папино огромное влияние девочке не впрок.

Уже через пару минут девчонку плотным кольцом окружили жаждущие флирта ребята. Я спокойно смотрел издалека — нет проблем вмешаться в любой момент, а так пусть себе тешится пока. Они угощали девчонку выпивкой, отпускали комплименты, приобнимали ее за плечи, один, заигрывая, намекнул на свидание тет-а-тет. Девушка со смехом махнула рукой, мол, я б рада была, да не позволяют. Трое ребят многозначительно переглянулись. Этот взгляд меня насторожил, хотя и не удивил — чего-то подобного следовало ожидать. Я внутренне подобрался, нашарил в кармане кастет, внешне же постарался сохранить расслабленный равнодушный вид. Пусть сочтут меня олухом из дешевеньких телохранителей, а лучше вообще кем-нибудь левым.

Впрочем, когда взгляды с Кариншии переползли на меня, стало ясно, что рассчитывать на удачу не приходится. Ребята знали, почему я здесь, зачем и что со мной делать.

Вернее, рассчитывали, что знали.

Меня их уверенность волновала мало — я был в своей стихии.

— Эй, боец! — окликнули меня по видимости миролюбиво. Ко мне двинулись двое, еще один маячил за их спинами.

Я вопросительно поднял бровь.

А в следующий миг в меня свистнуло что-то — рефлекс был сильнее разума, и тело отозвалось гибко, еще не позабыв охотничью практику. Пущенное из рукоятки, снабженной мощнейшей пружиной, лезвие ножа должно было прошить мне живот, но ушло в стену. Я о подобных приспособлениях знал, они существовали и у меня на родине. Правда, несколько в другой форме. И противник, без церемоний применивший такую штуковину прямо в начале схватки, сразу вызвал у меня приступ ярого и откровенного негатива.

Впрочем, тем легче для меня — меньше церемоний. Я опрокинулся на спину, спружинил руками о скамью, нырнул в сторону. Местные парни, пользующиеся штуковинами из арсенала спецназовцев моего родного мира, заслуживают того, чтоб к ним относиться серьезно. Уже на полу, сложившись, крутанулся волчком, подбивая ногами ближайшего моего противника, а потом и разгибая колени в другого. Прием, многажды повторенный и накрепко затверженный еще дома, — к самбо он отношения не имел, усвоен был на занятиях практикой уличного боя. В бытность мою гладиатором не пригодился ни разу — все-таки я дрался всегда только с одним противником, а этот финт рассчитан был на группу агрессивных неумех.

Один из парней покатился по полу, второй грохнулся на одно колено после хорошего пинка по бедру (блин, как неудачно я промазал!). Продолжая финт, подковкой на подошве прицелился в того, который ближе. Попал по физиономии (ну хоть тут врезал как раз по адресу). Развернулся, не поднимаясь с пола — и краем уха уловил возмущенный вопль Кариншии. Следом за первым почти сразу — второй, уже испуганный. Ну понятное дело, они, видимо, планировали убрать меня со сцены первым же «выстрелом». И сразу взялись за девочку.

По логике, давно уже следовало бы всполошиться охране клуба, но тут я вспомнил, что за клуб решила посетить моя подопечная. Клубешник из средненьких, так что охрану тут едва ли держат, либо такую, которая не решится ввязаться в подобную масштабную драку. Побежит за гвардейцами — а это лишних минут двадцать. Словом, надо изворачиваться, как только возможно.

Я и вывернулся из-под ног третьего, несколько растерянного тем, что все пошло иначе, чем предполагалось. Ударил уже в развороте — и кинжал у него вышиб, и на ноги поднялся. Переступив, подуспокоил первого из троих пинком в бок. Кинжал подхватился словно сам собой, словно и в самом деле просился в пальцы. Он был непривычнее на ощупь и в работе, слишком велик на мой вкус — эдакий крохотный меч с вполне серьезной гардой. Пара к большому клинку, что ли?

Я развернул оружие в пальцах и пырнул бывшего хозяина этой штуки навершием в живот. Убивать совершенно ни к чему, но успокоить надо надолго. Снова развернул и в развороте отразил кинжалом выпад следующего красавца. Металл, столкнувшись с металлом, запел в моих пальцах — отличная штуковина, оказывается. Себе оставлю. С этим церемониться я не собирался, тем более что мою опекаемую у стойки уже развернули мордашкой в стол и задирали подол. Забавники.

Первый, кого я оторвал от нее, полетел через ползалы в стену, декорированную какими-то металлическими накладками наподобие крупных чешуек. Вот и ладушки, глядишь, в другой раз пожалеет свою изрезанную морду и не полезет, стервец. Второго с выворотом руки отправил под стол — если и не сломал, то вывихнул, будет впредь наука.

От железяки, свистнувшей у меня над головой, я начал уворачиваться еще до того, как осознал, чем это меня сзади собираются огреть. Но даже когда обернулся, понял не сразу, что это у мужика в руках — какая-то металлическая хрень приличных размеров. Интерьерная, что ли? Тем лучше. Я позволил ему замахнуться, отскочил, пропуская импровизированную дубину мимо себя (по ходу дела еще пнул под коленку очередного «жаждущего» Кариншии), и, нырнув вперед, перехватил противника уже «по науке». Как положено.

Самым простым решением оказалось кинуть его не просто так, а в группу ребят, сцапавших мою глупышку. Кариншию смело вместе с ними, она только и успела, что в очередной раз затравленно пискнуть, зато почти все они ее выпустили. Прыгнув следом, я выдернул девчонку из груды тел, отбросил ее себе за спину. Она, уже полураздетая — шелк на ней успели изрядно порвать, пока отбивалась, — не удержалась на ногах и с визгом покатилась по полу.

Я подхватил левой рукой легкий стул, боднул им того из уже «обласканных» нападающих, что ринулся на меня, не особо разбирая дороги. Боднул так, чтоб не отшвыривать, а перенаправить мужика плавненько мимо себя и как раз в стойку. Мысленно прикинул, сколько еще ждать гвардию. Если не явятся в ближайшие минуты, придется начать убивать, а этого уже очень не хочется. Мало ли, какие среди них могут оказаться шишки, сыновья-братья шишек или двоюродные внучатые праплемянники шишек.

Швырнув стулом в одного из приподнявшихся и уже набычившихся в мою сторону парней, я выдернул кастет, вдел в него пальцы. Ну все, вы меня разозлили! Упрямые какие. Дали же понять уже: не будет вам девчонки — нет, лезут. В глубине сознания я вполне понимал, что ребята, получившие по зубам и другим частям тела, уже слегка подзабыли о Кариншии и помнят сейчас в первую очередь об обиде. Но, расправившись со мной, про девчонку снова вспомнят. А как же — такое развлечение! Да еще и само приперлось.

Следующие пару минут пришлось повертеться. Я не думал сейчас о том, как дважды в жизни дрался один против группы, тело само вспоминало навыки, необходимые в подобном случае. Хорошо еще, что большинство из этих ребят либо не умело толком драться, либо умело только и исключительно фехтовать. Вот тот, с кинжалом, точно фехтовальщик. Вот вам и необходимость искусства владения мечом — что сейчас фехтовальщик может в условиях тесной драки, да еще и без меча?

Один из вышвырнутых из нашего тесного круга очухался под стеной, глянул сперва в мою сторону, потом повел бешеным глазом на прижавшуюся неподалеку Кариншию — и решил, что с ней ему определенно будет проще справиться, чем со мной. Рванул, схватил, прижал и поволок к выходу. Я, хоть и разбирался сейчас с двумя другими, краем глаза проследил его перемещения. Выбраться из клуба быстро ему не светит — как раз у двери кучковались перепуганные слуги, чтоб прорваться через их строй, потребуется какое-то время.

А вот подопечная моя испугалась не на шутку. Сперва забилась в руках похитителя, осознала, что не вырвется, попыталась уцепиться за какой-то декоративный канделябр — не особо эффективно. Он живенько оторвал ее, потащил дальше.

— Серт! Серт! А-а-а, Серт!!! Да Серт же!

Я оторвался от драки лишь на миг, чтоб швырнуть в ее похитителя кинжал навершием вперед. «Яблоко» угодило аккурат в голову. Следом пришлось подсекать и успокаивать бывшего хозяина кинжала, рванувшего подбирать оружие. Парень, схлопотавший железякой по голове, рухнул на пол без малого на Кариншию, и та завыла еще громче.

— Что тут происходит?! — рявкнул пожарным колоколом голос какого-то явно должностного лица. Ну, слава тебе, Господи, появились наконец.

Я вынырнул из-за мужика, норовившего пырнуть меня ножом и цеплявшегося за оружие так крепко, что до сих пор вышибить клинок не удалось, и гаркнул:

— Напали на меня, господин офицер.

— Прекратить! — Голос звучал убедительно, но и без того мои противники как-то стушевались, прекратили наскакивать, опустили руки, а те, кто упал, так и остались лежать. — В чем дело? Из-за чего спор? Отвечай ты! — И ткнул пальцем в мою сторону.

— На меня напали, ничего не объяснив. Вот те двое и еще тот. А остальные кинулись на девушку.

Гвардеец покосился на выдергивающую из-под несостоявшегося похитителя остатки своего платья Кариншию.

— Твоя родственница? Почему так развратно одета? Что за безобразие?

— Не родственница. Я ее охраняю. Это дочь Прахима Айми из Киалаша.

— Ага…

— Я нормально одета! — возмутилась девушка. — Это они мне платье порвали!

— Молчать, — брезгливо бросил представитель местной системы правопорядка. — Отвечай, боец, почему позволяешь подохранной женщине так одеваться?

— Ее отец не вручал мне полномочий следить за ее манерой одеваться, — взъярился было я, но этот ответ вполне удовлетворил гвардейца, и раздражение пропало так же быстро, как появилось.

— Не смей меня так обсуждать! — со слезами возмутилась было Кариншия, но ее вспышка тут же захлебнулась в пощечине, отвешенной рукой гвардейца. Легкой, совсем легкой, но унизительной. Девчонка замерла, прижимая к щеке руку, изумленная и испуганная.

— Твоему отцу следовало бы одернуть тебя самым жестким образом. Если он не сделает этого, в следующий подобный раз ты окажешься в яме, тебе следует об этом помнить.

— Да ты…

— Молчать! — И девчонка запнулась, беспрестанно меняя оттенки. Я с нежностью посмотрел на гвардейца, который, похоже, не собирался обрушиваться на меня ни за нравственность моей подопечной, ни за драку, затеянную не мной. — Эй, куда?! — гаркнул он, обернувшись к двери, куда как раз пытался просочиться один из драчунов — кажется, тот самый, что едва не угробил меня стреляющим ножом. — Всем стоять! Никто из зала не выйдет без моего разрешения! — На пороге как раз замаячили еще две фигуры в гвардейских мундирах.

Специфическая тут у них форма… Своеобразная.

— Значит, говоришь, на тебя напали? — переспросил меня гвардеец. — Первые?

— Именно так. А потом уже и на дочь Прахима Айми, которую я охраняю.

— Все именно так, — неуверенно подал от двери голос один из слуг. — Тут кто угодно подтвердит.

— Как тебя зовут? — гвардеец выслушал меня. — Служишь Прахиму Айми? Все ясно. Отведи к нему его дочь, перескажи подробно происшествие. Пусть отец с дочерью сам разбирается. Только прикрой ее чем-нибудь… Никто, кроме телохранителя и девицы, из клуба не выходит! Всем стоять!

Я выволок Кариншию на улицу и поспешил закутать ее в покрывало, а когда запихнул в экипаж, только тогда заметила, что она плачет навзрыд. Зареванное ее лицо выглядело помятым, волосы уже не лежали аккуратными красивыми волнами, а висли как попало, перепутанные, неопрятные. Платье и в самом деле было разорвано почти в клочья, накидка не могла этого скрыть, поэтому, высунувшись, я велел кучеру загонять экипаж прямо во двор особняка, чтоб не позорить дочку Прахима на всю улицу.

— Как он мог так со мной разговаривать? — всхлипнула девчонка. — Ведь я дочь самого богатого купца Киалаша!..

— Неужели ты всерьез думаешь, что раз ты дочь богатея, ты гарантировано защищена от неприятностей? Сегодняшнее происшествие ничему тебя не научило?

— Тому, что ты — плохой боец! Ты почему меня сразу не отбил? Ты видел, что они со мной сделали?! Ты должен был сразу у них меня отобрать! Ты о чем думал?!

— О том, что если меня убьют, я тебя уже ни у кого и никогда не отберу.

— Думал только о своей шкуре! Свинья, мерзавец! Ты обо мне должен был думать, идиот! Ненавижу! — И она зарыдала с новой силой.

Я приобнял ее за плечи, подставил плечо, чтоб удобнее было рыдать.

— Да-да, я мерзавец, свинья и так далее. В следующий раз, чтоб это доказать, отбивать тебя у ребят не буду. Ты же хотела мужского внимания, вот и получила бы его сполна. Правда, они тебя скорее всего после изнасилования убили бы, но ничего, ты же не веришь в подобную возможность, так что все в порядке.

— Я люблю выбирать мужчин сама! — закричала на меня Кариншия и даже оттолкнула в ярости. — Я хотела присмотреться к ним, может быть, выбрать, а не чтоб они меня взяли силой!

— Таки вот совпадение — мужчины тоже любят выбирать женщин. Вот они тебя и выбрали. Массово.

— Ты должен был вмешаться!

— А ты не заметила? Я вмешался. Тебя даже не успели разложить.

— Они меня унизили!

— Ты сама себя унизила своим поведением. Ты вела себя не как царица, выбирающая того, кого она одарит своим вниманием ночью, а как дешевая шлюха.

— Ты сам дешевый, козел, урод! — Прооравшись, она вытерла лицо и посмотрела на меня с любопытством. — А как вести себя царицей?

— Для начала надо обладать изрядной долей здравого смысла. А во-вторых, если хочешь быть царицей, займись своим образованием и воспитанием. Неужто думаешь, что настоящие повелительницы мужских сердец вываливают на всеобщее обозрение свои сиськи и другие достоинства?

— Ты просто грубое быдло! Откуда тебе знать такое о женщинах? Ты же мужик!

— Я очень хорошо знаю, как должна выглядеть и вести себя женщина, перед которой хочется преклонить колени. Перед тобой не то что колено — голову не склонишь. Зато хочется по заднице шлепнуть.

— Хам! Не смей!

— И — кстати! — ты так часто употребляешь слово «быдло», что сомнения в твоем происхождении улетучиваются. Люди истинно благородного происхождения никогда это слово даже не произносят. Разве что кого-то повторяя.

— Что ты можешь об этом знать?! — И на меня накинулись с кулаками.

Если бы мы не прибыли наконец в особняк Прахима, девчонка определенно успела бы меня потрепать. Ее жажда смертоубийства уже вышла за пределы просто слов или угроз и перешла на стадию «царапаться и кусаться». Из экипажа я вытащил свою подопечную не с первого раза и силой, едва умудряясь отбиваться от ощеренных ногтями рук. Поставил на ноги, встряхнул. Управляющий домом — добродушный лохматый старик по имени Адвир — бежал к нам через двор, всплескивая руками.

— Что с госпожой, что случилось?!

— Иди к черту, старый дурак! — отмахнулась Кариншия, не переставая сверлить меня разъяренным взглядом. — Не твое дело.

Я поморщился. Грубости девчонки в адрес всех окружающих уже начинали раздражать.

— Извести господина Прахима, что на его дочь напали, — вежливо попросил старика. — Госпожа не в себе, так что неплохо бы отвести ее в дом и привести в порядок.

— Я?! Не в себе?!! Да ты сам! — И она снова попыталась на меня кинуться. Но здесь, на просторе вне экипажа, я уже был далеко не беззащитен, даже перед девчонкой, которой ни в коем случае нельзя было поставить ни синяка. Подхватил ее на руки и поднял над землей так, чтоб только барахтаться могла.

— Ну вот, видишь. Есть в доме служанки покрепче? Чтоб с ней справились?

— Да… я… тебя!

— Пусть господин Серт идет за мной. — И старик засеменил к дому. Со мной он всегда был подчеркнуто любезен — не знаю, сыграла ли тут роль моя собственная вежливость, или скорее мои награды и послужной список.

Кариншию я сгрузил только в ее покоях, сдал с рук на руки няньке, даме настолько корпусной и мощной, что с нею девчонке было не совладать даже в крайней степени ярости. Нянька настойчиво выставила за дверь меня и управляющего, после чего последний повел меня на кухню — приводить себя в порядок, перекусывать, словом, восстанавливать силы.

Прахим явился вскорости после нашего с Кариншией возвращения. Кое-что о происшествии он уже знал — я понял это по холодному бешенству, в котором купец пребывал. Только завидев выражение лица хозяина дома, его жена, мачеха Кариншии, поспешила спрятаться в свою комнату, видимо, чтоб не попадаться под горячую руку. Хмуря кустистые брови, работодатель потребовал от меня подробного отчета обо всем случившемся. Я начал рассказывать, еще не до конца уверенный, что гнев Прахима обрушится на кого-то другого, не на меня.

Работодатель слушал очень внимательно, задал лишь пару вопросов, и по его взгляду я понял, что проблемы будут не у меня. На дочь он обрушился, едва только увидел ее, наплевав на присутствие рядом посторонних ушей: меня, управляющего, няньки и еще пары служанок.

— Неописуемо! Запредельно! — кричал он, и Кариншия, сперва попытавшаяся спорить с ним в громкости и умении быстро излагать свои претензии, стушевалась. — Что я вижу, вырастив дочь?! Моя дочь ведет себя как последняя развратница! Я молчал, когда ты начала заводить знакомства с мужчинами, шляться по заведениям, где уважающей себя женщине делать нечего, понимая, что после гибели твоей матери некому толком за тобой присмотреть! Но теперь ты опозорила нашу семью на все три столицы! Все — все! — знают о том, что моя дочь заявилась голая в мужской клуб и заигрывала там со всеми мужчинами!

— Да они на меня напали! Они, а не я!

— То, что ты дура, тебе простительно, как любой женщине! Но быть настолько развратной — неописуемо! Непостижимо! Твоя матушка была женщиной благородной, достойной — откуда это только взялось?! Клянусь своим кругом — ты никогда больше не переступишь порога ни одного из увеселительных заведений! И выходить за ворота будешь лишь в сопровождении Серта.

— Да он меня не защищал даже!..

— Молчать, дрянь! Позорница! Гулящая девка! — Лицо у Прахима побагровело, и Кариншия притихла, видимо, осознав, что дело зашло далеко. — Я приучу тебя повиноваться! Ты заслужила сотню ударов кнутом за свое поведение! Либо повинуешься — либо отправишься в монастырь. И я немедленно найду тебе мужа. Не поскуплюсь на приданое, будет нужно — так половину своего достояния отдам тому из мужчин, который возьмется тебя обуздать. А тебе, Серт, отныне даю право отволакивать мою дочь домой всякий раз, как она вознамерится совершить недостойный или глупый поступок. Бери. — Мне в руку был раздраженно сунут увесистый мешочек. — Твои заслуги я признаю. Два дня можешь отдыхать — моя дочь все равно не переступит порог моего дома.

— Но послезавтра день рождения у Джасвиндры! — возмутилась девчонка, позабыв, что отца в таком состоянии надо бояться. — Я пойду!

— Клянусь кругом, ты никуда не пойдешь, — зло прозвучало в ответ. — Адвир, мой хлыст!

Старик, вздыхая, поспешил в соседнюю комнату и потянул меня за рукав. А за спиной звучал визг Кариншии:

— Ладно-ладно, не пойду, не надо!..

— Хватит! Молчи! Ты свое заслужила!

— Пусть господин телохранитель отправляется домой, — сообщил мне Адвир. — Хозяин будет бушевать весь вечер, лучше, если расправу не увидит никто из сторонних. Я сейчас и служанок всех отошлю, чтоб потом языками не чесали где попало. И чтоб, дурехи, потом от хозяина не получили свое.

— Это понятно. Я-то молчать умею, не волнуйся.

— За господина телохранителя нисколько не волнуюсь, мужчина всегда умеет молчать. Два дня госпожа Кариншия точно из дома не выйдет, если уж хозяин так сказал. На третий день наведайся на всякий случай, но, думаю, молодая госпожа дома с неделю посидит. Самое малое.

Поблагодарив старика, я вывел из конюшни своего коня и направился домой. Удивил Моресну — она ждала меня намного позже, — но, заметив в ее глазах искорку удовольствия, порадовался лишний раз, что у нас с ней все хорошо. И только умывшись, переодевшись в свежее, прошел на кухню и выложил на стол мешочек, который вручил мне Прахим. Распустил тесемки. Внутри лежала хорошая горсть полулун. Больше, чем я уже получил от работодателя за месяц работы.

— Ого! — Я подмигнул жене. — Премия. Пришлось сегодня почесать кулаки.

— Я вижу. — Она опустила глаза на мои руки, на ссадины, пятнающие их. — Ничего опасного не было?

— Ничего, — соврал я.

— Но почему ж тогда такая большая премия?

— Ну как… Дочка отцу все-таки дорога.

— А с ней что-то случилось?

— На нее напали. Не уверен, что могу рассказывать тебе подробности, все-таки это семейное дело моего работодателя.

— Да я и не прошу. — Моресна смотрела на меня с любопытством. — Ты, наверное, очень устал?

— Не слишком. Но с удовольствием полакомлюсь и поваляюсь. А завтра сходим с тобой в ресторан — хочешь? — Я припомнил три или четыре хороших семейных заведения, где женщинам прилично было проводить время в сопровождении супругов или отцов.

— Конечно! Но разве ты не работаешь?

— Нет. Наслаждаюсь законным отдыхом. Завтра Кариншии будет не до прогулок. — Я злорадно усмехнулся.

С моей точки зрения, дочка купца получила сполна и за дело.

Хотя, конечно, едва ли она поймет, что тут к чему.

Нежданные выходные мы с супругой провели не без приятности для себя — сходили в семейный ресторанчик, где отлично кормили, посмотрели зрелище. В здешних краях деление на мужские, женские и семейные заведения совершалось весьма жестко и соблюдалось обязательно. Мужчин не допускали в женские кафе и ресторанчики, клубы и салоны. Женщины могли появиться на пороге мужского заведения, но чем они рисковали, было уже понятно, и защиты в случае неприятности или трагедии от закона не получили бы. Семейные заведения предназначались, что логично, для семейных пар, появление там незамужней девушки воспринималось с недоумением, хотя и не возбранялось.

Моресна цвела.

— Знаешь, мне мама все твердила: «Тебе слишком повезло, держись за свое счастье», — застенчиво сказала она мне. — Вот и у меня тоже ощущение, что я не заслужила такой удачи.

— У меня ровно такое же ощущение. Моя соотечественница едва ли была бы так же ласкова и внимательна к мужу, как ты, и вряд ли стала бы спокойно сносить подобный непредсказуемый режим работы, отсутствие развлечений в пригороде, да и замкнутый стиль жизни тоже. Заскучала бы быстро, задурила… Начала бы на все обижаться.

Жена смотрела на меня круглыми глазами.

— Не понимаю. Как такое возможно? Твои соотечественницы что же — не ценят семью?

— Многие не ценят.

— Но тогда зачем им семья в этом случае?

— Чтоб легче было жить.

— Но если с семьей жить легче, то как же можно ее не ценить?

— А вот так. Запросто. — Я запнулся. — Знаешь, зря я, пожалуй, тебе все это говорю. Ты еще возьмешь и переменишь ко мне отношение, тоже задуришь.

— Ни за что! — торжественно произнесла Моресна. — Никогда. И вообще я буду делать только то, что ты хочешь. Правда-правда. Обещаю!

— А что тебе самой хочется?

Она засмущалась, спрятала лицо под краешком покрывала. Помолчала, словно собираясь с духом. А может, с мыслями, с воображением — что бы такое попросить в подарок у расщедрившегося мужа.

— Я очень хочу тебя полюбить.

— И как? — тихо, осторожно спросил я. — Есть надежда?

— Конечно.

Нам обоим стало неловко, словно мы коснулись вопроса, который не принято было обсуждать при свете дня и пусть в отдаленном, но присутствии других людей, а только в темноте супружеской спальни, шепотом и иносказательно. Я даже испугался в какой-то момент, не позволил ли себе больше, чем следует, — жизнь человека, а в особенности супружеские отношения были обставлены в этом мире таким густым частоколом традиций, запретов и предписаний, что только держись. Нужно было много времени, чтоб разобраться во всем этом.

В какой-то момент пришло в голову, что и на моей родине не все чисто с традициями и привычками, с тем, что супруг мог делать, что он не мог категорически, а что можно было в виде исключения и изредка. Но эту мысль я отмел с негодованием — там все было проще. И, наверное, Моресне приходилось терпеть много неприятных минут, которые я доставлял ей просто по незнанию.

Я чувствовал к жене нежность, замешанную на благодарности.

Через день все-таки решил для очистки совести заглянуть в дом работодателя, но, столкнувшись на пороге с ним самим, узнал, что ближайшую неделю могу полноценно отдыхать. Хмурый Прахим говорил о дочери раздраженно, упомянул, что она отцовский урок не усвоила и потому будет сидеть взаперти, пока хоть чуток не утихомирится и не прекратит бунтовать. Судя по всему, перспектива скорого брака девчонку не порадовала.

— Непременно отдам ее замуж, — заявил мне купец. — В скорейшем же времени, как только найду того, кто клюнет на приданое и согласится в придачу к деньгам взять на себя воспитание моей мерзавки. Но уж я найду такого! И не волнуйся за место, не сомневайся, я дам такому отличному и ответственному бойцу, как ты, самую лучшую рекомендацию. Думаю, ее будущий муж захочет видеть тебя при ней за те же, если не большие, деньги. Я ему это порекомендую.

— Считаешь, мужчина спокойно будет смотреть на то, что его жену везде сопровождает другой мужчина?

— Ты достаточно убедительно показываешь, как мало она тебя интересует. Воины и при этом добропорядочные семьянины всегда в цене. Как бы там ни было, я тебя порекомендую. — И, ободряюще кивая, Прахим отпустил меня отдыхать.

Собственно, я нисколько не волновался за свою судьбу — карьера развивалась гладко, лучшего и желать не надо. Уже достаточно освоившись в здешнем мире, чтоб понимать, как могло все развиваться, если б мне меньше везло, я по-настоящему успокоился. Еще год назад ни за что не поверил бы, что могу испытывать императору благодарность. И за что? За то, что по его приказу не только вытащили меня сюда, но и заставили выступать перед ним — в противном случае я не получил бы почетный статус бывшего императорского гладиатора, открывший передо мной все двери здешнего общества.

Конечно, не будь его величества, никто бы меня не вытянул из моего родного мира, не заставил бы жить здесь… Но Бог его знает, было ли бы это лучше для меня? Об иной возможности как-то не хотелось думать. Какой смысл тешиться несбыточным? Правильней рассматривать реальное и довольствоваться им.

Гуляя с Моресной по рынку, помогая ей выбирать фрукты, я задумчиво рассматривал прилавки, дома, торговцев, покупателей, как человек, с одной стороны, совершенно всему этому чуждый и потому способный судить более или менее беспристрастно, а с другой… С другой, я уже почти привык ощущать себя частью нового мира, частью Империи, пусть еще и не до конца интегрировавшей в общий монолит, однако уже приступившей к этому процессу.

Несомненно, впереди меня ждало множество неожиданностей и испытаний, но зато — я уверен — депрессии больше не будет места в моей жизни. Не до нее…