Блок-пост

Глава 9.Развенчанная королева.

Улыбнулся спокойно и жутко,

И сказал мне: "не стой на ветру!"

А.Ахматова.

Эгле, спустя некоторое время, опять оказалась на озере, с берегов которого она сбежала на встречу свободе и сомнительным приключениям. Эгле открыла дверь и вошла, предвкушая победу. Но, увиденное слегка поколебало ее уверенность. В доме явно бывала женщина. Было прибрано. В холодильнике стояли салатики и вино, на плите вкусно пахнущий суп, в микроволновой печке стоял пирог, источивший божественные ароматы. "Тут явно какая-то девица обхаживает моего мужа. Ну, ничего, я укажу, где ее место"- подумала дама.

Отыскав в углу пепельницу, она закурила. Она села, приняв изящную позу, обнажила идеальной формы, в меру полную грудь. И стала жать. Вскоре послышались оживленные голоса, это вернулись хозяева.

– Сейчас, деревенщина, ты вспомнишь, кто в доме генерал, а кто маршал. Не будь я Эгле Д…те, если ты уже через час не будешь умолять меня о прощении. Будет, что рассказать в пятницу на вечеринке, – самодовольно подумала красавица.

– Здравствуй дорогой, – изобразив на лице нежность (лицо, забывшее это выражение, плохо слушалось), дама поприветствовала бывшего возлюбленного.

Однако старший Ник был не в восторге от открывшегося зрелища. С трудом узнав свою бывшую жену, он насторожился.

– Зачем ты пришла, Эгле? И прикройся, здесь ребенок, – равнодушно сказал мужчина.

– Я имею право видеть сына! Я мать!!! – срываясь на крик, взвизгнула красавица.

Беседа шла явно не так, как предполагала женщина.

– Ты не мать, ты…(тут хозяин дома произнес короткое и обидное слово, которое обозначает как в России, так и в волшебной стране женщину легкого поведения)!

Кукушка в павлиньих перьях!

Это оскорбление породило надежду в душе бывшей хозяйки. Если он так злится, считала Эгле, значит, все еще любит. Женщина попыталась обнять мужчину, но тот лишь грубо оттолкнул ее:

– Иди туда, откуда пришла. Не пытайся разжечь золу.

Эгле приблизилась к сыну и попыталась обнять его "Милый мой малыш, я так скучала!" Но маленький Ник только сильнее прижимался к отцу – "Я Вас не знаю, госпожа!", и сообщил на ушко папе, что эта дама пыталась его похитить.

– Ник, вспомни, как ты сам страдал без матери! Как тебе было плохо одному! – рыдала Эгле.

– Папина мама умерла, – с обидой в голосе ответил за отца мальчик, – на то была воля божья! А меня мама бросила, совсем маленького бросила! Ты не моя мама! Мамы такие не бывают! Мамы так не поступают! Ты обманщица!

Эгле плакала и билась в рыданиях. Потом начала униженно молить о прошении, заламывая руки, на что хозяин дома спокойно отвечал: "Мне тебе нечего прощать!

Жила – как умела. Так и продолжай веселиться – только подальше отсюда".

Убедившись, что слезы притворного раскаяния не растопили сердца мужчин, дама стала угрожать самоубийством на глазах у ребенка. ("Ты для этого слишком себя любишь" – усмехнувшись, говорил бывший муж).

Видя, что безобразный спектакль затягивается, старший Ник усадил жену в уютное кресло, укрыл мягким теплым пледом, и заварил ей кофе, как в старые добрые времена. Бывшая жена ждала истерики, скандала, шквала оскорблений. Но бывший муж был до неприличия спокоен. Он не видел необходимости в излишних эмоциях.

– Я очень любил тебя Эгле, – сказал он, – Десять лет назад я был готов душу отдать, чтобы ты вернулась. Если бы ты пришла тогда, я бы тебе все простил. Но ты предпочла свободу. Тебя не тронули слезы ребенка, ты отворачивалась от его ручек, которые тянулись к тебе. Он плакал, а ты потешалась над этим. Господи, я если бы я мог передать, что со мной творилось тогда! Не словами, а напрямую – из мозга в мозг, из души в душу! А как плакал маленький – у меня просто сердце разрывалось.

Запомни на будущее, Эгле! Ребенок это не игрушка, у него так же есть чувства, ему так же бывает больно. Ты была в этом доме королевой. Теперь твое место занято, извини. Собирай свои тряпки и убирайся! Не смей приближаться к сыну.

Надо было раньше вспомнить, что ты мать.

– Ник, ты чудовище. Мне интересно, на какую корову ты меня променял.

– Уж лучше корова, чем змея.

– Интересно, что ты в ней нашел?

– То, что в тебе нет – человека.

– А как же я?

– Живи, как знаешь.

– Ты настраиваешь против меня собственного сына!

– Это я настраиваю? Думаешь приятно, когда тебя называют "кукушкиным дитем" и "сироткой", пока мамочка развлекается.

– Ты обольстил меня, а теперь хочешь избавиться. Ты просто использовал меня как инкубатор для своего мерзкого противного детеныша! Вы оба чудовища!

– Эгле, ты сама уйдешь или позвать полицию?

– Давай еще избей меня, солдафон! Тебе это ничего не стоит!!!

– Мне некогда слушать твои истерики! И незачем.

Старший Ник молча выставил чемоданы бывшей супруги на плотик, служивший крыльцом.

Через некоторое время там же оказалась ее любимая пепельница и подшивки модных журналов десятилетней давности. Дверь домика закрылась перед ней навсегда.

Вызванный патрульный катер уже ждал гостью.

Громко хлопнув дверью, Эгле уехала. Вернуть ребенка любой ценой – превратилось в навязчивую идею. Работа в корпорации не сильно утомляла красавицу. Вся ее деятельность сводилась к приходу в офис и требованию денег. Все решения принимали специалисты, вовремя нанятые отцом дамочки. Поэтому, прилетев в Вильнюс, она подняли на ноги всех юристов, специалистов по НЛО, священнослужителей и прочую подобную им публику. Но все они, точно сговорившись, отвечали, что связываться со спецслужбами волшебной страны, а тем более открыто вредить ее сотруднику – очень вредно для здоровья. Так вредно, что можно до старости не дожить. И не помогали ни баснословные гонорары, ни угрозы, ни шантаж, ни слезные мольбы о помощи.

Эгле несколько раз пыталась похитить сына, но ее верные боевики под любым предлогом отказывались от такого задания. А местные "братки", услышав название места, откуда надо выкрасть мальчика, убегали прочь от сумашедей бабы.

Женщина стала много пить, пристрастилась к наркотикам. Ее бизнес трещал по швам.

Ее муж ушел к секретарше, этой серой мышке, которая подарила своему любовнику очаровательную девочку. И он все-таки усыновил того самого парнишку из приюта. В голове звучал голос колдуньи "Ты променяла душу на сундук с деньгами и барахлом!

Наслаждайся свободой!" Но самым страшным кошмаром был ровный голос ее сына: "Я Вас не знаю, госпожа!" Этот ужас преследовал ее всюду: и в постели с нужными людьми, в мрачном притоне среди наркоманов, и на светском рауте, и на бандитской сходке. "Я Вас не знаю, госпожа!" – слышала она от каждого малолетнего попрошайки на вокзале, от каждого играющего в скверике малыша. Несчастная бизнес-леди была готова отдать все свое состояние, чтобы только не видеть в изумрудных глазах сына этого леденящего душу холода, не слышать этой страшной фразы.

Избавиться от кошмарных видений не ей помогли, ни святила психиатрии, ни католические священники, ни православные "батюшки", ни деревенские знахарки. Все они, почувствовав приближение Эгле, или спешили по срочным делам, или просто демонстративно закрывали двери перед ее носом. Женщина негодовала. Но что толку!!!

И вдруг Эгле будто прозрела. Она поняла, что глупо и пошло растратила свою жизнь,

– "жизнь для туловища". Никто из ее высокопоставленных мужей и любовников не любил ее. Даже те, которые готовы были уничтожить своего соперника ради прекрасной дамы. Они просто использовали ее деньги, связи, возможности, ее неотразимую внешность, ее бешеный темперамент. Они все для Эгле были денежными мешками, она для них – "дорогой куклой", "переходящим знаменем", символом удачи и процветания. Единственный, кому она действительна была дорога, так это смешной зеленоглазый парень. Он похож на выросшего, но так и не повзрослевшего, Питера Пена. Самое счастливое время в ее жизни – это те два года, которые она провела на тихом лесном озере, и лучшее, что сделала – родила сына.

Как Ник смотрел на нее! Как смотрел… Как старался доставить ей удовольствие, иногда превозмогая боль. Как терпел ее капризы, и защищал от нападок своих друзей и родственников. Как покрыл преступление, фактически все простив.

А как он радовался, когда Эгле родила мальчика, как он переживал за нее в этот трудный день. Не пил пиво, не развлекался с друзьями, а был вместе с женой.

Держал ее за руку, побледневшими губами шептал молитвы, просил высшие силы не отнимать у него подругу. От его присутствия уходила боль, утраивались силы, появлялась уверенность, что все закончится хорошо. И как радовался Ник, видя, что она жива, что с ней все в порядке. О, если бы хватила ума это оценить вовремя.

Женщина опять посмотрела на себя в зеркало, и ей на глаза попалась красивая открытка с ангелочками. Она узнала подчерк Эрика.

"Такой любви ты знала ль цену?

Ты знала – Он тебя не знал!" – было написано на обороте.

И ведь Эгле сама когда-то любила Ника. Любила эти красивые зеленные глаза, буквально сходила с ума от этого стройного мускулистого тела, от сильных, но таких ласковых рук. Когда-то она любила целовать каждый шрам, каждый рубчик на бронзовой от загара коже, слегка пахнущей рыбой. Теперь его целует другая женщина, и он млеет от ее ласки. Этот Ник теперь другой дарит свою безграничную любовь и бесконечную нежность, другую ласкают его руки, другую целуют его губы.

О, если бы все можно было вернуть, переписать набело!

Ее сын, которого она в таких муках родила, был бы теперь ее гордостью, а не позором. И есть, чем гордится – мальчик умный, сильный, красивый, имеет настоящих друзей. Если бы она была умнее тогда, не приходилось бы сейчас тайком следить за своим ребенком, часами просиживая перед хрустальным шаром, позабыв про сериалы и поклонников, в тайне радоваться его успехам. И все время думать: как он там, не обижает ли его та, другая? Сейчас не сжималось бы так ее сердце, когда ругали маленького Ника папа и дядя за его проделки. Она бы могла прижимать к своей груди живого мальчика, а не фотографии и отчеты, не изображение в хрустальном шаре.

Бедная женщина очень страдала от своей беспомощности. Она могла видеть своего сыночка, того самого, который совсем недавно казался ей таким противным. Могла видеть, но ровным счетом ничего не могла для него сделать. Не могла даже крикнуть: "Берегись, сыночек, сзади!", когда видела позади него медведя. Конечно, кричать она могла сколько угодно, но для ее сына слова не долетали. Мать переживала, когда он спотыкался, когда обдирал руки, пропускал удары на тренировках. Она, казалось, чувствовала его боль и обиду, видела его синяки и ссадины, но не могла даже приласкать своего ребенка.

Как самое дорогое хранила женщина снимок, сделанный частными детективом. На снимке мальчик лет десяти стоит на плотике и машет кому-то рукой. И такие веселые и довольные глаза у мальчика, ей, кажется, что она слышит заливистый смех сына.

Два Ника, отец и сын, счастливы в своем мире. И отныне нет места в нем для Эгле Д…те. Ее сын скоро назовет мамой другую женщину. Ее сын! Не нужна ему красота и богатство родной матери. И у него сейчас свои связи. Его искреннюю любовь не купишь ни за какие деньги, не получишь шантажом, не выбьешь плеткой, сколько ни бей. И ничего нельзя исправить! Ничего!!! "Я Вас не знаю, госпожа!", "У меня нет мамы!", "Меня мама бросила!". Жить с этим было невыносимо.

И тут женщина вспомнила свое золотое детство и прекрасную юность, в окружение многочисленных нянек, гувернанток, частных преподавателей. Они, подобно цыганскому табору, хороводились вокруг красивой и умной дочери богатых родителей.

Эгле вспомнила, как папа и мама откупались от нее дорогими подарками, наряжали ее как рождественскую елку, и совсем не интересовались, чем живет их дочь. Разве что мать, в припадке показной нежности, изводила ее глупыми вопросами. Все эти кудряшки, зубики, штанишки, первые подружки, эти первые любови – преданности, занимали в жизни родителей такое убогое место, что даже говорить не удобно.

Матушку больше заботило соответствие цветов лака и губной помады. А она сама – ничем не лучше нее.

Всю она жизнь зачитывалась глупыми любовными романами, завидовала героиням кинофильмов, плакала над дешевыми телестрастями. И совершенно не обращала внимания на чувства окружающих ее людей, считая их обслуживающим персоналом.

Всю жизнь мечтала – вот придет он: прекрасный принц на белом коне и увезет ее к вечному блаженству. А единственную настоящую любовь – чистую и искреннюю, прозевала. Единственного мужчину, который любил ее больше жизни – смертельно оскорбила.

Единственный сын ее ненавидит. Даже не ненавидит, а просто вычеркнул свою мать из жизни, как она когда-то вычеркнула его. И не осталось в этом мире никого и ничего, ради чего стоило бы жить. Она не нажила даже настоящих друзей – все одни только "нужные люди". Никому из них она не могла доверить свою тайну.

И богато обставленные апартаменты не радовали взгляд, а, казалось, насмехались над своей владелицей. Эгле позвонила родителям, но мать надменно ей что-то выговаривала: слова скользили мимо сознания. От холода и равнодушия, с которыми мамочка разговаривала с любимой дочерью, казалось, даже трубка покрылась инеем.

Дама была занята с одним из поклонников лет на двадцать моложе нее. Время было дорого – муж мог вот-вот вернуться, а тут эта дочка со своими переживаниями.

Тоже нашла время.

Однажды, погожим летним утром, Эгле нашел личный шофер на одной из ее квартир.

Она была мертва, рядом были рассыпаны таблетки, пузырьки, флакончики, несколько бутылок дешевой водки.

"Никто не виноват! Я сама! Я больше так не могу! Пожалуйста, простите меня, если можете!" – прочитал мужчина в предсмертной записке, приколотой ножом на самой середине стола.

Родители, которым сообщили о самоубийстве дочери, примчались быстрее мысли. Они, брезгливо перешагнув через безжизненное тело, первым делом бросились уничтожать ее архив. Фотографии, газетные вырезки, видеокассеты и компакт-диски, отчеты и счета частных детектив – все, что могло бросить тень на их фамилию, пожирал спасительный огонь. Супруги торопились – утром здесь будут ковыряться следователи, набегут журналисты. То, что они оказались здесь раньше полиции – это уже редкая удача. Опоздай они хотя бы на пару часов, тогда бы ничто уже не спасло их доброе имя.

Хрустальный шар, выращенный одной из колдуний, живущей на одном глухом озерце, показывал бабушке и дедушке, какую то лесную тропинку, по которой два мальчика бегут куда-то, весело переговариваясь, и что-то кричат третьему. Сосны весело переговаривались с кустами, воздух был наполнен зноем и птичьим пением. Один из мальчиков оглянулся, и дедушка узнал его взгляд – ненавистные зеленые глаза бывшего зятя. Пожилой мужчина молча вытащил пистолет с глушителем. Негромко хлопнул выстрел, и ведьмовское изобретение взорвалась миллионом округлых осколков. Каждый осколок что-то показывал, но изображение было таким мелким, что разглядеть там что-нибудь было очень сложно. Минуту спустя это были обычные кусочки горного хрусталя – немые и безопасные. Старушка облегченно вздохнула и, аккуратно сметя осколки в совочек, выбросила все в мусоропровод. Супруги были довольны. Теперь никто ничего дурного не скажет о них. Теперь можно смело изображать безутешное горе.

В тот момент, когда кристалл перестал существовать, маленький Ник негромко вскрикнул и схватился руками за голову, опустившись прямо траву, немного сойдя с тропинки. Мальчишка судорожно дышал и катался по траве, крича от невыносимой боли на весь лес. Его друг испуганно спрашивал:

– Что с тобой? Ник, ты меня пугаешь!

Ганька лихорадочно набирал телефон, то мамы, то дяди Ника, но никто не отвечал.

Все прекратилось так же внезапно, как и началось. Ник поднялся, смущенно улыбаясь и отряхиваясь. И попросил не говорить папе.

– Что это было?

– Сам не знаю? Просто мне показалось, что я слышал выстрел. А потом голова как будто закипела, было так больно, а потом все прошло. Я так испугался.

Вечером малыш сам все рассказал папе, а тот вспомнил, про странный испуг ребенка сегодня ранним утром.

Около трех часов ночи, маленький Ник проснулся и заплакал. Тетя Хильда обняла его и спросила:

– Что случилось, маленький? Опять где-то болит?

– Что случилось? – переспросил мальчик,- Я знаю, только что умерла мама, – и заплакал еще громче. С трудом удалось его успокоить.

Лицо отца стало опять очень расстроенным. Но этого уже ни бабушка, ни дедушка не видели. Они были заняты другими делами.

На похоронах Эгле несчастная мать все время проклинала ненавистного зятя и противного внука, эту ошибку природы, которые так жестоко погубили ее единственное дитя. Она призывала все беды на их головы.