Беспокойное наследство

Глава восемнадцатая

Похоже, шутливая угроза применить телесное наказание, возымела нужное действие — переместиться в Выселки удалось с первой попытки.

Куница и сморгнуть не успел, а уже очутился посреди комнаты, в которой провел со Степаном прошлую ночь. Вон, на столе даже та самая кружка стоит, в которой ему покойная Аглая Лукинична квас подносила. Странно только, что по времени уже должен был миновать полдень, а в горнице — как и прежде, царил тот же полумрак, да и не прибирался никто. Как вскочили они с побратимом со своих лежанок, так все и осталось нетронутым.

Совершенно не понятно зачем — прибыл же с добром — стараясь не скрипеть половицами, Куница открыл дверь и вышел на крыльцо дома.

Деревня упырей жила своей обычной неторопливой жизнью.

Через три избы от него, обнаженный по пояс, статный мускулистый мужик размеренно колол чурбаны, с неимоверной легкостью орудуя огромным топором. Два подростка, мальчик и девочка, лет десяти-двенадцати, неторопливо собирали наколотые поленья и складывали их в большую поленницу, возле глухой стены сарая. Помогали отцу… Но и в этом здешние дети отличались от обычной деревенской ребятни, завсегда готовой даже из самого тяжелого задания устроить себе забаву и развлечение. Эти — работали молча и сосредоточенно. Мальчик подставлял руки и ждал, пока сестра нагрузит его доверху, потом переходил к поленнице и застывал там неподвижно, пока девочка аккуратно укладывала дрова. В результате их слаженного труда, взрослый мужик едва-едва успевал за это время наколоть свежих полешек.

Не зря говорят, что человек может бесконечно долго любоваться тем, как горит огонь, течет вода или работают другие. Куница настолько увлекся непривычным зрелищем, что не заметил, как к нему подошел староста Выселок.

— По добру или по худу, господин ведун? — пробасил Петр, возникая рядом совершенно неслышно, словно призрак самого себя.

Куница резко развернулся к нему, но во всем облике кряжистого мужика не было даже намека на агрессию. Хотя шапку тот все-таки не снял.

— Тебе судить, староста… — произнес степенно, при этом обнажая голову и вежливо кланяясь. — Я расскажу, как есть, а ты решай.

— Говори, ведун.

Староста ответил столь же учтивым поклоном, а после тяжело опустился на вкопанную у крыльца скамейку, так что двухвершковая доска заскрипела под его весом.

— Присаживайся, — кивнул на свободный краешек. — Чего застыл? Бают, в ногах правды нет…

— Благодарю… — не стал чиниться Тарас и, чтоб как-то снять напряжение с предстоящего разговора, заметил с усмешкой. — Вот только сомневаюсь, что она живет в том месте, которым на лаву садятся…

— Кто знает, человече… — не поддержал его шутки хмурый упырь. — Если судить по тому, как вы, люди, обращаетесь со своей жизнью, единственной истинной ценностью, даденной вам Создателем, то — вполне вероятно, что именно туда вы эту самую правду и засунули… Но, не будем с умным видом пересыпать из пустого в порожнее, выкладывай: с чем обратно пожаловал?

— Хочу отряд ордынцев к вам привести… — словно с моста в воду бухнул Куница, чувствуя, что пристальный взгляд старосты пронзает его буквально насквозь, делая бесполезной любую попытку хитрить или измышлять что-либо правдоподобное и благопристойное. Понимая, что голая правда будет именно тем, чего ожидает от него умудренный жизнью упырь.

Петр еще раз внимательно посмотрел казаку в глаза, пожевал губами и медленно произнес:

— Щедрое предложение, ведун… И неожиданное. Небось, цену такую же заломишь? Говори, что от нас понадобилось?

Куница пожал плечами.

— Объяснись… — не принял молчания староста. — Ведь неспроста добрый христианин нечисти помогать стал. Уж извини, но я долго живу и в человеческую доброту, а тем более — бескорыстие, давно не верю…

— Резонно, — согласился молодой казак, устало проводя рукой по лицу, словно вытирая с него случайный налет неискренности и осевшую пыль забот… — Только вот что я тебе скажу, Петро… — продолжил он чуть погодя. — Разные мы, это ты верно отметил. Человек и упырь… Да вот только сидим сейчас рядышком, и разговариваем вполне мирно. Не спрашиваешь себя: почему такое происходит? Нет? А я отвечу. Потому, что мы здесь все одной землей выращены и вскормлены. Одной росой умытые и напоенные. А басурмане, которые из-за моря с мечом к нам пожаловали — совсем иные. Чужие и плотью, и духом. Они ведь не только за жизнями нашими пришли, а чтоб землю эту — и у детей наших, и у внуков отнять. Вот… — не совсем внятно закончил казак. Но Выселковый староста, похоже, понял парня, потому что кивнул и спросил уже совсем иное:

— Много?

— Точно сказать не могу, — понял вопрос и опять не стал лукавить Тарас. — Но, думаю, не меньше сотни. И один шаман с ними будет наверняка…

— Хорошая добыча… — задумчиво произнес Бобриков. — Жизней, отнятых у ордынских воинов, нашей деревни лет на десять хватит. Детишки подрастут… Думаешь, легко родителям смотреть, как они взрослеют, но по-прежнему остаются в детском теле? А из бездушного зверья много жизненных сил не возьмешь. Ты, сам-то, сражаться останешься, или опять серыми тропами уйдешь?

— Пособим вам, Петр. Можешь не сомневаться… Это мы с побратимами обговорили.

— Хорошо… — кивнул тот. — Умение чародея наверняка пригодится… Супротив шамана. Особенно, если тот ифритов на помощь воинам призывать станет. Ты сказал: с побратимами? Вас же только двое было?

— Сегодня к нам наш третий товарищ присоединился. Он орел-оборотень. В бою лишним не будет… А вы… — не удержался от беспокоившего его вопроса Тарас. — В самом деле, с сотней совладать можете?

Староста неопределенно хмыкнул, потом полез пальцами к себе в пояс и выудил оттуда давешнюю серебряную монету. Неспешно очистил ее от присохшей грязи и протянул казаку.

— Держи… Сам не знаю зачем говорю, но жизнь наверняка стоит нескольких слов. Убивать то, что мертво изначально — дело хлопотное. Запомни, ведун. Хотя — лучше, чтоб это знание тебе никогда не пригодилось… Упыря ни хладной сталью, ни серебром, ни святой водой, ни обыкновенной молитвой убить нельзя. А поскольку мы бездушны, то и к большей части волшбы невосприимчивы…

— Бессмертные, что ли? — удивился Куница.

Староста широко осклабился, легко хлопнул казака по плечу и поднялся со скамейки.

— Пойду я… Надо жителей предупредить, к сражению подготовить. Детишек спрятать… Им, после, и подранков хватит. Чего зря в гущу лезть, верно? А ты, господин ведун, это… Отдохни пока… Если времени много, иди в дом — вздремни. Ну, а коли торопишься куда, то вон ту, разлогую грушу видишь? Посиди под ней. Там хорошее место, светлое. И не заметишь, как силы восстановишь…

Произнеся все это, Петр повернулся к казаку широкой спиной и неспешно двинулся к соседней избе. Но, отойдя пять-шесть шагов, неожиданно остановился и негромко произнес:

— Спасибо, человек…

Немного помолчал, и прибавил:

— Огонь… Нет в этом мире существа, которое сможет перед ним устоять… Разве что его духи. Ну, так зато те воды, в отличие от иных, бояться. В общем, удачи нам всем, господин ведун, запорожский новик… Хозяин доволен. Благородство души в противнике, порой большего уважения достойно, чем в самом верном друге.

— Потому как благородного врага проще вокруг пальца обвести? — хмыкнул Куница.

— Э нет, ты невнимательно слушал. Я сказал — противник, а не враг. Заметь — разница существенная… А если, по малолетству, ты этого еще не понимаешь, то не бери в голову. Когда повзрослеешь, тогда и оценишь, — хохотнул упырь и… исчез.

Тарас досадливо дернул плечом, демонстрируя, что во всем этом деле, его меньше всего интересует мнение какого-то Хозяина. Потом поднялся с лавки и неспешно зашагал в указанном старостой направлении.

Место и в самом деле оказалось примечательное. Еще не дойдя до груши добрый десяток шагов, Куница почувствовал, как все тело наполняется разухабистой, молодцеватой силой. Будто ковш хмельного меду принял. Казалось, за что бы сейчас не взялся, все будет по плечу… Ведун сел на траву, прислонился затылком к шершавому стволу и блаженно закрыл глаза, наслаждаясь необычным ощущением.

Хорошо здесь было, покойно. Не потому, что вдруг исчезли желания, и все стало безразлично, неинтересно, а из-за возникшей и крепнущей с каждой минутой уверенности: что нет в этом мире опасности, с которой Куница не смог бы совладать… Если б не тревога о товарищах, запорожец с удовольствием свернулся б калачиком, прямо здесь, под деревом и задал такого храпака, что с веток не только листва, а и неспелые груши посыпались бы.

— Интересно, что там, у Степана с Василием творится? — пробормотал он, закрывая глаза. — Справятся сами? Вот бы взглянуть на них, хоть издали… А уж потом и вздремнуть можно.

Тарас зевнул, уткнулся подбородком в грудь, моргнул и вдруг понял, что видит перед собой не только привычный живот и колени, а смотрит в коротко стриженый затылок собственной, низко склоненной головы. Смотрит, как стоящий рядом человек — сбоку и чуть сверху.

Оторопело помотав головой и поморгав ресницами, Куница протер кулаками глаза, но каким же было его удивление, когда ведун понял, что все эти поступки на тот, отдельно существующий взгляд не имеют никакого воздействия.

— Вот здорово! — восхитился ведун. — Значит, я теперь еще и так могу? Полюбоваться на себя со стороны… Как, в волшебных сказках назывались существа, у которых на затылке третий глаз открывался? Или — во лбу? Жаль, запамятовал…

Но, наглядевшись вдоволь на собственный затылок, Тарас недоуменно пожал плечами и поинтересовался, опять-таки у самого себя:

— А на кой ляд мне это понадобилось? Я же не красная девица, чтоб на все боки вертеться, наряды примеряя?

И словно поняв неудовольствие своего хозяина, "третий глаз" стал неспешно подниматься, при этом все, что с его помощью видел Куница, не теряло четкости, а просто уменьшалось в размерах.

Вот он, — разом подскочив на несколько саженей, — на густую крону груши сверху посматривает. А вот — все Выселки уже у него, как на ладони. Хоть в горсть собирай. Дома да избы маленькие, не больше тесаного строительного камня, а копошащиеся возле них люди — соразмерны с запечными тараканами. Но, при желании, Куница мог до мельчайших подробностей рассмотреть каждую щель в стене, или — к примеру, пересчитать морщинки на озабоченном и радостно возбужденном лице здешнего старосты.

Последний наверняка должен был что-то почувствовать, потому что недовольно дернул уголками губ и покосился в сторону дремавшего казака. Только пальцем не пригрозил, словно расшалившемуся дитяти.

А Куница уже быстрым ветром уносился в степь. Туда, где его товарищи должны были стать манком для отряда ордынцев…

Первым приближение врага почувствовал Призрак. И так как на нем теперь восседал не Куница, а его побратим, атаман счел достаточным раздуть ноздри и громко фыркнуть. Правда, повернув при этом морду в ту сторону, откуда доносился запах ордынцев. Его и в самом деле все меньше и меньше интересовали мирские проблемы, но басурман бывший запорожец и только после — разбойник, все еще ненавидел в достаточной мере.

Но, даже и без его предупреждения, Степан Небаба в ту же минуту чуть отпрянул и непроизвольно провел ладонью по лицу.

Его вдруг будто кто-то легким перышком по челу мазнул. Словно горячим ветерком обдуло. Обычный человек и внимания не обратил бы на подобное ощущение, но тот, кто хоть немного обучался волшебству, обязан был узнать магическую попытку басурманского шамана прощупать его, Степана колдовскую силу. Опытный враг не хотел рисковать и ввязываться в бой, досконально не разведав, с какого уровня чародеем, в предстоящем поединке, сведет его судьба. И судя по тому, как попытка недруга, разглядеть возможности Небабы, вскоре повторилась, но уже гораздо бесцеремоннее — ордынский шаман пришел к выводу, что недоученный чародей, каким и в самом деле был Степан, ему не соперник. Подобную бесцеремонность можно было расценивать и как насмешку, уверенного в себе врага и — как предупреждение, о том, что сопротивление бесполезно.

— Они уже совсем рядом, Василий, — негромко промолвил Небаба. — Я чувствую ауру их шамана. Сильная, сволочь… Если придется с ней напрямую схлестнутся — боюсь, не сдюжу.

— Почему сильная, а не сильный?

— Потому, что сволочь! — пытаясь за шуткой скрыть тревогу, буркнул Степан. Потом подумал немного, морща лоб, и прибавил, неуверенно… — К тому же, баба, она… кажись… Что-то такое мниться мне.

— Когда молодому казаку баба чудиться, это еще не самое плохое, что может с ним случиться… — засмеялся опричник. — Так, что: по коням? Жаль столько хорошего вина нехристям оставлять — не оценят. Но, пора выдвигаться. Как бы в кольцо не взяли…

Степан, молча, запрыгнул в седло и развернул Призрака на северо-запад, в сторону деревни упырей.

— Давай, родной… Не подведи, — попросил тихо. — На тебя вся надежда…

Конь удивленно повернул к нему морду и вопросительно всхрапнул.

— Слышишь, атаман, сделай так, чтобы враги ни на шаг не отставали, но и подстрелить нас не смогли. Чтоб басурманам все время казалось, будто они вот-вот нас схватят, а дотянуться — никак не удавалось. Очень нам надо охотничий азарт в ордынских воинах разбудить. Да такой азарт, чтоб они, проклятые, обо всем на свете, кроме нас с Василием позабыли. Чтоб потеряли всяческую осторожность! И, когда увидят перед собой деревенские крыши, уже ни о чем другом, кроме легкой добычи, даже подумать не могли.

Призрак коротко мотнул головой и легкой рысью вынесся на пригорок, с которого побратимы, незадолго перед этим, спустились к Тарасову колодцу.

Оглянувшись, Небаба тут же призывно махнул опричнику. Отряд ордынцев уже был совсем неподалеку.

Басурмане тоже заметили добычу. Темный силуэт всадника отчетливо вырисовывался на фоне дымчатой голубизны летнего неба.

Ехавший чуть впереди всей сотни, десяток воинов, громко заулюлюкал и засвистел. Всадники дружно взмахнули нагайками и пустили лошадей вскачь. А еще спустя короткий миг — весь остальной отряд басурман сорвался с места. Людоловы начинали свою излюбленную забаву — охоту на человека.

Кунице сверху было прекрасно видно, как ехавшая в середине басурманского отряда, закутанная в потертые овечьи шкуры, шаманка быстро выдернула из конской гривы несколько волосков. Потом прошептала над ними что-то и бросила в сторону его товарищей. В ту же минуту конь, на котором сидел Василия, неуклюже сбился с шага, споткнулся и едва не упал. К счастью, опричник сумел удержаться в седле, а хорошо объезженный конь не остановился, а стал неуклюже прыгать, словно его передние ноги оплела крепкая веревка.

— Что случилось?! — закричал Небаба. — Не отставай!

— Конь не идет!

— Это шаманка мудрит! — выругался Степан. — Я чувствую ее силу… Бросай свою клячу, садись ко мне… Призрак ей не по зубам!

В это время басурманка опять забормотала свои заклятия над свитым в колечко конским волосом, делая над ним замысловатые пасы. При этом шаманка бормотала все громче, а издаваемые ею вопли становились более резкими. Но на, превращенный высшими силами в лошадь, дух разбойничьего атамана все ее старания совершенно не действовали. Более того, Куница был совершенно уверен, что если б тот так поспешно не отрешился от всего земного, то справился б с надоедливой шаманкой, что называется: одним левым копытом.

Прибавившегося веса второго седока Призрак словно не почувствовал. Он все так же бежал ровной, неспешной рысью, точно выдерживая расстояние чуть больше выстрела из составного лука. Мушкеты из-за дороговизны и сложности в обращении не были в чести у полудиких кочевников. Чем орда существенно отличалась от хорошо вышколенных орт султанских янычар,

Уверившись в том, что его товарищам пока ничего не угрожает, а басурмане надежно заглотнули наживку, Куница повернул обратно. Резонно рассудив, что не помешает известить союзников о том, сколько ордынцев в отряде и как скоро они прискачут в деревню.

Странное это было умение — невесомый полет одного лишь взгляда.

За последние дни, уж насколько Куница приноровился ничему не удивляться, а все же не смог сдержать восхищенного вздоха, когда буквально в тоже мгновение, как только решил возвращаться, — очутился под грушей. Собственно, если по существу, то парень никуда и не отлучался, — просто, чем отдаленнее забирался "третий глаз" от Выселок, тем четче становилось виденное вдали и расплывчатее — близкое. А теперь Куница снова "собрался" весь, в одном месте…

— Оклемался, господин ведун? — без любопытства поинтересовался у него в ту же минуту, поджидавший рядом староста. — А я уж было решил, что не хочет тебя сила отпускать. Силком оттаскивать собирался…

— Нет, все хорошо… Спасибо. — Куница, чуть пошатываясь, поднялся на ноги. — Я видел басурман. Чуть больше сотни. И шаманка с ними. Друзья уже ведут их за собой… Вскоре будут здесь.

— Ну и ладно… — с напускным безразличием кивнул староста, украдкой потирая ладони. Но проделывая это с таким видом, словно вытирал испачканные руки. — Мы готовы к встрече. Ты, господин ведун, с товарищами своими, пока под руки мужичкам не лезь… Не ровен час, зашибут, — коротко хохотнул Петр. — За то, что помощь предложили, благодарствую, но это будет не ваша битва. Вот только с шаманки глаз не спускайте. Мало ли что… Всего не предвидишь. И уж тогда — сражайтесь.

Выселки показались внезапно, будто перед этим деревенские избы и амбары тщательно прятались в тени деревьев и вдруг передумали — в одночасье, шагнув на свет, призывно сверкая слюдяными окошками в лучах, клонящегося к закату солнца. Надежнее любых иных примет указывая на богатство здешних обитателей. Ведь даже диким пастухам-кочевникам известна цена подобной роскоши. Сырая слюда, не вареное стекло, но — и не выскобленный бычий пузырь, которым затягивают оконные проемы в селениях победнее.

И судя по суетливо заметавшимся мужикам и отчаянным женским воплям, раздавшимся в ту же минуту, как только отряд басурман, вымахнул на заметное место — людоловов здесь не ждали. А значит, добыча ордынцам должна перепасть знатная! Захваченные врасплох жители деревушки и сами далеко не разбегутся, и ценности попрятать не успеют.

"Как въедете в деревню, скачите, не останавливаясь, по улице, до крайнего дома! — услышали Степан с Василием мысленное распоряжение Куницы. — Там меня увидите! Подле старой груши…".

— Воистину умным человеком было когда-то подмечено: "Каждому свое…", — проворчал на ухо Небабе, сидящий за спиной Василий Орлов. — Мы тут с тобой, друг чародей, можно сказать: своими жизнями рискуем. В поте чела и не щадя живота, мозоли натираем — а запорожец, как обычно — груши околачивает. Все-таки нет в этом мире справедливости… А ведь покойный отец, царствие ему небесное, хотел меня на дьякона выучить. Стоял бы я сейчас себе в церкви, возле крылоса, да пел во славу Господа нашего… Лепота… Благость… Что за дьявол?! — опричник едва не прикусил себе язык и не перелетел через голову, сидящего впереди товарища.

А тот и сам чудом удержался в седле, когда Призрак на всем скаку вдруг остановился, пробороздив землю передними копытами, не доскакав до заветной груши добрый шмат улицы.

— Сдурел, атаман?! — воскликнул возмущенно Небаба, хватая коня за пышную гриву.

"Дальше сами… — извинительно пробормотал Призрак. — Мне туда нельзя. Святое место. Я хоть и прощен, но грехов слишком много совершил… Так быстро не очистится".

— Вот те раз… Опять наш Тарас чего-то учудил, — покрутил головой опричник. — Да, уж, Степан, послал тебе Господь побратима. Вот о таких люди и говорят, что у них на вербах золотые груши растут.

— О грушах потом, други… — бросился к ним Куница. — Сейчас начнется!..

А в деревню, с визгом и оглушительным свистом, раскручивая над головами арканы, высматривая жадными, раскосыми очами добычу, уже влетал первый десяток верховых.

— Мы что, даже не вмешаемся? — возбужденно воскликнул опричник.

— Смотри пока… — придержал его Куница. — Не торопись… Наше время еще не пришло. Здешний староста просил не путаться под ногами. Уважим просьбу нечисти. Заодно, поглядим: на что способны… Авось, сгодиться.

В орде издревле заведено подбирать в каждую сотню лошадей приблизительно равной стати, чтобы всадники держались вместе, а не рассыпались в бою и не растягивались нитью по степи, когда более резвые скакуны существенно опередят медлительных сородичей. Но, ведь и седоки на лошадях тоже разные. И как не подгоняли своих коней самые сильные и рослые, а значит и самые тяжелые багатуры, — их невысокие и худощавые товарищи всегда и везде поспевали первыми. Иной раз, оставляя далеко позади основную часть отряда. Особенно, когда длительная погоня становилась столь азартной и будто бы — безопасной.

Скачущий впереди всех, воин привстал в седле, размахнулся и ловко набросил петлю на плечи присевшей от ужаса, прямо посреди улицы молодой крестьянке. Не ожидая от перепуганной бабы никакого сопротивления, он даже не стал обматывать конец веревки за луку седла, как поступал обычно, гася рывок, — а всего лишь крепче сжал конец аркана в кулаке.

Конь резво пронесся мимо неподвижной женщину, воин дернул веревку, туже затягивая петлю, и в следующую минуту, когда он уже подумывал остановить скакуна, чтобы зря не калечить, должную волочиться следом пленницу, незадачливый всадник сам вылетел из седла.

Рывок был столь неожиданным и резким, что воин не успел смягчить падение и со всего маху грянулся о твердую землю. Силу удара не ослабил даже пышный лисий малахай. Затылок ордынца издал сухой треск, и степной воин остался лежать неподвижно в чужой пыли, быстро темнеющей вокруг его головы, наподобие черного нимба. Дружный хохот и насмешливы замечания, по поводу безрукости и неумении держатся в седле, из уст еще ничего не заподозривших товарищей, были последними звуками, которые умирающий воин успел услышать. А потом наступила кромешная тьма. Еще не вечная, но уже близкая предвестница той — всепоглощающей и неизбежной.

Два других воина, скакавших следом, одновременно взмахнули своими арканами и с двух сторон бросили петли на все так же покорно склоненную женскую голову и поникшие плечи. И — оба промахнулись… Поселянка сдвинулась в сторону столь молниеносно, что человеческий глаз был не в состоянии уследить за ее перемещением. Поэтому, разум объяснил случившееся просто: воины случайно помешали друг другу.

Теперь объектом для насмешек, подтягивающейся к деревне, передовой части чамбула, стали эти два всадника.

Обменявшись недружелюбными взглядами, басурмане спешились и, наматывая на руку арканы, двинулись с разных сторон к своей оцепеневшей от ужаса жертве. Удовлетворенно отметив, что перед ними стройная и довольно привлекательная молодуха. Не из тех, что ценятся на вес золота, — откуда такой красавице взяться в захудалой деревеньке? — но и не из дешевых рабынь, годных лишь для черновой работы. Один из ордынцев сильно хромал и, видя, что легкая добыча может достаться его товарищу, пошел на хитрость. Он остановился и, делая руками непристойные жесты, поманил женщину к себе.

— Ты… Ходить… Здесь… — произнес громко, сильно коверкая слова. — Быстро-быстро!.. — Но, поскольку та не отреагировала на приказ, прибавил еще одну, специально заученную перед походом, фразу подчинения гяурских женщин. — Бегом, курва! — и повторил, боясь ошибиться: — Быстро! Здесь!

Как оказалось, заучивал ругательство не зря. Молодица вздрогнула и торопливо засеменила к позвавшему ее мужчине. Но эта покорность не понравилось второму, басурманину — годами моложе и более жадному к подобной добыче. Желая первым дотронуться до женщины и таким образом заявить на нее свои права, он мощным прыжком сократил разделявшее их расстояние, вытянув перед собой руки. Но молодица, похоже, от обуявшего ее ужаса едва стояла на ногах, потому что, не одолев и пары шажков, женщина запуталась в подоле собственного платья и упала. Причем умудрившись сделать это как раз в тот момент, когда на нее сзади прыгнул второй воин.

Не встретив руками ожидаемой опоры, молодой ордынец не сумел вовремя остановиться, потерял равновесие, споткнулся о молодуху и, пролетев чуть дальше вперед, сшиб с ног хромого товарища. И они оба, громко ругаясь, неловко грохнулись в дорожную пыль.

Никто из десятка людоловов, издали наблюдавших за всей этой возней и наградивших дружным хохотом своих незадачливых товарищей, даже не заметил, что за то время, пока молодой воин перелетал над резко присевшей поселянкой, нечеловечески ловкая молодица успела тычком ладони перебить ему гортань. Так что он, упав на хромого, мог уже только хрипеть и судорожно хвататься немеющими пальцами за отворот его кожуха. Тем самым создавая видимость драки, и мешая товарищу подняться на ноги. Поэтому, — пока тот ожесточенно боролся с умирающим воином, — в судьбу прыткой молодухи решили вмешаться приотставшие басурмане.

Пять или шесть арканов мелькнули в воздухе, и власяные петли буквально оплели поселянку. Рывок каждого из них должен был свалить с ног пленницу, но вместо этого, дернув арканы одновременно в разные стороны, ордынцы вылетели из седел сами. Смех усилился… Но не надолго.

Ведь если никто не смог увидеть, как хрупкая с виду, молодая женщина, когда петли затянулись на ее теле, молниеносно крутнулась этаким веретеном, и именно этим рывком выдергивая из седел зазевавшихся воинов, то не узреть, как из-за низких палисадников, к поднимающимся с руганью и ворчанием мужчинам, метнулись размытые серые тени, было уже невозможно. И уж тем более — не заметить: что как только лишь они соприкасались с телами воинов, свирепые, сильные мужчины мгновенно превращались в безвольные тюфяки, не способные оказать наималейшего сопротивления. А странные тени, с той же нечеловеческой быстротой, утаскивали их прочь.

В возникшей суматохе скрылась и вызвавшая весь этот сумбур "робкая, но шустрая" молодица.

— В дома! Они засели в домах! — заорал десятник к еще не спешившимся воинам, растерянно оглядывая опустевшую улицу. Он еще не сообразил с чем столкнулся, воспринимая произошедшее, как досадное недоразумение, а гибель воинов — их собственной оплошностью. В бою всякое случается. — Прочесать каждый дом! Зря не убивать! Хватайте всех и тащите сюда! Потом разберемся: кого казнить, а кого в ясырь! Не жадничайте, поход только начинается — добычи всем хватит!

Спешившиеся ордынцы, грозно поводя пиками и ятаганами, бросились осматривать избы. Выбивая ударом ноги хлипкие двери, басурмане ворвались в ближайшие дома, и десятник, ожидавший привычной ругани, звона стали, предсмертных воплей, рыданий и визга, услышал… тишину.

А в следующий миг, на притихшую улицу Выселков галопом вылетела основная часть отряда. Во главе с сотником и шаманкой. Командир отряда мигом подметил брошенных лошадей и разъяренно рявкнул на растерянного десятника.

— Что здесь происходит, Мустафа?! Почему я не вижу ни пленных, ни убитых? Где трупы врага и куда подевались твои люди?!

— На нас кто-то напал, сагиб! Я приказал осмотреть дома.

— И что? Они все там уснули?! Или уселись, чтоб бросить кости на удачу?

— Я не знаю, сагиб… В этой деревне все очень странно… Несколько воинов уже погибло…

— Да? Тогда почему я не вижу трупов? Не ищи себе оправданий, Мустафа! Иди и сам посмотри: чем твои псы там занимаются!

— Как прикажете, сагиб…

Десятник поклонился и бросился к ближайшему дому. Но не к зияющему зловещей чернотой, распахнутой пасти хищного зверя, дверному проему, а к окну. Подбежал, ухватился руками за подоконник, сунул голову внутрь и — сильно взбрыкнув ногами, полез в дом. Мгновение спустя он странно обмяк, переломившись в пояснице, но все так же упорно продолжал переползать через подоконник, пока полностью не скрылся внутри.

— Засада! Все ко мне! К оружию!

Сотник еще не понял, откуда исходит опасность, но в том, что десятник Мустафа мертв, как и все его люди, сомневаться не приходилось. И опытный командир отдал единственно верный в такой ситуации приказ — собирая силы в единый кулак. А нападать или убегать — надо было еще решать.

— Увы, это не засада, мой господин, а смертельный капкан! — прокаркала у него за спиной шаманка. — Чародей заманил нас в поселение мангусов!

— Мангусов?!

Услышав самое страшное еще с детских лет для каждого правоверного слово, сотня опытных бойцов в тот же миг утратила всякое подобие строя и стала сбиваться в плотную кучу. Никто не хотел оставаться снаружи клубка. Бесстрашные степные воины, плюющие в лица врагов, презирающие собственную смерть и не страшащиеся пыток, превращались в трусливых зайцев от одной только мысли о возможности стать добычей пожирателей душ.

Сама по себе смерть для басурманских воинов всего лишь неизбежное и чуть неприятное ощущение, которым сопровождалось освобождение истинного духа от телесной обузы, перед вхождением в райские чертоги. Но, если мангусы сожрут душу, что же тогда вознесется к Создателю? Как Аллах сможет встретить погибшего воина в Саду Грез и наградить его вечным блаженством? Что станут ласкать нежные руки прекрасных гурий?.. Ужаснее участи невозможно себе представить.

Сохраняющая спокойствие во время всей этой суеты, шаманка подняла руки над головой и хлопнула в ладони. Потом выпрямила их перед собой, ладонями вниз и чуть согнув пальцы, наподобие когтей — резко очертила круг, соединив кисти с громким хлопком за спиной.

Лица степняков просветлели. Обычные воины мало понимали в магии, но жест, набрасывающий защитный колпак, узнал каждый.

— Ты сможешь их победить? — недоверчиво спросил сотник, из-за суеверного страха даже не называя пожирателей душ по имени.

— Я — нет, не смогу… — ответила та, выискивая что-то в своей торбе. — Живому с мертвым — ни в обычном бою, ни в магическом — никак не совладать. Это — как пытаться угомонить наводнение, поливая реку водой из кувшина. Но, у меня есть нечто, чего они бояться. Вернее — то, что поможет призвать сюда их вечного врага.

"Человек! Пришло твое время! Ты обещал помочь! — раздался в голове Куницы голос деревенского старосты. — Шаманка призывает ифрита! С духом огня мы не сладим… Вернее — управимся, но при этом — очень, очень много наших погибнет".

"Я помню… Сейчас что-нибудь сообразим".

— Помочь? — переспросил Степан, удивленно глядя на казака. — Ты что, брат Тарас, белены объелся? Мы же, вроде, как собирались их между собой стравить. Или запамятовал?

— Собирались…

— Но, я так понимаю: ты передумал?

— Передумал…

— И когда только успел, скажи на милость? — вздернул брови побратим. — Вот же шило! На час одного нельзя оставить!

— Успел…

— Издеваешься?! — осерчал Небаба.

— Ну, что ты, Степан, — примирительно ткнул его кулаком в бок Куница. — Объяснять долго. Так, поговорил с Петром по… душам. После обязательно расскажу подробно… Ответь лучше: нет ли у тебя в запасе какого-то чародейского трюка, чтоб помешать шаманке?

— Да с какой стати мне это делать? Упырей спасать? Извини, я — против. Пусть грызется нечисть!.. Чем больше издохнет, тем чище вокруг станет! Вспомни, мы же именно этого хотели!

— Все верно, брат, — слова казака звучали твердо и уверенно. — Но то было раньше. Я не стану спорить с тобой, не время сейчас… — Куница тронул побратима за локоть. — Прошу, поверь: так будет правильнее всего. Так — нужно!

— Ифрит — это очень плохо, парни, — присоединился к их спору Орлов. — Норов у духа огня еще тот. И если он разозлится, да пойдет куролесить — то на версту вокруг только оплавленная земля останется. На которой — полвека ничего расти не будет. Знаю, приходилось как-то видеть.

"Быстрее, человек! Мы уже не успеем уйти. Ифрит набирает силу! Ты ведь обещал…"

А тем временем прямо посреди улицы, в полуметре над землей заплясал, вызванный умением шаманки, махонький огонек. Сперва он был размером с язычок пламени от зажженной свечки, но понадобилось всего несколько ударов сердца, чтобы ифрит подрос до размеров горящего факела и приобрел очертания скособоченной пятиконечной звезды.

— Гм… — задумчиво пробормотал Небаба, перебирая в уме подходящие к случаю заклинания. — Да, я бы мог обратить волшбу шаманки против нее же, если б удалось старуху чем-то отвлечь. Но как? В момент призыва духов чародей так сосредоточен, что ничего не слышит и не видит. Да и воинов вокруг нее, почитай вся сотня сгрудилась…

А Куница его уже не слушал. Мысль, посетившая парня, была столь необычная и дерзкая, что он, не раздумывая, зажмурился и…

Неведомо, именно так и загадал Тарас, или просто не смог по-иному объяснить волшебным силам собственное желание, но над подобием пляшущего огненного человечка неожиданно возникла деревянная кадка. Зависла на мгновение, будто сомневаясь в том, верно ли она истолковала волю человека, а потом резко опрокинулась, выливая на ифрита воду. И — громко зашипев, словно разъяренный кот, еще не вошедший в полную силу, дух огня превратился в облако пара, которое тут же было радостно подхвачено и развеяно легким ветерком, так вовремя созданным или подвернувшемся под руку.

— Нет!!!

Истошный и переполненный отчаяньем визг, раздавшийся в следующую минуту, был столь пронзителен, что все басурмане схватились за головы, закрывая едва не лопнувшие глаза и зажимая ладонями уши. У воинов стоявших ближе всего к шаманке, носом хлынула кровь, а у многих помутилось сознание. А лошади и вовсе взбесились… Часть понесла, другие взвились на дыбы, сбрасывая всадников, а еще часть — совершенно взбесившись, хватала зубами все, до чего могла дотянуться. При этом, мощные лошадиные челюсти, в основном, сжимались на бока сородичей и ногах ордынцев.

Во всем этом бедламе уже никому не было дела до чего-либо иного, кроме спасения собственной жизни. Сотня ордынцев в мгновение ока превратилась в неуправляемую отару испуганных, жмущихся друг к дружке овец, вокруг которой неспешно кружит волчья стая. И ошалевшие от крови волки могли теперь свободно вырезать всех подряд или на выбор…

— Вражья сила! Предупреждать же надо, чародеи недоученные… — выдохнул в следующее мгновение Василий Орлов и тут же заорал: — Хватай ее, Степан! Быстрее! Не спи!

— Как?

— Нежно!

Куница открыл глаза и увидел, что его товарищи, пытаются удержать отчаянно брыкающуюся басурманскую шаманку, перенесенную сюда силой его завершающего желания.

— Да за руки, за руки держи, а не за горло!

— Сила Господня! — брезгливо морщился Небаба. — Ее лохмотья издают такую вонь, что притронутся противно!

— Ну, так сделай с ними что-нибудь! Трудно тебе, что ли?

— Спасибо, что напомнил, Василий. Сейчас… — Степан о невнятно забормотал, и в следующую минуту, от пронзительного писка, который издала шаманка, у Куницы заложило уши, а пробегавший мимо, упырь шарахнулся в сторону.

— Нашел время веселится… бесстыдник! — нервно хохотнул опричник, с некоторым удивлением, но не без удовольствия еще крепче прижимая к себе, извивающуюся в его руках, совершенно голую девицу. На шаманке не осталось ничего, кроме ее собственных, неопределенного цвета и сбитых в жуткий колтун, волос.

— Выбросить всегда проще, чем очистить… — отмел упрек товарища Небаба, — Хоть обычным способом, хоть чародейским… — Степан пристальным взглядом окинул пленницу, высматривая припрятанные амулеты. Но заклятие сработало отменно — на девице не осталось даже нитки, словно только что уродилась. — Сам-то чего уставился? Нравится, небось, а?

— Странное дело, — потер задумчиво переносицу опричник. — Сколько на свете живу, всегда думал: раз шаманка — значит, карга старая. А тут такая птичка-невеличка. Девчонка совсем… Отмыть, причесать — и хоть замуж бери… Ей, а ты чего кушак распускаешь?

— Не надо! Пожалуйста, не надо!.. — взвизгнула девчонка, испуганно таращась на здоровяка и непроизвольно, ища защиту, прижимаясь к Василию.

— Руки свяжем… — буркнул тот. — Или ты всю жизнь собираешься ее удерживать?

— Развлекаетесь? — с легкой насмешкой поинтересовался, неслышно возникший рядом староста Выселок.

— А тебе что? — тут же окрысился Степан, похоже, надолго, если не навсегда невзлюбивший упырей.

— Мне? — переспросил и пожал плечами тот. — Да сколько угодно. Дело молодое, житейское… И право победителя, обратно же никто не отрицает… Я бы и сам не прочь тряхнуть стариной.

— Да не собирались мы… — отмахнулся Куница, невольно потупившись. А ведь прав был упырь. Мыслишка-то шаловливая и паскудная, от созерцания стройного девичьего тела, мелькнула. Еще как мелькнула… — С чего ты взял, охальник старый?

— Ага, — понимающе кивнул тот, пряча усмешку в широкую ладонь, оглаживая бороду. — Это вы девку догола раздели, а чтоб сподручней было с ней о хорошей погоде разговаривать, заодно и руки связали… Мало ли — вдруг не согласиться, дождь накличет? Бывает. Я лишь хотел заметить, что если вы решили таким приятным способом лишить ее колдовского могущества и обезвредить, то, вопреки устойчивому заблуждению отцов вашей церкви, непорочность и чародейская сила никоим образом промеж собой не связаны. И кроме потехи, иной пользы, от надругательства, вам не будет…

— Не надо, атаман… Пожалуйста… — взмолилась шаманка, глядя на Куницу.

Из всего разговора, и того, что старый упырь хоть и с подковыркой, но вполне уважительно обращался к молодому казаку, она сообразила, что именно Тарас главный в этой компании. — Не разрешай своим воинам меня обижать…

— Ишь ты, — восхитился Степан. — Как по-нашему щебечет, красотка заморская. Где только научилась?

— Матушка моя из этих сторон… — торопливо объяснила та. — В полон взяли… Так я и родилась. Она здешнему говору и обучила…

— То-то я гляжу, не похожа ты на степнячку… — хмыкнул Василий. — Басурманские девки, обычно, смуглы, костлявы, как тарань, да чернобровы, а наша пленница — телом бела, ребрами не светит и светловолоса… будет. — А потом поинтересовался, как бы между прочим. — И какая нашему атаману с того польза, чудо заморское? Ну, если он тебя от наших гадких помыслов убережет? Повалять по травке не даст?

— Верной рабой стану! Своим погребальным костром в том клянусь… — неожиданно горячо заговорила шаманка. — Атаман — сильный чародей! Он не только меня, он — самого духа огня победил! Такому служить не зазорно!

— Товарищи мы все… — зачем-то стал объяснять Тарас.

— А девица, похоже, не шутит, господин ведун, то бишь — пан атаман… — заметил вкрадчиво деревенский староста. — Сильнее клятвы не придумать. У басурман с погребением строго. И хоть конь кобыле не товарищ, а — гм, брат… я б не стал, вот так, сходу, отмахиваться от ее присяги… Тех, длинноволосых, которые только для услады, кругом хоть пруд пруди, а — с умом и пониманием, на базаре не купишь…

— Вот заладил, старый хрыч, — насупился Тарас. — Сколько можно? Сам-то оторви глаза от ее голого зада, а то уже ни о чем другом, кроме как о блуде, и думать не можешь. Запамятовал, как сам просил защитить от ее чар? Ну, а что раздели девку впопыхах, так в бою всякое случается… Кольчуга да панцирь — и то, иной раз, с плеч слетают. Сабля, она не спрашивает: по рубахе или по кушаку лезвием черкнула? Только спроси, тебе любой казак расскажет: как без портов не только из постели чужой жены убегать приходилось, но также с врагом рубится, левой рукой порты удерживая… Кстати, знаешь, почему в шароварах такая широкая мотня? А чтоб, когда они на сапоги сползут, бегать не мешали и шаг не укорачивали…

— Уел, уел старика… — незлобиво усмехнулся упырь. — Прав ты, атаман… Всякая тварь Божья слаба своими желаниями. И в самом деле жалко мне стало, что такой лакомый кусок из рук ускользает. Но не по той причине, что ты, по молодости лет и мужскому обыкновению, подумал. Не забывай, я хоть и похож на вас внешним обликом, а все ж — не человек. Просто, в молодой девке силы больше всего. И отдает она ее щедро, не скупясь… Это не воин, который до остатка, до последнего вздоха за жизнь цепляется… Чего лукавить: захотелось шаманку себе оставить. Уж она б, ласковая, мне годков двадцать, не меньше, сбросила… Но, коль девка обет верности тебе дала — то даже уговаривать не стану. Поверь старику: в дальней, да опасной дороге иной раз и кривая клюка подспорье…

— Слушай, старый… — подошел ближе к упырю Василий. — Чего это ты так упорно нам ее навязываешь? Уж не решил ли рассчитаться, пойманной нами же, девицей за оказанную деревне помощь?

— Ах, да… Хорошо, что напомнил, опричник… — посерьезнел староста и низко поклонился всем троим. — Благодарствуем, вам. И пусть Правь не посчитает этот ваш поступок за смертный грех. Врага убивать всякому позволено. А что до платы, то нет у нас ни злата, ни каменьев дорогих. Сами понимаете — мертвым они без надобности. Вот и не храним, не копим…

— Ага, примерно чего-то такого и следовало ожидать… — покивал Орлов. — Что люди, что нелюди — всяк норовит в рай на чужом горбу въехать.

— Это верно. Иной норовит еще и усесться поудобнее, да кнутом подгоняет… — не обиделся староста и продолжил, как ни в чем не бывало. — Моя плата будет ценнее. Я дам совет…

— Угу, — теперь уже не удержался от язвительного тона и Небаба, продолжая крепко держать притихший предмет обсуждения. — Как известно: ничто не стоит так дешево и не оплачивается столь дорого, как добрые советы…

— Совет? — переспросил Куница. — А какой?

— Тебе лучше знать… — пожал плечами староста, засовывая большие пальцы за кушак и покачиваясь с носка на пятку, показывая всем своим видом, что готов рассчитаться хоть сейчас. — Но не спеши, господин казак… Дорога ложка к обеду. Когда придет время, и ты поймешь, что не знаешь: как быть — вспомни мои слова и приходи в гости. Вот тогда и поговорим. Кто знает — может и не пустой разговор получиться…

— Хорошо.

Может, кому-то другому, вся эта таинственность и не слишком понравилась бы, но Тарасу, с детских лет приученному отцом, что настоящий казак больше молчит и слушает, нежели спрашивает, а также к постоянным полунамекам и прочей таинственности, окружавшей покойную Аглаю Лукиничну, слова упыря не показались странными. Более того, Куница догадался, что подобное обещание, в устах нечисти, значит гораздо больше, нежели можно судить с первого раза.

— Вот и ладушки, — усмехнулся тот, с некоторым сожалением в последний раз ощупывая взглядом плененную басурманку. — Ну, вы тут развлекайтесь, как считаете нужным, а я к своим… А то, чего доброго — за разговорами — голодным останусь… — и прибавил, как бы извиняясь. — Слишком долго мы сдерживались… Теперь не остановить. Если сам не озабочусь — все, до последней крошки подберут… Даже хромой лошади не оставят.

От упоминания о той страшной судьбе, что упыри, не без их помощи уготовили побежденным, Куница вздрогнул и помрачнел еще больше.

— Как хотите, хлопцы, но я тут более задерживаться не намерен… Вроде — басурмане наши враги заклятые, а все ж — не по-людски, как-то… Муторно на душе.

— Это верно, человек… — бросил через плечо староста. — Уходите, от греха подальше. Нечисти веры нет, могут за добро и худом отплатить.

— На тебя не угодишь… атаман, — пожал мощными плечами Степан. — То безвинно страдающим упырям помочь хочешь, то — басурман жалеешь. На, сам оберегай свой приз… — он выдернул пленницу из рук Орлова и толкнул ее в объятия побратима. Но шаманка тут же упала на колени и обняла казака за ноги, прижимаясь щекой к его сапогам. — Вот-вот… Хорошенько подумай, прежде чем окончательно ее судьбу решить. Чтоб после не сожалеть о содеянном.

— Потом, — Куница поспешно поднял девушку. — Для начала, уберемся куда-нибудь подальше от этого места. Там и поговорим…

"Погоди, атаман… — радостно-растерянный голос Призрака прозвучал совершенно неожиданно в голове Тараса. — Сперва простимся с тобой… Мой срок служения вышел…".

— Налево пойдешь — коня потеряешь, направо пойдешь — девицу найдешь… — коротко хохотнул Василий. — Что ж так не вовремя? Неужто подождать нельзя? Видишь: какую обузу наш атаман приобрел? Не на собственном же горбу ему ее переть? Степан осерчал чуток — и под седло не согласится…

— Ну, атаман Терн-Кобылецкий тоже не на весь век в лошади к нам нанимался… — не поддержал опричника Куница. — Прощай, коли так, раскаявшийся разбойник… Как оно говорится — земля тебе пухом, что ли?

"Не имеет значения, какие слова говорится при расставании, — ответил тот. — Важно лишь, что при этом думают… Спасибо, на добром пожелании. А что до своевременности, ездовых лошадей и прочей житейской суеты, то тем, кто принимает решение — лучше знать… Сними узду, атаман Куница, отпусти меня…"

— А это мысль, — неожиданно засуетился Степан, хитро ухмыляясь. — Давай я сниму… Так сказать, на правах первого хозяина упряжи… Тем более, что у нашего атамана руки заняты… — и Небаба быстрым шагом направился к стоявшему чуть в сторонке Призраку.

Седой конь нетерпеливо вытянул ему навстречу шею, будто волшебная узда вдруг стала для него невыносимо тяжким грузом.

— Бывай, атаман… — шепнул негромко Степан. — И до встречи. Замолви там за нас словечко, при случае.

Потом сноровисто, одним движением сдернул уздечку с головы Призрака, и… едва успел подхватить, падающее на землю седло.

— Дьявол! — выругался, когда тяжелая кульбака больно ударила его другим концом по пальцах ноги. — Помог бы, Василий, что ли? — проворчал недовольно, кладя седло на траву. — У тебя-то руки не заняты…

— Откуда я мог догадаться… Ну, что все именно так произойдет. Я слышал вашу историю, но ведь собственными глазами не видел…

— Ладно, не бери в голову, это я сгоряча брякнул… — махнул небрежно рукой Степан, как-то подозрительно бочком приближаясь к шаманке, крепко вцепившейся в рукав кунтуша Куницы. Девица с испугу даже на наготу перестала обращать внимание, боясь хоть на миг выпустить из рук своего спасителя.

— Интересно, это кто ж из вас кого в плен взял? — спросил насмешливо Небаба. А когда басурманка повернулась лицом на его голос, еще раз взмахнул рукой. Да так ловко, что зажатая в руке волшебная уздечка упала точно на голову шаманке.

Миг — и возле опешившего Куницы била копытом золотистая кобылица, со знакомо сбитой в колтун рыжей гривой, но — неожиданно роскошным, шелковистым хвостом.

— Ты чего учудил, бессовестный?! — возмутился Тарас. — Сейчас же сними…

Орлов хмыкнул, и хотел заметить, что у атамана Куницы тоже руки имеются, но смолчал.

— А что? — состроил тем временем невинное выражение Небаба. — Вполне ладная кобылка получилась. Да ты не горячись, побратим. Подумай головой. Во-первых, исчезла проблема с одеждой для девицы… Безопасность и спокойствие нам обеспечено — это два. С копытами вместо рук много не нашаманишь. А заодно и вопрос с лошадью разрешился.

— Это что же получается, ты хочешь меня ей на спину посадить?!

— Подумаешь… — с некоторой обидой произнес Степан. — На моем хребту господину казаку кататься не зазорно было, а тут — совесть замучила. Она тебе в верности клялась? Клялась. Рабой быть обещалась? Обещалась. Вот, пусть и исполняет свой обет. Послужит для начала лошадкой атаманской.

— Вообще-то, девкой она краше была, и мне больше нравилась… — причмокнул губами Василий, оценивающе приглядываясь к ладной кобылке. — Но, должен признать — так тоже неплохо смотрится. И поучительно… Пусть привыкает, к жизни бабьей. Сам знаешь — молоденькую раскрасавицу каждый на руки рад подхватить, а замужней бабе — и сам на шею норовит усесться, да еще и выводок ребятни к подолу пристроить… — Орлов Ну, так что, други, будем убираться отсюда, или продолжим умные разговоры разговаривать?

— Будем, — вынужденно согласился Куница, неодобрительно поглядывая на то, как опричник седлает послушно замершую кобылку. — И все же, не по-людски как-то. Даже имени ее не спросили…

"Галия… Зови меня Галия, атаман… Или, каким угодно другим именем, которое тебе больше нравится… — услышал он мысли басурманки. — И не беспокойся ни о чем. Ты был добр, и я готова служить тебе в любом обличии…"

— О! — тут же отозвался Степан. — Видишь, Галя тоже понимает, что так лучше для всех будет. А снять уздечку в любой миг можно. Не навеки ж мы ее в лошадку оборотили, в самом-то деле…

— А вы как?

— Ну, выбор у нас не богат, — ответил оборотень-опричник. — Я, как обычно — на крыло. А ты, Степан?

— И я с тобой. Летать проще, чем на четвереньках бегать… Да и сподручнее будет нам вдвоем, если в небесах опять с каким-то басурманским соглядатаем свидимся.

— Ну, добро… Уговорили, — кивнул Куница, но в седло не запрыгнул, по своему обыкновению, а сел чинно, мягко — будто и не запорожец вовсе, а раздобревший священник. Еще и сплюнул трижды перед этим через плечо. И уж совсем непонятно — зачем-то отряхнул шаровары.