Башня. Новый Ковчег 5

Глава 15. Кир

— Тебя как зовут? — молодой парень, очкарик с открытым улыбчивым лицом приветливо шагнул навстречу Киру, протянул руку.

Кир руку нерешительно пожал.

— Ки… то есть, Лёха… в смысле, Кирилл, — он совсем запутался, ошалел от последних событий настолько, что не сразу сообразил, можно ли снова вернуть себе своё имя или всё ещё надо прикидываться Веселовым. По идее выходило, что скрываться уже незачем. Да и какой смысл? Тут Анна Константиновна, которая пока его не заметила, но это лишь вопрос времени. И Литвинов, тоже мелькнувший там, где их всех собрали. И Савельев…

— Лёха в смысле Кирилл? — парень весело рассмеялся, словно Кир выдал самую остроумную шутку на свете. — Ты что, имя своё забыл?

— Кирилл меня зовут, — определился Кир. Смеяться ему не хотелось. У него вообще в последнее время с чувством юмора было так себе.

Он разглядывал маленькую комнатку с двумя узкими кушетками, в которой его оставил Егор Саныч, напоследок строго зыркнув и наказав не делать глупостей. Надоел уже со своими глупостями — ещё в больнице всю плешь проел: «Кирилл то, Кирилл сё, не валяй дурака, ты меня подставляешь…», а ему, Кириллу, каково? Сиди в четырёх стенах, носа не высовывай, да ещё откликайся на чужое имя. И от неизвестности башкой о стенку бейся.

— Очень приятно, Кирилл. А я — Георгий, но все меня зовут просто Гошей. Так что, ты можешь тоже так меня звать. Да ты проходи, располагайся. Моя кровать справа, а твоя, значит, вот. Бельё на ней чистое, не беспокойся.

Парень, назвавшийся Гошей, гостеприимно показал рукой на аккуратно застеленную кушетку. Кир прошёл в комнату, бросил на кровать свой тощий рюкзак — вещей у него с собой было немного, пара сменного белья, рубашка, да какие-то штаны, Егор Саныч откуда-то притащил, велел взять с собой, — и тут же плюхнулся рядом. Гоша следил за действиями Кира с плохо скрываемым любопытством.

— Я тут инженер, ну… почти инженер, я ещё не совсем доучился. А ты прибыл с бригадой медиков? Да?

Кир кивнул.

— Ну, на врача ты не тянешь, извини. Ты медбрат? Да?

Кир ещё раз кивнул. Он и сам уже не понимал, кто он. И что он вообще должен будет тут делать. Предыдущие две недели тянулись медленно и тоскливо, и вдруг за несколько часов всё разом поменялось, события завертелись, как разноцветные кусочки мозаики в калейдоскопе, и Кир слегка потерялся. Хотя какое слегка — от обрушившихся на него событий и резкой смены декораций Кирилл просто остолбенел, впал в ступор, как слабоумный идиот, и теперь на все вопросы своего улыбчивого и любопытного соседа только кивал.

Когда ещё в обед Егор Саныч пообещал ему, что он сегодня же покинет больницу, Кир обрадовался — и палата, и соседи, и девчонки-медсестры, и сам Егор Саныч надоели ему до чёртиков, он был готов свалить куда угодно, лишь бы не видеть больничных стен, покрашенных унылой серой краской, которые давили, мешали, сдерживали его. Жизнь была там, за этими стенами, его жизнь и его друзья — Вера, прямая и решительная, как бронебойное орудие, неунывающий Марк, умники и зануды братья Фоменко, слюнтяй Сашка, урод Васнецов и… Ника… где-то там была Ника… и мысли о ней не давали Киру покоя.

Ему почти всё время было плохо, голова раскалывалась, словно кто-то колотил со всей дури изнутри черепушки, постоянно мутило, а при каждом глубоком вздохе грудную клетку пронзала такая боль, что темнело в глазах, но ему, наверно, стало бы чуть-чуть легче, узнай он, что с Никой. Память его постоянно возвращалась в тот день, хотя он и не был уверен, где явь, а где быль из того, что помнил — боль, красно-чёрная пелена перед глазами, железный вкус крови во рту, мат, грубый смех, стеклянный взгляд тусклых глаз, медленное «начинай, Игорь, Кирилл дал добро» и крик Ники, а дальше… было-не было, военные, дядя Серёжа, что за дядя Серёжа?

Егор Саныч ему ничего не рассказывал. Сказал только, что его, Кирилла, нашли на тридцать четвёртом в компании с тремя трупами, но об этом никому нельзя говорить — никому, потому что теперь он — Лёха Веселов, и его привезли с шестьдесят девятого (с шестьдесят девятого, Кирилл, а не с тридцать четвёртого), где в него стреляли на каких-то разборках.

Кира всё это злило.

— Да на каких, к чертям собачьим, разборках? — почти кричал он в лицо Егор Санычу. То есть ему казалось, что он кричал, а на самом деле так, шептал едва слышно — в первые дни трещина в ребре и рана, откуда вынули пулю, болели очень сильно.

— А вот сам и придумай. Мозгов же у тебя хватает во всякую дурь вляпываться, — жёстко отвечал ему старый доктор.

На этом их разговоры обычно и заканчивались. Где Ника, что с ней, Егор Саныч не говорил, то ли потому что не хотел, то ли потому что не знал. А пропуск, Лёхин пропуск, держал где-то при себе, понимая, что Кирилл долго так сидеть в больнице не будет, пребывая в полном неведении. И Кир, конечно же, сбежал бы, при первой возможности сбежал — рванул бы наверх, фиг бы кто его остановил, уж как-нибудь, да смог бы добраться куда надо, несмотря на всё, что творилось вокруг, а творилось вокруг, надо сказать, странное.

Из обрывков разговоров медсестёр, из путаных сведений своих соседей по палате, Кир понял, что власть в Башне захватил какой-то Андреев, а Савельев находится внизу, на АЭС. И, вроде бы эта АЭС сейчас в осаде, потому что Савельев — преступник, скрывал альтернативный источник энергии от людей, а теперь засел там и не хочет сдаваться новому Верховному правителю. Егор Саныч на все вопросы только пожимал плечами и талдычил, чтобы Кир молчал и не делал глупостей. Достал уже с этими глупостями. Всё, что мог, он, Кир, уже сделал. Столько глупостей совершил, что и не разгрести…

Сегодня днём, когда Егор Саныч сообщил ему, что они уходят, Кирилл обрадовался, как последний дурак. И когда они поднимались на лифте наверх (наверх! в груди Кира всё ликовало), он успел нафантазировать себе всякое, а когда на двухсотом этаже вдруг выяснилось, куда его собирается засунуть старый доктор, Кир снова впал в отчаяние. АЭС? Какая, к чёрту АЭС? Зачем ему на АЭС? Это же в самом низу, на нулевом уровне, как втолковывал ему Сашка Поляков. На двухсотом их осматривали военные, обыскивали чуть ли не до трусов, Егор Саныч нервничал и дёргался, а у Кира было ощущение, что ловушка, куда он угодил, как какой-то лох педальный, громко, с лязгом захлопнулась, и когда их погрузили в лифт, и лифт медленно потащился вниз, вдруг захотелось громко, в голос завыть.

Ника, если она была жива, наверняка оставалась наверху, а его везли под землю, к Савельеву, с которым Кир хотел встречаться меньше всего. Что он ему скажет? Как посмотрит в глаза? Как объяснит то, что Нику чуть было не изнасиловали и не убили по его, Кира, вине. Ведь это он — придурок, дегенерат, тупица, Кир не жалел для себя эпитетов — разболтал Кравцу, что Савельев жив. Если бы у него хватило ума промолчать, просто промолчать, возможно, они не стали бы похищать Нику. Потому что они не могли знать, что Савельев жив, пока сам Кир не брякнул это, попавшись в глупую ловушку для идиотов. Да и кто знает, может вообще всё, что сейчас происходит — переворот, блокада АЭС — всё это из-за того, что один дурак, то есть, он, Кир, не смог удержать язык за зубами?

Впрочем, выбора Киру Егор Саныч не оставил. Терпеливо объяснил, что им, точнее Лёхой Веселовым, интересовались военные, и что если они немедленно не покинут больницу, то Кира схватят и, вероятнее всего, убьют. И что деваться ему некуда, его найдут и дома у родителей, и в любом другом месте. И только внизу, на мятежной атомной станции, Кир может быть в относительной безопасности.

Ну да, конечно. Военные, которые его ищут, может на станции до Кира и не дотянутся. Зато Савельев, узнав о его художествах, пристукнет собственными руками. И будет абсолютно прав.

— Слушай, Кирилл, — улыбчивый очкастый Гоша продолжал болтать, явно стремясь подружиться с новым соседом. — А что там у вас наверху происходит? У нас говорят всякое. Что у власти какой-то Андреев, и теперь нет Совета, а есть правительство и министры. Как было ещё до мятежа Ровшица. И что теперь какие-то новые порядки.

— Говорят, закон тот вернут, — сказал Кир. В больнице возвращение закона было новостью номер один, все его обсуждали — от пациентов до врачей, хотя этот закон самого Кира волновал меньше всего, его голова была забита Никой. — А у вас тут как? Савельев здесь?

— Павел Григорьевич? Конечно, здесь. Он тут всем руководит. Я его каждый день вижу, — с какой-то гордостью сообщил Гоша.

«Нашёл чем хвастаться. Савельева он видит. Я бы всё, что угодно отдал, лишь бы его не видеть», — мрачно подумал Кир.

— А ты не знаешь, — задал он вопрос, который интересовал его больше всего на свете. — Ну, может, слышал что? Дочь его… Ника… что с ней?

— С дочерью Павла Григорьевича? Говорят, её в заложниках держат, ну этот, который власть захватил, Андреев. У нас каждое утро в полвосьмого планёрка, а после неё Павел Григорьевич на переговоры с этим Андреевым убегает. Прикинь. Я бы, наверно, не выдержал, если бы у меня кого-то из близких в заложниках держали, а Павел Григорьевич — кремень. Он вообще молодец. А спец какой крутой, ты не представляешь. Мы же тут такое дело делаем! Без этого Башне не выжить! Ты знаешь, что у нас тут? Атомная электростанция.

Кирилл неуверенно кивнул, и Гоша увлечённо заговорил, торопливо объясняя Киру, что тут происходит, зачем им эта новая электростанция, и что-то про уровень воды, который падает. Кир слушал невнимательно, потому что всё его существо вдруг охватила безумная радость — она жива, Ника жива! Слава богу. Все самые страшные мысли, терзавшие его в ночных кошмарах, можно было выбросить из головы. Она жива! Значит, всё ещё можно исправить. Наверно, можно…

— У нас тут несколько уровней, я тебе потом покажу, — тем временем трещал Гоша. — Но главное — это реактор, такая махина…

Что за реактор, и как тут всё устроено, Кир представлял себе слабо. Раньше он думал, что АЭС — это что-то, отдалённо напоминающее цех, где работал его отец, но пока то, что он увидел, вообще ни на что не было похоже.

Их доставили с двухсотого на нулевой уровень, к одному из КПП, и пока из лифта выгружали оборудование, Кир с удивлением вертел головой, разглядывая военных, крепких, неулыбчивых парней с автоматами, и пытаясь высмотреть, что находится за закрытыми турникетами. Это ему удавалось слабо, потому что Егор Саныч ни на минуту не отпускал его от себя, держал за спинами других людей, и когда Кир пытался сделать хотя бы шаг в сторону, недовольно на него цыкал.

Потом появились другие военные, не менее суровые, что-то там сверяли по спискам, делали перекличку — на фамилию Веселов Кир откликнулся не сразу, Егор Санычу пришлось толкнуть его локтем в бок, — и только после этого их повели куда-то вглубь этажа, где опять тщательно обыскали. Дальше был короткий инструктаж, уже уровнем ниже. Какой-то тип строго-настрого запретил им шляться по станции, где вздумается, сказав, что большинство из них останутся здесь, на административном этаже, а вниз могут спускаться только в сопровождении работников станции или Анны Константиновны. Затем появился толстый мужик с озабоченным лицом, комендант общежития, и их стали расселять по комнатам. Расселение затянулось, потому что пришла Анна Константиновна, и все опять засуетились, Кир слышал что-то про мобильную операционную и про то, что счёт идёт на минуты. Мимо протащили несколько ящиков, которые приехали вместе с ними в лифте, старший из их группы, крепкий мужик в очках и с такими кулаками, которыми, наверно, лошадь убить можно, вместе с Анной Константиновной куда-то убежали, прихватив с собой ещё двух человек, а потом Кир увидел Литвинова.

Борис Андреевич возник бесшумно и внезапно, как выскочивший из засады тигр, прошёлся на мягких лапах, быстро оглядывая всю группу цепкими зелёными глазами. Кир, которому Егор Саныч приказал не высовываться и на глаза никому не лезть (впервые в жизни Кирилл был согласен со старым доктором), старался держаться в стороне, забился в угол, спрятавшись за спинами, но Литвинов, кажется, всё равно его заметил, скользнул по нему внимательным взглядом, приподнял брови — узнал, не узнал, Кир так и не понял, потому что тут же Литвинова отвлекли, вернулся главный из группы, стал что-то втолковывать. Потом подбежала какая-то возмущённая женщина, и Литвинов нехотя последовал за ней, а к Киру подошёл Егор Саныч и сказал, что надо идти заселяться в общежитие, что ему, Киру, выделили место в комнате номер сто двадцать три с каким-то Васильевым, и что Кир должен сидеть там тихо и ждать, пока Егор Саныч что-то уладит.

Вот он теперь сидел и ждал. И слушал странного, восторженного паренька, едва ли намного старше самого Кира, этого Гошу, который с таким энтузиазмом рассказывал ему про станцию и реактор, будто бы сам лично всё это построил.

— Слушай, — Гоша прервался, тревожно посмотрел на часы, немного виновато улыбнулся. — Кирилл, мне сейчас надо в БЩУ сбегать, там новые сводки, я обещал. Это много времени не займёт. Подождёшь меня? А потом мы поужинать сходим, ты же, наверно, тоже не ужинал? У нас здесь столовая допоздна работает. Я вообще так иногда раньше девяти ужинать не попадаю. Мы же работаем по десять часов, а иногда и больше. У нас рук рабочих не хватает, особенно сейчас, пока ревизия и ремонт, и всех инженеров после обычной смены ещё и к рабочим бригадам приписали. Нас с Марией Григорьевной распределили в бригаду к Шорохову, времени потому что в обрез, а Павел Григорьевич приказал…

Когда Гоша произнёс его фамилию, Кир дёрнулся, уставился с изумлением на Гошу и тут же вспомнил — ну, конечно, бригада Шорохова, как же он забыл. Отец. Здесь же его отец.

И снова Киром овладели противоречивые чувства — тут была и радость, оттого что его отец на станции, что с ним ничего страшного не случилось, но одновременно и страх. Потому что последнее, о чём просил его отец, когда они расстались в тот злополучный день, это чтобы Кир не во что не вляпался. А он как раз так вляпался, что до сих пор расхлёбывает. И вряд ли отец погладит его за это по головке.

— В общем, ты меня подожди, — тем временем говорил Гоша, не замечая замешательства Кира. — В столовую вместе сходим. Или тебе надо сразу работать? Медиков тоже не хватает, я там часто бываю, в больнице. У нас же Руфимов ранен. Знаешь же, кто такой Руфимов? Марат Каримович — самый лучший инженер на свете. Я так рад, что вас прислали, потому что мы боялись, что ему станет хуже без операции. Мне Катенька говорила…

Тут Гоша почему-то смутился, и его лицо вспыхнуло, как у девушки.

— Катенька? — рассеянно переспросил Кир, только для того, чтобы заполнить паузу. На самом деле его мало интересовала эта Катенька, да и сам Гоша, который явно в неё втрескался. Вид у парня был до того глупый, что Киру невольно стало смешно. — Девчонка, что ли, твоя?

— Не совсем… то есть, я бы, конечно, хотел, но я пока не знаю…

Кир окончательно развеселился. Этот его новый сосед Гоша выглядел таким идиотом, как будто ему было лет пятнадцать, и он хотел пригласить одноклассницу в кино и всё никак не мог набраться смелости. А ведь он явно старше Кира, к тому же почти инженер. После знакомства с Никой, Кир тоже, вслед за ней, стал считать, что инженеры — самые лучшие люди в Башне, и туда просто так никого не берут, только самых умных. А этот Гоша щенок какой-то.

Гоша хотел ещё что-то сказать, но тут раздался стук, и сразу же, не дожидаясь ответа, дверь распахнулась и на пороге появился Литвинов.

— Борис Андреевич! — тут же вскинулся Гоша. — Вы тут… Что-то случилось?

— Да нет, всё в порядке, — Литвинов не сводил насмешливого взгляда с Кира. Тот поёжился, но глаз не отвёл. — Вот хожу, проверяю, как новеньких расселили. Как устроился, Алексей Веселов?

— Это не Алексей, — тут же отреагировал Гоша. — Его Кириллом зовут.

— Вот как? — хмыкнул Литвинов. — Кириллом, значит… Гоша, ты мог бы оставить нас ненадолго вдвоём?

— Да, конечно, — Гоша засуетился, схватил с тумбочки какую-то папку. — Я как раз собирался… Кирилл, так я ненадолго. Скоро вернусь и пойдём в столовую. Подождёшь меня?

Кир кивнул, не сводя взгляда с Литвинова. Ну, конечно, как он мог подумать, что Борис Андреевич его не узнал, от взгляда этого мужика ничего никогда не могло укрыться. Этот всегда всё замечал.

Литвинов посторонился, выпуская Гошу, плотно прикрыл за ним дверь. Сделал два шага, остановился прямо перед Киром, широко расставив ноги, посмотрел на него в упор.

— Ну, валяй, Кирилл, рассказывай. Какими судьбами тебя сюда занесло?

— Попутным ветром, — буркнул Кир. При виде Литвинова ему как обычно захотелось дерзить.

— Я и вижу, что попутным. Долго только что-то попутного ветра не было, я даже удивляться, грешным делом, начал, как это так — столько событий, а наш Кирилл Шорохов ещё нигде не отметился и не отличился. Веришь, даже скучать стал. И тут — такой сюрприз.

Литвинов говорил с явной издёвкой, сверля его насмешливыми зелёными глазами, словно дыру прожечь пытался, и в Кире привычно проснулось раздражение. Он уже было открыл рот, чтобы огрызнуться, но неожиданно сдулся, как будто из него выпустили воздух, и произнёс каким-то жалким и потерянным голосом:

— Борис Андреевич, а что с Никой? С ней всё в порядке?

— Ну, можно сказать, что в порядке, — Литвинов на нервах играть не стал, ответил сразу. — В относительном порядке. Она у дяди своего, у Сергея Анатольевича Ставицкого, который теперь, походу у нас тут главный. Каждое утро с ней общаемся.

— Как главный? Главный же Андреев, — удивился Кир, а в голове завертелось — он вспомнил, что того, кто внезапно появился там, на тридцать четвёртом, Ника назвала дядей Серёжей.

— Ты мне зубы-то не заговаривай, Кирилл. Я хочу знать, каким образом ты оказался в бригаде медиков, да ещё под чужой фамилией. Не за профессиональные заслуги же тебя включили в список? Ну? Я жду.

Этот издевательский приказной тон, который взял Литвинов, вызывал в Кире желание нахамить и послать его к чёрту. С чего этот наглый мужик, приговорённый к смерти, решил, что Кир должен с ним откровенничать? Потому что Кир вынужден был обслуживать его и Савельева, когда они прятались в тайнике у Анны Константиновны? Но тогда всё было по-другому. Но всё же что-то ему подсказывало, что рассказать придётся, потому что Литвинов, несмотря на его вечные подколки, сейчас на одной с ним стороне. И Кир начал говорить.

Нехотя, скупо отмеряя слова, он пересказывал Борису Андреевичу тот долгий день, который теперь разматывался перед его глазами одной бесконечной лентой: отец с пропуском Савельева в подрагивающей руке; глава производственного сектора Величко (не только у генерала Ледовского имеются люди, умеющие убеждать таких упрямых остолопов); опять отец с усталыми глазами (только не вляпайся ни во что, Кирилл); Костыль и Татарин и холодная сталь пистолета, уткнувшегося в бок; склонившееся над ним лицо Ники, бледное и заплаканное; тусклый, Антон Сергеевич, сухой смешок, словно кто-то наступил ногой на гнилые ветки (начнём, пожалуй, Кирилл Шорохов дал добро); громкий треск разрываемой ткани (не смотри, ты обещал); автоматная очередь и крик Ники — дядя Серёжа! — переходящий в судорожные рыдания…

Литвинов слушал молча, с непроницаемым выражением лица, только брови иногда чуть заметно взлетали вверх, да в глазах мелькало что-то странное.

— Антон Сергеевич. Так я и думал, что без Кравца тут не обошлось, — задумчиво протянул Борис Андреевич, когда Кир наконец замолчал. — Значит, ты говоришь, что его пристрелили? Что ж, туда ему и дорога, вот уж по ком плакать не буду. И отморозков тех тоже грохнули?

— Да. Это они стреляли в Павла Григорьевича тогда, на Северной станции.

— А «дядя Сережа», значит, явился и всех спас? Как интересно, — Литвинов задумался, что-то подсчитывая, раскладывая в голове цепочки рассуждений. — Что ж, пауки в банке передрались и начали жрать сами себя, это-то как раз понятно. Ну а дальше, Кирилл? Что было дальше? Как Ника попала к Ставицкому, теперь понятно, но ты-то сам как тут очутился?

— Дальше я не помню. Я очнулся в больнице.

— В обморок, что ли, упал? — насмешливо бросил Литвинов, и Кир разозлился.

— Конечно, увидел вашего Ставицкого и сразу так и грохнулся. Стреляли они в меня, понятно? Этот очкастый приказал. А вот дальше… дальше я не помню. Просто… эти гады, Татарин с Костылем, ну… они отделали меня до этого, я, наверно, потому и вырубился.

Кирилл замолчал, только зыркнул зло глазами, и Литвинов вдруг сдал назад. Даже в голосе мелькнуло что-то, похожее на понимание и сочувствие.

— Били, значит… чёрт. Ну ты, Кирилл, меня извини. Брякнул не подумав, бывает.

Литвинов опустился на Гошину кровать, взъерошил рукой тёмные волосы.

— Били, значит, — повторил он в какой-то прострации. — Били, били, не добили… Ну что я могу тебе сказать, Кирилл Шорохов? Ты — везунчик. Из такой переделки выбраться. Надо же. И к тому же герой, насколько я понимаю. Да? Тебя били, а ты молчал? Ничего не сказал? И что же от вас хотели? А, впрочем, и так понятно. Кравец откуда-то пронюхал, что Павел жив… Интересно, откуда, а?

— Это всё из-за меня.

Слова вылетели сами собой. Кирилл вовсе не собирался их говорить. Никому и уже тем более Литвинову. Кравец и эти два урода мертвы, никто никогда не узнает, как там всё было на самом деле, Ника тоже не скажет — Кир был уверен, что не скажет. И всё же признание выскочило из него, как пробка из бутылки.

— Я по глупости сказал им, что Савельев выжил, — голос у Кирилла звучал глухо, на Литвинова он не смотрел. — Они не знали точно. А я… я, как лох, попался. Они, когда меня взяли, ну приложили сначала неслабо, а потом этот урод ваш, Антон Сергеевич, и говорит: «Где Савельев?», а я и брякнул ему, как дурак, что не скажу. А этот урод заржал. Понимаете? Они не знали наверняка, что Павел Григорьевич жив, догадывались только… ну, наверно. А Нику они уже потом взяли. Чтобы на меня надавить. Я вообще кретин. Если бы не лоханулся, они бы не схватили Нику. И… это я во всём виноват. И что Ника теперь в заложниках, и что вся эта фигня вокруг.

Он выдохнул своё признание залпом и замолчал. Только запоздало, на периферии сознания мелькнула мысль, что легче ему от этих слов не стало. А даже наоборот. Ещё больше придавило, вмазало в землю.

— Так, стало быть, во всём виноват ты? Ну-ну, — протянул Литвинов, потом встал с кушетки, сделал два шага в сторону, упёрся в стоящую на его пути тумбочку, чертыхнулся, вернулся к Киру и снова навис над ним. — И что прикажешь с тобой делать? Казнить тебя? Вынести общественное порицание? Заклеймить позором?

Кир молчал.

— Вот что я тебе скажу, Кирилл Шорохов. Пока ты тут окончательно не свихнулся от чувства вины. Я, знаешь ли, тоже в жизни много чего совершал. Тебе, парень, такого и не снилось, какие грехи на мне висят. И это чертовски трудно — жить с таким. Намного проще всем сказать, мол, виноват, казните или пожалейте. И лапки сложить. А ты попробуй с этим жить. И не просто жить, отравляя себя терзаниями, а попытаться всё исправить. Искупить, если хочешь. Тем более, что вина твоя… — Литвинов невесело усмехнулся. — Неужели ты думаешь, что промолчи ты тогда, тебя бы просто отпустили, а может ещё и извинились напоследок? И Нику бы не тронули? Так? Дурак ты, Кирилл. Дурак и щенок. Они и без тебя вышли бы и на Савельева, и на Нику. И ты тут, если и сыграл какую-то роль, то так — не самую главную. В общем-то, это в основном наш с Павлом просчёт. Где-то мы не дотянули.

— Всё равно… — упрямо начал Кир.

— Всё равно, что? — прервал его Литвинов. — Кравец этот на меня в прошлой жизни работал, все его методы я знаю, как свои пять пальцев. У него всегда всё было на несколько шагов вперёд прописано, так что взять Нику он и без тебя планировал, тут и к гадалке ходить не надо. А дальше дело техники. Выбили бы из тебя всё, что хотели, или…

Борис Андреевич резко замолчал, уставился на Кирилла. И тот понял, что Литвинов обо всём догадался.

— Они ей что-то сделали? — в его голосе послышались нехорошие нотки. Он больно схватил Кира за плечо и дёрнул. — Ну! Они что-то сделали Нике?

— Нет, ничего, они не успели… Ворвались те военные… Но если бы не это, то…

Кир почувствовал, что сейчас разрыдается, слёзы подкатили к глазам, и, если бы Литвинов тряхнул его ещё раз, он бы не сдержался — разревелся, не от боли, вернее, не от физической боли, а от другой… от всего этого. Но Борис Андреевич отпустил его плечо, отвернулся, засунул руки в карманы. Кирилл смотрел на его напряженную спину и молчал.

— Значит, так, — не оборачиваясь, проговорил Литвинов. — Ты, если с Савельевым будешь общаться, ничего ему про это не говори. Понял? Павлу сейчас и так непросто. Ни к чему ему знать. Ника жива и невредима, и это главное. А думать о том, что могло произойти — так мы тогда все скопом двинемся. Понятно? — ещё раз с легкой угрозой в голосе повторил Литвинов и наконец посмотрел на Кира.

— Понятно, — Кир опустил голову.

— Ну а теперь, — Литвинов смахнул с лица озабоченность, заменяя её привычной насмешкой. — Теперь давай, поведай мне, как ты оказался здесь с поддельным пропуском и бригадой медиков? Только без вранья. Я ж всё равно всё узнаю.

Под испытующим взглядом Литвинова Кир поднял глаза. В голове лихорадочно завертелось: говорить-не говорить? Выдавать Егор Саныча не хотелось. Старый доктор, хоть и достал Кира за последнюю неделю до самой печёнки, всё-таки был ему не враг. Но, с другой стороны, Литвинов прав, он в любом случае всё узнает, так что молчать совсем уже глупо…

К счастью, судьба сама решила за Кирилла. Раздался отрывистый стук, дверь открылась и в комнату вошёл Егор Саныч, а за ним — отец. Кир непроизвольно вскочил, вытянулся перед отцом. Тот смотрел устало и с лёгким осуждением, и всё же… всё же Киру показалось, что отец рад его видеть. Хоть кто-то рад.

— Кирилл, — начал Егор Саныч, но тут же замолчал, уткнувшись взглядом в Литвинова. В глазах промелькнула неприязнь.

Литвинов же, словно, не замечая этой неприязни, а, может, и нарочно её не замечая, сделал шаг к Ковалькову. Протянул руку.

— Егор Александрович, если не ошибаюсь? — проговорил он.

Старый врач не ответил и даже слегка отступил от Литвинова. Рука Бориса Андреевича повисла в воздухе.

— Что ж, как хотите, — криво усмехнулся Литвинов, убирая руку. — А я вот хотел поблагодарить вас, за то, что тогда спасли Савельева. Сразу не успел, не до того было. А сегодня, когда увидел, что и вы с бригадой прибыли, даже обрадовался. Что ж, теперь я понимаю, как Кирилл оказался тут. С вашей помощью, надо полагать?

— Мне пришлось так поступить, — тихо проговорил Егор Саныч. — Мальчику грозила опасность. И мне кажется, теперь я понимаю, из-за чего или из-за кого. Сразу надо было связать то покушение на Савельева и… Значит, втянули парня в ваши грязные политические игры? Так?

— Такого, пожалуй, втянешь. Он сам куда угодно втянется, только успевай оттаскивать, — пробурчал Литвинов, перевёл взгляд на отца. — А вы? Вы же, кажется, мастер ремонтной бригады…

— Это мой отец! — влез Кир.

— Вот как? — удивился Литвинов. — А ведь точно, Павел мне три дня назад говорил что-то. Иван Николаевич, если не ошибаюсь? Отец, значит… Ну да, бригада Шорохова. Что ж, семейственность у нас тут в большой чести. Не станция, а индийское кино, то сёстры откуда-то выпрыгивают, то отцы…

Кир с недоумением взглянул на Литвинова, какие, к чёрту, сёстры. Но Борис Андреевич пояснять не стал, по лицу пробежала усмешка, он склонил голову набок, о чём-то размышляя. Кир снова посмотрел на отца. Ему хотелось подойти, обнять его, но при Егор Саныче, а главное при Литвинове это казалось неуместным, и он так и остался стоять.

— Значит, вы, Егор Александрович, парня к отцу привели, — задумчиво продолжил Борис Андреевич, словно размышляя вслух. — Под крылышко. Что ж, понимаю. Кирилла Шорохова стоит держать под присмотром, так, пожалуй, всем спокойней будет. А ведь это мысль…

Кир напрягся от насмешливого тона Литвинова. И разозлился — отец и так о нём, Кире, невысокого мнения, теперь ещё этого послушает и…

— Иван Николаевич, — Литвинов посмотрел на отца Кира. — Может, возьмёте своего героя к себе в бригаду? Рабочих рук у нас не хватает, тем более, насколько я помню, медбрат из Кирилла не самый выдающийся. А под вашим руководством, глядишь, и пользу какую принесёт.

Отец, который всё это время молчал, размышляя о чём-то своём, медленно кивнул.

— Я и сам хотел об этом просить.

— Ну вот и прекрасно! Что ж, не буду мешать встрече родственников. И да, Иван Николаевич, вы хотя бы до завтра постарайтесь, чтобы сын ваш на глаза Савельеву не попадался. У них с ним… хм… особые отношения. Я, пожалуй, подготовлю Павла Григорьевича к такому сюрпризу заранее.

Литвинов снова усмехнулся и пошёл к двери.

— Погодите, — окликнул его Егор Саныч. — Мне надо переговорить с Савельевым. У меня для него информация.

— Да? — Литвинов остановился. — От кого?

— От Мельникова.

— От Мельникова? — Борис Андреевич нахмурился. — И что за информация?

— Она для Савельева, — упрямо проговорил Егор Саныч.

Литвинов вздохнул.

— Ну, хорошо, Егор Александрович, пойдёмте, провожу вас к Павлу Григорьевичу. Это может быть интересным. Да и сыну с отцом поговорить надо, наверно.

Литвинов открыл дверь и вышел. Ковальков последовал за ним. На пороге он обернулся.

— Иван, я тогда найду тебя потом.

— Хорошо, Егор.

Дверь хлопнула, и они остались вдвоём. Кир так и стоял, как дурак, возле кушетки, с которой вскочил при появлении отца. Как себя с ним вести и главное, что от него ждать, он совершенно не знал.

— Ну, здравствуй, сын, — в суровом голосе отца слышалась усталость и… нежность. Кир недоверчиво посмотрел на него. — Всыпать бы тебе, конечно. Ну да поздно уже, видать. Ну что же ты?

Глаза отца улыбались, и Кир с облегчением шагнул навстречу ему, обнял, почувствовав, что напряжение последних дней растворяется в крепких и тёплых отцовских объятиях.

С отцом они проговорили около получаса, пока их не прервал вернувшийся Гоша. Кир рассказал отцу всё, ну или почти всё. Отец слушал молча, изредка бормоча под нос нелестные для Кира эпитеты, но тон его бурчания был не злой, скорее какой-то обречённый.

— Мать там, наверно, с ума сходит, — сказал отец, когда Кир закончил пересказывать свою одиссею. — Ты тоже… мог бы подумать о ней. Ладно, чего теперь-то. Будем надеяться, что всё закончится хорошо. Работы тут много, будешь у меня на глазах. Так что давай, обустраивайся пока. Завтра с утра я сам за тобой зайду. Смена начинается полвосьмого, так что долго спать не…

На этом месте их и прервал Гоша, ввалившийся в комнату.

— Иван Николаевич? — удивился он.

— А, Гоша, так это ты его сосед? — отец улыбнулся. — Что ж, хоть с этим повезло. Познакомился уже с моим сыном?

— Сыном? Кирилл ваш сын?

— Мой, — согласился отец. Кир так и не понял, жалеет он об этом факте своей биографии или просто принимает как данность. — Ну, что ж, тогда я пойду. А ты, Кирилл, смотри, завтра не проспи у меня. Чтоб, когда я пришёл, уже был готов, понял? Даже раньше за тобой зайду. В семь. Тебе ж ещё спецовку подобрать надо.

— Как спецовку? — Гоша растерянно захлопал глазами. — Кирилл же медбрат.

— Он ещё тот… медбрат, — пробурчал отец. — Временно переведён под моё начало в связи с нехваткой рабочей силы. Всё, мальчики. Идите ужинать. Ты ведь, Гошка, ещё не ужинал, я знаю. Ну и моего оболтуса до столовки проводи.

Он встал, тяжело вздохнул, положил руку Киру на плечо.

— Ты уж постарайся хоть тут вести себя прилично и никуда не влипать. И так наворотил порядочно.

Дверь в комнату в который раз захлопнулась, на этот раз за отцом Кирилла.

— Ух ты! Что же ты не сказал, что ты сын Шорохова? — тут же затараторил Гоша. — Хороший у тебя отец. Бригада Ивана Николаевича у нас тут самая лучшая. Передовая. Они нас просто выручили, без них мы бы график не выдержали. Значит, по вечерам будем вместе работать. Это же здорово, Кирилл! Ну так чего, пошли в столовку?

Кир рассеянно кивнул. Гоша с его восторженностью и каким-то дурацким энтузиазмом немного раздражал, но, в целом был вполне Киру симпатичен. И, может быть, всё и удачно складывается. Главное пока Савельеву на глаза не попадаться, а там…

— Ну пошли, — Кир улыбнулся, и на Гошином лице расцвела ответная счастливая улыбка.