Башня. Новый Ковчег-3

Глава 32. Кир

Удары сыпались один за другим — Татарин бил расчётливо, верно, старался попадать точно в живот и под рёбра. Тяжёлый ботинок с кованым металлическим мыском с каждым ударом выбивал из Кира воздух. Голову Кир прикрывал руками и инстинктивно подтягивал колени, но это спасало слабо. Следующий удар пришёлся по ноге — от острой вспышки боли мир на время погрузился в темноту. В этой темноте захлёбывалась криком Ника. Слов Кир разобрать не мог, ему казалось, что она где-то далёко, хотя это было не так — Костыль держал её рядом с дверями, в какой-то паре метров от него.

— Всё, хорош. Откинется раньше времени, наш фраерок остаток зажмёт, — ленивый голос Костыля слабо прорывался сквозь кровавую вату.

— Да не сдохнет, я ж его слегка пополоскал, — Татарин ударил ещё раз, но уже как-то нехотя, без прежнего энтузиазма. — И заткни ты эту дуру, надоела верещать. В башке звенит.

Голос Ники резко смолк. Кир дёрнулся, опять упрямо попытался встать, но безрезультатно. Тупой удар под рёбра опрокинул его навзничь.

Кир и Ника ждали появления этих двоих, и Киру даже в какой-то момент, когда он услышал гогот и громкие шаги кованых каблуков Татарина, гулким эхом отлетающие от бетонного пола заброшенного цеха, показалось, что у них ещё всё может получиться. Он сжал в руке свою импровизированную заточку, прошипел сквозь зубы заплаканной и отчаянно мотающей головой Нике: «по моей команде, беги, слышишь, беги!», но у них ничего не вышло. Костыль с Татарином были далеко не новички в этом деле, поэтому их обезвредили быстро и безукоризненно чётко. Может быть, будь Кир не так избит, а Ника не сильно растеряна, у них и получилось бы, а так… скрутили, как котят. Татарин всей мощью своего короткого крепкого тела навалился на Кира, уронил его и тут же принялся усердно молотить ногами, а Костыль схватил Нику. Кажется, тоже ударил её, потому что она закричала и кричала ещё потом, и Кир не знал, отчего ему больней — от кованых и тяжёлых ботинок Татарина, бьющих с размаху под рёбра, или от этого крика — тонкого и очень страшного.

— Свяжи недоноска.

Костыль в паре этих уродов явно было за главного, и Татарин, хоть и буркнул себе чего-то под нос, но всё же подчинился. Нехотя толкнул Кира ногой, наклонился.

— Давай, Шорох, грабли свои за спину по-бырому. Щас зафиксируем тебя, чтоб не рыпался.

— Да пошёл ты, — Кир понимал, что за любое, даже малейшее сопротивление он получит и получит неслабо — расклад сил был не в его пользу, но дурацкое, отчаянное упрямство было сильней. Он приподнялся на локтях, с ненавистью сверля глазами плоское, как тарелка, лицо.

Новый удар не заставил себя ждать, кулак Татарина вписался в уже заплывший и ничего невидящий правый глаз. Кир не сдержался — вскрикнул. Татарин же быстро скрутил ему руки за спину и принялся наматывать верёвку вокруг запястий, затягивая с видимым усердием и словно специально стараясь сделать так, чтобы новый жгут лёг прямо на старые раны, оставшиеся от той верёвки, которую перерезала Ника.

— Ну чего, Шорох, — Татарин опять наклонился к самому лицу Кира. Обдал его тяжёлым дыханием. — Девку мою пялил, да? Хорошо тебе было? Теперь моя очередь твоей рыжей вставить. Смотри, ей ещё понравится, добавки просить будет.

Он довольно гоготнул, поднялся и отошёл. Почти сразу же Костыль с силой толкнул Нику, и она упала на колени рядом с Киром.

— Шорох, наслаждайся своей девкой, а потом мы её… — грязное и длинное ругательство Костыля потонуло в громком хохоте его подельника.

Костыль с Татарином отошли к выходу. И перед Киром близко-близко оказалось лицо Ники. Двери в комнатушку оставались открытыми, и в слабом свете цеховых аварийных фонарей, вернее, в его отголоске, Кир различил мертвенную бледность её лица, поблёкшие веснушки, разбежавшиеся неровными пятнышками по осунувшимся щекам.

— Кирка, — прошептала она еле слышно. — Потерпи, я сейчас…

Она неловко попыталась повернуть его поудобнее, лёгкими касаниями пальцев ощупывала ссадины на лице, словно старалась стереть следы побоев, забрать боль себе. Наконец, с её помощью ему удалось принять почти сидячее положение — не бог весть какое удобное, но всё же сидеть, упершись лопатками в холодную стену, было не так унизительно, как валяться, раскорячившись, на полу. Она зачем-то поправила ему воротник рубашки, скорее машинально и не особо задумываясь — тонкие ласковые пальцы быстро пробежались по его шее, заглянула в лицо, и в её широко открытых от ужаса серых глазах Кир видел столько сострадания и участия, что его словно пронзили изнутри. Это была не та боль, от побоев, которая уже въелась в Кира, стала привычно-тупой, а другая — выворачивающая наизнанку всю душу, пронзительная, во сто крат страшнее.

— Ну где там наш фраерок? Пора бы уже, — голос Татарина долетел до него издалека, словно их мучители внезапно оказались за сотню метров от них.

— Не ссы, придёт, никуда не денется.

Послышался шум, видимо они разгребали там, в углу у дверей, какие-то завалы хлама, устраиваясь поудобнее.

— Что-то не торопится он.

— Не терпится уже с девкой покувыркаться? — хохотнул Костыль.

— А то! Эй ты, слышь, шмара, — Татарин обращался к Нике, от его голоса Ника вздрогнула всем телом и прикусила губу, невольно подавшись ближе к Киру, словно ища у него защиты. И этот жест привёл Кира в отчаяние. От бессилия он мысленно застонал, сжал зубы так, что свело скулы. — Тебе понравится. У тебя-то только с этим щенком было, настоящего взрослого мужика не пробовала ещё? Обожди, ещё и пищать будешь от удовольствия, от меня ни одна баба обиженной не уходила.

— А чего сразу только ты? Я, может, тоже не прочь, — перебил приятеля Костыль.

Кир понимал, что эти двое говорили так нарочно, стремясь запугать их, сломать. Что слушать их нельзя. Но не слушать их он не мог, и хуже было то, что и Ника не могла — от каждого их слова, от каждого грязного ругательства, она сжималась, и в её глазах вспыхивали искры страха и омерзения. Костыль тем временем продолжил:

— Я рыжих страсть как люблю. Была у меня одна рыжая, не баба — огонь. Правда буфера у неё были — во такие шары, пятый размер, не меньше. У этой чего, я помял — не сиськи, а прыщики.

«Так быть не должно. Только не так. Пусть они лучше с меня кожу сдерут живьём, пусть разрежут на куски. Только не Ника!» — Кир попытался встать — куда там, тело не слушалось, каждое движение отдавалось всполохом дикой боли, скручивающей внутренности. Нога под коленкой, куда пришёлся удар ботинка Татарина, сильно болела. Рук, грубо скрученных за спиной, Кир не чувствовал вообще.

— Ну так давай в очко, что ли, — предложил Татарин. — Как раз пока фраер наш задерживается, перекинемся. Кто первый нашей крале засадит?

Татарин выдвинул какой-то пластиковый ящик, и они с Костылем присели рядом с ним на корточки. Извлекли откуда-то засаленную колоду карт.

— Я не смогу, Ника, — прошептал Кир одними губами. — Ты себе не представляешь, что они с тобой…

Но она услышала, приблизила к нему бледное лицо.

— Ты сможешь, Кир, — голос её подрагивал, но говорила она твердо. Кир задохнулся от восхищения перед ней, его маленькой храброй девочкой. Другая бы билась в истерике, плакала, кричала. А Ника, его нежная, хрупкая Ника, которая и слов-то таких, которыми перебрасывались те отморозки, может, и не слышала никогда, держалась на удивление твёрдо. — Я выдержу, вот увидишь. Я выдержу… Это не самое страшное же…

На последней фразе она всё-таки сбилась, Кир услышал короткий всхлип.

— Ты не понимаешь. Просто не понимаешь.

— Кир, я хочу попросить, — Ника заговорила ещё тише. — Ну, когда они… когда всё начнется. Ты не смотри на меня, ладно? Закрой глаза. Мне так будет легче. Это же скоро закончится. Главное, ничего им не сказать, хорошо? А всё остальное…

Кир упрямо замотал головой.

— Ника, пожалуйста, послушай меня. Всё равно там уже всё почти раскрылось. Я им скажу, и тогда они нас просто убьют. Быстро убьют. Мы уже всё равно ничего не изменим. Но тебе не придётся пройти через всё это…

— Нет, Кир. Придётся, — как она умудрялась говорить так спокойно и уверенно, Кир не понимал. — Всё равно придётся. Ты же видишь, они не остановятся.

— Эй вы там, голубки, хорош ворковать, — хохотнул Костыль. — Чего вы там трёте?

— Он ей инструкции даёт, как ноги ловчее раздвигать, — заржал Татарин.

Ника закусила губу, приблизилась вплотную к Киру и заговорила ещё тише, почти в ухо.

— Я, знаешь, что придумала. Я, когда они… когда… в общем, я закрою глаза и буду думать про старую шхуну, затерянную во льдах. Там, наверное, очень красиво — бескрайний снег, всё белое-белое… и солнце, тоже белое и слепящее. И очень холодно. Папа говорил, что на Крайнем Севере было так холодно, что даже слезинки замерзали. И пар изо рта шёл. И там были сильные люди. Сильные и смелые. Их тоже ждала смерть. Но они не сдавались, шли вперёд…

«Она же меня утешает, — внезапно дошло до Кира. — Рассказывает всё это для того, чтобы я отвлёкся, чтобы мне было легче. Она сейчас думает обо мне».

И мысль эта, понимание того, какая сила таится в этой хрупкой девочке, не физическая (те двое, что сейчас лениво дулись в карты в паре метров от них, были сильней её, да что там, даже он, Кир, избитый и, скорее всего, покалеченный, был сильней), а моральная, духовная сила, изгнало всё остальные — и боль, и страх, и отчаяние. Это было непостижимо — она знала, что с ней вот-вот случится самое страшное, что вообще может произойти, и несмотря на это сидела тут, рядом и утешала его.

— Я тоже буду думать об этой шхуне, — тихо проговорил он.

— Ты закрой глаза, не смотри, не слушай. Просто думай об этом. И мы как будто будем вместе, когда… Ты понимаешь?

Кир кивнул. Он представил бескрайнюю белоснежную степь, ледяные торосы, вздымающиеся острыми обломками, зажавшие со всех сторон старинный корабль, тёмный, почти чёрный на фоне холодной и смертельной белизны. Суровых мужчин в плотной меховой одежде, деловито грузящих сани. И почему-то стало светлей, словно кто-то большой и невидимый коснулся их лёгким сияющим крылом, и этот свет озарил Никино лицо — тонкое, полупрозрачное, с тихим свечением, идущим откуда-то изнутри неё. Кир увидел, что она плачет. Крупные, чистые слёзы катились из любимых серых глаз, оставляя за собой неровные светлые дорожки, смывая грязь, отгоняя гнусность и мерзость пошлых слов, долетающих до них из того угла, где сидели Татарин с Костылём. Киру мучительно захотелось коснуться её лица, но он не мог — ему оставалось только смотреть на неё.

Свет внезапно померк. В проёме открытой двери показалась мужская фигура.

— Ну, как вы тут? — голос вошедшего был тускл, нетороплив и даже сладок что ли, стекал жидкой приторной патокой, заляпывая всё вокруг.

Кир узнал, кто это — Антон Сергеевич, тот, что обещал ему, вернее, им, кое-что страшнее смерти, — и сжался, собираясь с силами. Да, сейчас оно и начнётся, то, что страшней, вот сейчас…

— Всё в полном ажуре, Антон Сергеевич, — отозвался Татарин. — Девка уже заждалась…

Он, а вслед за ним и Костыль, поднялись в полный рост.

Мужчина ничего им не ответил, сделал несколько шагов вперёд, рассматривая Нику и Кира, сидевших у дальней стены. Настороженно замер.

— Шороха мы скрутили, — Костыль бесшумно вырос за спиной вошедшего. — Девчонку не трогали, как вы и велели.

Антон Сергеевич кивнул и приблизился. На его лице, не страшном, а в общем-то обычном и неприметном, блуждало странное выражение, тонкие губы змеились в ласковой, словно приклеенной улыбке, а глаза оставались холодными и равнодушными.

— Ну, здравствуйте, Ника Павловна, — вкрадчивый и мягкий голос заструился тонким ручейком. — Давно хотел с вами познакомиться, но всё как-то не доводилось. Что ж… разрешите представиться. Кравец. Антон Сергеевич.

Ника слабо дёрнулась, и Кир почувствовал, как по её телу пробежала лёгкая дрожь. Он тоже вспомнил эту фамилию — о нём говорил Сашка Поляков, когда рассказывал о подслушанном разговоре у Рябининых.

— Что ж, вижу, что моя скромная персона знакома даже Нике Савельевой. Самой Нике Савельевой, — улыбка на лице Кравца стала ещё шире. — Хотя я что-то не вижу радости от узнавания. Брезгуете, Ника Павловна? Ай-ай-ай. Батюшка ваш тоже вот брезговал, по недальновидности своей. А зря. Зря.

Он покачал головой, и приклеенная улыбка исчезла с лица.

— Думаете, Ника Павловна, что я монстр? Велел затащить вас сюда. Держать в грязной, вонючей комнате. Не отрицайте. По глазам вижу — так и думаете. А ведь это в корне неверно. Монстр не я. Мы все тут — жертвы обстоятельств. Но, — Кравец замолчал, бросил короткий взгляд на Кира. — Если бы ваш молодой человек оказался более сговорчивым и разумным, вам не пришлось бы сейчас сидеть здесь. Поверьте. Меньше всего на свете я бы хотел, чтобы такая девушка, как вы, тонкая и ранимая, оказалась в такой ситуации. Но ваш друг, увы, не так сильно вас любит. Как нам бы того хотелось.

Кравец негромко хохотнул, обернулся на стоявших рядом Костыля с Татарином, и те, как по команде, дружно подхватили этот смешок. Старательно загоготали, а потом так же разом смолкли под острым взглядом своего начальника.

— Игорь, подвинь-ка ко мне стул. Я видел, там в углу имеется один.

Татарин услужливо бросился исполнять приказ. Притащил стул, смахнул грязь и мусор с сиденья, подставил Кравцу. Тот сел, не глядя. Его равнодушные, ничего не выражающие глаза смотрели на Нику.

— Может, вы, Ника Павловна, повлияете как-нибудь на своего упрямого товарища. А?

Ника молчала. Только вся напряглась, вжалась худеньким острым плечом в плечо Кира. Она словно искала у Кира защиты и одновременно поддерживала его.

— Нам ведь и нужно узнать всего ничего, сущую безделицу, где скрывается ваш папочка. И всё. Ну? Я даже торжественно обещаю вас отпустить. Вас, Ника Павловна. Как только Кирилл всё скажет.

Кир знал, что он врёт — всё врёт, этот человек, с тусклым лицом, тусклым голосом и мёртвыми рыбьими глазами. Но ему так отчаянно захотелось поверить в это. Как ребёнок верит в сказку. В то, что добро непременно побеждает зло. В великое и бессмертное чувство справедливости. В… Но он врал. Этот человек врал. Знал, что врёт и просто играл с ним, с Киром, отыскивая слабые места в его готовой дать трещину броне.

«И неважно, как закончилось, понимаешь. Остались ли жить герои или погибли. Не в этом дело. Главное, что они смогли выдержать испытания достойно. Остаться людьми — честными, порядочными. Не предать тех, кто доверился им. Несмотря ни на что, понимаешь?» — в голове зазвучал Никин голос. Высокий, чистый. И к этому голосу примешивался шум северного ветра и треск ломающихся мачт. Кирилл не закрывал глаза, но комната, мрачная, сырая, с серыми обшарпанными стенами, пропахшая грязью и мышиным помётом, исчезла, тусклое лицо человека, сидевшего перед ним, стало выцветать, расползаться гнилыми ошмётками, и сквозь него проступила бескрайняя белая пустыня, где по санному следу, глубоко проваливаясь в снег, шли большие бородатые люди, молча, спокойно, упрямо сгибаясь под порывами ледяного ветра…

— Ну что ж… — голос Кравца прозвучал отрывисто и резко. — Видимо, я тут зря предаюсь красноречию. Меня не слышат. Не желают слышать, — и тут же скомандовал резко и отрывисто. — Взять девку.

Подскочивший тут же Костыль, грубо схватив Нику за плечи, рывком поставил на ноги и, скрутив ей руки так, что она, не сдержавшись, вскрикнула, развернул спиной к себе. Она сделала несколько резких движений, безуспешно пытаясь вырваться, потом затихла, вскинула голову, бросила быстрый взгляд на Кира.

«Не смотри, пожалуйста», — прочёл Кир в её взгляде.

Но не смотреть он не мог.

— Э-э-э, вообще-то, я её выиграл, я первый, — выступил из тени Татарин.

— Ну, раз выиграл, то и будешь первым, — не стал спорить Кравец и быстро облизал губы. — А Андрей поможет, подержит. Потом, при желании, поменяетесь местами. А мы…

Он встал со своего стула, подошёл к Киру, наклонился так близко, что Кир увидел его бледные, мёртвые глаза, и продолжил:

— А мы с Кириллом насладимся этим зрелищем. Ну что, Кирилл, как скажешь, так и начнём. Ждём твоей отмашки.

— Пошёл ты, — сухие губы плохо слушались, и Кир не сказал, а скорее прошелестел, глядя в равнодушное, неживое лицо.

— Ну чего, начинать что ли? — крикнул Татарин.

— Погоди, Игорь, — Кравец присел перед Киром на корточки. — Послушай меня, мальчик. Рубикон пройден. Но в твоих силах сделать вашу смерть чуть менее мучительной и чуть более лёгкой. Сейчас ты говоришь, где Савельев, и вы умираете почти безболезненно. Во всяком случае быстро, это я тебе обещаю. А нет, значит, нет. Но учти, она будет мучиться дольше. Ну так где Савельев?

— Пошёл ты — повторил Кир.

Кравец поднялся и, не оглядываясь на Кира, приблизился к Нике. Постоял с минуту, разглядывая девушку и вдруг точно и резко, Кирилл даже не успел заметить замах, ударил её по лицу, один раз, второй. Ника вскрикнула.

— Это только начало, — Кравец обернулся. Он улыбался, и на этот раз улыбка была не приклеенной, она была настоящей. — Где Савельев?

— Хрен тебе, а не Савельев, — Кир сам поразился, каким чужим был его собственный голос. Словно говорил не он. А кто-то другой — спокойный и безучастный. Мёртвый.

Кравец, продолжая улыбаться, опять повернулся к Нике, ударил ещё раз. Из её носа тонкой струйкой потекла кровь.

— Всё ещё нет, Кирилл? — Кравец спросил, не поворачивая головы.

Кир смотрел на его ровную спину, обтянутую тёмным пиджаком, коротко стриженный затылок, и в груди клокотала дикая ненависть к этому человеку, бурлила, не в силах излиться наружу, обрушиться на этого мучителя. На них всех.

— Ну нет так нет, — Кравец отошёл от Ники, не спеша сел на стул, закинул ногу за ногу. — Начнём, пожалуй. Кирилл Шорохов дал добро. Давай, Игорь. Приступай.

Татарин довольно хохотнул, медленно, переваливаясь на крепких коротких ногах, подошёл к Нике. Кир невольно дёрнулся, упершись спиной в стену, попытался подняться. Тело отозвалось судорогой, от боли потемнело в глазах, но он не оставил попыток. И ему даже показалось, что ещё чуть-чуть и он встанет.

— Слышь, расслабься. Будет приятно, я обещаю, — Татарин протянул руку и стал расстёгивать пуговицу на Никиной блузке. Та отпрянула, издала протестующий вскрик, и тогда он резко рванул ткань, разрывая её.

Кир не мог не смотреть. Он помнил, что обещал ей. Но не мог. Это было чудовищно, страшно, отвратительно. Это не помещалось в его голове. Выворачивало изнутри, словно мозг разнесло взорвавшейся гранатой. Он поймал её взгляд — ужас, паника… и вдруг она (он чётко увидел) справилась с собой, невероятным усилием загнала страх куда-то вглубь и даже попыталась улыбнуться.

«Не смотри, ты обещал», — прочитал он на её лице.

Кир попытался исполнить её мольбу. Прикрыл глаза.

«Где-то далеко-далеко на Севере, среди белого, искрящегося на солнце снега, в плен стихии попала шхуна, беспомощно застыла, скованная тяжёлыми льдинами…»

Кир видел перед собой эту картину. Но всё равно не мог полностью отрешиться. Исступленно пытался встать, напрягая непослушные мышцы, захлебываясь в боли. Он полз и полз наверх по стене, и каждый миллиметр отзывался в нём мучительной судорогой.

Ника закричала.

— Нет!

От этого крика картина в голове разлетелась на миллион мелких осколков. Он напрягся, словно это могло как-то помочь.

И тут вдруг всё изменилось. В дверном проёме мелькнули какие-то тени, тишина взорвалась оглушительным треском. Кир увидел, как сидящий на стуле Кравец, стал заваливаться набок, свет на миг осветил его лицо — удивленное и по-детски обиженное. Татарин оглянулся, полез в задний карман, силясь вытащить пистолет, сделал шаг вперёд и тоже упал, словно наткнулся на невидимую стену.

Ника снова закричала.

— Отойди от девушки! Быстро! — рявкнул чей-то хриплый голос. Комнату заполнили люди, в военной форме, трое, четверо…

Костыль всё ещё держал Нику, прикрываясь ей, как щитом, отступая вглубь комнаты, к Киру. Кирилл смотрел на его спину, серую рубашку в тёмных пятнах пота, и вдруг время дёрнулось и затормозило. Как будто оператор, который крутил кино их жизни, поставил кадр на замедленное воспроизведение. Костыль, одной рукой продолжая заламывать Нике руки назад, другой потянулся вниз, к ботинку.

«Нож! — понял Кир. — У него там нож. Он же… Ника!»

Кир не знал, какая сила вдруг родилась в нём. Словно организм очнулся, включил спящие резервы, вытолкнул Кира из больного сна. Он почти не думал. И почти не чувствовал боли. Мозг вернул управление телом, и Кир рывком поднялся и бросился на Костыля, выставив вперёд голову, как для тарана.

От неожиданного удара Костыль выпустил Нику, потерял равновесие, сделал несколько шагов и рухнул, как подкошенный, под треск выстрелов. Кир тоже упал, но тут же поднял голову, поискал взглядом Нику. Она вжалась в стену, испуганно тараща глаза, совершенно не понимая, что происходит. Но целая — господи, слава тебе — живая!

— Осторожнее! Девочку не заденьте! — в комнату зашёл невысокий, щуплый мужчина в больших очках.

— Дядя Серёжа! — это крикнула Ника.

— Ника! Ты цела? — мужчина в очках, ласково улыбаясь, быстро шагнул ей навстречу, и Ника, закрыв рот рукой, медленно сползла по стене, осела на пол и вдруг разрыдалась, повторяя, как заведённая: «дядя Серёжа, это вы, дядя Серёжа».

Кир выдохнул с облегчением и, не в силах больше удерживать голову, уткнулся лицом в пол.